Квантонавты. Пятый факультет — страница 3 из 6

Скольжение как точная наука

А что, собственно, позволено Юпитеру?

Поговорка, превращенная в вопрос

1

– Даже интересно-о, – протянул Андрей Маковской. – Нет, пусть расскажет, о чем он думал.

– Зачем? – спросил кто-то негромко. – Типичный ведь образец реликтового мышления.

Коля молчал. Поступок его, еще три часа назад казавшийся таким простым, логичным и необходимым, под взглядами членов Совета факультета Колмогорова постепенно мутнел и утрачивал свою ясность.

– Нет, горцы… – вздохнул Кеша Кычаков. – Так не пойдет. Пусть командир отряда расскажет, как это было. Давайте оперировать фактами.

Все посмотрели на худенького восьмиклассника, и никто ничего не сказал.

Коля в свою очередь посмотрел на сидевших в отдалении Настю и Егора Семеновича. Куратор сидел с каменным выражением лица, а Кармен медленно вела прищуренным взглядом по присутствующим, будто бы стараясь их запомнить. Коля поспешил отвернуться, чтобы не встретиться с ней глазами.

Встал сидевший в углу класса Денис Тоцкий.

– Можно с места?

– Можно, – грустно сказал Маковской.

Тоцкий помолчал и, набрав в грудь воздуха, начал:

– Наш сводный отряд на разводе получил задание – убрать лесопарковую зону возле летнего спортивного ядра. Подготовка к зиме и тому подобное…

Летнее спортивное ядро представляло собой стадиончик, вынесенный метров на сто от учебных корпусов. Поле для футбола-юнифайта, тартановый круг на пять дорожек, сектор для прыжков, волейбольная площадка, трибуны-скамейки на триста мест, раздевалка, летний душ.

Зачем так далеко, Коле объяснили просто: мы же бегаем, орем.

– Значит, так, – сказал Денис. – Каждому по сектору, разбиение по секторам и задания я вам скинул. На каждого выходит по три-четыре гектара. Вот… – Денис кивнул на тачку подле себя. – Мешки, топоры. Разбирайте и пошли.

Коля посмотрел на своих товарищей. Никого из них, кроме Насти и Дениса, он не знал: все были из разных классов, с разных факультетов и разного возраста. Два мальчика и три девочки. Плюс Денис.

А товарищи уже разбирали с тачки топоры и мешки, смотрели в коммы и уходили каждый в свой сектор. Коля вздохнул, взял топор, мешок и достал из кармана комм. Его сектор был на западной стороне ядра. И Коля, не торопясь, побрел, на ходу читая с комма задание.

Задание было несложное. Очистить сектор от неорганического мусора, произвести по мере возможностей обрезку сухих веток, на деревья не залезать (этот пункт был выделен красным и снабжен двумя восклицательными знаками), собранный мусор уносить к мусоросборнику. Коля посмотрел по карте: от его сектора до мусоросборника выходило около полутора километров.

Стоял отличный сентябрьский день, какие в Бурятии не редкость. Небо – насыщенного голубого цвета; над горизонтом крадется пара несолидных белых облаков, а воздух прозрачен и неподвижен; солнце греет уже не так щедро, как летом, но все еще способно одарить последним ласковым теплом ранней осени.

Короче говоря, общественно-полезным занятиям погода способствовала слабо.

Коля ходил бессистемно по своему сектору, собирал мусор, которого, к его удивлению, оказалось не то чтобы много, но больше, чем можно было ожидать. Впрочем, для себя Коля нашел объяснение достаточно быстро: летние пикники были популярны среди улан-удэнцев[16], а лес возле Соснового Бора был таким аккуратным и ухоженным – идеальное место для пикников. И, надо полагать, не все любители летнего отдыха на природе уносили свой мусор с собой.

Так что уже через час у Коли набралась половина мешка. Мусор был нетяжелый, но тащить мешок было неудобно. Вдобавок мешал топор, которым Коля воспользовался всего-то пару раз.

Но сильнее всего мешало ощущение несуразности всего происходящего.

Вчера была буза, скотч в лаборатории, Настя, новые знакомые, а сегодня… с утра русский, математика, физкультура.

Словно это обычная школа.

А сейчас и вовсе – уборка территории. Как будто в Школе квантонавтов больше нечем заняться.

«Да я в лаборатории должен быть, а не мусор собирать!» – с внезапной злостью подумал Коля. Правда, дальше мысль его не пошла. Что он будет делать в лаборатории – это Коля представлял пока смутно.

По закону подлости ровно в тот момент, когда его мешок почти заполнился, Коля наткнулся на кучу. «Ох ты ж! – подумал он с неудовольствием. – Надо же, кто ж это так нагадил?» Он наклонился и стал рассматривать мусор детальнее: пластиковые бутылки, обрывки салфеток, картона, тряпок, одежды, обуви, ярких пластиковых упаковок, полиэтиленовые мешки разной степени изорванности, остатки еды… Любопытно… очень любопытно…

Лишь затекшие ноги вернули его в реальность: Коля обнаружил себя сидящим на корточках перед кучей в каком-то оцепенении. В голове была звонкая пустота, он встал, огляделся, будто не понимая, где он находится. Еще раз посмотрел на кучу мусора перед собой. Затем еще раз огляделся и вытащил топор…

– … и увидел, как он закапывает мусор в противопожарную борозду, – закончил Тоцкий спокойно и презрительно. – Всё.

И сел.

– Как – закапывает? В смысле, чем закапывает? – удивился Кеша.

– Топором, – хмуро сказал Коля. – Землю в канаве рыхлил топором и руками кидал на мусор.

Стало тихо.

– Личинка, – пробормотал кто-то. – Протоплазма.

Снова стало тихо.

Коля стоял посреди комнаты, а на него смотрели девять пар глаз. Девять мальчишек и девчонок – самых обыкновенных, разного возраста, с разных классов, и только глаза у них были необычные. Такие серьезные и требовательные взгляды у мальчишек и девчонок бывают нечасто, не всегда.

От этих взглядов Коле было не по себе. Сейчас он не мог объяснить ничего, потому что сам не понимал, что именно произошло, но ясно было одно: даже если бы он и попытался, никто бы его не понял. Поэтому Коле очень хотелось затолкать руки в карманы и выкинуть что-нибудь этакое – сплюнуть, например, но сделать такое не позволяло вполне уже оформившееся знание, что здесь и сейчас это будет выглядеть глупо. Особенно при Насте и Егоре Семеновиче.

В глазах уже пощипывало от безнадёги, но он продолжал смотреть на висевший на противоположной стене портрет серьезного человека с усиками, в очках-велосипедах и бессмысленно перечитывал раз за разом подпись к портрету: «Макаренко, Антон Семенович».

– Ладно, – разорвал наконец тишину Маковской. Он снял очки и начал протирать их носовым платком. И все смотрели на него, пока он протирал их и водружал себе на нос. – Алтаев, ты выйди пока. Егор Семенович, вы же знаете правила, так что вас я тоже попрошу. Настя, ты наблюдатель от мальков, так что сиди.

Коля вышел в коридор. Подошел к окну. За окном было все то же самое. Сосновый лес, солнечный сентябрьский день. Сзади чуть слышно скрипнула дверь. Подошел куратор и молча встал рядом.

Было паршиво, все было ясно, и говорить было не о чем.

Но все же…

– Егор Семенович, – все так же глядя в окно, сказал Коля, – а почему вы молчали?

– Не имел права говорить, – сухо сказал Егор Семенович. – Совет – это орган самоуправления, куратор там может лишь присутствовать. Без права голоса. И потом… – здесь Егор Семенович коротко покосился на него, – очень трудно защищать человека, который не хочет думать.

Коля некоторое время усваивал услышанное. Усвоив – оскорбился.

– Почему это я не думаю?

– Откуда я знаю – почему? – усмехнулся куратор. – Может, воспитали тебя не так, может, не умеешь, а скорее всего – не хочешь.

– Почему это я не хочу?

Егор Семенович в ответ лишь плечами пожал.

«Да, – подумал вдруг Коля отчетливо, – это будет рекорд. Полтора дня».

– Егор Семенович, меня выгонят? – прямо спросил он.

Куратор отчего-то с удивлением посмотрел на него, но ответить не успел. Дверь класса открылась, и оттуда высунулась Кешкина голова.

– Зайдите, пожалуйста, – хмуро сказал Кешка, не глядя на Колю.

И сердце Колино упало куда-то в пятки. Ему вдруг вспомнилось читанное в какой-то книге выражение «шел не чуя ног». Тогда оно показалось ему несколько завиральным – как это можно не чувствовать собственных ног? Но теперь он мог бы подтвердить: да, такое бывает, бывает, что ты идешь на плаху, которую сам же себе и соорудил, на ногах, которых не чувствуешь совершенно.

В классе стояла тишина, которая Коле показалось гробовой. Вслед за ним в класс протиснулся Егор Семенович и снова сел рядом с Настей.

– Значит, так… – Андрей говорил с неохотой.

– Андрей, – тихонько сказал Тоцкий.

Маковской посмотрел на него, и Тоцкий глазами указал на портрет Макаренко.

– Ах да… – спохватился Маковской. Голос его набрал твердость: – Алтаев, выйди на середину комнаты.

Коля огляделся. На него смотрели все. Смотрели и ждали, когда он, Николай Алтаев, выйдет на середину комнаты, и отказаться от этого предложения не было никакой возможности. Ни у кого в мире не хватит наглости на такое.

И Коля вышел на середину аудитории, ближе к доске.

«Отец расстроится», – подумал он.

– Алтаев, – сказал Андрей Маковской. – Хотя это и в первый раз, но с учетом контекста проступок твой слишком уж… симптоматичен. Нам придется на месяц дать тебе дополнительного куратора. От факультета. Мы решили, что это будет Кешка… Иннокентий Кычаков. (Кеша коротко посмотрел на Колю.) А сейчас ты должен проинформировать о решении Совета администрацию школы, то бишь Казимира Яковлевича, и после можешь быть свободен. Егор Семенович, Денис, спасибо, что подошли. Переходим ко второму вопросу. И давайте побыстрее, полчаса уже возимся.

Когда они вышли из класса, где заседал Совет факультета Колмогорова, Коля чувствовал себя странно. В голове у него как будто звон стоял, и было ощущение, что его словно обманули: должны были расстрелять, но отпустили. И вроде должно было наступить облегчение, но его не было.

Тоцкий тут же глянул в свой комм, поспешно попрощался и, еще раз одарив напоследок Колю своим недобрым взглядом, скорым шагом покинул их.

Егор Семенович машинально сказал Денису «до свидания». Основное внимание он сосредоточил на своем подопечном, нахмурил лоб, будто подбирая слова. Коля встал, мрачно приготовившись слушать. Из аудитории вышла Настя и, коротко взглянув на обоих, быстро пошла по коридору прочь.

– Коля, у тебя сейчас что? – спросил Егор Семенович подчеркнуто нейтрально.

– Я сейчас должен к директору идти. А вообще у нас до семи написано «семинары».

– А ты пока с группами не определился?

– Нет.

Егор Семенович некоторое время не мигая смотрел на Колю.

– Я определюсь, – сказал Коля, заторопившись под этим взглядом. – Я просто пока не знаю, как это делается, но я обязательно…

– Это само собой, – сказал Егор Семенович. – Я имею в виду, ты можешь не определиться до конца года, но определяться тебе все-таки надо. Улавливаешь?

– Улавливаю.

– То есть сейчас ты вроде как без дела болтаешься. Ладно, пойдем, проводишь меня. У меня, в отличие от тебя, есть еще занятия.

Они шли к лабораторному корпусу, и Коля все ждал, когда же наконец Егор Семенович начнет его ругать. Но куратор все так же шел молча, ожидание экзекуции постепенно становилось нестерпимым, и в конце концов Коля не выдержал.

– Егор Семеныч… Это что – всё? А что мне директор сделает?

Егор Семенович вопросу не удивился.

– Хм… директор. А что он тебе сделает после совета? Совет, брат, это хуже, чем директор.

– Почему?

– Потому что они моложе, а значит, безжалостнее, потому что Казимир Яковлевич старше и знает больше и всяких мальков повидал за десять лет. И потом, не забывай: вы же все в подавляющей массе логики и в рассуждениях своих готовы идти до конца. А в области этики это, брат, порой в такое выворачивается…

Егор Семенович вздохнул.

Некоторое время они опять шли молча.

Возле лабораторного корпуса куратор остановился.

– И что мне делать? – спросил Коля.

– Иди к директору, а пока идешь, подумай над тем, что произошло. Больше я тебе пока ничего посоветовать не могу. Если думать не будешь, тебе здесь делать нечего.

– Здесь – это в школе? – зачем-то уточнил Коля.

– Смотри шире! – усмехнулся куратор. – В этой стране. Или даже в этой Вселенной.

И ушел в лабораторный корпус.

Коля некоторое время смотрел ему вслед, размышляя.

«Хорошо, – решил он наконец. – Сначала к директору».

2

В коридоре главного корпуса Коля обогнал мужчину, в ком не без удивления узнал типа в шляпе, с которым имел короткий разговор накануне вечером. «Буба, Булат Баирович, главная тайна школы», – вспомнил он.

– Здравствуйте, Булат Баирович.

Булат Баирович остановился, коротко кивнул и посмотрел на Колю поверх очков-велосипедов.

– А-а… – сказал он без особых эмоций. – Здравствуй, Николай. Ты тоже к директору?

И пошагал дальше, вежливо замедлившись. Коля пристроился рядом и через пару шагов спросил:

– Скажите, а как вы узнали, что я попаду к директору?

Булат Баирович еще раз посмотрел на него и сказал:

– Некоторые знания и способность к обобщению. На обыденном уровне это называется опытом, – сказал он без улыбки. – Плюс телепатия и ясновидение.

Коля мрачно кивнул.

– Понимаю. Как только вы меня увидели, вам все стало ясно. То есть я по-другому бы и не поступил?

– Вообще-то нет, – сказал Булат Баирович. Он поднял глаза к потолку, рассуждая. – Всегда можно по-другому. И на больших отрезках получаются настолько разные вещи, что ой-ой-ой.

– Это да, – еще мрачнее сказал Коля. – Я сегодня понял, что я разная вещь. Неприятное исключение.

– Это вы зря, молодой человек, – спокойно ответил Буба. – Я бы даже сказал больше: для определенного варианта реальности твое поведение, осуждаемое здесь, было бы нормой, а исключением стали бы те, кто тебя осуждают.

– Хм… – сказал Коля. – Вы же не знаете, что я натворил. Или знаете?

– Это совершенно неважно, – сказал Булат Баирович. – Вопрос на самом деле в другом: захотел бы ты сам жить в таком мире? Где все действуют как ты?

Коля признался, что не уверен. Он хотел добавить, что надо бы сначала понять, почему они так действуют… но не стал.

– Вполне откровенно, – кивнул Булат Баирович. – Но открою тайну: на самом деле и ты, и почти все остальные здесь – это исключения.

– Ну нет, – сказал Коля. – Разве бывает целая школа исключений?

– А разве я говорил о школе? – спросил Булат Баирович. – Я вообще-то говорил о целой стране, если не мире.

– Мир-исключение, – сказал Коля, подумав. – Похоже на фантастику какую-то.

– У-у… – сказал Буба. – Исключения – это не фантастика, а обыденность. Поживите с мое, молодой человек, и вы поймете всей своей уже изрядно потертой к тому времени кожей, что реальности творятся именно из исключений, которые становятся правилами, из которых опять находятся исключения…

Они подошли к приемной. Коля устремился вперед, чтобы открыть дверь старшему, но едва не получил в лоб: дверь распахнулась, оттуда вышла Настя и они чуть не столкнулись. Настя одарила его коротким взглядом, сказала Булату Баировичу «Здрасьте» и упорхнула. «Что это она тут делала?» – смутно подумал Коля и увидел, что Буба придерживает для него дверь, приглашая за собой.

Анна Ильинична щелкала клавишами за своим столом и не обратила на них никакого внимания. Казимир Яковлевич говорил с кем-то по видеосвязи: из полуоткрытой двери его кабинета доносились голоса с характерно искаженным тембром. Булат Баирович вежливо кивнул Коле, прощаясь, и вошел без стука к директору, плотно прикрыв за собой дверь. Голоса пропали.

Коля поискал глазами, куда бы сесть, и увидел планшет, прижатый стоймя к стене ножкой стула. «Настя забыла, растяпа!» – сразу понял он. Коля взял планшет и положил к себе в сумку, придумывая, что бы сказать этакого, когда будет отдавать ей.

Анна Ильинична посмотрела на Колю, кивнула вопросительно на дверь Казимира, мальчик кивнул ей молча в ответ, и тут у него неожиданно засвербело в носу, и он чихнул – точь-в-точь как папа, от всей души, с аппетитом, но прикрывшись ладонью. Анна Ильинична вздрогнула и уронила что-то со стола, затем посмотрела на Колю осуждающе.

– Это кто еще там, Аня? – раздался голос Казимира Яковлевича по громкой связи. – Будьте здоровы, что ли. И заходите.

Коля открыл дверь и в первую секунду даже не понял, почему он стоит столбом, затем до него дошло: в кабинете директора не было Булата Баировича! И другой двери тоже не было.

Коля посмотрел на окно и спросил:

– А-а… где Булат Баирович?

