Не то чтобы подобного ранее не происходило совсем – вопрос в масштабе.
К началу двадцатых годов на территории десятков стран Европы и мира оказались миллионы россиян{201}, причем многие – в бедственном положении, без денег, документов, работы и главное – не испытывающие ни малейшего желания возвращаться на родину.
Раздавать направо и налево свое гражданство не захотел никто, но и оставить бедовать столько людей, из которых чуть не половина прошла через горнило двух тяжелейших войн, просвещенным европейцам показалось страшновато.
Поэтому Лига Наций напряглась и к тысяча девятьсот двадцать второму году в тяжелых муках, но все же родила устраивающую всех форму, получившую тут же вполне официальное название «нансеновский паспорт», в честь активно лоббирующего данную идею знаменитого полярника, нобелевского лауреата, а также комиссара по делам беженцев.
Еще года через три документ начали признавать и выдавать в большинстве стран мира{202}. С небольшим, но важным нюансом: каждое правительство изобретало правила и пошлины хоть и по формальным рекомендациям Лиги Наций, но в «меру своей испорченности»{203}.
В Суоми чиновники подошли к процессу необыкновенно творчески. Беженцы, прибывшие в Финляндию нелегальным путем, в течение пяти лет считаются гражданами СССР и, лишь выдержав такой безумный ценз – еще и без права работы! – могут получить нансеновский паспорт.
Хорошо, что хоть господин Цейдлер заранее подсказал лазейку в законе: при желании навсегда уехать из страны я вполне могу назваться не советским, а «русским по происхождению, не принявшим другой национальности», после чего получить пресловутый нансеновский паспорт практически сразу.
То есть финны совершенно недвусмысленно намекают – вали транзитом к огням Монмартра.
Понять ситуацию в общем-то несложно. Тяжело крохотной нации растворить в себе остатки шведской аристократии, российских имперских клерков и купцов, петербургских дачников, волей случая оказавшихся в чужой стране вместе со своими домами в Териоки{204}, а потом – еще несколько волн советских беженцев. Последняя, к примеру, состояла из доброго десятка тысяч участников разгромленного Кронштадтского мятежа{205}. Подобной армии впору не убежище искать в трехмиллионной стране, а устанавливать собственную власть.
Впрочем, их право.
Для меня дело встало за малым – правильно оформить бумаги о своем прошлом да найти государство, готовое принять блудного сына России.
Легко обойтись вовсе без денег – вербовщики в распрекрасный парагвайский Асунсьон или алжирский Бешар охотно берут все расходы на себя. Охотно и недорого принимают людей в обезлюдевшую после войны Францию и Чехословакию.
Вот только мне по странной прихоти хочется хоть на пару дней попасть в германский Франкфурт-на-Майне.
Что ж, желание клиента для юристов – закон, но… Пожалуйте всего-то триста баксов бандитам в дорогих костюмах!
Это за самый дешевый вариант, предусматривающий «запертую» трехмесячную визу с упоминанием определенного курорта.
Свобода, не поспоришь, но почему-то в лесах Карелии она ощущалась куда более полно.
Не могу сказать, что я испытывал огромное желание знакомиться с русским комьюнити накоротке, – строго наоборот: множество неизбежных и неприятных вопросов меня откровенно пугали.
Но, черт возьми, где еще может найти высокооплачиваемую, но при этом нелегальную работу вчерашний беглец, чужак, не знающий ни шведского, ни финского языка? Не милостыню же на паперти просить, в самом деле!
Первейшая проблема – информационный вакуум. Не глобальный, слава богу, достать популярную лондонскую и берлинскую газету – не проблема, а посему в мировых событиях я ориентируюсь более чем уверенно. Но о Советах там пишут удручающе редко и кратко, примерно как о Португалии или Турции. Финляндию не упоминают вообще.
Тогда как из рассказов моего покровителя неожиданно выяснилось, что «бывшие» создали за границей необъятный материк российской взаимопомощи и культуры, обитатели которого выпускают уйму газет, журналов, книг{206}, показывают русский балет и драматические спектакли, организовали фабрики, школы, гимназии и даже университеты{207}.
Но хорошо там, где меня нет, то есть в Париже, Праге, Харбине, Сан-Франциско. Тогда как Хельсинки хоть и будущая родина Линуса Торвальдса и Nokia{208}, но сейчас суть колониальная дыра с деревянными домами и лошадиным навозом на улицах. Население едва дотягивает до пары сотен тысяч человек, то есть раз в десять меньше, чем в Ленинграде. Лишь в каменном центре вокруг порта кое-как теплится настоящая городская жизнь – со звоном трамваев и гудками авто.
Русских газет в столице Финляндии не издается ни одной, не выживают по тривиальным экономическим причинам.
