Голос полезный был. Помнится, повивальные бабки только руками всплескивали, как Мари над смертницами иголкой работала. С совсем малых лет кузнецову девчонку за знахарку признали, как и бабку ее, ведунью, не к ночи будь помянута… А в доме Мари гостей обносила, огородничала, ну и вообще по хозяйству. Спорая была, как мать. Только та была кровь да огонь, а Мари — тоща, как курченок.
— Сказывают, и после потницы выживают, — продолжал гость с севера. — Но не очень. Поэтому заразу лучше на порог не пускать. Как видишь — стрелой браконьерской, граф тебе только спасибо скажет!
— Да и в хозяйстве сгодится… — подмигнул отец, глядя, как Мари, ужом снуя мимо тесно наставленных столов, расставляла кислую капусту и настрелянное браконьерами мясо. Шутка была сомнительная: про Марка говорили, что он ест человечину, а в подвалах у него кровь в жбанах, в крови той дочки-ведьмы в полную луну купаются. Что ж, люди всегда говорят. А уж думают ли при этом — бог его знает. Кузнец слухи не опровергал. Зато и желающих к нему ночью в дом залезть немного было.
— Слушай, Мари, дело такое… — окликнул знахарку один из парней, ряболицый и простоватый. Смущаясь и придерживаясь за ремень, сидел он боком и как-то странно. Мария нахмурилась, подозревая похабное.
Но, похоже, парня прищучило всерьез.
— Чирей на заднице, — жалобно произнес больной, оглядываясь на сотоварищей. — Не чума ли? Пособи… только резать не надо! — испуганно заключил он. Дружки захохотали.
— Ты б еще дурную болезнь девке полечить предложил, — подмастерье искренне возмутился. К Марии подмастерья относились, как братья, и лезли защищать при каждом удобном случае — чтоб либо язык почесать, либо кулаки. — Вот ужо, погоди! Придет ее батя-то, он тебе прут каленый к чирью-то приложит!
Угроза была верная: было дело, прижег кузнец раскаленным прутом зад охальнику.
— Выживешь, «чумной», — Мари сходила в кладовую, связала в узелок сушеных трав. — Отвар сделаешь, на чистую тряпицу положишь. Только чистую, смотри — знаю я вас!
Разнеся еду и обнеся жаждущих, Мари выскользнула в прохладу октябрьского вечера. У осины уже ждал Генрих, из оруженосцев графа: надежный человек, приближенный к графской особе за доблесть и отвагу. Граф обещал ему должность начальника стражи — рыцаря простолюдину не дадут.
— Письмо снесешь? — шепнула Мари.
— А господин рыцарь жениться надумал, — Генрих скучающе глядел в небо. Сердце девушки ёкнуло. — Знатная невеста. Господин граф свидетелем будет.
Мари сникла. Спросила:
— А долго ли рыцарь пробудет у графа?
— Да почти оклемался.
— Так письмо-то снеси…
— Снесу.
Мари вернулась в комнату, со свежего воздуха заметны сразу стали чад под потолком, копоть, натоптанная грязь на полу. Пахло телом, кожей, едой. Грязно поглядел верткий, пронырливый Гуго, и Мари стало обидно. Из пристройки тянуло запахом горячего железа. В который раз Мари пожалела, что не родилась мальчишкой.
Мужчины обсуждали чуму, колдунов, а еще брюхатую Анну с Гнилых Низинок, что нагуляла от ландскнехтов. Мир, как обычно, замер в предчувствии апокалипсиса. И, как обычно, повсюду ждали неминуемого и на этот раз окончательного конца света.
— Эй, Мари!.. — крикнул отец, и Мария, подхватив кувшин, поспешила к гостям.
II
На обед собирались на втором и третьем этажах бокового корпуса, и Станислав, шагая от кабинета к лифту, от лифта к столовой, думал о своих снах. Сны складывались в книгу, в интересную, живую книгу о юной знахарке-ведьмовке. А еще над ним висел долг в библиотеке, за просрочку «Медицины древности».
— Представляешь, — нагнал Яр. — Этот гад говорит: я на вас проверку нашлю!
Бренар поморщился, Яр напомнил ему похабника Гуго из сна, что нехорошо смотрел на Марию. Хотя что между ними может быть общего? Тот низкий и рожей не вышел, а Яр высокий, красивый блондин. Станиславу даже смешно стало, как вообще можно сравнивать героя ненаписанной книги с живым человеком. Но сходство было.
— Натравит он, — не отставал Штапелев. — Если бы могли, давно бы уже… Интересно, кто им показания-то даст? Вот ты дашь?
Бренар попробовал не слушать, сосредоточившись на подсчете штрафа. Выходило больше трех сотен, но, может, удалось бы скосить сумму взяткой?..
В столовой Мориса не оказалось, и Бренар, взяв пакет сока, направился к тюремному корпусу. До конца перерыва оставалось пятнадцать минут, и задерживаться не было смысла. На ходу посасывая пластиковую трубочку, Бренар думал над сюжетом. Но герои не хотели ему подчиняться, и что будет дальше, сам автор не знал. Поэтому было интересно.
А в камере ждал уже новый пациент — из тех, что появляются в жизни минут на сорок, и исчезают из кэша, не оставляя после себя ни образа, ни памяти. Но этот молодой человек удивил даже Бренара.
На казнь парнишка собирался, как на митинг.
— Подонки! — вопил щенок. — Убийцы! Палачи! Не за себя, за людей обидно!
