регистрировано всего лишь семьсот двадцать шесть легковушек{69}. Общей картины, впрочем, сей забавный сюжет не ломал.
Мне пришлось в который уже раз признаться самому себе: победители в революции и Гражданской войне, они же обладатели членских книжечек ВКП(б), за дюжину лет умудрились вполне комфортно устроиться на обломках Российской империи. Еще и местечко оставили для свиты из примазавшихся попутчиков и лизоблюдов. И пусть прямо сейчас им не по карману даже мечта клерка – аскетичный Ford Model A, в душе коммунисты-начальники вполне дозрели до идеи буржуазных покатушек: с женами по магазинам, с любовницами на доставшиеся в наследство от «проклятого царизма» роскошные имения-дачи.
Порукой тому очень недурные зарплаты и возможности практически неограниченного карьерного роста. При отсутствии старых кадров даже полные бараны с правильной пролетарской родословной умудряются удерживать статусные руководящие посты, а чуть более грамотные и шустрые – мгновенно дорастают до несусветных заоблачных должностей.
Они получают премии, пайки и комнаты с мебелью в отобранных у «контры» квартирах. К ним на шею с самыми что ни на есть серьезными намерениями вешаются юные красавицы. Доступны веселые загородные кутежи с девочками и бильярдом, попойки в ресторанах и прочие скучные патриархальные забавы – охота, пьянка и рыбалка. Наконец, те, кто в чинах чуть выше среднего, не имеют проблем с выездом за границу.
В дополнение к перечисленному не стоит забывать: над «авангардом пролетариата» ГПУ не властно, в случае любого, в том числе махрово-уголовного преступления коммуниста сперва должна судить местная партколлегия или – при наличии высокого поста – Центральная контрольная комиссия. Соответственно, машина убийства и унижения может добраться до них лишь после «исключения из рядов»{70}, что есть дело крайне непростое – друзья и соратники не сдадут без боя.
Поэтому чувствуют себя партийцы в полной безопасности, совсем как дворяне золотой эпохи Екатерины, эдакий достаточный для управления страной неподсудный и неподатный процент{71}. Для поддержки своего «высокородного» статуса многие из партийцев тренируются с оружием, как настоящие господа, всего разницы – наган вместо благородной шпаги. Никак не пойму только одного: почему они так стеснялись пускать его в ход в тридцать седьмом?!
Восхищаться ли мне коммунистами? Ненавидеть? Завидовать?
Какие глупости!
Наивные, трудолюбивые коняги местного «Скотного двора»{72} достойны лишь жалости. Они вступали в ряды ВКП(б) за повешенным перед мордой лица благородным лозунгом «все животные равны», надеялись дать власть – Советам, недра – народу, землю – крестьянам. Многие до сих пор совершенно искренне гробят за фальшивую мечту здоровье, а то и саму жизнь.
Простить ли их?
После близкого знакомства со свежеоткормленными псами или стражами революции не могу и не буду. Кто-то обязан нести ответственность за молчаливое сглатывание подлой добавки «но некоторые животные равнее других» и закономерное перерождение правящей партии в монстра. За назидательный пример, в котором честное исполнение своего долга множеством умных и добрых людей приводит к втаптыванию в лагерную пыль миллионов ни в чем не повинных крестьян, рабочих, управленцев, инженеров… А также их жен, детей, всех близких и дальних родственников.
Мой долг, моя миссия – остановить метаморфозу. Любой ценой, хуже все равно быть не может.
– Леш, а не пойти ли нам до ресторана? – прервал мою задумчивость жизнерадостный голос Якова. – Гляди, время за полдень ушло, скоро Киев, он хоть и не столица{73}, да оголодавшим гражданам до того дела нет. А ну как понабьются по вагонам? Толком и не поесть будет…
Риторический вопрос! Какие могут быть возражения? Опыт завтрака и его следствие – досадная капелька соуса на брюках – показали: вкушать местные деликатесы за маленьким подрагивающим столиком не слишком удобно. Да и хоть чуть-чуть размяться явно не мешает.
Путешествие по коридорам не заняло и пары минут, и вот он – элитный советский вагон-ресторан.
Варварское пренебрежение железнодорожным аскетизмом, никакого сравнения со скромными европейскими собратьями: тяжелые, с изыском столы красного дерева, конусы салфеток стоят на выставленных тарелках как отлитые из гипса. Стулья с мягкими убедительными округлостями сидений и спинок, плюшевая обшивка в тон к тканевым вставкам панелей стен. Едва прозрачная кисея и плотные бордовые шторы с неуклюжими ламбрекенами погружают изрядно сдобренное табачным дымом пространство в приятный рассеянный свет.
Сказка наяву, а вот посетителей немного.
– Вот черт! – тихо ругнулся мне в спину партнер. – Папиросы в купе забыл!
Он развернулся и быстро зашагал назад, так что я догнал его уже в тамбуре.
