– Недавно миновал год, как Коверда{217} свершил божий суд над одним из душегубов! – с неожиданной горячностью подхватил мой спич Виктор Александрович. – После публикации дела у Соколова{218} я сразу понял, что этот Войков – еще худший изувер, чем те, кто стрелял в государя и его детей! Так будет с каждым! И ныне, и присно, и во веки веков!
Вброшенные в разговор фамилии и обстоятельства резко охладили как мой монархический пыл, так и желание делать намеки о будущем.
Еще в первые месяцы тюремного заключения я понял, как мало фактов знаю о текущей эпохе. И вот получил в морду лица очередное подтверждение-загадку – кто все эти люди?!
Ну ладно Войков – его именем будет названа улица в Екатеринбурге и, кажется, станция метро в Москве. Но почему именно он «худший изувер»? А чем прославились остальные двое?
К счастью, помощь не заставила себя долго ждать: душа старого генерала не вынесла звуков боевой трубы, он вскочил со стула и, потрясая сухонькими кулаками в воздухе, провозгласил:
– Пусть рука Господа нашего покарает кровавых палачей! – Его голос сорвался на крик. – Поскорее подайте вина, мы обязаны сейчас же провозгласить тост!
– Будьте добры, рейнского рислинга! – продублировала пожелание куда-то в сторону кухни госпожа председатель.
Тем временем и очень кстати вынесли заметно задержавшееся второе блюдо – цельных карпов, жаренных в сухарях. У стола засуетилась бабуля-метрдотель с вышедшей на подмогу кухаркой.
Виктор Александрович, как видно презрев этикет, собственноручно разливал вино, а генерал, повернувшись к портрету последнего императора, перекрестился и громко зашептал «Боже, царя храни».
Уже с третьей строки – «Царствуй на славу» – к нему присоединились красивые, правильно поставленные голоса барышень, за ними принялись креститься и петь все, включая меня и кухарку.
И странное дело, в процессе повторения короткого и до крайности простого, запоминающегося с первого раза текста гимна на меня нахлынули воспоминания о Шпалерке, да так, что я поднимал свой бокал с настоящей слезой на глазах.
Так клубный обед стал лучшей в моей жизни верноподданнической антрепризой. Куда там Большому театру!
Есть дьявольски костлявую пресноводную рыбу я более-менее научился в пути по советской Карелии. Но то – руками! Местные же без видимых усилий разбирали массивные тушки в своих тарелках за счет виртуозного владения вилкой и специальным ножом, более похожим на узкую лопаточку. Следовать их примеру и при этом поддерживать непринужденную светскую беседу – примерно как эсэмэсить за рулем, то есть рискованно и невкусно.
Возможно, мои мучения оказались слишком очевидны для окружающих – либо же в толстом своде дворянских правил хорошего тона в явном виде прописан лимит на внимание к одной персоне, – но более меня никто всерьез не расспрашивал.
Разговор вильнул в сторону местных проблем, в частности гастрольного концерта некой Плевицкой, чаще нежно и с придыханием называемой «наш курский соловей»{219}. Обсуждение взволнованного вида господина Маннергейма во время исполнения хита всех времен и народов «Я тогда еще молодушкой была, наша армия в поход куда-то шла» изрядно меня повеселило, впрочем, как и глубокое впечатление присутствующих от рыдания в голосе певицы на строчках типа «Замело тебя снегом, Россия, запуржило седою пургой».
В процессе барышни необычайно растрогались, поэтому ее сиятельство предложила подать десерт в карточной комнате, у пианино, под которое «можно устроить обворожительное хоровое пение».
Я уж было придумал достойный повод сбежать от эдакого непотребства, но опять спас генерал, сославшись на необходимость быть на службе в банке как штык.
Так что все прошло по-простому: черный чай да бисквитные пирожные с ломтиком арбуза, которые полагалось вкушать с помощью небольшого ножа и трезубой вилочки.
А там и прощаться пришла пора, уж не чаял дожить до этого радостного момента.
Разумеется, просто так меня не отпустили – Ольга Александровна настойчиво намекала не забывать и приходить в гости.
– Сделайте одолжение, сударь, если не сегодня или завтра, то пренепременнейше на следующей неделе, в четверг – у нас будут дети и баронесса Майдель из общества «Друзья русских скаутов». Дамы напекут сладких булочек, ватрушек и тортов, все будут петь и музицировать… А еще мы все очень надеемся на рассказ о ваших приключениях, вне сомнений, он станет украшением вечера.
Пришлось соглашаться и уверять во всяческом почтении, мимикой и жестами выражать ликование как крайнюю степень радости по поводу скорой встречи с близкими по духу и разуму господами. Себя же успокаивать старой поговоркой «Обещать – не значит жениться!». Вот смеху-то будет, если матерый скаут в моем лице окажется совершенно не в курсе детской символики, ритуалов или того хуже – найдется общий знакомый с далеких и болотистых берегов реки Исеть.