Казимир Яковлевич, отодвигавший по стене экраны в сторону от стола, очень удивился:

– Если честно, понятия не имею. Ты за этим сюда пришел?

Коля обернулся к единственному свидетелю – Анне Ильиничне, но та посмотрела на него столь выразительно, что любой дурак бы понял, что исчезновение Булата Баировича – это вовсе не проблема, в отличие от секретарского графика, не оставляющего никаких возможностей для личной и культурной жизни. И снова защелкала клавишами. Коля постоял с открытым ртом, затем все-таки совладал с собой и сказал севшим голосом:

– Я на Совете факультета был.

– Уже? – весело поразился Казимир Яковлевич, садясь обратно за стол. – Да это, пожалуй, рекорд.

– В общем, у меня месяц будет куратор от факультета.

– Да-да, я в курсе, мне уже сообщили. – Директор рассеянно ткнул пальцем в свой планшет несколько раз и кивнул ему.

В дверь просунулась голова Татьяны Алексеевны.

– Казимир Яковлевич? – громко спросила она.

– Заходите, Татьяна Алексеевна, – сказал директор. – Ты, Коля, иди.

И только выйдя из приемной, Коля подумал: «Кто это, интересно, ему сообщил?»

Но времени не было: надо было торопиться.

3

За четыре часа лес не изменился. Коля шел, уткнувшись в комм и изредка оглядывая деревья, ища свой утренний сектор. А вот и та самая куча, где его окрикнул Тоцкий, – точнее, то, что от нее осталось.

Коля положил планшет на траву и присел, разглядывая мусор. Мусор, показавшийся ему необычным еще утром, тоже не изменился и остался необычным – как минимум в глазах Коли. Мальчик думал. Это было его любимое состояние: разрозненные мысли бродили в его голове, постепенно собираясь в вопрос, который следовало задать себе или кому-то еще.

– Медитируешь? – раздался девчачий голос возле самого уха.

Коля подпрыгнул как ужаленный, споткнулся, замахал руками, сохраняя равновесие, и Настя ловко ухватила его за плечо.

– Настя, блин! – закричал Коля. – Я чуть не…

– Тихо! – прошипела Кармен, оглянувшись. И вид у нее был такой, что Коля мгновенно утих.

Они присели.

– Ты чего тут делаешь? – спросил Коля.

– Гипотезу проверяю, – без промедления ответила девочка.

Коля прищурился.

– Следила за мной, да?

Кармен неопределенно пожала плечами.

– Я вообще-то раньше сюда пришла. Но в целом, да.

Коля поднялся и начал отряхивать штаны от иголок и травинок. Он уже оправился от неожиданного ее появления и внешне был совершенно спокоен.

– Ну и что за гипотезу ты тут проверяешь, Анастасия Геннадьевна?

Кармен встала и, тоже отряхнув одежду, оперлась спиной о дерево.

– Гипотеза заключается в следующем. – Она смотрела на него прищурившись, точь-в-точь как на совете. – Возможно, некий Николай Алтаев, доборный малёк, имел немного другие причины для своего не слишком приглядного поведения, нежели простое реликтовое мышление.

Коля посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом.

– И?… – наконец произнес он. – Проверила?

– Представь себе.

– Так. И какой результат-то? Имел я другие причины или не имел?

– У-у!.. – сказала Кармен насмешливо. – Так ты и сам не знаешь. Заня-атный случай!

Коля громко фыркнул. С соседнего дерева сорвалась большая птица и с коротким криком улетела в глубь леса.

– С чего это я не знаю! – очень уверенно сказал Коля. – Конечно, причины были.

– А что ж ты их не сообщил на совете? – ласково спросила Настя. – Считаешь их тупее себя?

– Нет, не считаю, – пробурчал мальчик.

– Ты не знаешь, ты понятия не имеешь, почему тебе захотелось закопать этот мусор, – констатировала Кармен.

«Имею, – подумал Коля, – еще как имею! Этот мусор – не просто мусор… это необычный мусор – как они не видят?… Его надо было спрятать, чтобы осмотреть потом, ну почему они не видят?… И они не поверили бы, даже Егор Семенович…»

Настя тем временем наклонилась к куче и двумя пальцами вытащила оттуда жестяную алюминиевую банку.

– Пивная, – сказала она с легким отвращением. – «Балтика, номер три».

– Так, – мрачно произнес Коля. – Вижу.

– Смотри внимательнее на дату выработки.

Коля посмотрел.

У него на короткое время перехватило дух.

Он, отбросив непроницаемость, наклонился к куче и выудил кусок пластика – на этот раз это была раздавленная бутылка «Пепси», опоясанная этикеткой. Некоторое время он разбирал мелкий шрифт.

– Здесь то же самое.

Девочка кивнула.

– И что это, по-твоему, значит?

Коля огляделся, посмотрел вверх, еще раз огляделся, встал поудобнее и вперился глазами в кучу мусора, будто пытаясь допросить ее мысленно: кто ты и откуда здесь взялась?

– Мусор свежий, – рассуждал он вслух. – Но даты…

– Мы здесь регулярно убираем, – произнесла Настя. – Я лично тут была как минимум один раз, не считая сегодня.

– Значит, – продолжал размышлять Коля, – кто-то принес сюда напитки, выпущенные в начале XXI века, выпил их и выбросил упаковки.

– Может, и не выпил, – заметила Кармен. – Может, он сразу мусор принес и оставил.

Коля выпрямился, вынул планшет и несколько раз сфотографировал кучу.

– Так, я пойду за лопатой.

– Я принесла, – кротко сказала Настя. – Вон, за деревом. И грабли тоже.

Мальчик замолчал и некоторое время пристально на нее смотрел.

– Настя, – сказал он, – что происходит?

4

– Мне нужен друг и соратник, – говорит Настя, и ее черные глаза становятся как будто чуть светлее. – Не поклонник и не мальчик – соратник. Ты подходишь.

– Почему это подхожу? – осведомляется Коля, осторожно разгребая кучу, точнее, лужу мусора. – Может, лучше поискать друга не среди «доборных», а может, и вовсе не среди мальков? Ты ведь симпатичная, такому соратнику каждый будет рад…

– В этом и проблема, – отвечает Настя, раскладывая мусор на расчищенной земле. – Я хочу быть полезной не как симпатичная, а как умная.

– Глупости, – замечает Коля. – Раз тебе дано, надо этим пользоваться.

– А ты думаешь, я не пользуюсь, что ли? – усмехается Настя, и наклоняет слегка голову к плечу, и взмахивает ресницами.

Коля пучит глаза в ответ и разевает рот, сраженный наповал. Они смеются.

– Люди избирательно слепы, – говорит Настя, – они видят только то, что готовы видеть: капризную девочку, которой временно ударило в голову стать ученой; плохо воспитанного малька, закапывающего мусор, чтобы не тащить его на себе; мусор, который просто надо убрать и забыть… и даже не думают проверить свои убеждения. Может, девочка больше умна, чем симпатична? Может, у малька была причина так поступать, потому что он видит то, что не видно им? Может, мусор этот – след чего-то другого, возможно, важного, возможно, очень-очень важного…

– Настя, из меня соратник так себе, – отвечает Коля, ходя вдоль рядов грязных банок, бутылок, тряпок и этикеток. – Я же говорил тебе: я ленивый и не отсвечиваю и предпочитаю отсидеться в стороне, особенно когда все понятно. Только когда становится непонятно, приходится выяснять, и то обычно одному. Вот как сейчас… Откуда здесь появляются эти упаковки и банки, выпущенные в начале века? Почему они выглядят так, будто их только вчера выбросили? И самое главное, почему это озадачивает только меня, а не триста человек гениев, негодяев и чемпионов, живущих вон в тех корпусах?

– Ты не сможешь один, – говорит Настя уверенно и грустно одновременно. – Надо с кем-то разговаривать, обсуждать. Надо, чтобы кто-то тебе верил и кто-то понимал. Наконец, чтобы кто-то мог рассказать другим о тебе и о том, что ты делал, о чем мечтал и чего на самом деле добился. Конечно, хочется, чтоб таких людей было много, но хотя бы один точно должен быть. И вообще-то, кто догадался, что ты, возможно, не просто свиноподобный троглодит? Кто понял, что ты еще придешь сюда? Кто принес лопату и грабли? С кем, в конце концов, ты будешь караулить того, кто этот мусор приносит. А ты ведь будешь караулить?

– Ты молодец, спасибо, – говорит Коля, слегка смущенный. – Но тут в чем проблема – иметь со мной дело дороговато для репутации. Я и в своей школе-то не сильно отсвечивал, а тут тем более. Ты подумай хорошенько, Кармен, надо ли тебе оно?… Слушай, – неожиданно произносит он, – а если этот мусор никто сюда не приносит?

– В каком смысле, – спрашивает Настя, – «не приносит»? Откуда же он тогда?

– А что, если он всегда здесь был? – говорит Коля. – Не знаю, как это объяснить. Ну, бывает, например, что одну картину рисуют поверх другой или обои наклеивают поверх старых. И если царапнуть или если пройдет много времени, то старые обои или краска вылезают наружу – их же никто не приносил, они были на стене задолго «до», понимаешь?

– Хочешь сказать, этот мусор всегда тут был, а вылез наружу, потому что что-то состарилось, истончилось, исцарапалось… – И Кармен оглядывается на лес, смотрит на сентябрьское небо, на облака, на Колю. – Нет, – говорит она, – все пока нормально, но – ф-фух! ты меня напугал. Как ты такое придумываешь вообще, Коламбус?

– Вот, – говорит Коля мрачно, – а я тебя предупреждал, и это я еще не на полную катушку размышлял, а что будет, когда я на полную начну, я даже сам думать боюсь… Школа эта непростая – это ясно сразу, и то, что рядом с ней творится, тоже неспроста, а они не видят. А когда увидят, возможно, будет поздно.

– Может, Казимиру сообщить, – говорит девочка.

– Не знаю, – отвечает Коля, – услышит ли он. У него и так забот по горло: вчера вертолет прилетал и буза, сегодня он с кем-то по видеоконференции говорил. Ты, кстати, знаешь, что у них тут недобор?

– Знаю, – кивает Настя неожиданно. – Я когда твои данные искала, видела документы и других кандидатов – и, прямо скажем, они все были получше, чем мы с тобой, но не приехали. Почему? Да кто их знает. Меня бы тоже родители не отпустили, если бы не ревела, это же другой конец страны, они на карте-то Улан-Удэ не сразу нашли… Но Казимиру мы скажем, конечно, – неожиданно другим голосом говорит Настя, – только сначала надо собрать факты и сделать хотя бы какую-нибудь теорию. То есть если не самим обезвредить эту когнитивную бомбу, то хотя бы узнать точнее, где она находится и что собой представляет…

Коля стоит несколько секунд молча, затем протягивает ей руку и говорит:

– Хорошо. Мы будем соратники, но, смотри, никому ни слова. Для остальных мы просто дружим, как мальчик с девочкой, сошедшиеся на почве доборности.

Кармен серьезно кивает и пожимает ему руку.

– И в ознаменование нашего соратничества, – торжественно говорит Коля, – я возвращаю тебе твой планшет. Держи и не теряй больше, потому что мне соратники-растеряхи никуда не уперлись.

– Чего? – удивляется Настя. – Я не теряла планшет. Мой у меня. Вот он.

5

Коле потребовалась примерно минута, чтобы осознать, что за полтора дня пребывания в школе и буквально через несколько минут после разбора первого проступка он совершил и второй, а именно кражу. Он держал клятый планшет в левой руке, а правой с чрезвычайно задумчивым видом чесал в затылке.

Настя сдержанно улыбалась, внимательно разглядывая сосны вокруг.

– Ничего страшного, – сказал наконец он. – Я сейчас отнесу его обратно и Анне Ильиничне все объясню. Она напишет на доску – и всё, владелец найдется.

– Кто бы это мог быть? – произнесла задумчиво Кармен и, не успел Коля среагировать, быстро забрала у него планшет и провела пальцем по экрану.

Планшет оказался не заблокирован.

– Ух ты! – сказала Настя медленно.

– Настя! – воскликнул Коля.

И увидел, как скакнул индикатор включенной аудиозаписи.

Сначала они было решили, что кто-то подбросил ему планшет, чтобы подслушивать. Потом они успокоились, выключили аудиозапись и убедились, что планшет вроде бы ничего никуда не передавал, а просто записал довольно длинный, больше часа, аудиофайл. Кроме того, на рабочем экране была папка «Конф-Неап-материалы», пустая.

Кармен посмотрела на Колю, Коля посмотрел на Кармен и пожал плечами.

– Ну что делать?

Он нажал «Воспр» на аудиофайле.

Первую минуту ничего особенного не было слышно: прошли шаги, стукнула дверь, затем раздался звук, в котором Коля узнал стук клавиш Анны Ильиничны. Затем вдалеке, то есть в соседней комнате, пропел вызов, и голос Казимира Яковлевича произнес:

– Да. Я здесь. Здравствуйте, Галина Андреевна. Здравствуйте, товарищ генерал.

Коля и Настя снова переглянулись, и Коля нажал на «Стоп».

Они молчали с минуту, затем Кармен, тщательно подбирая слова, сказала:

– Получается, кто-то… оставил планшет в приемной… Неужели для того, чтобы записать то, о чем говорит Казимир с какой-то Галиной Андреевной и генералом?

– Это может быть шуткой, – предположил Коля. И сам себе ответил: – Хорошо бы…

– Да, – сказала Настя. – Если это шутка, то никакого значения эта запись не имеет. И, соответственно, нам ничего не грозит.

– В каком смысле «грозит»? – спросил Коля с подозрением.

Настя его не слушала.

– Но если это не шутка, а, скажем так, спецоперация… То запись имеет крайне большое значение. И мы должны ее сдать даже не Анне Ильиничне, а самому Казимиру.

– Не факт, что Казимиру, – сказал Коля. – На записи есть генерал. А это уже шпионаж.

– Ox!.. – сказала Кармен.

– В любом случае они, кто бы ни были, будут исходить из того, что запись мы прослушали, – рассудительно сказал Коля. – Так что…

И снова нажал «Воспр».

Они снова прослушали первую минуту, наполненную щелканьем клавиш, затем Казимир поздоровался.

– Здравствуйте, здравствуйте, – мужской голос в отдалении, слегка искаженный связью. Видимо, генерал.

– Казимир Яковлевич, Михаил Ибрагимович, – произнес звучный женский голос, чем-то похожий на голос Татьяны Алексеевны.

– Галина Андреевна, – прошептала Настя, делая пометку в своем планшете.

– Давайте сразу к делу, – сказала Галина Андреевна. – Я собрала вас на видеоконференцию потому, что ваша школа, я и к вам, и к вам обращаюсь, дальше работать так не может. Объясню почему! – повысив голос, сказала она. – Про неуспевающих по обычной, утвержденной нами программе, причем по самым щадящим ее вариантам, я давно уже молчу. Ваши «гении», полагаю, считают ниже своего достоинства учиться как обычные дети.

– Галина Андреевна, – сказал Казимир Яковлевич торопливо, – тут такое дело…

– Я все знаю, знаю, знаю! – очень напористо отрезала женщина. – И что они сдают всё экстерном, это мы давно уже проглотили, и что они якобы работают на науку и оборону страны. Вот по последнему аспекту у нас есть небольшой вопрос к вам, Михаил Ибрагимович.

– Обраща… тьфу, слушаю, Галина Андреевна, – пробасил генерал.

– Вот одна из программ, видно на экране? Это, я так понимаю, одна из ваших программ.

– Возможно.

– Не «возможно», а именно ваша! – очень жестко проговорила Галина Андреевна. – Вот, по тем данным, что предоставил нам Казимир Яковлевич и школа, этой программой занимались, я читаю фамилии: Щабельский, Малиновский, Хорьков, это руководитель группы, Пашутин, Тоцкий и еще двадцать примерно человек. Из них преподаватели – это Щабельский и Малиновский, остальные ученики разных классов, от седьмого до десятого, включая и Хорькова, он на тот момент был в восьмом.

– Да, все верно, – подал голос Казимир Яковлевич. – Я эту страничку помню, долго мы ее согласовывали… Прошлый год.

– Это не важно, – сказала Галина Андреевна. – Суть программы в том, что разработан прибор мононаправленного сверхскольжения, предназначенный, цитирую, «для аварийного расцепления частей и деталей двигателей машин в диапазоне температур от двухсот до трехсот Кельвинов».

– И это верно, – сказал генерал. – Прибор скоро выходит на госкомиссию. Вы к чему вообще все это, товарищ замминистра?

У Коли и Насти одинаково открылись рты. Замминистра?!

– А вот к чему! – Галина Андреевна даже взвизгнула. – Я смотрю каталог научных публикаций по этой теме, вот он, на вашем экране, в том числе и военный индекс, – допуск, слава богу, у меня имеется, – и что же я вижу, Казимир Яковлевич? Вот одиннадцать публикаций по этому сверхскольжению, в том числе и слово в слово та самая работа, которую вы тут мне выдаете за творчество ваших учеников и преподавателей. Но подписанная не ими, а нормальными, взрослыми сотрудниками нормального специализированного НИИ некристаллических материалов и сплавов. Как это понимать, Казимир?

– Э-э… – протянул директор.