Зато кроме насквозь официального «Особого комитета» тут имеется целых два организованно враждующих друг с другом сообщества соотечественников: «Русское купеческое общество» и «Русский клуб». Последний считается более простым и демократичным, но с точки зрения материальных фондов имеет место схожесть уровня однояйцовых близнецов: библиотека, в которую жертвуют ненужную макулатуру, бильярд для мужских разговоров, карточная комната для женских сплетен, зал для представлений или лекций, а также ресторан, позволяющий сводить баланс заведения хотя бы к нулю.
Таким образом, господин Цейдлер не видел особых проблем в моей интеграции.
– Мой юный друг, приходите-ка назавтра к вечеру в клуб, часикам эдак к семи-восьми, и непременно застанете все гельсингфорсское общество, – предложил он. – Только, ради бога, не переживайте – там исключительно интеллигентные люди, и я уверен, что они с пониманием отнесутся к вашей ситуации. Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем, вот увидите!
По понятным причинам я не разделял его оптимизма, но и отказываться от визита не видел резона. Достаточно повидал их благородий в Шпалерке, да и в Кемперпункте успел понять, что привычный по книгам и фильмам двадцать первого века «высокий» образ не соответствует реальности: слишком много среди обладателей дворянского статуса людей откровенно бедных, худо образованных и никуда не годно воспитанных. На высоте лишь один параметр – самомнение.
Таким образом, с поправкой на десять лет жизни при советской власти у меня не так и много шансов сойти за своего. С другой стороны, если припрут к стене, то тут ГПУ нет – сошлюсь на тяжелое детство, восьмибитные игрушки и сбои в ПЗУ, сиречь любимую режиссерами сериалов амнезию.
Лезть сразу вглубь тусовки посчитал делом рискованным, посему заявился по указанному на карточке адресу к обеду.
Первоначально, то есть со слов господина Цейдлера, я представлял «Русский клуб» как заведение, примерно соответствующее ночному клубу двадцать первого века, но суровая действительность быстро внесла свои правки в масштаб ожиданий.
Обескураживающе скромная вывеска нашлась только у дверей подъезда, рядом с номером квартиры, так что пришлось подняться на второй этаж и ткнуть в слово «press», выдавленное в белом фаянсе кнопки звонка.
Дверь открылась почти мгновенно, и я предстал перед древней бабулей, чьи длинные седые волосы украшал темно-синий обруч кокошника с желтой лентой узора. Изрядно огрузневшее от возраста тело обтягивал убийственно жесткий на вид сарафан.
Торжественно приняв кепку в передней – привычное название «прихожая» тут никак не подходило, – она препроводила меня через коридор сразу в зал, середину которого занимал сервированный стол персон эдак на пятнадцать.
По левой стене располагались живописные ростовые портреты членов императорской семьи в простых деревянных рамах, а правую чуть не целиком занимала невероятно широкая и высокая четырехстворчатая дверь, вероятно, ее открывали для особо многолюдных мероприятий.
Впереди за занавеской виднелся проход в кухню, рядом – на балкон, по летнему времени открытый настежь в зелень внутреннего дворика. В ближнем углу простоту беленых стен нарушала антикварная печь, покрытая плиткой с орнаментом голубой глазури.
Люстра, полная вычурных хрустальных висюлек и позолоты, спускалась к столу с четырехметровой высоты, довершая тем самым картину смешения эпох и стилей.
Взгляды прервавших обед людей скрестились на мне, и я остро почувствовал, что подаренный костюм, казавшийся на улице очень приличным и даже франтоватым, на самом деле недавно перелицован. «А может… – Мне пришла в голову ужасающая мысль. – Они уже кого-то в нем видели?!»
Что делать? Развернуться и уйти, чтобы никогда не возвращаться? Остаться, выказав себя полным идиотом? Нагло сесть за стол?
– Добрый день, – промямлил я и замер в нерешительности.
– Кхм… мм… – услышал я из-за спины тихий голос бабули-метрдотеля. – Господа, позвольте вам представить…
Пауза затянулась, и бабуля легонько толкнула меня под руку.
– Ах да… – До меня наконец дошло, что требуется сделать. – Обухов, Алексей Обухов. Профессор Цейдлер советовал мне посетить «Русский клуб», и вот…
– Мы рады вас видеть, – учтиво, но немного высокомерно ответила фигуристая дама лет сорока, сидевшая во главе стола. – Я – Ольга Александровна Кузьмина-Караваева{209}, сегодня мне выпала честь председательствовать в нашем клубе. Не желаете ли присесть, сударь?
– Спасибо! – искренне поблагодарил я, размещаясь на краешке стула с высокой резной спинкой.
Меж тем госпожа председатель плавным жестом указала на сидящего справа седого как лунь, но сохранившего роскошные пепельные усы старикана в строгом, больше похожем на мундир черном костюме, и его жену – худощавую и весьма милую на вид старушку.