Мне оставалось только матюгнуться про себя и кивнуть в ответ – типа знаю, и на всякий случай поскорее вытащить второй, он же последний, хоть как-то укладывающийся в рамки здравого смысла козырь – «Господ демократов», разумеется, малость скорректированных и лишенных провокационной четвертой строфы. С ними дело пошло не в пример веселее.
После очередного тоста – кстати сказать, за нашу революцию – мы с чекистом тихонько распевали дуэтом:
Господа демократы минувшего века,
Нам бы очень хотелось вас всех воскресить…
Поначалу я дьявольски боялся провокаций, следил за каждым своим словом, но после третьей страх отступил – лишней пары ушей тут не наблюдается. Да и что греха таить – при желании Семен может про меня написать любую напраслину, вне зависимости от реальности. Например, инкриминировать заговор с целью сбросить Луну на Красную площадь.
И ведь на полном серьезе посадят по новой, а то и расстреляют. А раз чекист оказался на удивление приличным и откровенным собеседником, то к настоящему моменту я хоть и не дошел до исполнения тальковской «России», но расслабился вплоть до анекдотов: «Пришел как-то раз в чум к чукче геолог и удивляется: «Чукча, у тебя консервов полный чум, а ты с голода отощал как швабра!» А чукча ему отвечает: «Однако газету открыл – там товарищ Сталин, журнал – тоже товарищ Сталин, радио включил – и там он! Теперь, однако, боюсь консервы открывать!»
Гражданин начальник засмеялся, демонстрируя золото зубов, и тут я наконец заметил, как контрастно изменилось его лицо за прошедшие часы. Куда-то ушла строгая, пуританская чопорность, обида на весь окружающий мир и особое, небрежно скрываемое презрение облеченного властью человека к подчиненным, а пуще того – бесправным рабам. Он стал нормальным… И вместе с тем – до дна опустошенным.
Тут Семен опустил чуть откинутую назад голову и поймал мой пристальный взгляд.
– Изучаешь? – огорошил он меня неожиданным вопросом. – А сколько, по-твоему, мне лет?
– Наверное, под сорок, – не особо задумываясь, ответил я.
Чекист зябко передернул плечами под кителем.
– Неужели?! Двадцать восемь мне… Недавно…
Изумление на моем лице сошло за нескромный вопрос, и он с кривоватой ухмылкой разъяснил:
– С шестнадцати лет в революции, кидало по всей стране – от Владивостока до Одессы. Три раза ранен. Один брат убит на колчаковском фронте белыми. Другой – на деникинском красными. Мать на мануфактуре работала, померла, кажется, от голода, батька пропал без вести. Жена была… Недолго… Вот так, дюжина лет за плечами, из них был ли хоть день человеческой жизни? Ни хрена!
– Стоило оно того? – не удержался я от обидного вопроса.
– Тебе хорошо в стороне зубоскалить, – в ответ зацепил меня чекист. – Думаешь, я скажу, что зря? Давай, братва, обратно? Ха! Не дождешься! Таких, как я, – миллионы! Так что, мы таких, как ты, или перевоспитаем настоящим трудом, или… – Он рубанул рукой. – Изведем под самый корень!
Пришел мой черед ежиться от налетевшего ниоткуда зябкого ветерка.
Заледеневшие глаза Семена кричали: «Ну что, контра? Видал наших?»
Но вместо сочувствия или понимания по моим мозгам хлестнула волна ненависти: «Гребаный фанатик!»
Черт их побери, всех этих Торквемад, Сталиных, Пол Потов, Бен Ладенов!
С железным и тупым упорством – из века в век, из поколения в поколение – они только тем и занимаются, что портят жизнь и себе, и еще больше другим, ради великой цели поднимая на знамя все, что только ни есть самого живодерского в человеке. Как правильно про них говорил кто-то из заключенных «библиотечной камеры» Шпалерки: «Hell is paved with good intentions»[7]. Ни одна корыстнейшая и жаднейшая сволочь не принесла в мир столько смертей, сколько идеалисты!
Вот один из их паствы сидит передо мною. Свою кровь проливал ведрами, не жалея, в чужой – до пупа измазался. Нипочем не остановится, так и будет переть до пули в затылок в тридцать седьмом или фашисткой пулеметной очереди поперек груди в сорок первом. А повезет – тихо сопьется с тоски по великому году эдак к тысяча девятьсот пятидесятому, отдав заслуженную комнату в отобранной у «контры» квартире обратно щедрому государству.
Рассказать ему всю правду о «светлом будущем», в которое он так истово верит?
Я уже открыл было рот, но чувство самосохранения наконец пробилось через ушатанный алкоголем мозг: только идиот может плевать против ветра, верить вождям и переубеждать фанатиков, успевших для самооправдания сложить в голове непротиворечивую картину «дивного нового мира»{119}.
Поэтому я всего лишь глубокомысленно изрек когда-то слышанную фразу:
– Винтовка рождает власть{120}.
– Именно! – немедленно воодушевился гражданин начальник. – Ты архиверно понимаешь нашу политику!