– Я в ужасе, в ужасе посмотрела выборочно ваши так называемые прорывы за последние два года и обнаружила, что в четырех случаях из пяти ваши ребята и сотрудники никакого отношения к этим самым прорывам не имеют. Публикации-то не их! А? Как это понимать? Вы что, за дурочку родное министерство держите? Думали, что у нас не хватит ума или допуска проверить, что там за открытия вы в отчетах рисуете, прикрываясь Министерством обороны? Думали, раз вам военные допуск дали к индексу статей, можно их работой свой балаган прикрывать?

Короткая звенящая тишина.

– Вот, собственно, я это и хотела сообщить, Михаил Ибрагимович, – другим, усталым голосом сказала замминистра. – А вы уж дальше сами думайте. Конечно, все это станет известно всем заинтересованным ведомствам. Без обид. Мы со своей стороны формируем чрезвычайную комиссию для проверки.

– Товарищ генерал, – голос Казимира Яковлевича был тих и увещевающ, – Михаил Ибрагимович, объясните, пожалуйста.

– Да уж, будьте добры! – язвительно сказала замминистра.

Снова наступила небольшая пауза. Генерал прокашлялся, и даже на записи было слышно, что он испытывает серьезные затруднения.

– Галина Андреевна, – начал он, – тут такое дело… Кгхм… Как бы это сказать-то?… В общем, это наша вина. Ребята и школа действительно разрабатывают приборы. Сами. Это их работа.

– Погодите, погодите… – сказала Галина Андреевна. – Вот же публикации. Вот индекс, это же рецензируемые журналы. Там их фамилий нет.

– Да, верно, – произнес генерал. – Дело в том, Галина Андреевна, что когда мы принесли первые результаты школы в наши КБ и НИИ… То неожиданно… Там, вы поймите, тоже люди работают, опытные, со стажем, некоторые даже академики. А тут, значит, какая-то шпана, извините, я образно, Казимир Яковлевич, в общем, какие-то дети и аспиранты дают результат и всю работу их того, под нож.

– Так-так-так… – медленно проговорила женщина.

Казимир Яковлевич кашлянул.

– В общем, практика показала, что результаты лучше представлять им анонимно, без указания настоящих авторов, то есть детей. Иначе работа не идет, потому что наши специалисты, вместо того чтобы воплощать идею и развивать ее, изо всех сил занимаются ее опровержением. Не все, конечно, но, скажем так, ключевые персоны. А это огромные средства, плюс к тем, которые мы уже потратили на школу. Психология, Галина Андреевна. Мы теперь говорим, что вот, опытный образец из смежного НИИ, авторы из закрытого перечня, ссылаться не на что, поэтому если разрешаем публиковаться, то публикуйтесь, как будто это вы.

– И публикуются. И работа идет нормально, – негромко сказал Казимир Яковлевич. – Ничья гордость, ничей опыт, ничье положение и заслуги не ущемлены и не подвергаются опасности. А дети что? Дети вырастут, у них еще будет результат. Верно ведь, Михаил Ибрагимович?

– Мы с вами этот вопрос обсуждали, Казимир Яковлевич, – сказал генерал скучным голосом. – Без такой анонимности, увы, нет продукта, а без продукта и в вашей школе смысла для нас нет. Вам вообще грех жаловаться.

– Да я что, я ничего, – кротко сказал директор. – Вот Галина Андреевна только недоумевает. То есть недоумевала. Настя, чего тебе?

– Я быстро, – сказал Настин голос. – У Коли Алтаева куратор на месяц.

– Хорошо, – сказал директор. – Но в следующий раз не мешай нам. Так что, Галина Андреевна?

Раздался короткий треск.

– Ох… – сказал генерал. – И не попрощалась.

– Тоже никак не привыкну, – поддакнул директор. – Видать, занятой человек.

На записи отдаленно послышались другие голоса, среди которых Коля не без некоторого неприятного чувства узнал и свой: «Похоже на фантастику какую-то». – «У-у… – произнес голос Булата Баировича. – Исключения – это не фантастика, а обыденность. Поживите с мое, молодой человек, и вы поймете всей своей уже изрядно потертой к тому времени кожей, что…»

– У нас еще есть вопросы, Михаил Ибрагимович? – спросил директор.

– Есть один небольшой, – ответил генерал. – Кляпичев – это из-за нас?

Директор долго молчал, затем произнес погасшим голосом:

– Нет, Михаил Ибрагимыч. Думаю, Саша – это не из-за вас. Скорее, из-за академии. На приоритет и публикации ему плевать. Где проще работать, там и остался.

– Понятно, – сказал генерал. – Ну тогда бывай здоров, Казимир.

– До свиданья, Михаил Ибрагимович.

Здесь стукнула дверь, и голоса пропали, оставив только щелканье клавиш. Еще через несколько секунд послышалась возня, и все звуки будто утонули: Коля засунул планшет себе в ранец.

6

Планшет вернула Настя на следующее утро, легко и непринужденно, Коля аж позавидовал.

– Анна Ильинична, – сказала Настя, заглянув в приемную. Коля стоял рядом и подслушивал с независимым видом. – Тут вчера мне планшет принесли, думали, что мой, но это не мой.

– Вот он! – обрадовалась секретарь. – Это который Олег Михайлович оставил вчера. Ну молодец, Настенька, спасибо!

– Какой Олег Михайлович?

Последовала красноречивая заминка.

– Олег Михайлович – это мой знакомый. – Даже по голосу было понятно, что Анна Ильинична залилась краской. – Настя, тебе на урок пора идти. Я передам планшет.

– До свидания, Анна Ильинична.

Настя вышла из приемной, закрыла дверь и закатила глаза.

– Это ухажер ее, – сказала она с отвращением. – Он бегает в лесу вокруг школы, кажется, спортсмен какой-то. Я почему-то думала, что он больше Татьяной Алексеевной…

– Пошли, мы опаздываем, – сказал Коля, чувствуя, как пылают кончики ушей. – Запись, наверное, случайно включилась, когда планшет на пол упал. «Портос» глючная система же.

– Жаль, что не шпион, – сказала Настя мечтательно. – Я бы хотела половить настоящего шпиона.

– Думаешь, шпионам нужна наша школа?

– А думаешь, не нужна?

Здесь Коля задумался, а Настя продолжила:

– Так, соратник… – Она понизила голос. – На обдумывание нам неделя.

– На обдумывание чего? – удивился Коля.

– Всего. – Кармен выразительно округлила глаза. – Наш следующий семинар назначим на понедельник, у меня там почти свободный день. Думай над вопросами, которые будем обсуждать.

– Семинар, значит, – уточнил Коля. И кивнул: – Семинар так семинар. Ты файл сохранила, кстати?

– Конечно.

– Молодец! А то я как-то…

– Видишь, насколько легче с соратником?

Коля снова кивнул и только собирался обсудить с ней, что имел в виду Булат Баирович, когда сказал ему позавчера «не теряйся, когда пойдешь к директору», но они уже подошли к кабинету литературы, и зазвенел звонок. Коля взглядом попрощался с Настей и сел рядом с Пашкой Говорковым, который уже раскладывал принадлежности на столе.

В класс стремительно вошел кандидат физмат-наук Жанчип Сергеевич Жапов, также известный по прозвищу Жанжан. В руках у него была книжка.

Класс загремел партами и стульями, вставая.

– Здравствуйте, дети! – энергично сказал кандидат физматнаук.

– Здравствуйте, Жанчип Сергеевич! – нестройно отозвался класс.

– Возможно, это не мое дело, – сказал кандидат физматнаук, – но… как бы уже можно сесть.

– Ага! – весело отозвался класс и снова загремел партами и стульями, на этот раз садясь.

– Вот! – с какой-то победной интонацией произнес Жанчип Сергеевич и поднял книгу над головой. – «Белый Клык»! Джек, так сказать, Лондон! Учебным планом нам отведен на эту книгу целый академический час.

Коля во все глаза смотрел на кандидата физматнаук.

– Пашка, – прошептал он, склонившись к соседу и все так же таращась на Жанжана, – что это? Олимпиада Прокопьевна заболела?

– Почему? – удивился Пашка.

– Так ведь Жанжан…

– Коля, ты дебил! – сердито прошептал Пашка. – Олимпиада Прокопьевна ведет русский, а это литература.

– Говорков, Алтаев! Вас никто не неволит, – все так же весело сказал Жанжан. – Если вам неинтересно…

– Извините, Жанчип Сергеич, – сказал Пашка и сердито зыркнул на Колю.

– Извиняю, отчего же не извинить. Так вот, начнем с того, что лично я этого произведения не понимаю. Точнее, всех этих сурово-сентиментальных восторгов вокруг него. Но учебный план безжалостен, и поэтому давайте вместе разберемся, что же в этой книге такого… – Здесь Жанжан сделал правой рукой легкий летящий жест вращательного характера.

Коля поднял руку.

– Что, Алтаев?

– А зачем вы тогда беретесь нам про нее рассказывать?

Жанчип Сергеевич посмотрел на Колю внимательнейшим образом.

– Я вообще-то не собираюсь вам о ней рассказывать. Напротив, надеюсь, что все будет с точностью до наоборот. И раз уж на то пошло… Если история Белого Клыка нашла отклик в сердцах людей, которые являются наиболее сложными известными нам существами, самоорганизованной мыслящей материей, то с большой вероятностью в этой истории что-то есть. И причина такого отклика крайне важна. Соответственно, ни один ученый, тем более физик или математик, пытающийся понять сложность реальности, не имеет права игнорировать такие явления.

Жанчип Сергеевич одновременно и говорил, и набрасывал на доске схему: в центре появилась голова волка с подписью «Белый Клык», от нее потянулись линии к пустым и безымянным пока кружочкам.

– Все равно что отрицать существование Солнца, Луны или «черных дыр», – продолжал он. – Если мы будем закрывать на это глаза только потому, что этого не понимаем, мы пойдем по пути мракобесия, в том числе и научного. Так что надо разбираться, хотя бы в общих чертах, в том, что двигало волчицей Кичи, Серым Бобром, Красавчиком Смитом, мистером Скоттом и конечно же самим Белым Клыком, иначе вы не ученые, а просто личинки будущих догматиков.

– А в учебнике не так написано, – растерянно сказала Света Проньшина.

Некоторые засмеялись. Но этот недружный смех быстро смолк. Все внимательно смотрели на учителя.

– По учебнику преподавать неинтересно, – сказал Жанжан. – Это во-первых. А во-вторых, на этот урок вы должны были прийти, уже прочитав эту книгу. Поднимите руку, кто это сделал?

Коля с некоторым изумлением увидел, что почти все его одноклассники подняли руку.

– Неплохо, – сказал Жанжан. – Опустили руки, раз-два!

Коля снова поднял руку.

– Алтаев, – сказал Жанжан, – а ты настырный. Что еще?

– Жанчип Сергеевич, а зачем это вообще надо – читать книги?

– Ого! Широко ставишь вопрос, – с веселым удивлением сказал Жанжан, затем задумался. – Хотя… при всей своей кажущейся очевидности вопрос не лишен смысла. Ну? Кто-нибудь поможет с версиями, пока пожилой человек перетряхивает талмуды своей памяти?

– Чтобы интересно было! – крикнул со своего места Пашка.

И понеслось:

– Чтобы узнавать, как было раньше!

– Или чтобы узнать, как будет в будущем!

– Чтобы про приключения!

Жанжан поднял руки, останавливая эту лавину выкриков с места.

– То, что вы говорите, это все, конечно, высказывания правильные, но частного характера. А ваш коллега хочет получить, я так понимаю, ответ общий. Так?

– Так, – сказал Коля.

Учитель ненадолго замолк, перебирая пальцами воздух.

– Попробуем сформулировать… Чтение книг – это возможность примерить на себя жизненные ситуации. В том числе очень серьезные. – Он говорил медленно, постепенно утрачивая свою обычную веселость. – К примеру, я убежден, что никому из вас не придется воевать. Но если враг нападет на нашу страну, откуда вам знать, как вы поведете себя в этой ситуации?

– Как – откуда?! – возмущенно сказал Саша Сенчихин. – Да любой встанет на защиту!..

– Нет, не надо говорить за всех, – остановил его Жанжан. – Прежде всего, каждый из вас должен ответить на этот вопрос сам для себя. Вы ведь кандидаты в ученые. И вы должны знать, что основа точного знания – это опыт. И если нет возможности воссоздать точные исходные условия – скажем, из-за масштабов, то…

– То мы работаем с моделями, – сказала Настя.

– Именно! – поднял вверх палец Жанжан. – Вы читаете книгу, вы получаете ситуацию, вы примеряете ее на себя. Надеюсь, что другой возможности побывать на войне у вас не будет. Но, по крайней мере, вы примерите и задумаетесь. Ага… Что-то непонятно, Сенчихин?

– С книгами ясно, – упрямо сказал Сашка. – А вот зачем нам, к примеру, русский язык? Все же знают его в объеме, достаточном для общения. Ну, в смысле, зачем все эти правила изучать? Там же логики никакой и избыточно все. Скажем, напишу я «ви-ла-си-пет». Ясно же, что не мотоцикл имеется в виду.

Кое-кто в классе прыснул. Неграмотность Александра Сенчихина уже успела стать притчей во языцех, а фраза «Бесграматность не порог», написанная им в первом же сочинении, стала девизом тайного общества противников пунктуации, орфографии и синтаксиса.

– Изучать русский язык, коллега Александр, – сказал Жанжан, с неподражаемой легкой грустью глядя на ученика, – наверное, нужно в том числе и затем, чтобы точно формулировать вопросы, которые поначалу кажутся идиотскими.

Он поднял вверх правую руку и резко опустил ее вниз, прерывая зарождающееся веселье.

– Так кто мне скажет, о чем на самом деле эта книга?

7

После урока шестиклассники вывалились в коридор и стремительно разбежались в разные стороны – у каждого было дело, каждому надо было, не теряя ни минуты, куда-то лететь; подхваченная стайкой щебечущих девчонок, умчалась и Настя. И только Коля, неприкаянный, вразвалочку двинулся по коридору: ему пока что спешить было некуда.

Может, в лес сходить?…

Запиликал комм. Коля достал его из кармана и прижал к уху.

– Да!

– Доброе утро, Коля.

– Здрасте, Егор Семеныч.

– Ты у нас, конечно, малёк, но это, знаешь ли, не значит, что после уроков ты должен болтаться…

– Да я знаю, Егор Семеныч. Мне ребята уже рассказали.

– И что ты будешь делать прямо сейчас?

– Ну я же могу посещать семинары групп?

– В принципе, да.

– Вот я и буду посещать семинары групп.

– Хорошо. Потом обсудим, что ты напосещал.

Разговор этот оставил у Коли смутное ощущение неудовольствия. Снова приходилось думать и принимать какое-то решение. А ведь он еще совершенно не знал, чем именно он хочет заниматься в Школе квантонавтов.

Но с чего-то начинать было надо, и Коля пошел к расписанию. В корпусе факультета Колмогорова расписание было большое, красивое, исполненное на действительно интерактивной доске примерно три на полтора метра, и составлено на полгода – от первого сентября до Нового года. И если на ближайшие две недели все было забито плотно, то чем дальше, тем больше было в этом расписании белых пятен.

Стандартные уроки со знакомыми по старой школе названиями, как и в главном корпусе, занимали здесь лишь четверть расписания. Все остальное было отдано под группы. Некоторое время Коля стоял и лупил глазами на доску. Ни одно из названий факультативов, семинаров, лабораторий или групп не вызывало у него никакого отклика. Когда не понимаешь, о чем идет речь…

Коля вздохнул и решил пойти наугад.

Ближайшим по времени и месту расположения был семинар группы Абрамова – Гатаулина. Коля несколько раз перечитал пометку «Джуп» подле надписи «гр. Абрамова – Гатаулина – перспективное проектирование», вздохнул еще раз и пошел в обозначенную там аудиторию.

До двести второй аудитории он добрался быстро – просто поднялся на один этаж. Постоял в некоторой нерешительности перед дверью.

Дверь была как дверь. И коридор был как коридор.

Это Колю, кстати, изумляло в этой школе более всего. Все здесь выглядело совершенно обычным образом, но при этом за самой обычной дверью могли происходить невероятные события. Так что надо было быть готовым ко всему.

Коля постучал и тут же, не дожидаясь отклика, потянул дверь на себя и решительно шагнул в аудиторию.

– А ты чего тут делаешь?

И при виде Насти Коля, несмотря на всю свою готовность ко всему, подрастерялся и начал мямлить:

– Ну я, это… определяюсь с группой.

Настя кивнула и уселась на ближайший стул.

– Кармен! Это кто? – крикнул откуда-то из угла парнишка лет четырнадцати.

– Малёк определяющийся, – ответила Настя.

– Ого! У кого-нибудь есть скотч? – тут же среагировал еще один мальчик, возрастом чуть старше Коли.

– Буга, не надо скотча, – махнул рукой высокий черноволосый парень. – Мы тут на данный момент все в некотором роде мальки. Так что пусть посидит, послушает.

Коля с некоторым изумлением смотрел на парня. Тот был не просто высоким, но и довольно-таки здоровым и крепким, кроме того, на нем были красные вельветовые штаны и белая рубашка. Картину дополняла крашенная рыжим челка.

– Как скажешь, Ринат, – согласился Буга.

– Давайте уже начинать, – тихо сказал невысокий аккуратный мальчик в черном костюмчике, в белой рубашке и зеленом галстуке; это был первый галстук, который Коля видел на ученике в Школе квантонавтов.