— Шприц? — спросил Бренар, раскрывая саквояж.
— Хрен ему, а не шприц, — поморщился пожилой усатый комиссар. Да уж, повезло ему с подопечным, ничего не скажешь… А может, действительно повезло. Кажется, это волевое лицо в ореоле черных волос Станислав уже видел на листовках со штампом «Внимание, розыск». Вроде бы это был командир какой-то банды из проблемных кварталов.
— Так что от меня требуется? — спросил Бренар, чувствуя некоторое раздражение.
— Заключение, что в течение последних двенадцати часов никакое обезболивающие не действовало на организм.
— Ого.
Заполнив бланк, Бренар передал бумагу комиссару.
— Мне нужно присутствовать на казни?
— Боюсь, это займет много времени, доктор. Это главарь банды, и трансляция рассчитана надолго… «Марафон». Заходите завтра, между одиннадцатью и двенадцатью утра, если опоздаете, ничего страшного… А мне вот с ним сидеть всю ночь.
Бренар, выйдя из корпуса, направился к подземке, так и забыв спросить, какая казнь назначена этому мальчишке с бородкой и усиками. Явно не милосердная текосация — новая модная казнь, для которой с полюсов завозили крохотные кристаллики текоса — местной кремниево-органической заразы, обладающей свойством мгновенного развития кристаллической структуры в теплой среде. Кристаллик обволакивали термоизоляцией, распадающейся от подаваемого с пульта сигнала, и под восторженный крик зрителей на экранах расцветали чудесные радужные цветы: из головы, живота, спины преступника. Порой текос вживляли в руку или ногу — если приговоренному суждена была не смерть, а членовредительство; иногда, на манер четвертования, кристаллическими цветами разрывались кисти и ступни по очереди — это называлось «Текосовый крест».
Такой вот мгновенно-растущий бамбук. Была такая казнь в древнем Китае — жертву привязывали к колышкам за руки-ноги, так, чтоб спина пришлась на росток бамбука. За ночь он прорастал тело насквозь. А текос разрывал ткани мгновенно и не без эстетической привлекательности: некоторые самоубийцы уходили из жизни красиво, вживляя себе эти мерцающие кристаллы. Яр даже предложил проводить казни с подсветкой — красивее.
Бренар задумался и вздрогнул, когда над ухом раздалось:
— А, слава Богу! А я думаю, что делать, если не найду…
— Позвонить, — ответил Бренар, ставя ногу на эскалатор. Можно было бы взять такси, но подземный транспорт сейчас был самым безопасным; да и с эстетической точки зрения приемлемей. Последние годы Бренар не любил смотреть на город. Плачевное это было зрелище.
— А я хотел с тобой пропустить стаканчик, — извиняющимся тоном продолжал Морис. — Проблема есть…
— Мне на шестнадцатую ветку, — сообщил Бренар.
— А мне на семнадцатую, — огорченно ответил Морис. — Не поболтаем. Я вот чего… ты не сможешь меня сегодня в вечернюю заменить? С четырех до десяти, не больше. Лето, еще светло будет. А?..
— Заме… — Бренар споткнулся. — Тебя заменить?!
— Ну да, — сник Морис. — Понимаешь, срочно к детям съездить надо.
Бренару подумалось, что в сравнении с Морисом его работа была, наверное, сплошным подарком. С редкими буйными всплесками вроде сегодняшнего. Станиславу стало стыдно.
— Конечно, Морис. Я тебя заменю, — быстро сказал Бренар, чтобы ответить раньше, чем он бы успел пожалеть о сказанном.
С детства Мария любила сочинять сказки. Облака, травинки, былинки — все они таили в себе свои собственные истории.
А еще у нее была одна, очень тайная сказка. Про того, кому принадлежит таинственный голос, звучащий в голове. Голоса, как известно, слышат либо одержимые, либо святые. Обладатель этого голоса жил на небесах, но соблазны порой подкидывал совсем не небесные. Сначала Мари рассказывала о нем сказки сестрице, Гарде, когда та была маленькая, а потом перестала. Теперь рассказывала только травинкам. Эх, было бы много пергамента — написала б книгу! Мари-то была грамотная, отец ворчал, что девки дуры, но учил. И написала бы книгу, как у графа про чужеземные края — сама не видала, но оруженосец рассказывал, как граф открывает ее вечерами и кто-то из дам читает перед огнем, а граф играет локонами любимой жены.
Жизнью жены граф был обязан дочке кузнеца Марка.
Многих лекарей перепробовал граф, когда графиня умирала, истекая кровью в родильной горячке. Дошло и до Марии. «А какая она из себя, ваша знахарка?» — спрашивал граф у деревенских. «Ну, какая… известно какая — кузнецовая! — отвечали селяне. — От кузнеца на кузнеце деланная, на кузнице рожденная, от кузницы силу берущая». Известно ведь, кузнец сам без колдовства не бывает, то-то и живет всегда наособицу…
Мари успела вовремя, чтобы остановить руку лекаря, намеревавшегося отворить графине кровь. С тех пор граф к Марку очень благоволил. Жена у графа была драгоценная, ненаглядная.
Сидела Мари на каменистом обрыве, над речкой, и думала: вот все девки как девки, о женихах да о приданом, а она о том, да о сем… Как хорошо вот было бы встать сейчас над обрывом, и броситься в небо, как делают это ангелы, живущие на других звездах, седлающие удивительных птиц…