Тем не менее в суете клубной благоглупости нашлось светлое пятно.
Уже в дверях гостеприимная бабуля-метрдотель на прощание шепнула:
– Милок, ты поищи в порту «Артель русских грузчиков»… Пастернак – это фамилия трудового агента, не ошибешься.
«Овощ или писатель?» – хотел пошутить я, но сдержался. Дай Бог ей долгих лет!
Перевести дух после обеденного стресса не удалось. Не успел я спуститься на улицу и дойти до угла, как меня догнал Виктор Александрович.
– Могу ли я попросить вас об одолжении? – начал он с места в карьер.
– Разумеется! – Надеюсь, что моя улыбка в тот момент не сильно походила на оскал.
– Понимаете ли… Моя фамилия – Ларионов. Капитан Ларионов{220}, юнкером пошел в Ледяной поход Добровольческой армии Лавра Георгиевича. Из Финляндии меня официально выслали в прошлом году, так что я в Хельсинки… хм… можно сказать, что на нелегальном положении.
– Очень приятно.
Он уставился на меня, как фанат WoT на почитателя Ingress.
К счастью, немая сцена обошлась без кинематографической экспрессии – господин капитан лишь ударил себя по лбу кончиками пальцев.
– Ах, простите, вы же наверняка не в курсе!
– Скорее всего, – честно признался я.
– Понятно, конечно, понятно, большевики постарались все скрыть!
– Они это умеют хорошо!
– Так вот, – с отчетливо ощутимой ноткой самодовольства зачастил Виктор Александрович, – как раз за обедом я упомянул Бориса Коверду, который застрелил большевистского шакала Войкова. Но Провидению было угодно распорядиться так, что именно в этот же самый день, седьмого июня, я с парой помощников пробрался в Петербург и закидал бомбами системы Новицкого{221} партийное собрание!{222} Кучу партийных сволочей мы переранили, а верно, и убили кого-нибудь.
– Мм… Что-то было такое, да! В газетах писали про взрывы, некоторые сокамерники опасались ужесточения приговоров. Вроде как все остались живы, но ничего конкретного, тем более фамилий, – вспомнил я, попутно пытаясь понять логику фактического признания в терроризме.
К счастью, господин Ларионов, отбросив хваленую дворянскую сдержанность, сумел быстро завершить свою мысль:
– Вот прямо сию минуту мне пришла в голову потрясающая идея, никак не могу вытерпеть и дня, чтобы не обсудить ее с учетом вашего опыта… Что, если с группой хороших бойцов добраться до советского концлагеря, перебить охрану и увести сотню, а то и больше, наших друзей и соратников? Прошу… нет, даже умоляю!.. поскорее расскажите мне все подробности своей истории!
Пазл в моей голове наконец-то собрался, и я едва не крикнул радостно «Ур-а-а-а!».
Наконец-то передо мной тот человек, который сможет относительно безопасно провести меня на чердак к тайнику с телефоном и даже вывести обратно. Более того, он сам – или стоящие за ним серьезные господа белоэмигранты – вполне способен реализовать заложенный в смартфоне потенциал знаний о будущем!
Только далеко не радужные воспоминания о «клубном» обеде позволили хотя бы отчасти сдержать первый порыв.
– С преогромным удовольствием! – ответил я. – А то кроме финских следователей меня и слушать никто не хотел!
Следующие несколько часов мы неспешно прогуливались. По расхлестанной бесконечной стройкой брусчатке набережной, мимо убогих, забитых галантереей лавчонок времен Густава Васа{223}, вдоль фешенебельных витрин, промеж полушарий зонтиков летних кафешек, гордящихся видом на чуть виднеющийся вдали Свеаборг, по затейливой дорожке в зелени Брунспарка, а потом по грязному, покрытому пятнами выжженной травы песку пляжа, ближе к купальщикам в панамах с цветочками и странных платьях. Затем разворачивались обратно, к суете и вони торгового порта, рядам плотно припаркованных мотопарусных шаланд – кораблями называть подобные каботажные недомерки не мог даже профан в морском деле типа меня…
Разумеется, я скрыл все, что хоть как-то касалось будущего. Но в остальном повествование от момента ареста до встречи с финскими пограничниками вышло исключительно подробным.
И надо сказать, что Виктор Александрович не только внимательнейшим образом вникал в мельчайшие нюансы по части снаряжения, подножного корма, маршрута и сил охранителей, но скоро купил в удачно подвернувшемся магазинчике блокнот и карандаш, после чего принялся конспектировать, не скрывая восторга перед уральскими скаутами вообще и моим вкладом в «белое дело» в частности.
Его въедливость вскоре принесла неожиданный результат.
– Можно ли поинтересоваться, откуда появился топор? – с эдакой нарочитой небрежностью поинтересовался господин капитан. – В перечне исходных вещей сей важный инструмент не значится. – Он не преминул ткнуть пальцем в неровные строчки своих записей. – В данную часть что, вкралась ошибка? Или же потом вам удалось его купить или найти?