Все замолчали. Ринат подошел к мальчику в костюме и встал рядом с ним.

Коля наконец огляделся. Аудитория была небольшая, человек на сорок. Как большинство помещений в этой школе, она выглядела просто, но простота эта таила некоторые неожиданности. Белые стены, обычные парты, две доски: одна огромная интерактивная, вторая обычная стеклянная для мела – и большой портрет Льва Ландау, писанный маслом.

Народ собрался в аудитории самый разношерстный. Мальчики и девочки, от ровесников Коли до ребят много старше, и, судя по тому, что многих Коля видел впервые, с разных факультетов. Всего числом около двух десятков человек.

– Что? Начнешь? – тихо спросил Ринат у мальчика в костюме.

– Ладно, – сказал тот не чинясь, встал и пошел к доске.

Он взял губку и размашистыми движениями стер с доски все, что было на ней написано. Затем взял мел и, вытянувшись, чуть ли не встав на цыпочки, размашисто вывел:

ЮПИТЕР[17]

Со стуком положил мел на полочку у доски и повернулся к студентам.

– Мы, Ринат Гатаулин и Юрий Абрамов, объявили набор в группу «Юпитер», – сказал он, четко выговаривая слова. – Стратегической задачей группы будет освоение системы Юпитера. Это не кружок кройки и шитья. Это перспективная задача на всю жизнь. Поэтому я даю вам всем ровно одну минуту. Думайте.

И он действительно вынул из кармана старый механический секундомер и нажал на кнопку. Несколько секунд ничего не происходило.

Потом двое подростков, сидевших перед Колей, переглянулись. Один из них пожал плечами, и второй кивнул, вроде как соглашаясь. Оба встали и вышли из аудитории.

И выглядело это как-то не так. Странно выглядело. Вроде как после слов Абрамова было бы чуть ли не предательством вот так вот встать и выйти. Однако вышедших не то что не осудили даже взглядом – на них просто никто внимания не обратил. Вышли и вышли.

Все нормально.

И Коле очень сильно захотелось немедленно встать и выйти из аудитории. Он украдкой покосился на Кармен. Та, не отрываясь, смотрела на Абрамова, и глаза ее сияли блеском истинного восторга. И от увиденного Коля второй раз за день почувствовал смутное неудовольствие.

– Да чего тут думать, – пробормотал кто-то за спиной у Коли. – Скоро двадцать первый век кончится, а мы до сих пор не достигли системы Юпитера. Позорище!..

И минута истекла.

– Начинаем работу, – сказал Абрамов и сунул секундомер в карман. – Для начала я представлю всех…

После представления всех присутствующих – в группе действительно оказались ученики со всех четырех факультетов – они встали у доски вдвоем: маленький Абрамов и высокий, здоровый, с чуть насмешливым разрезом глаз Гатаулин.

– Это первое наше… э-э… собрание, – говорил Гатаулин. – И поэтому его мы должны потратить на определение базовых направлений. Даже у меня с Юркой нет единства по поводу того, что главное…

– Ну-ка, ну-ка… – тут же сказала девочка, сидевшая на первой парте. Коля уже знал, что зовут ее Рая и что она с Черепанова. – Огласите весь список ваших разногласий, пожалуйста.

– Изволь, – сказал несколько манерно Гатаулин и даже сделал некий вычурный жест правой рукой. Однако он тут же подобрался, и насмешливый блеск из глаз ушел. – Я считаю, что основной задачей человечества на ближайшие пятьдесят лет является осуществление рывка к звездам. То, что сейчас мы не имеем двигателя, дающего возможность такой рывок осуществить хотя бы в принципе, не значит, что мы должны маяться фигней в его ожидании. В этом свете освоение системы Юпитера становится задачей стратегической. Эта наша опорная база в Дальнем Внеземелье.

– Что ты вкладываешь в термин «Дальнее Внеземелье»? – тут же перебила его Настя.

Коля покосился на нее – ему было завидно, потому что сам он задать вопрос пока не решался. Да и не было у него еще вопросов.

– Нет, – продолжала между тем Настя, – интуитивно мне ясно, но хочется уточнить.

– Термин этот взят мной из одной книги прошлого века. – Взгляд Гатаулина снова стал насмешливым. – Ближнее Внеземелье – это пространство, включающее в себя четыре планеты земной группы: Меркурий, Венеру, Землю, Марс. Все остальные планеты относятся к Дальнему Внеземелью. Поскольку не в моей природе изобретать то, что уже изобретено, я взял этот термин. Я могу продолжить?

Настя кивнула.

– Благодарю, – несколько манерно сказал Ринат. – И если освоение Ближнего Внеземелья – это ресурсы и площади, то есть, по сути, решение жилищного вопроса в глобальном смысле, то освоение Дальнего Внеземелья – это работа на создание галактического союза человечества.

В аудитории раздалось несколько смешков.

– А почему Юпитер, а не, скажем, Сатурн?

– Мы этот вопрос обсуждали, это как раз то, что я считаю приоритетным, – тихо сказал Абрамов. – Даже если не учитывать, что Сатурн в два раза дальше от Солнца, система спутников Юпитера выглядит намного более перспективной. Основных аргументов два – это Ганимед и Каллисто. То есть вода. Ресурс, который при освоении системы станет ключевым.

– Вода-а? – удивленно протянул кто-то.

– Да. Без нее невозможна… назовем это так – крестьянская деятельность. Та же гидропоника. А способность колонии обеспечивать себя продовольствием – это ключевой параметр.

– И поэтому галстук зеленый? – С некоторым удивлением Коля осознал, что задает вопрос.

Кармен сердито зыркнула на него.

– В каком-то частном смысле – да. – Абрамов был невозмутим. – А вообще зеленый цвет – это один из вавиловских цветов. Зеленый и голубой.

При этих словах девочка с этого факультета поправила на шее сине-зеленый платок.

– И что делать вавилону в системе Юпитера? – Второй вопрос выпрыгнул из Коли незамедлительно.

– Частично я на этот вопрос уже ответил. – Абрамов поднял подбородок и вроде как стал выше. – Сфера моих интересов лежит в области космической биологии. Эта наука до сих пор находится в зачаточном состоянии, несмотря на ближние межпланетные перелеты. В конце концов, это должна быть важнейшая область в вопросе жизнеобеспечения космонавтов. Лично я намерен заниматься адаптацией земных растений к внеземным условиям.

– Но это же узкая задача! – недоуменно сказал Буга. – Это же…

– В этом и суть наших с Ринатом расхождений. Я считаю, что мы должны не распыляться, а сосредоточиться на узкой задаче, которую мы способны решать в условиях школы. Ринат же считает, что увеличение количества поставленных проблем повышает вероятность успеха.

– То есть если не получится здесь… – медленно сказал Буга.

– Да, – сказал Ринат. – Что-то вроде Брусиловского прорыва. В итоге за счет прорыва в одном месте, который потащит всю линию фронта, мы продвинемся на всех направлениях.

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как Рая бормочет:

– Брусиловщина, маниловщина…

– И все-таки – почему Юпитер? – встал со своего места Сережка Ларьков. – Вот ты говоришь – Каллисто, вода. А Титан в этом смысле не хуже. Тоже вода.

– Мы думаем, что атмосфера – это существенный недостаток, – сказал Гатаулин. – Это здорово удорожит обслуживание базы. Космическим челнокам придется каждый раз преодолевать атмосферу.

– И расстояние, расстояние… – сказал Абрамов тихо сквозь зубы.

– Так-то оно так… – пробормотал Сережка и сел на место. Было видно, что этот аспект ему надо обдумать.

Высокая девочка, точнее, девушка, на вид лет пятнадцати, с длинными светлыми волосами и темными ресницами, и, по Колиным меркам, она выглядела почти как тетенька, неторопливо подняла руку, и Гатаулин среагировал незамедлительно.

– Что, Кристина?

– А скажите, мальчики, – томным голосом спросила она, – вы же знаете историю «Галилео»? В 2003 году, когда он исчерпал программу, его уничтожили, направив в атмосферу Юпитера…

– Зачем? – тут же спросил Коля.

– Это было сделано для того, чтобы не допустить попадания земных бактерий на луны планеты, – четко сказал Абрамов.

– Красиво, – сказала Кармен.

– Вот именно, – сказала Кристина. – Означает ли это, что вы готовы к принципиально иным решениям, в том числе таким, в результате которых земные микроорганизмы попадут на луны Юпитера?

– Мы – несущие свет земных бактерий на луны Юпитера, – пробормотал кто-то сзади.

– Разумеется, Кристина, мы должны быть осторожны… – отчего-то мягко сказал Ринат. – Но когда-то все равно начнется промышленное освоение системы Юпитера, и тогда…

– Откуда такая уверенность, что дело дойдет до освоения? – сказала Рая. – База для рывка к звездам – с этим я согласна. Но вот, к примеру, как вам такое развитие событий: база на Юпитере уже есть, и тут мы получаем двигатель для сравнительно недорогих межзвездных перелетов, открываем перспективные для освоения системы, и нам становится просто не до Юпитера.

– Не понимаю, что мы сейчас обсуждаем, – сказал Абрамов. – Когда возникнет подобная дилемма, все определится рентабельностью и прочими экономическими показателями. А пока мы должны сформулировать ближайшие задачи.

И тут встал Тамир «Буга» Николаев, паренек лет тринадцати с Ландау.

– Я предлагаю кардинальное решение, – сказал он. – На данном этапе кардинальное, конечно. Мы закладываем на стартовой орбите базовый корабль, способный нести сотню пассажиров и большую полезную нагрузку. Разумеется, корабль должен быть оборудован как минимум двумя челноками, способными осуществлять межлунные перелеты в системе Юпитера.

– Слушай, но это же глупость, – сказал Гатаулин. – Это будет очень невыгодно, чтобы такая махина летала туда-сюда, по маршруту Земля – Юпитер – Земля…

– Никаких туда-сюда, – сказал Николаев. – Это будет полет в один конец. Этот корабль станет нашей базовой станцией в системе Юпитера. И спроектирован он должен быть с учетом этого требования. Если ему не придется садиться на какую-то из лун – это нетрудно будет сделать.

– Значит, надо будет определиться с луной, – сказал Абрамов. – Или ты считаешь, что это все-таки должна быть орбитальная станция?

– Но мальчики… – растерянно сказала Кристина, – что значит в один конец? И навсегда остаться там?

– Если понадобится, то да! – раздался звонкий мальчишеский голос.

Ларьков хмуро сказал с места:

– Не сходи с ума, Крис, это станция наша останется там навсегда. Появятся корабли пошустрее, чем наш «Мэйфлауэр», и ты вернешься домой.

– Ладно, – сказал Ринат. – Можно сказать – убедил. Что должно быть на таком корабле?

– Реактор, – тут же сказал Сеня Пашутин, крепкий и сбитый паренек, типичный черепановец. – Нам понадобится много энергии, и лучше сразу кардинально эту проблему решить. Тем более что с утилизацией там, я так мыслю, проблем не возникнет.

– Что значит – не возникнет? – возмутилась Рая. – Мы же там не будем радиоактивные отходы по системе разбрасывать?

– А что? – сказал Сеня. – Бактериями, значит, можно в Джуп[18] кидаться, а радиоактивными нельзя? Они ему как слону дробина, какие могут быть последствия?

И тут все замолчали.

Коля огляделся, пытаясь понять причину столь внезапно наступившего молчания. На всех лицах было разной формы выражение отрешенной задумчивости, и Коля отчетливо осознал, что все они и в самом деле прикидывают, какие последствия могут быть оттого, что контейнер с радиоактивными отходами попадет в недра старины Джупа.

– У Кларка есть идея, – с какими-то мечтательными интонациями сказала Саяна Сухаева, одна из трех девочек, изъявивших желание работать в группе «Юпитер», – превратить Юпитер в еще одно Солнце.

– Запустить туда мощный бур с суперреактором, – тут же сказал Буга, – и когда он доберется до ядра – активировать…

– Блин, Буга! Мультиков насмотрелся? Как у тебя все легко!

И тут спокойное течение собрания словно взорвалось.

– А мы что, не можем построить такой бур?!

– Конечно нет! И мы еще здесь, а не там!

– А что? Братцы-матросики, возможно, необязательно добираться до ядра! Реакция может быть запущена и из мантии[19]!

– Бред! Бред! Как ты ее рассчитаешь? Где теория строения Юпитера, а? У него, может, и мантии нет никакой.

– Строить на земной орбите, а потом отбуксировать на Юпитер!

– И что – ждать, когда она появится?

– Кто – мантия?

– Нет теории – так создай ее!

– Это же минимум четыре новых мира…

– Жахнет твой Юпитер самым неравномерным образом!

– Ну вы даете! То как бы бактерии не попали, то давай взорвем Джуп! Давайте лучше ближе к делу!

– Да сдались тебе эти бактерии!..

– А как это повлияет на Землю?

– Никак!

– А было бы интересно провести эксперимент. В замкнутой системе подвесить два источника света…

– Ничего! Нам главное – добраться до Джупа!

– Ты совсем, что ли, обалдел – новое Солнце в системе и никаких последствий?

– А там мы этих солнечников высадим на необитаемом острове или вздернем на рее и займемся настоящим делом!

– Да, капитан!

– Получишь на выходе массу свихнувшихся зверей и трав…

– Пара солнц на десяти ветра-ax, мир свихнувшихся зверей и тра-ав…[20]

– Стоп! Сто-оп! Вы не забывайте! Не забывайте, мы пока в эмбриональной стадии и расписание наше не устоявшееся.

– Буга, прекрати петь!

– Ринатик, ну что ты творишь? Видишь – поперло!

– У нас осталось полторы минуты. Давайте успокоимся.

И все стали успокаиваться.

Абрамов и Гатаулин переглянулись, и Гатаулин кивнул: дескать, давай.

– Мы начинаем разрабатывать предложение Николаева. Проект корабля-станции. Все остальные ветвления – на семинарах-факультативах, но уже именно в этом контексте.

– Это что получается – факультатив от семинара?

– Именно! Что, в первый раз, что ли?…

Ринат тоже кивнул, словно утверждая сказанное, и добавил:

– До конца дня добавьтесь в группу «Юпитер», оперативная информация пойдет через Сеть. Сегодня-завтра постараемся дать направления, а к среде уже, наверное, раскидаемся по ним.

Коля чувствовал себя очумевшим. Все эти разговоры о Юпитере подействовали на него сложно: с одной стороны, чувствовался уровень подготовки, а с другой… «Пожалуй, буду ходить в эту группу. Уж фантазировать на тему второго Солнца я как-нибудь смогу».

– Ну что? – спросила его Настя.

Они стояли в коридоре, и мимо них торопливо пробегали члены группы «Юпитер» – каждый строитель будущей станции в один конец снова куда-то торопился.

– Нормально, – сказал Коля и даже плечами пожал для вящей убедительности. Чего, мол, там… и не такое видали. И спросил: – А ты сама-то будешь сюда ходить?

– Пока не знаю, – сказала Настя. – Ладно, увидимся. Пока.

– Пока.

И Коля снова остался один.

8

В последующие дни Коля вполне освоился. Кроме юпитерианцев, он сходил на семинары переводчиков, астрономов и зоопсихологов, где ручная сова пометила ему рукав, что все присутствующие сочли добрым знаком; еще записался на футбол и подписался на футбольную газету, правда, ближайший матч был только на следующей неделе, зато сразу выставочный; Коля не совсем понял, что это, но понял, что это очень важно.

Когда не было семинаров и домашних заданий, он шел в лес, высматривал мусор, похожий на тот, что нашел у летнего ядра, и отмечал местоположение на карте. Он решил почему-то, что все точки должны образовать окружность, у которой в центре будет… еще не знал что. Но мусор был в основном обычный, школьный: детали от планшетов, какие-то тряпки, бумпласт, – и его было мало, а реликтового мусора было еще меньше, и образовывать на карте окружность или какую-нибудь другую фигуру, например правильный многоугольник, он явно не хотел. Коля подолгу рисовал на планшете линии, проходящие через отмеченные им точки, ища закономерность, но ее, судя по всему, не было.

Он быстро сошелся со своим соседом и одноклассником Пашкой, который явно робел перед Настей. Коля иногда ловил себя на том, что смотрит на его причесывания как старый, умудренный опытом человек, хотя Пашка был старше его на три месяца. В столовой они теперь сидели втроем, обсуждали школьную жизнь. Новости приносила Настя, которая записалась на журналистский семинар и теперь с удвоенной энергией носилась по школе в поисках «идей и тем», а также намекала, что уже сотрудничает с полуанонимным-полуподпольным и поэтому страшно популярным «Вестником околонауки», собирающим все самые жуткие слухи школы. Критики и недоброжелатели, в основном старшеклассники и герои этих самых слухов, называли его «Сплетником околонауки» и подчеркнуто игнорировали.

– Вот, – сказала Настя, – наш земляк. Член сборной по лыжному спорту. Специализация – дистанционник.

И положила планшет на стол. Затем взяла чашку с какао и сделала аккуратный глоточек.

– Что значит дистанционник? – невнятно спросил Пашка. Когда жуешь булку с маслом, трудно говорить внятно.

– Это значит, что он специализируется на длинных дистанциях, – пояснила Кармен. – Десятка, двадцатка, полтинник.