– Но кто тогда будет созидать? – попробовал возразить я скорее для схода с опасной темы узаконенного гоп-стопа, чем из реального интереса. – Вы же понимаете сами – конкуренты за границей не дремлют. Советскому Союзу нужно строить, очень много строить: заводы, электростанции, шахты, железные дороги и дома, двигать науку, наконец!
Чекист не обманул ожиданий. Прошитая на многочисленных многочасовых партсобраниях «закладка» сработала должным образом, и на меня обрушился краткий двадцатиминутный митинг.
– Десять лет пролетарской диктатуры показали, что она есть самая широкая и самая развернутая демократия трудящихся масс, какой никогда не имела и не видела ни одна капиталистическая страна. Рабочие – народные комиссары, рабочие – вожди и командиры Красной армии, рабочие – руководители промышленности, рабочие – хозяева государственного аппарата. Волховстрой, Свирьстрой, работы на Днепрострое, строительство Семиреченской железной дороги… А сколько других примеров – все это живые памятники творчества и усилий рабочего класса СССР…{121}
Через пять минут я уже жалел о своей хитрости: живого и вполне адекватного человека как будто подменили на политграмотного зомби. Мозг отключился – кажется, я даже успел увидеть во сне кусочек поточной лекции в «римской» аудитории главного учебного корпуса УПИ.
Из гипнотического полузабытья меня вывел неожиданный вопрос:
– Вот тебя взять, например… Небось образованный?
– Инженер-электрик, – опешил я. – То есть студент, немного не дали доучиться.
– За что каэришь?
– Скауты, чтоб им провалиться. – Я постарался не уходить глубоко в детали. – Сунули трешку в довесок к году в Шпалерке.
– Пустяки же! – искренне обрадовался чекист. – Ты прекрасно держишься, после перековки будешь на свободе строить наше общее будущее! Вот увидишь, тебе еще понравится. Нам же позарез нужны хорошие электрики! Хочешь, у себя в Архангельске пристрою?
– Да как-то в Питер надеялся вернуться, – промямлил я в попытке аккуратно отказаться от неожиданной оферты, удаляющей меня от финской границы.
И тут меня осенил до крайности подлый, но при этом по-коммунистически эффективный промфинплан.
– Кстати, в Кемперпункте есть своя собственная электростанция! Английская! – с энтузиазмом начал я свою речь. – Вот бы мне ее обслуживать, реальная практика перед работой в народном хозяйстве страны. Недавно видел, как туда за взятку определили какого-то офицеришку-золотопогонника. Не понимаю, как такое допустили, он же наверняка испортит по неграмотности купленное за валюту оборудование. И вообще… – Тут я выложил последний аргумент: – Слышал, сам главный инженер не имеет специального образования!{122}
– И тут контру вперед двигают [нецензурно] сучьи, – с выражением, но без особой злобы выругался Семен. – Ну ничего, – он погрозил в пространство кулаком, – р-р-разберемся! Мы, коммунисты, умеем использовать кадры по максимуму!
Черт возьми, как он искренен!
Будь я в самом деле Обуховым, наверняка бы поверил, без сомнений и вариантов! Оттянул бы честно срок, благо при электростанции житье как в санатории. И не задумываясь, махнул бы в Архангельск, ведь при хорошей протекции лагерное прошлое – не помеха карьере советского инженера. Со спецами в СССР – реально швах, на южном побережье Белого моря и без диплома примут с распростертыми объятиями.
По всем логическим раскладам понятно – года через три закончится мое поражение в правах, к этому времени репрессии в стране окончательно утихнут, про скаутов прочно забудут. К празднику двадцатой годовщины революции останется лишь похлопотать через Семена о снятии судимости, а там и до членского билета ВКП(б) рукой подать. Дальнейшее – дело техники: если повезет, можно лет в тридцать с хвостиком стать главным энергетиком большого завода или начальником электростанции.
Чем не карьера?
Эдак повыше однокашников забраться по должностям получится, еще завидовать будут…
Короче, почему бы и нет?
Увы, в СССР нет места логике. Строить карьеру перед чисткой имени Кирова и знаменитым тридцать седьмым – форменное безумие, примерно как играть в русскую рулетку с двумя-тремя патронами в барабане. С учетом же страшной войны шансы на счастливую старость в окружении внуков становятся, мягко говоря, призрачными. Глупо питать иллюзии, лучше крепко помнить ошибку выживших: мертвые молчат, но ошалевшие от удачи везунчики хвалят мудрое руководство «великого вождя».
– Ну, значит, за справедливость! – Я мотнул в кружке чуть беловатую жидкость.
– Железно! – отозвался чекист.
Выпили, похрустели капустой…
Совершенно не к месту мне вспомнилась картинка из учебника истории. Брестская крепость. Смутный, полный дыма и остатков кирпичных стен фон. Выложенные изломанным валом трупы в фельдграу отделяют сюрреалистический лобовой накат нацистов от раненых защитников крепости, и лицо, перекошенное злостью и азартом… Лицо Семена у забинтованного командира, поднимающегося в последнюю отчаянную контратаку.