– Старый знакомый засел, сука, – прояснил Яков ситуацию в ответ на мой удивленный взгляд. – Слева, колобок в очках и черной рубашке. Издали не срисует, ведь столько лет прошло, но вблизи – непременно смекнет. Придется обедать в купе.
– Может быть… – сконфуженно замялся я.
Яков осуждающе хмыкнул, однако увидев в моих глазах некстати разбуженный грех чревоугодия, расслабленно махнул рукой:
– Ты-то оставайся. Но не вздумай знакомиться и беседы разводить, чекист{74} он, хоть и бывший. Сам понимаешь…
– А зовут как?
– Изя, кажется. Фамилия – Бабель.
– Бабель? Писатель?
– Больно много у нас таких писателей развелось, – пыхнул ненавистью Яков.
– Выходит, тот самый Бабель!
– Тебе виднее, – буркнул Яков, развернулся, пряча глаза, да потопал назад в купе.
В начале кратких одесских каникул я частенько не понимал смысла в повсеместно употреблявшихся фразах типа «смотреть официальным глазом», «снять со стенки верного винта» или «отдавать кровь в первом ряду». Но позже осознал: Бабель в советской стране бешено популярен, куда больше, чем Пелевин в моем времени. Так что всякий оболтус, мнящий себя хоть каплю образованным, обязан знать десятка полтора красивых цитат из «Конармии» или «Одесских рассказов», чтобы с поводом и без оного вкручивать их в любой разговор. Перечитать смутно припоминаемые по школьной программе романы{75} желания не возникло, но сам факт в памяти отложился прочно.
В гордом одиночестве я вернулся в ресторан, однако последовать совету партнера и спокойно пообедать не смог. Не иначе уловил знаменитый писатель эфирные эманации моего интереса. А может, проще и материалистичнее – не понравилось ему, что кто-то за спиной пристраивается поесть. Как бы то ни было, но, выдвинув стул, я услышал мягкий, чуть ироничный голос:
– Товарищ, присаживайтесь лучше сюда, коли вы не против составить компанию пьяному еврею.
Отказаться несложно, да только как это сделать, если гложет любопытство? Ладно, что выдающийся писатель – таких у меня полный учебник литературы, – но ведь он числился чуть ли не официальным любовником жены будущего наркома Ежова!{76} По крайней мере, эту деталь биографии я твердо запомнил из рассказа молоденькой училки, когда-то тщетно пытавшейся найти подход к нашему буйному одиннадцатому классу.
Поэтому колебался недолго – после секундной заминки сделал пару шагов к соседнему столику и с улыбкой протянул руку.
– Алексей, – представился коротко.
– Ах да, так неудобно. – Бабель с легким, чуть шутейным поклоном привстал и неожиданно энергично пожал мою ладонь. – Меня зовут Айзек, можно на «ты» и без отчества. Хотя зрение у меня слабое, но я таки вижу, что по возрасту ты не сильно от меня отстал{77}.
Я же в этот момент замер в ступоре. Наверное, во всем мире не найти человека, менее подходящего на роль дамского угодника. Низкий, толстый, начавший лысеть очкарик, с короткой шеей и смешным носом уточкой над широкими, чуть припухлыми губами, вдобавок одет вызывающе серо и немодно. С такой внешностью да в постели к дамам советского высшего света?! Он еще пьет сам с собой – на столе среди остатков еды я приметил сильно початую бутылку госспиртовской «Английской горькой».
Не знаю, как писатель истолковал мое замешательство, вероятно, списал на смущение молодого парня из провинции, но разговор он поддержал в лучших британских традициях:
– Скучно сегодня, очень скучно и очень жарко. – Тут Бабель перехватил мой взгляд, остановившийся на водке. – Это пустяк, знаешь ли, реальный пустяк для меня. То ли дело было… Да ты наливай, дружок, не смущайся! – Он щелкнул пальцами в воздухе, подзывая официанта. – Еще «англичанку» и сервируйте молодому человеку!
– Что там у вас нынче на обед, несите все, – заторопился я вслед чересчур энергичному собеседнику, испугавшись остаться наедине с хрусталем рюмки.
– Сей момент-с, – донеслось из-за стойки.
– На чем мы с вами остановились? – Айзек стянул очки и начал их аккуратно протирать вытащенным из кармана платком. – Понимаешь, – он доверительно понизил тон, – самое сложное – это начинать беседу с незнакомым человеком. Ни малейшего понимания, что ему интересно, а что вызовет раздражение и гнев. Заведешь разговор про девок, а оказывается, он женат и души не чает в супруге. Распишешь вегетарианцу вкус жаренного в яблоках гуся или предложишь отведать старой финьшампани тому, кто в строгой завязке. А то еще хуже, про храм обмолвишься, когда собеседник магометанин.
– Типа не говори о веревке в доме повешенного? – попробовал сострить я.
– Именно! – с наигранным энтузиазмом подхватил Бабель заезженную шутку. – Так вот, у меня таки все просто – писатель я. Ну… в журналы там статейки кропаю или еще где платят. Мое дело простое – знай себе скреби карандашиком по белому листу, черкай да переписывай.