– Полтинник?

– Пятьдесят километров.

– А-а-а… – протянул Пашка.

А Коле вспомнилось, как прошлой зимой они классом ездили на лыжную базу. На пятикилометровый круг у Коли ушло тогда более получаса. Сколько времени ему пришлось бы идти этот самый полтинник, он даже прикидывать не стал.

– А чего это он в Бурятии не живет? – несколько ревнивым тоном поинтересовался Пашка.

– Специфика лыжного спорта, – сказала Настя.

– Да, – авторитетно подтвердил Коля.

– Вот вы сейчас вообще ничего не пояснили, – недовольно сказал Пашка. – Спецификой все что угодно можно объяснить.

Коля сделал царственный жест в сторону Насти – объясни, мол, мальку, – а сам срочно запихнул в рот булочку. Ответа на вопрос он не знал.

– Ну… – Настя ненадолго задумалась. – Кубок мира, в смысле его этапы, и крупнейшие соревнования типа чемпионата мира или Олимпиады, как правило, проходят в странах с мягкой зимой. При температуре в районе от минус десяти до нуля градусов.

И Настя замолчала, видимо полагая, что сказала достаточно.

– И?… – сказал наконец Коля с набитым ртом. О том, что он вроде как эксперт по лыжам и бегу, он почему-то забыл.

– Это же элементарно! – воскликнула Настя. – Там средняя зимняя температура около минус пяти, у нас – минус двадцать. Поэтому тренироваться надо там, на том снегу.

– А какая разница? – удивился Пашка. – Снег – он везде снег.

Настя посмотрела на обоих уничтожающим взглядом.

– Какое трогательное невежество, – четко, раздельно, чуть ли не по складам сказала она. – Теплый снег и холодный снег имеют с точки зрения скольжения очень разные свойства. Вы почитайте хоть что-нибудь. Что-нибудь элементарное. Почему по льду коньки скользят, а по стеклу нет. Что такое тупое скольжение. Что такое жесткий снег.

После этого Настя встала, взяла свой поднос и пошла к ленте с грязной посудой.

Коля с Пашкой тоже взяли свои подносы и поплелись следом.

– Ладно, – сказал примирительно Коля. (Где только нахваталась, на лыжах наверняка последняя приходит…) – Ты лучше скажи, тебе-то что до него?

Настя составила посуду на ленту и направилась к столу с грязными подносами.

– Я хочу сделать о нем статью. Интервью. Он как раз будет в Улан-Удэ три дня.

– А чего это он в разгар подготовки к сезону все бросит и приедет сюда? – удивился Пашка.

– Травма небольшая, – пояснила Настя, направляясь к выходу из столовой. – Тренироваться и соревноваться пока нельзя – вот он и решил родителей навестить.

– Я-асненько, – прищурился Пашка. – Я так понимаю, у тебя есть план.

– Есть, – подтвердила Настя. – Сегодня – четверг. Берем увольнительную на воскресенье и едем в город. Там встречаемся с Александром Жамбаловым и берем у него интервью.

– Я в это воскресенье не могу… – со вздохом сказал Пашка. – У меня игра. Интеллектуальная.

– А я могу, – сказал Коля.

Съездить с Настей в город.

Отличная идея.

9

Родители Александра Жамбалова жили на Саянах. Это означало, что от Соснового Бора ехать им придется с одной пересадкой. И сейчас они стояли на остановке «Мелькомбинат», в ожидании тридцать седьмого маршрута или трамвая.

Было десять часов утра.

Коля стоял, пялился на баннеры, дабы нечаянно не посмотреть на Настю. Баннеры были обычные – «Айда на Марс!», «Посади дерево – саженцы в Зеленхозе!» и все в таком же духе.

– О, – сказала Настя, – трамвай! Поехали!

И они зашли в трамвай, с мягким урчанием открывший свои двери. Уселись на свободные места – благо народу в вагоне было немного, и поехали.

Настя смотрела в окно. Сама она была из Светлогорска, небольшого курортного городка на самом западе страны, и ей все было интересно. А Улан-Удэ подрастал на глазах, пятиэтажки в массовом порядке шли под снос, и на их месте росли шестнадцатиэтажные дома. На освободившихся площадях тоже что-то строилось; как правило, это были спортивные площадки, современные, с искусственными газонами, с беговыми дорожками, тренажерами. Коля тоже смотрел – то в окно, то украдкой на Настю.

– … Здравствуйте! – звонко и чисто сказала Настя.

– Здравствуйте. – Открывший им дверь мужчина имел изрядно удивленный вид. – Вам, ребята, кого?

– Если вы Александр Жамбалов, то вас, – сказала Настя.

Откуда-то из глубины квартиры донесся женский голос:

– Саша, кто там?

Коля с Настей переглянулись – ага, Саша.

– Не знаю, мама, – отозвался мужчина. – Какие-то дети.

– Дети? Так не держи их на пороге, пригласи в дом.

– Э-э-э… – сказал мужчина. – Проходите, ребята…

Коля в который раз подумал, что для члена сборной по лыжам и потенциального олимпийского чемпиона Александр Жамбалов как-то уж слишком просто держится. Насте же Александр, как он сразу попросил себя называть – «никаких Александров Викторовичей, просто Саша или хотя бы Александр», напротив, явно понравился. Не производил впечатления суперчеловека, но при этом чувствовалось, что он умеет много работать и, если надо, терпеть. И говорил он тоже хорошо – немного, но по сути.

– … Конечно, надеюсь. Последние два года у меня хорошая прибавка к результату идет. Теперь почти всегда заезжаю в десятку. В прошлом году было пять подиумов и два первых места на этапах Кубка мира.

– А вы бы хотели чем-нибудь другим заниматься? – поинтересовался Коля.

Настя бросила на него быстрый взгляд – эй, это мое шоу! – но промолчала.

– У меня выбора особого не было. Дед – мастер спорта по лыжам, мама в сборную входила, и меня на лыжи с трех лет поставили.

– А у вас есть форма сборной СССР? – спросила Настя.

– Здесь нет… хотя есть костюм спортивный. Прошлогодний, правда.

– Ой, а вы не могли бы его надеть? Я бы вас сфотографировала!

Затем последовала небольшая, но весьма деятельная фотосессия. Кармен упорно искала какой-то ракурс, который бы наиболее выгодно показал члена сборной СССР по лыжным гонкам Александра Жамбалова. Александр покладисто менял поворот головы, прищур глаз, терпеливо рассматривал снимки через окошко видоискателя. «Да, – соглашался он, – эта хорошая и эта тоже неплохая».

Время от времени в зал заглядывала мама Александра, придирчиво оглядывала стол и интересовалась, почему дети ничего не едят.

Наконец Кармен угомонилась.

– А вы верите в справедливость?

Настя несколько удивленно посмотрела на Колю. Вопрос был явно не в тему, хотя, с другой стороны, всякий, кто хоть немножко занимался спортом, не счел бы его таким уж праздным.

Александр ненадолго задумался. Потер крепкой ладонью подбородок, и Коле бросилось в глаза, какая сильная у лыжника рука. Не гиперболично[21] накачанная, без ярко выраженного рельефа, но крепкая, словно налитая чем-то твердым.

– Справедливости нет, – сказал наконец Александр. – Я в нее не верю. Может много чего неправильного случиться. Можешь быть готов как зверь и на финише палку сломать. Или вообще ногу на лестнице подвернуть. Или в мазь не попасть.

– А как же вы… это? Вы же это… – От неожиданности Коля даже поглупел. Ему впервые попался человек, который вот так прямо заявил, что справедливости нет.

– Я, наверное, неправильно сказал, – улыбнулся Александр, глядя на Колины словесные конвульсии. – Я не верю в справедливость как… как судьбу. Но я точно знаю, что, для того чтобы выиграть Олимпиаду, надо много и правильно тренироваться. Случайно Олимпиаду не выигрывают. И это справедливо.

– Необходимое, но недостаточное условие, – пробормотала Настя.

– А что значит «в мазь не попасть»? – спросил Коля.

– … У меня есть идея, – сказала Настя.

Автобус плавно катил по пригородному шоссе в сторону Соснового Бора. Позади были интервью, кафе-мороженое и два билета на дневной сеанс в кинотеатр «Дружба».

Очень хороший выходной подходил к концу.

– Какая идея? – спросил Коля.

Спросить было надо. Уже бывали случаи, когда Настя обижалась, если Коля не спрашивал. «Не так уж часто, – говорила она, – девочкам приходят в голову по-настоящему оригинальные мысли… не говоря уж о мальчиках».

– Если лыжная мазь – это про скольжение, то вспомни запись.

– А-а… – сказал Коля, наморщив лоб. – Сверхскольжение. Проект для армии.

– Я знаю Хорька, то есть Костю Хорькова, который был руководителем этого проекта по суперскольжению. Узнаем, не осталось ли у него наработок, и если все получится, то Александр Жамбалов выиграет Олимпиаду. С нашей помощью!

– Настя, – осторожно сказал Коля, – ты что, всерьез думаешь, что никто не пытался придумать такую мазь? Или что наши не предлагали ему?

– Насчет «пытались»: уверена, что пытались, – сказала Настя. – И уверена, подходили слишком ортодоксально[22]. Наши дадут им сто очков вперед. А насчет «предлагали» – уверена, что нет. Помнишь, что генерал говорил? Вместо того чтобы работать, они бы начали придумывать, почему такой мази не может быть в природе. Да и наши, скорее всего, просто не подумали про лыжников.

– Да, это возможно, – сказал Коля мрачно.

– Ну сам прикинь, – Настя воодушевленно рисовала пальцем на стекле поднимающуюся вверх кривую, – это же чертовски несправедливо, когда человек готовится полжизни, а потом проигрывает несчастные две секунды на финише из-за смазки. – Она резким росчерком обрушила кривую вниз. – Мы просто должны хотя бы попробовать.

– Хм… – сказал Коля.

– И завтра у нас семинар, соратник. Ты не забыл?

– Нет, соратница, – четко ответил Коля. – Я не забыл.

10

В понедельник сразу после уроков объявили футбол, а Коля этот момент как-то упустил из виду. И если бы снова не Настя…

– Алтаев! – сказал голос Насти в комме. – Где ты ходишь?

– Карма, ну вот что ты орешь? Мы же вроде договорились на…

– Коламбус! – с нажимом сказала невидимая Настя.

Коля тут же включил видеорежим и увидел Настю на фоне заполняющегося летнего стадиона. Она держала в руках футбольную форму факультета, и лицо у нее выражало кротость и безграничное терпение.

– Между прочим, через десять минут игра, а ты где-то шляешься.

– Ох ты! – сказал Коля и побежал. – Через пять минут буду!

На стадионе летнего ядра семинар и смутные догадки вылетели из Колиной головы окончательно. Коля едва успел переодеться в колмогоровскую форму, которую перед раздевалкой сунула ему Кармен: белая футболка с изящным черным интегралом по рукаву, черные трусы с белым знаком бесконечности там, где на нормальных трусах полоса, и кислотно-оранжевые гетры. Как объяснили Коле накануне, белый цвет означал чистоту помыслов, черный – бездонность погружения в науку, интеграл – ну… это интеграл, а оранжевый означал, что на Колмогорова весело. Бутсы у Коли были свои, привезенные отцом, с первой же попытки угадавшим с размером и подъемом.

Играть предстояло с вавилонами; встреча была из разряда традиционных, с целью смотра юной смены и поиска кандидатов в сборную факультета шестых и седьмых классов. Игры эти носили неофициальное название «выставочных», и, несмотря на их необязывающий в турнирном аспекте характер, посмотреть на юных футболистов собиралось довольно много народу, поскольку боевитость и бестолковость мальков придавали зрелищу неповторимый шарм.

Коля выбежал на поле, где уже стояли, построившись для приветствия, обе команды. Подбежал к своей команде, встал в общий строй, посмотрел на стоящих напротив соперников и обомлел.

– Пашка, – прошептал он, – ты это видишь?

Юные футболисты факультета Вавилова были одеты в зеленые трусы, зеленые гетры и синие футболки, на каждой из которых красовался довольно свирепого вида еж, исполненный во всю грудь.

– А что ты хотел? – прошептал в ответ Пашка. – У них команда называется «Синие ежики»…

– Как?!

Гаврила Цыденыч довольно буднично произнес:

– Цыц… тихо там! Итак, у нас первый выставочный матч в этом году. На нашем стадионе, на нашем, так сказать, искусственном газоне. Напомнить, какой факультет грозился вырастить лучший в мире газон? Или не стоит? Ну да ладно, вернемся к нашим баранам, то бишь малькам. Посмотрим, так сказать, чья нога искусней, а голова круглей. Команды, приветствуем друг друга!

Санька Цыденжапов, назначенный колмогорами на первый матч капитаном, зыркнул на своих и неожиданно осипшим голосом выкрикнул:

– Команде «Синие ежи» наш физкульт!

– Привет! – нестройно выкрикнули колмогоровцы.

Со стороны вавилонов высокий и худой мальчик сделал шаг вперед:

– Команде «Боевые тетраэдры» наш физкульт!

– Привет! – бодро выкрикнули вавилоны.

– Как?! – второй раз за минуту выдохнул Коля. – Боевые – кто?!

– Капитаны, ко мне! – сказал Гаврила Цыденыч.

… В раздевалке было шумно. Позади были два тайма по тридцать минут, наполненные адреналином и славой. Потные и довольно грязные от резиновой крошки искусственного покрытия футболисты наперебой обменивались впечатлениями. Многие подходили к Коле и выражали свою приязнь и уважение за гол и голевую передачу. Именно о последней нерегулярная школьная футбольная газета «Девятка» написала позднее что-то вроде: «Шла пятнадцатая минута матча. Н. Алтаев проходил с мячом по правому флангу, неизбежно готовясь в очередной раз вонзиться уже в двух синих и колючих млекопитающих. И тогда П. Говорков простер свою длань и воскликнул: „Н. Алтаев! Неужели ты не видишь, что А. Цыденжапов открыт в центре и ждет лишь толики твоего внимания?“ И затуманенному взору Н. Алтаева открылась простая и величественная картина…» и так далее, в том же развязно-эпическом духе.

Дверь открылась, и в раздевалку заглянул Цыремпил.

– Молодец, сосед! – гаркнул он. – В кои-то веки у горцев приличный правый крайний будет. Может быть!

Коля улыбнулся в ответ улыбкой совершенно счастливого боевого тетраэдра.

11

Погода была так себе: небо хмурое, мелкий дождик. Поэтому по тропе, что вела к стадиону, где они уговорились встретиться, Коля шел бодрым шагом – кому хочется мокнуть зря? Он уже остыл после матча, сделал уроки, поболтал с ребятами и наткнулся на еще один любопытный семинар: черепановцы, вавиловцы и колмогоры занимались построением робота, обучающего танцам. Робот был в форме экзоскелета, и предполагалось, что человек, желающий научиться танцевать, должен был залезать в него, как в скафандр. Когда робота включали, он начинал двигаться по заранее заданной программе (пока что в ассортименте были представлены вальс и «морячок»), и человек, сидящий внутри, просто повторял все его движения, запоминая их на мышечном уровне. В данный момент семинар вынужденно бездействовал: танцеробот, имеющий устрашающий вид и размер, давал сбои, из-за которых предыдущий испытатель вывихнул в нем руку, а новых смельчаков пока что не нашлось. Коля тоже благоразумно отказался, соврав, что уже умеет танцевать.

Настя сидела в крытом секторе, но свой оранжевый зонт держала раскрытым – чтобы он сразу ее увидел. Коля подошел к ней и сел рядом. Некоторое время они молчали, наблюдая, как стадион, небо и лес вокруг исчерчиваются мелкими штришками падающих капель.

– Ну, что я узнал, – заговорил Коля, листая свои заметки на планшете. – Школа у нас действительно необычная. Ты знала, к примеру, что вавилоны занимаются бессмертием?

– Вечной молодостью, не бессмертием, – сказала Настя, складывая зонт. – Бессмертием, цифровым бессмертием, занимаются на Колмогорова. Да, знала. И говорят, они достигли успеха.

– Чего?! Кто?!

– Тоцкому на самом деле сто пятьдесят лет, – понизив голос, произнесла Кармен. – И он вообще не Тоцкий, а Лайнус Полинг, нобелевский лауреат.

– Тьфу ты! – сказал Коля. – Я ж серьезно.

– Да тут не поймешь, что серьезно, а что нет, – сказала Настя с неожиданным раздражением. – «Юпитер» тот же возьми. Пятнадцать человек, из них пятеро собираются его взорвать, шестеро хотят выращивать сою на спутниках, а остальные строить там базу для рывка к экзопланетам. А на самом деле там только-только начинают проектировать маленькую станцию. На Ганимеде. И знаешь, сколько людей в этом участвует?

– Ну не пятнадцать школьников, надо полагать, – пробормотал Коля.

– Почти триста тысяч человек. По всему миру. Триста! Тысяч! В школе никто не бывал на Луне и даже не знакомы с теми, кто побывал, но говорят о ней так, будто это как в лагерь съездить летом. «Банальщина, – говорят. – Марс и Каменный пояс астероидов, – говорят, – еще куда ни шло, а Луна…»

Настя замолчала. Коля кивнул и продолжил:

– На Ландау развивают эвереттику, теорию многомирия. Типа есть другие реальности, в том числе и похожие на нашу, и с ними можно установить связь.

– То есть где-то еще есть наши копии? – спросила Настя.

– Не факт, – сказал Коля. – В общем, это самый энергозатратный эксперимент, поэтому почти вся квота ландышей на него уходит.

– Какая еще квота?

Коля посмотрел на нее поверх воображаемых очков.

– Маркова, ты меня разочаровываешь. Каждому факультету дается определенный объем энергии и машинного времени на эксперименты. Это и есть квота. Факультет может потратить ее на свои исследования или поделиться с другими факультетами.

– Дальше, – сказала Настя сухо.

– Черепановцы самые разнообразные, – сказал Коля. – Надо было туда идти. Если бы не кое-кто…

– Пф!.. – выдохнула Настя. – Это был твой свободный выбор.

– Ну щас, свободный!.. В общем, что самое занятное у них: есть группа, которая хочет усовершенствовать человека. Там, кстати, мой сосед по комнате руководит, Цыремпил. Чтоб человек мог выжить в любых условиях. Потому что это, они говорят, выйдет дешевле и быстрее, чем терраформировать каждую планету. Но у них проблема: опыты на людях ставить нельзя: даже на себе. Им вообще ни на ком нельзя, вавиловцы им бойкот объявили и в виварий[23] не пускают.

– Ну правильно, – сказала Настя. – Вырастут – пусть тогда хоть что с собой делают. Подальше от человеческих глаз. – И немного нелогично закончила: – А мы посмотрим.

– Еще у них есть методары.

– Мето – кто?!

– Мето-дары. От слов «метод» и «дар». Они говорят, что все человеческие знания и любые умения надо пересобрать так, чтобы любой человек мог освоить их за короткое время.

– За какое именно? – заинтересовалась Настя.

– Ну не знаю… Хотя бы за год.

– Хорошо бы! – сказала Кармен мечтательно. – За год всё освоил и гуляй, делай что хочешь.

– Или петь научился.

– Или психокинез[24]. – Настя неожиданно воодушевилась. – Представь: я делаю р-р-раз – и вон та скамейка поднялась. Здорово же?

Коля посмотрел на нее укоризненно.

– Кармен, не отвлекайся. Пока что методары помогают ученикам с «карцером». То есть с ускоренной сдачей экзаменов обычной школы. Надеюсь, ты в курсе, что нас никто от них не освобождал? Мне уже позвонили из моей старой школы, спрашивали, когда я буду сдавать.

– В курсе, в курсе. Надо бы, кстати, уже готовиться, четверть скоро закончится.

– Короче, это всё детали, – сказал Коля. – Магистральные направления развития человечества с точки зрения нашей школы ясны: это полеты в космос и физическое бессмертие. Что сказать. Для трехсот школьников и пятидесяти сотрудников замах, прямо скажем, мощняцкий.

– А психокинез? – спросила Настя требовательно. – Психокинез – магистральное направление?

– Пожалуй, нет, – подумав, сказал Коля. – Это же низкий уровень. Фокусы, по сути. Что с него толку? И его можно заменить техникой. Так что вряд ли…

Кармен насупилась.

– Я хочу психокинез.

Коля несколько секунд смотрел на нее, затем предложил:

– Давай сначала разберемся со школой.

– А! Поняла! – Настю осенило. – Насчет… Ты думаешь, что анахронический[25] мусор связан как-то с тем, что у нас вот такая школа?

Коля вздохнул, кивнул и уставился в горизонт.

– Да, – произнес он, поколебавшись. – Примерно. Ну вот ландыши в другую реальность хотят пробиться. Может это оказать влияние на наш континуум? Может, он не хочет, чтоб мы из него пробивались?

– И поэтому мусор? – Настя подняла бровь.

– Да, – сказал Коля. – Или то, что у нас очень много энергии тут крутится. Это же тоже может сказаться на материи, пространстве и времени? Понимаешь, в чем дело – мы совершаем ту же ошибку, что и все первооткрыватели.

– Какую это?

– Они все думали, что открытие – неважно чего, новых земель или нового закона, – это как с неба упавший плод. Или в крайнем случае их собственная работа. А на самом деле это завоевание. И за него надо, во-первых, кому-то платить, как индейцы Америки заплатили за ее открытие своими жизнями, во-вторых, надо его удержать, потому что открытия иногда забываются и природа возвращает их себе. И надо открывать их снова, как с Менделем было, да или с той же Америкой, в которую викинги еще плавали.

– Поняла. – Настя сощурилась. – Природа сопротивляется ее познанию и может дать по носу особо умным. Где-то такое читала.

– Да! – сказал обрадованный Коля. – Самое главное, не столько природа, сколько сами люди. Хотя мы тоже природа… Вон в НИИ некоторые в упор наших не видят, военным надо возраст авторов скрывать, чтоб работать начать. Министерство зубы точит, хочет школу закрыть. И вот этого наши тоцкие не видят, точнее, не хотят видеть. А тем временем мы плавно соскальзываем к невидимой нам пропасти. Понятно?

– Ну потому что это же неинтересно, – сказала Настя, задумавшись. – Юпитер гораздо веселее.

– Да все что угодно веселее, чем думать о последствиях, – сказал Коля. – Последствия-шмоследствия.

– У меня есть предложение, – сказала Настя по-прежнему задумчиво. – Если я верно поняла: открытия не бывают безнаказанными. Люди их скорее не любят, чем любят, потому что приходится думать о последствиях. Теперь думаю, как эту гипотезу проверить, и, кажется, придумала. Но надо дождаться снега.

12

Снег в этом году не заставил себя ждать: уже в середине октября стояла настоящая зима.

– Если коротко – это не мазь.

Они рассматривали лежащую посреди лабораторного стола небольшую баночку наподобие тех, что из-под крема. Впрочем, было похоже, что это баночка именно из-под крема, судя по золотистой, широкой, во весь диаметр, крышке. Больше на белой плоскости стола ничего не лежало. И одинокая баночка с золотистой крышечкой смотрелась весьма эффектно.

– А что это? – первым задал вопрос Пашка.

– Я склонен считать это прибором, – несколько высокомерно заявил Хорёк. На самом деле его звали Костя. На «Хорька» он почти не обижался: говорил, что, во-первых, выше этого, во-вторых, хорёк – это красивый, умный и опасный хищник, в-третьих, щас как в нос тебе пну.

Колю и Пашу притащила сюда, конечно, Настя, сообщив, что у Хорькова, автора прибора сверхскольжения, осталось еще кое-что, и это кое-что может помочь Александру Жамбалову выиграть Олимпиаду, а Коле с Настей проверить ту мысль, что человечество в лице того же Александра Жамбалова сопротивляется открытиям. Каким именно образом знаменитый лыжник будет сопротивляться открытию девятиклассника-черепановца, они, правда, представляли с трудом, но раз решили проверять гипотезу – то надо проверять.

– А откуда у тебя такая баночка? – несколько невпопад спросила Кармен.

Хорёк неожиданно смутился.

– Баночка из-под крема, крем импортный, дорогой, судя по всему, – Настя взяла баночку в руку и теперь внимательно ее рассматривала. – Для век. Надо же!

Хорёк несколько импульсивным движением вырвал баночку у Насти и снова поставил ее в центр стола.

– Ближе к делу, – сухо сказал он. – Это, кстати, последний экземпляр.

– Какой же это прибор, – сказал Коля. Теперь он взял баночку, аккуратно открыл ее и стал рассматривать содержимое. – Это все же больше похоже на мазь.

Они стояли и вчетвером смотрели на содержимое баночки.

– Ну да… – отчего-то шепотом сказал Пашка. – Если что-то выглядит как мазь и действует как мазь, то логично назвать это мазью.

Содержимое выглядело загадочно. Если быть откровенными, то на мазь это все же походило слабо.

Это больше походило на продукт какого-то волшебства. Коля никак не мог понять, какого она цвета. Только металлический отблеск оставался неизменным. И несмотря на то что поверхность субстанции была неподвижна, все время казалось, что она движется. Словно они имели дело с оптическим трюком.

– Дельфин выглядит как рыба, – сердито сказал Хорёк, – но все же он не рыба. Вот и моя мазь… тьфу ты… то есть мой прибор, он вовсе не мазь. Он реагирует на окружающую среду, анализирует вес и меняет поверхностные свойства трущихся поверхностей. Крутовато для мази, как вы думаете?

– Ну если это прибор, то где эти, как их… где показания снимать? – спросил Пашка. – Где дисплей? Выводящее устройство какое-то – где оно?

– Даже слушать тебя не буду! – решительно объявил Костя. – Шевели башкой и сам поймешь, что прибору, исполняющему функции лыжной мази, все эти прибамбасы ни к чему. И кстати, лыжи у вас есть?

Настя, Пашка и Коля растерянно посмотрели – сначала друг на друга, потом на Костю-Хорька.

– Нет, – сказала Настя.

Пашка с Колей промолчали. Коля подумал, что по каким-то причинам девочкам говорить «нет» гораздо легче, чем мальчикам.

– Все сам, все самому… – пробормотал Хорёк, отошел в угол лаборатории, открыл дверцу большого углового шкафа со створками во всю высоту и начал рыться в его дебрях.

– Ты думаешь, – прошептал Пашка, – он и вправду вынет оттуда лыжи?

– Заткнитесь! – прошипела Настя. – Не могли догадаться лыжи взять с собой!

– Что?! – изумился Коля. – Ты же позвонила четверть часа назад!

Хорёк меж тем достал наконец из шкафа дощечку шириной сантиметров в пять и длиной в где-то в полметра.

– Вес человека примем как семьдесят килограммов, – сказал он, вернувшись с дощечкой к столу. По дороге он прихватил с соседнего стола линейку и тетрадку. Тетрадь сунул Насте, а сам неторопливо принялся обмерять свою дощечку. – Пиши, Настя. Материал – осина, обшкуренная наждачкой, размеры пятьдесят три на четыреста восемьдесят миллиметров. Толщиной можно пренебречь. Какая у нас стандартная длина лыжи?

– Можно взять два метра, – сказал Пашка. – А ширина сойдет. Они как раз примерно такие.

– Значит, сколько нам надо груза? – менторским тоном вопросил Хорёк.

– Двадцать два килограмма, – сказала Настя. И торопливо добавила: – Примерно.

– Одиннадцать, – сказал Пашка. – Лыж-то две.

– На самом деле все немножко сложнее, – сказал Коля. – Когда на лыжах идешь, вес тела же переносишь с одной лыжи на другую. И когда толкаешься ногой, я думаю, вес на лыжу больший приходится.

Некоторое время Хорёк смотрел на Колю, а потом сказал:

– Значица, так. Идем в механику.

Механикой называлась физическая лаборатория для преимущественно механических опытов и исследований. Больше всего она походила на хорошо оснащенную столярно-токарную мастерскую – в основном из-за разнообразных тисков, верстаков и других подобного рода приспособлений. Там они взяли двадцать два полукилограммовых металлических бруска, плотницкий полутораметровый уровень, термометр, гигрометр и еще один секундомер. После чего оделись потеплее, на чем настояла Настя, и пошли к спортивному ядру. Точнее, на лыжню, туда, где она шла в небольшой подъем.

Когда они добрались наконец до лыжни, Костя первым делом вынул из кармана термометр и воткнул его в снег. Затем он вынул из другого кармана складной нож, открыл баночку, забрал у Пашки дощечку и начал ножом, совершенно как масло на бутерброд, намазывать свою не-мазь на дощечку. Он нанес на древесину примерно полбаночки, прежде чем результат его удовлетворил. И тут Коля с изумлением увидел, как довольно небрежно намазанная субстанция начала словно плыть и разравниваться на дощечке, и уже секунд через десять она лежала тонким и идеально ровным слоем.

– Ух ты! – прошептал Пашка.

Хорёк торжественно вручил дощечку Насте. Отошел к основанию подъема, остановился и вынул из кармана рулетку.

– Идите сюда, оба, – сказал он.

Когда они подошли, Хорёк первым делом все той же рулеткой измерил Колин рост, но не весь, а только до глаз. Велел Насте, чтобы та запомнила – метр пятьдесят три. Затем он поставил Колю на лыжню и развернул его лицом в подъем. Пашке он велел держать уровень так, чтобы Коля смотрел вдоль уровня на лыжню точно горизонтально. Сам он забрал у Насти дощечку и начал подниматься вверх вдоль лыжни – до тех пор, пока его стопы не вышли на уровень Колиных глаз.

Тут Коля не выдержал:

– Может, хватит ерундой заниматься? Когда мы наконец ее испытаем?

– Малёк, – рассеянно ответил на это Хорёк, продолжая измерения, – как есть малёк. Настя, пиши: длина ската – шесть метров пятнадцать сантиметров. Температура снега… – Он сунул в карман рулетку и выдернул из снега термометр. – Одиннадцать градусов по Цельсию. Минус одиннадцать, естественно. Время – пятнадцать сорок семь.

С этими словами он торжественно опустил дощечку на лыжню, сложил на нее бруски. И отпустил, одновременно щелкнув секундомером, который перед этим вынул из кармана.

Дощечка плавно тронулась и поехала вниз, постепенно набирая скорость.

– Пашка, крикни «Хоп!», когда она мимо вас проедет! – крикнул Хорёк.

Пашка сделал напряженное лицо, затаил дыхание и чуть погодя крикнул:

– Хоп!

– Пять целых семнадцать сотых секунды! – крикнул Хорёк Насте и добавил: – Документирование – вот что делает науку наукой.

После этого они еще довольно долго пускали дощечку вниз по лыжне. То переворачивали ее задом наперед, то пускали нормально, меняли вес груза, проверяли скольжение при разных температурах, благо мороз к вечеру начал крепчать. Они бегали туда-сюда, неловкими от холода руками укладывали бруски, азартно щелкали секундомером и орали друг другу температуру, время и прочие данные, а Настя старательно фиксировала всё в тетрадку.

Коля, улучив момент, спросил у Кости как бы между делом:

– Костя, а что потом с этим прибором случилось? Когда вы проект закончили.

Хорёк дернул плечами.

– Да понятия не имею.

– А вы статью опубликовали где-нибудь?

Девятиклассник уставился на него с мрачным удивлением.

– Нет. Зачем? Вот же прибор, рабочий. Вот документация. Что еще надо?

В результате всех измерений они получили, что эффект скольжения примерно одинаков для всех температур. Что эффект торможения немного зависит от температуры и при более теплом снеге выражен больше. И самое главное – дощечка с грузом, пущенная нормально, скатывается вниз примерно за пять целых пятнадцать сотых секунды, а пущенная задом наперед – за восемь с небольшим секунд.

Было похоже на то, что прибор Хорька работал.

Когда они стали собираться, коммуникатор Коли дрогнул. «Кто бы это мог быть?» – подумал Коля, достал комм и увидел сообщение от Егора Семеновича: «Надо поговорить».

13

Разговор с куратором – дело серьезное.

Коля сидел за столом в своей комнате, уперев кулаки в скулы; перед ним был большой лист, исчерченный разноцветными кружками, стрелками и прямоугольниками. Это была его карта памяти, она же план его беседы с Егором Семеновичем.

Карта не радовала. В центре красовались три больших овала с надписями «Учеба», «Наука» и «Карцер». «Учеба» была обведена красным цветом, и от нее расползались угрожающие стрелки того же цвета: у Коли горело несколько хвостов, самым опасным из которых был устный рассказ по английскому языку. «Наука» вместо стрелок обросла кучей вопросительных знаков и длинными ногами-списками названий групп: Коля до сих пор еще не определился с тем, чем он хочет заниматься, и пока что ходил на семинары бессистемно; пожалуй, это вызовет у Егора Семеновича наибольшее недоумение. Лучше всех чувствовал себя овал с надписью «Карцер»: Коля выполнил все письменные домашние задания по всем предметам обычной школы за первое полугодие и планировал через пару недель написать и тестирование, и контрольные. Методары действительно помогали.

Обнаружив, что он обвел «Карцер» очередным слоем замысловатых завитушек, означающих, судя по всему, подсознательную к нему симпатию, Коля тяжело вздохнул и перенес свое внимание на «Науку» и столбцы названий рядом. На «Учебу» он даже смотреть опасался.

С кем же двигать прогресс?

Вот юпитерианцы. Ринат Гатаулин и Юра Абрамов. Задача, конечно, масштабная, спору нет; но еще первые семинары оставили у Коли не слишком приятное впечатление. Какие-то они недружные, что ли… С другой стороны, нужна ли дружба тем, кто хочет взорвать Юпитер и утилизировать парочку его спутников? Может, там знания важнее?

– А знаний-то как раз и нет, – самокритично сказал Коля вслух. И добавил, поколебавшись: – Пока нет.

Сложники. Это колмогоры, родные люди; грызут само понятие «сложность». Настя там, опять же. Ушла от юпитерианцев. Семинары у них, конечно, зубодробительные, и Коля хотел вычеркнуть их из списка сразу после первого же посещения, но староста Андрей Маковской сказал ему тогда занятную штуку.

– Математики, – сказал он, – и вообще ученые, на самом деле не понимают того, что пишут и говорят.

– То есть как – не понимают? – опешил тогда Коля.

– Они, правильнее будет сказать, привыкают к формулам и правилам, – пояснил староста, глядя спокойными серыми глазами прямо на Колю. – Вот как, например, младенцы учатся говорить? Привыкают. Осваиваются. В итоге говорить и писать умеют все, но не все становятся поэтами и писателями. Также и математики, и лингвисты, и вообще все науки: понимать и пользоваться формулами можно научить любого – это вопрос привычки. Но станешь ли ты великим ученым – это уж как повезет.

Континуумщики. Матвей Тихомиров и Вадим Ботоев. Конечно, было бы круто, тут другие пространства и иные времена – каково, а? И примут его туда без вопросов: ландышам перманентно не хватает своей квоты для экспериментов, а колмогор в группе – это практически гарантированная порция и дополнительной энергии, и машинного времени. Но там можно застрять в независимых наблюдателях, а это занятие считалось немного унизительным: ведь наблюдателям для чистоты эксперимента не рекомендуют даже вникать в его суть, – их задача просто присутствовать, даже записывать не всегда можно. Надежный вариант, конечно, но, видимо, на крайний случай.

Эволюционщики. Валя Конечных, Римма Чайкина и сам Денис Тоцкий, «великий и ужасный». Тут замах тоже могучий: смоделировать возникновение жизни и разума. В идеале вырастить живое разумное существо – хоть в пробирке, хоть в компьютере… Вавиловцы и колмогоры. С одной стороны, колмогоры – это хорошо; с другой – вавиловцы, а это не то чтобы плохо, но как-то…

– Когнитомы и коннектомы, – тупо проговорил Коля. – Адаптивный сайзер. Расстояние по Хэммингу[26].

Стукнула дверь, и в комнату ввалился Пашка.

– Салютон, амиго!

Коля потратил несколько мгновений на осознание того, что именно сказал ему сосед, затем попытался сдернуть лист со стола, но было поздно.

– Ага, Егор Семеныч, значит, – сказал Пашка, забравшись одним коленом на стол и бесцеремонно изучая всю Колину карту памяти. – Н-ну-с, вынужден тебя огорчить. Егор не обрадуется твоим успехам ни здесь, – Пашка ткнул пальцем в «Учебу», – ни здесь, – палец уперся в «Науку», – и даже «Карцер» тебя не спасет. Вешайся сразу, в общем. Веревка в шкафу.

– Сам вешайся, – мрачно сказал Коля, сворачивая лист в трубку. – У тебя, между прочим, те же хвосты, что и у меня.

– Это верно, – согласился Пашка. И поднял палец. – Но! Отличие в том, что мне не предстоит краснеть сегодня перед лучшим куратором этой планеты и ее окрестностей.

Коля нехорошо прищурился.

– Ты ведь понимаешь, что лучший куратор именно сегодня может вспомнить о твоем существовании.

– Это подло, – с достоинством ответил Пашка.

– При чем здесь я? Просто он увидит меня, а я чей сосед? Ага! А ну подать сюда Говоркова-Задолжникова! – Коля сделал жест фокусника, будто бы отдергивая в сторону мантию. – И вот, прошу! Упомянутый Говорков краснеет за свои позорные хвостищи по литературище, инглище и географище.

– Мой принцип прост, – сказал Пашка, вынимая из тумбочки книжку и тетради. – Красней ты сегодня, а я завтра. Завтра у меня, кстати, будет на один хвост меньше.

– На какой это?

– Я придумал, что нам делать с английским, амиго. Пошли, как раз успеешь.

Пашкин план был прост и гениален: зачем самим придумывать рассказ, ища слова и фразы в Сети, учебниках и конспектах, когда у них есть Петя-Пилигрим, который перевел вот уже третью статью в международный журнал и шпрехает по своей теме с двенадцатью странами мира?

Мысль казалась здравой, и они быстро дошли до лаборатории геофизики.

– Мне некогда, – ответил им Пилигрим.

Он сидел, вперившись в небольшой экран перед собой. На экране, то замедляясь, то ускоряясь, плавали серые кляксы. Коля уже знал, что они называются «аттракторы» и представляют собой плотный пучок близких друг другу траекторий в фазовом пространстве; что такое «фазовое пространство», оставалось пока, правда, неясным – воображению смутно рисовалась просторная комната, заполненная шевелящимися синусоидами, почему-то с табличками «220В».

– Некогда мне, – повторил Петя.

Паша и Коля удвоили натиск.

– Так, мелюзга, – сказал Пилигрим. – Ничего я сочинять вам не буду. Ты говори мне тему. Я буду рассказывать, а вы записывайте.

– Рассказ про Лондон, – быстро сказал Паша.

– Май стори из эбаут Ландон, – монотонно произнес девятиклассник, продолжая крутить ручки перед собой и вглядываясь в экран. – Ландон из зе кэпитал оф Грэйт Бритын.

– Это я знаю, – слегка оскорбленно начал было Коля.

– Ай ноу зыс, – без промедления откликнулся Петя.

Пашка толкнул Колю локтем, и тот сообразил, что лучше пользоваться моментом и просто говорить то, что они хотят рассказать. Они записали, что «зэ Сити из зэ олдест парт оф Ландон, итс файнэншнл энд бизныс сента». Что «ту зэ уэст оф Уэстминстер из Уэст Энд» и что «хиа ви файнд мост оф биг шопс, хотэлс, мьюзеумс, арт гэллерис, сиатерс энд кансерт холлс». Что «хистори ов Ландон из толд бай итс стритс» и «зэара мэни стритс ин Ландон уич а ноун олл оува зы ворлд»[27].

Когда листочек заполнился, Пашка еще раз толкнул Колю локтем: кажется, хватит. Тот кивнул, подумал и спросил:

– Слушай, Петр, а как сказать: «Я бы еще мог долго рассказывать об этом удивительном городе, но моего словарного запаса не хватает, чтобы описать все его достопримечательности»?

Пилигрим с некоторым усилием оторвался от созерцания сполохов на экране и пару секунд бесстрастно разглядывал Колин лоб.

– Затс олл[28], – сказал он.

Коля, помедлив секунду, посмотрел на Пашку.

Тот сидел с невинным видом и записывал.

– Какой все-таки емкий, лаконичный язык, – произнес он бархатным голосом.

Петя-Пилигрим перевел отсутствующий взгляд на него, затем спокойно произнес:

– Гет лост[29], мелюзга. Ай мин[30] брысь. Андестэнд?[31]

14

Егора Семеновича Коля обнаружил в испытательно-тренажерном зале. Куратор, облаченный в компластовый доспех, держал в руках здоровый двуручный меч, очень похожий на настоящий, и каким-то специальным шагом ходил вокруг робота-тренажера, у которого в «руках» тоже был точно такой же меч, но робот, конечно, держал его по-другому, не на плече, почти горизонтально, как Егор.

«Конечно, – успел подумать Коля, – роботу-то не тяжело».

Раздался сигнал, и куратор бросился вперед, его меч быстро описал длинную и сложную дугу, однако робот, хоть и не двигался, успел отреагировать и, не купившись на обманный удар, отразил верхний.

– Стоп, перерыв двадцать, – сказал Егор Семенович и пошел к Коле, на ходу снимая шлем.

– Здóрово у вас получается, – с завистью сказал Коля.

– А то! – откликнулся Егор Семенович. – Но не могу понять, в чем дело. Снижаю ему скорость на единицу – качество боя падает на порядок. Надо его как-то научить расставлять приоритеты и приучить, что они могут еще и меняться. И все это на одном ней рослое.

– М-м… – сказал Коля глубокомысленно. – А почему именно меч?

– Тренировочный меч, называется федершверт… – машинально поправил его Егор Семенович. – А почему… Полагаю, что если с миром случится что-то по-настоящему серьезное, то умение фехтовать, возможно, будет одним из самых востребованных. Наряду с умением рожать, выращивать пшеницу и строить дома.

– Ну, вообще-то еще выжить надо. Если по-настоящему серьезное.

– Тоже верно. На самом деле я просто раньше считал, что двуруч – это скорее ритуальный такой символ, чем настоящее оружие. А вот недавно в Минске рассказали, что ничего подобного: чрезвычайно мощный и очень практичный инструмент был, оказывается. Предки были совсем не дураки и выжимали максимум из всего, что было под рукой. – И неожиданно спросил: – Ну, как тебе школа?

Коля помолчал, затем сказал задумчиво:

– Егор Семенович, вот я уже тут два месяца учусь, а вы каждый раз меня спрашиваете, как мне школа. Я не пойму, к чему это вы?

Куратор поглядел на него искоса.

– А ты не думаешь, что у меня есть какая-то гипотеза, которую твой ответ может подтвердить или опровергнуть?

– Если бы она у вас была, – парировал Коля, – то, скорее всего, она бы уже была либо подтверждена, либо опровергнута. Нет у вас гипотезы.

– Ах ты самоуверенный какой!

– У вас есть какое-то подозрение, – сказал Коля утвердительно. – Гнетет вас что-то. Так?

Куратор задумался. Затем сказал:

– Ну, допустим.

– Боитесь, что я вылечу из школы с треском, – заключил Коля. – Ну и в общем-то, правильно боитесь.

– Это почему?

– Хвосты у меня, – признался Коля. – Хвостищи. И не один.

– У всех хвосты, – заметил Егор Семенович. – Школа хвостатых человекообразных.

– И с группами до сих пор не определился.

– А куда ходишь?

– Да так… – Коля пожал плечами. – К разным захожу. Посижу у одних, послушаю, ухожу. Потом у других. Потом у третьих.

– И что – нигде не стало интересно?

– Пока нет, – сухо сказал Коля.

– Может, тебе факультет не подходит?

– Да всё мне подходит! – сварливо сказал Коля.

– Или, что то же самое, всё тебе не подходит, – задумчиво сказал Егор Семенович. – Пятый факультет…

– Какой еще пятый факультет?

Куратор как будто его не слушал, достал из сумки свой планшет и быстро его пролистывал.

– Ну вот, «карцер», – сказал он. – «Карцер» у тебя вообще отлично. Ты когда вообще успел?

– А, «карцер», – сказал Коля с деланым безразличием в голосе. – Это да.

Конечно, пришлось попотеть. И без помощи Насти, Пашки, Пети и Миры Мацкевич, руководителя группы методаров, он бы вряд ли сумел… Но зачем об этом говорить?

Егор Семенович издал возглас досады.

– Что такое? – спросил Коля.

Куратор протянул ему планшет с открытой страницей новостей, и Коля прочитал заголовок: «Производство микроорганизмов в условиях дачи».

– Моя идея была. Еще десять лет назад придумал, а руки так и не дошли.

Коля покивал сочувственно.

Егор Семенович взглянул на него проницательно, затем сказал:

– Ладно, давай к делу. Рассказывай, что вы там с ней затеяли.

Коля едва удержался от того, чтобы разинуть рот; нет, Настя не могла рассказать, они же соратники, она бы ему сказала… Он что, следит за ними?

Куратор, наблюдавший за ним с веселым любопытством, не выдержал и рассмеялся.

– Ну и физия у тебя, дружище! Не переживай, никто тебя не выдал. Это все обычный анализ данных. Когда появился факультет Колмогорова, первым делом мы сделали программу «Куратор». Она анализирует передвижения школьников, сопоставляет это с их расписанием и личным делом, затем дает рекомендации куратору – поговорить, пресечь, принять меры и так далее. Программа мне сказала, что твои траектории частично совпадают с еще одной – и вуаля.

– Что – вуаля? – не слишком дружелюбно уточнил Коля.

– Вы встречаетесь, – констатировал Егор. – С учетом возраста я бы решил, что это обычная дружба, но ваши встречи по времени и регулярности больше похожи на семинары, чем на, скажем так, свидания. Так что если вы собираетесь устроить какой-нибудь сюрприз со взрывчаткой, пожалуйста, трижды подумайте, прежде чем…

Коля действительно задумался.

– И всё? – спросил он после паузы.

– И всё. Ну, если, конечно, ты мне действительно не собираешься рассказать, что вы там обсуждаете.

– Нет, не собираюсь.

– Так я и знал, – с мрачным удовлетворением сказал Егор Семенович. – Что за поколение пошло! Невозможно работать.

После этой внутренне слегка противоречивой реплики куратор замолк, разглядывая свой доспех.

– И вы не знаете того, с кем я встречаюсь, – неожиданно догадался Коля. – Эта система вам не выдает таких сведений.

– Конечно, не выдает. Я ее так и спрограммировал. Но я знаю, что это девочка.

– Откуда?

– Ты не переспросил меня, когда я сказал «с ней».

– Блин! – в сердцах сказал Коля. – Ой, извините!

– Бывает. В следующий будь внимательнее.

Они помолчали, а Коля продолжал терзаться. Конечно, он легко догадается, что это Настя, тут большого ума не надо. Ну как же так-то…

– Я тебе предлагаю поступить наоборот, – сказал Егор Семенович наконец. – То есть не рассказывать, а задавать мне вопросы. Уверен, что у вас их накопилось очень много. А я постараюсь на них ответить.

– За простака меня держите, – сказал Коля грустно. – По вопросам ведь еще вернее можно понять, что мы делаем.

– Ну, тебя никто не заставляет задавать релевантные[32] вопросы, – рассудительно сказал Егор Семенович. – Ты можешь задавать и маскирующие. И в конце концов, все имеет свою цену. Решать тебе.

Надев шлем, он пошел обратно к тренажеру.

Коля почувствовал себя так, словно у него все тело зачесалось: вопросы ведь действительно были, и действительно был риск, что Егор Семенович все поймет, а это не то чтобы плохо, но… скажем так, это будет лишний фактор, который придется учитывать.

– Насчет групп не торопись, – глухо из-под шлема сказал куратор, беря меч наизготовку. – У тебя еще полгода впереди. А то наберут всякие торопыжки себе задач не по зубам, а потом мучаются и других мучают. Из гордости. Годами.

– Я, кажется, знаю, про кого это вы.

– Нет, не знаешь, – твердо сказал Егор Семенович и сделал выпад.

Робот с лязгом отразил удар.

«Мамочки, мечи-то совсем как настоящие!» – подумал Коля.

– А ваши с Павлом хвосты мы завтра же начнем эли-мини-ровать[33]. И не только «Ландон из зэ капитал оф Грэйт Бритын». Знаю я вас, оптимизаторов.

15

– … И я тогда сразу спросил его про Кляпичева. Он удивился, откуда я про него знаю. В общем, Александр Кляпичев – это выпускник с Ландау, выпустился вместе с Егором. Еще в школе его группа сделала открытие в ядерной химии, причем такое, что, как Егор сказал, два института сразу можно было распускать. Половина академиков его на Нобелевку предложили, а вторая его живьем съесть хотели. Образно. Но история его не об этом. Он летом ездил в США на конференцию и там остался. Потом написал коллегам и Егору, что ему надоело бороться с бюрократами и авторитетами, ему надо просто заниматься любимой химией, и он будет работать там, где ему дают возможность. Вот так.

– … Поэтому директора несколько раз тягали в КГБ, конечно. Военные тоже переполошились. А Минобраз под эту дудку хочет школу все-таки закрыть, видимо. Про это Егор Семеныч мне не сказал, но и так было ясно. Но пока что, судя по всему, не очень у них получается, потому что Кляпичев особых секретов не знал, занимался фундаментальной наукой. Кагэбэшники волнуются в основном потому, что другие наши выпускники могут начать уезжать, а они в самых разных местах работают.

– … Ну конечно, задавал я ему отвлекающие вопросы, что за вопрос, Настя! Спросил про мечника, типа а какой смысл было упражняться в мече, если, скорее всего, умрешь от арбалета? Он сказал, что верно, и люди, очень нацеленные на что-то одно, как правило, очень уязвимы во всем остальном. И наша школа – она как раз именно для таких нацеленных, оберегает их ото всего остального. Как это – не отвлекающий вопрос?

– … Короче, он очень беспокоится, что школу закроют. Ты знала, кстати, что он не только первый выпускник, но еще и один из основателей школы? Это нигде не указано, потому что ему тогда было лет столько же, сколько нам сейчас. И что два первых года никаких факультетов не было, они на третий год появились: сначала Ландау, потом Колмогорова и Вавилова и через год Черепановых.

– … Еще рассказал, что у них пытались опыт скопировать. Построить похожую школу, в Гродно. Булат Баирович там почти год прожил, чтобы все по-честному. Не получилось – хотя ученики такие же олимпиадники и преподавателей даже набрали так же, часть по призыву, часть по договору, часть от академии… Не сложилось что-то. А потом вообще бросили, потому что в академии сказали, что выпускники наши склочные и конфликтные, разрушают сложившиеся коллективы. Думаешь, это правда?

– … И он, кстати, чует, что школа не такая. Да не проболтался я! Он сам говорит. Мы тут принципиально другие, не как в Новосибе, Дубне, Ленинграде и где там еще такие школы есть… А раз другие, то и опасности нам грозят тоже другие; а раз у нас такое влияние, что выпускники институты переплевывают, то и опасности в ответ тоже могут прилететь такие, что… Да не проболтался я, говорю! Просто он тоже видит.

– … Какие еще соревнования? Школьные? Так работает же вроде мазь, чего ее испытывать… Я вообще думал, мы ее почтой пошлем ему с документацией. Он же не в городе уже вроде. Ханты-Мансийск? Прямо в Ханты-Мансийск?

– … Как – через неделю?

16

Они шли к стартовому городку.

Погода была самое то. Солнце уже клонилось к горизонту, и это означало, что скоро – сразу после заката – похолодает. Многие из участников соревнований были этим озабочены: им предстояло угадать со смазкой. И они шли, шушукаясь со своими помощниками на ходу. Задачу им предстояло решить нетривиальную: без опыта и с ограниченным стандартным набором мазей найти оптимальную комбинацию.

Колины лыжи нес в руках Пашка: считалось, что Коле рано напрягаться. А еще у Хорька в кармане лежала та самая баночка с золотистой крышечкой.

Накануне они кинули тройной слепой жребий, и бежать с прибором Хорька выпало Коле. Тот с мрачной гордостью думал, что есть в этом какая-то высшая справедливость. В конце концов, из них троих он катается на лыжах лучше всех, и… так что пусть Пашка успокоится.

Все правильно. Кто, если не мы?

Вот только почему в животе сосет и ноги словно ватные?

Хорёк шагал важный, насупленный и на ходу давал наставления:

– Так, Коля… Она все же немножко стирается, и потом некоторые криворукие (Пашка возмущенно хмыкнул, но промолчал) ее целиком обратно соскоблить не могут. Так что я тебе ее намажу только перед самым стартом. Разминочный круг ты поедешь немазаный. Сравнишь заодно потом ощущения – это тоже важно.

– Ясно, – четко сказал Коля, еще и кивнул для убедительности.

– И это… Ты старайся идти ходом, максимально приближенным к технике этого вашего Жамбалова.

– Костян, – мрачно сказал Коля, – ты голову свою талантливую включи, пожалуйста. Он – победитель этапов Кубка мира, член сборной. Если бы я мог повторить его технику, стал бы я с вами тут…

– Но постараться-то ты можешь? – неожиданно сказал Пашка.

– Постараться могу.

– Вот и постарайся, – сказал Хорёк.

В стартовом городке их уже ждала Настя.

– Где вы шляетесь? – сердито сказала она. – Я уже все сделала. Зарегистрировала, твой номер четырнадцатый. Старт через двадцать минут.

Она вынула из кармана тюбик с белой текстильной краской и ловко нарисовала Коле прямо на олимпийке – на груди и на спине – единицу и четверку. Мгновение подумала и добавила слева на груди, там, где сердце, стилизованную букву «К».

– Это что? – спросил Хорёк.

– «К» – значит «Какой же ты тормоз», – ответила Настя. – «Колмогоров», конечно же.

– Ты давай разминайся, – сказал Пашка.

Коля неслышно вздохнул и начал пристегивать лыжи.

Ознакомительный круг он катил не торопясь. Особой нужды в этом ознакомлении не было, трассу Коля и так знал неплохо. А вот размяться – это да, это было не лишнее.

Итак: со старта метров семьдесят по прямой; потом поворот; еще метров сто по прямой; небольшой пологий тягунчик; здесь, по флажкам, направо, а не прямо, спуск небольшой, снова немного по ровному; опять вправо и первый большой подъем; здесь лезем «конёчком» в гору, в гору это можно… лезем, лезем… лезем… забрались… идем по ровному, отдыхаем, и длинный спуск по просеке. Коля принял аэродинамическую стойку и полетел вниз.

А вот интересно, как это они, когда заберутся в тяжелый подъем, так сразу начинают врабатываться, расталкиваться, вместо того чтобы немножечко отдохнуть? Тут Коле пришла в голову простая мысль, что для настоящих лыжников подъем как работа не заканчивается сразу после подъема. Для них это не только несколько десятков тяжких метров вверх по склону, но и несколько энергичных движений после того, как этот склон одолеешь, чтобы снова набрать ход.

Было в этом что-то глубоко правильное – что даже после достижения надо еще что-то делать. Иначе радости от того, что ты одолел склон, будет мало. Догонят и обгонят. И что тогда толку от того, что ты был первым на тяжелом участке?

На старте стояло примерно три десятка человек, многие в подчеркнутой позе профессионала – небрежно опершись на палки.

– Итак… – Гаврила Цыденович, как всегда перед тяжкими телесными испытаниями, предстоявшими его подопечным, было неприятно бодр. – Два кружочка всего лишь, дорогие мои! Напоминаю: старт раздельный – классику всё же бежим. Ежели кто забыл, на поворотах стоят контролеры из городского спортклуба, так что сжулить – хе-хе! – не получится.

– А никто и не собирается, – оскорбленным тоном сказал кто-то из юных спортсменов.

– Лично в тебе, Федотов, и лично в этот момент я не сомневаюсь. Но вот придет к кому-нибудь на трассе блестящая научная идея, требующая экспериментальной проверки, например, о влиянии сокращения дистанции на время прохождения оной…

В толпе спортсменов мощно зафыркали.

– Теперь к делу. В этом году для вас подготовлена новая трасса с крутым подъемом и одним продолжительным спуском с виражом.

– Зачем это? А старая что?

– Последние соревнования показали, что у вас, пижонов городских, слабовата техника спуска.

– А подъем зачем?

– А подъем для крепости духа. Ну и не бывает спуска без подъема. Ясно?

Некоторое время спортсмены молчали. Коля уже знал, что это вовсе не значит, что вопросов нет. Не в этой школе. Здесь все происходило с точностью до наоборот, и тишина эта означала, что как минимум в одной-двух головах эти самые вопросы сейчас формулируются. Видимо, знал это и Гаврила Цыденович, поскольку не торопился гнать своих подопечных на старт.

– Гаврила Цыденыч, а скажите, пожалуйста, зачем нам это вообще надо – заниматься спортом?

Гаврила Цыденович широко улыбнулся.

– Тебе, Денис, как талантливому ученому и не очень талантливому спортсмену, стыдно должно быть задавать такие вопросы.

– А все-таки?

Гаврила Цыденович сделал значительное лицо. Выдержал драматическую паузу. И начал:

– Для чего вам спортом заниматься? В науке ведь всякое бывает. Столкновение двух точек зрения и все такое. И вот когда научные аргументы исчерпаны, все может решить грубая физическая сила. А ежели вы слабый ученый, вам и слова-то сказать не дадут. Проход в ноги – и прощай истина. Или лыжной палкой в печень.

Коля огляделся. На лицах юных спортсменов не было ни полунамека на улыбку, и от этого Коле стало немного легче: похоже, предстартовое волнение колотило не одного его.

– И с другой стороны, – бодро вещал физрук, – ежели вы занимаетесь физкультурой и спортом, то со здоровьем у вас все будет хорошо. Ваши оппоненты, которые не такие, как вы, продвинутые и не спортсмены, они что? Правильно: помрут раньше вас, и ваша точка зрения победит. А теперь всё! Построились по порядку стартовых номеров! И пошли на старт!

И вот тут-то, уже непосредственно на старте, мандраж хватил Колю по-настоящему. Он глядел на число «13», выведенное готическим шрифтом на спине парнишки с Ландау, которому предстояло уйти на дистанцию за тридцать секунд до него, и чувствовал себя нехорошо. Было полное ощущение, что он заболевает.

«Ничего, – сказал себе Коля, стиснув зубы. – Это же не просто соревнования – это испытания прибора. Надо напрячься!»

Парнишка с Ландау ушел на дистанцию. Шел он неплохо, технично шел.

Коля досчитал до тридцати двух, забеспокоился было, но тут же услышал, как Гаврила Цыденыч выкрикнул чуть сорванным тенорком: «Пошел!» – и с силой оттолкнулся палками, чтобы сразу набрать ход.

Для Николая Алтаева лыжная гонка классическим ходом на дистанции пять километров в рамках чемпионата Школы квантонавтов, и по совместительству испытания суперсовременной лыжной мази-прибора Хорька, началась.

17

– Ну вот как, как с такими работать? – И Костя обвел взглядом окрестности и даже руки к небу воздел для вящей убедительности.

Кармен и Пашка сурово молчали.

– Не, ну а чо?… – пробормотал Коля.

– Класс, – сказала Кармен. – Высокий класс.

– Да погодите вы! – сказал Пашка. – Чего вы накинулись на человека?

– Ты, Пашенька, лучше делом займись! – ядовито сказал Костян и кинул Пашке баночку с золотистой крышечкой. – Совершенствуй навыки соскребывания мазей с лыж.

Пашка возмущенно развел руками, но ничего не сказал. Взял лыжи, точнее, то, что от них осталось, подумал, вынул из кармана перочинный ножик и присел на корточки.

– Всё! Испытания сорваны! – гневно подытожил свое выступление Хорёк и отвернулся.

– Ну не совсем… – сказал Коля. Ему снова вспомнилось, как он выбрался по тягуну наверх, добрался до спуска и покатился вниз.

– Что – не совсем? – спросила Кармен.

Хорёк, судя по его надутой позе, к конструктивным размышлениям был способен слабо.

– В гору я взобрался хорошо, – рассудительно сказал Коля. – Лыжи вообще не стреляли, и прокат был нормальный. Тут, правда, тяжело мне судить, я все-таки не очень хорошо в гору иду коньком. Но к ландышу на подъеме я очень хорошо подъехал. А с горы я сразу резко скорость набрал, ландыша обогнал, и меня на вираже выбросило в кусты. Даже хрюкнуть не успел.

– Хрюкнуть? – спросил Хорёк не оборачиваясь.

– Хрюкнуть, – невозмутимо подтвердил Коля. – Только поехал вниз – и сразу фьють! Как в «Звёздных войнах»[34].

– В «Звёздных войнах»? – не поняла Настя.

– Ну когда они на гиперскорость переходят, – сказал Пашка, ножичком соскребывая мазь-прибор Хорька. – Фьють – и звезды такие размазались в радиальные полоски…

– И я уже в кустах. И лыжи пополам.

Про человека в лесу, лежащего на снегу и наблюдающего за соревнованиями в бинокль, блик от которого и ослепил его на мгновение, он решил при Косте и Пашке не говорить. Они скажут, что это, наверное, был приглашенный Гаврилой Цыденычем наблюдатель со спортфака БГУ. Вот только наблюдатели со спортфака не исчезают бесследно в лесу, когда их замечают.

Некоторое время Коля, Настя и Хорёк сосредоточенно смотрели, как Пашка аккуратно соскребывает мазь в баночку.

– Слушай, – взволнованно сказала Настя, – ты ж так мог убиться!

– Да ну, – очень скромно сказал Коля. – Скажешь тоже…

– Запросто мог, – авторитетно поддержал Пашка.

– Ты себе ничего не сломал? – еще более взволнованно спросила Настя.

– Вроде нет, – неопределенным голосом сказал Коля, интонацией своей, впрочем, вполне допуская возможность, что он себе что-нибудь повредил.

Колина неудача сразу же предстала совершенно в другом свете. Теперь Николай Алтаев был не недотепа, сломавший лыжи на первом же спуске, а герой-испытатель, рисковавший своей жизнью ради науки.

Это, безусловно, нуждалось в некотором осмыслении.

– Накинулись на человека! – пробурчал Пашка. Он уже закончил с мазью и теперь завинчивал золотистую крышечку.

– Кстати, – сказала Настя. – Тринадцатый номер, которого ты под горку сделал, оказался в конце вторым.

– Вторым… – задумчиво сказал Хорёк. – Ну… в принципе… В гору прибор себя нормально показал, с горы… тоже можно интерпретировать как хорошо, за вычетом падения конечно… По равнине… Как по равнине?

– Нормально по равнине, – мужественным голосом сказал Коля.

18

Это походило на прекрасный сон, настолько все происходящее отличалось от их обычной жизни. Еще утром была Школа квантонавтов, уроки, звонки и расписание, а после обеда уже вот – Ханты-Мансийск, лыжный стадион имени Дементьева, этап Кубка мира по лыжным гонкам. На стадионе было полно народу: мужчины, женщины, дети; многие тащили какие-то плакаты, причем некоторые, насколько Коля мог судить, были довольно продвинутые – что-то вроде сложных воздушных змеев. Была слышна иностранная речь – английская, французская и… Коля решил, что это финский или норвежский язык. Кто там из той части планеты на лыжах хорошо бегает, в общем.

Кармен в этой цветной зимней толпе чувствовала себя как рыба в воде. То, как четко выглядели все их предыдущие действия – письмо от родителей, билеты, дорога до аэропорта, полет – все говорило о том, что Кармен готовилась.

– Нам надо найти Семашова Евгения Викторовича, это пресс-секретарь нашей сборной, – говорила она, деловито прорезая нарядно одетую толпу болельщиков. – Он нам все организует. Старт через четыре часа, мы должны успеть.

Они добрались до трехэтажного здания – стекло, бетон, надпись «Лыжный комплекс им. Е. Дементьева». Архитекторы постарались на славу, и, несмотря на свои три этажа, здание казалось нацеленным вверх. Как ракета.

– Ребята, вы куда? – На входе дорогу им преградил широкоплечий парень в куртке с гербом СССР.

Кармен царственным жестом протянула ему свой комм.

– Анастасия Маркова, «Вестник околонауки». Вот моя аккредитация. Нам назначено.

Парень, еле заметно усмехнувшись, посмотрел на комм, а затем перевел взгляд на Колю.

– А это…

– А это фотограф, – перебила его Настя. – Нам нужен Семашов Евгений Викторович.

– А фотоаппарат есть у фотографа? – улыбнулся парень.

– А я рисую, – серьезно сказал Коля, делая вид, что не замечает сердитого взгляда Насти. – У нас журнал в ретростиле. С иллюстрациями.

– Ясно, – с усмешечкой сказал парень и достал свой комм. – Женька! Привет, это Вадим. Тут к тебе пресса ломится, говорят – им назначено… Да, журналистка. Ну, лет через семь будет красивая. «Вестник около чего-то». Серьезно? Ну ладно.

Парень сунул свой комм в карман и с легким удивлением посмотрел на Кармен.

– Ладно… проходите. В холле посидите на диванчике. Женя сейчас спустится.

Когда они сели на диван, Коля сказал:

– Здорово, Карма! Мы теперь не дети, а пресса. Надо и правда было фотик взять.

Настя покосилась на него мрачно:

– И подрасти еще сантиметров на тридцать.

19

– Нет-нет-нет! – Пресс-секретарь сборной СССР по лыжным гонкам Евгений Викторович Семашов даже руки развел в стороны, чтобы показать, насколько «нет». – Перед гонкой даже и речи не может быть о подходе к прессе. После гонки пожалуйста. Да и собственно… я могу ответить на любой ваш вопрос, совсем не обязательно беспокоить Сашу.

Пресс-секретарь Коле понравился. Был он молодой, спортивный, энергичный, в красной олимпийке сборной, и против мрачных пророчеств Кармы отнесся к ним вполне серьезно, словно они были и в самом деле самыми настоящими журналистами.

– Жаль. – Настя даже скрывать не стала своего огорчения. – Он же наш земляк…

– Ребята, не надо расстраиваться! – Семашов на секундочку задумался, взъерошил пятерней свои светлые волосы и решительно продолжил: – Давайте так. Я дам вам два пропуска. По ним за час до гонки вы сможете попасть в стартовый городок. Только вы мне пообещаете, что перед стартом ни к кому лезть не будете и никому мешать не станете.

– Обещаем, – одновременно выдохнули Настя и Коля.

И Семашов вынул из кармана и дал им два цветных картонных прямоугольничка.

Коля щелкал планшетом направо и налево и чувствовал себя настоящим фотокорреспондентом – ровно до того момента, пока не увидел профессиональных фотокорреспондентов с их монументальными объективами. На некоторых было даже по две-три камеры, и каждая из них выглядела в сто раз солиднее, чем его планшет со встроенной фотокамерой.

Колю, впрочем, это огорчило мало: в голове он уже сделал поправку на то, что фотограф он не настоящий, поэтому просто наслаждался моментом. Вокруг было здорово. Коле даже завидно стало, столько вокруг было снега, солнца и сильных, уверенных в себе людей! Лыжники, тренеры, прокатчики, смазчики, судьи – каждый из этой спортивной братии выглядел так, что не было никаких сомнений – все они занимаются настоящим делом.

Настя тоже смотрела вокруг во все глаза, и было видно, что с такими людьми и в таких количествах она столкнулась впервые.

Слово, данное Семашову, они нечаянно нарушили. Просто так получилось, что они столкнулись с Александром Жамбаловым нос к носу.

Александр шел со своими лыжами уже в гоночном комбинезоне, натянутый как струна: звонкий, подтянутый. Коля был уверен, что он пройдет и попросту не заметит их, однако Александр их увидел и неожиданно широко улыбнулся. Было видно, что он рад увидеть земляков перед гонкой.

– Привет! Вы как тут оказались? – спросил он.

– Здравствуйте, – сказала Настя, сразу став выше и строже. – У нас к вам дело.

– Прямо сейчас? – спросил Александр. – Просто у меня тут старт минут через сорок.

– Да, прямо сейчас, – ответила Настя, не обращая внимания на его иронию.

– Я вообще-то перед гонкой не фотографируюсь, – чуть серьезнее сказал Жамбалов. – Но для вас…

– Александр, мы сделали супермазь, – перебил его Коля. – И если вы сейчас потратите на нас десять минут, то выиграете и Кубок, и Олимпиаду, и, возможно, не один раз.

Несколько секунд лыжник переводил взгляд с Коли на Настю и обратно. Затем слегка наклонился к ним, вглядываясь в лица ребят. Снова выпрямился. Оглянулся на оживленный стадион.

– Вы, я смотрю, не шутите. Еще раз: супермазь, я правильно расслышал?

Настя уже вытащила баночку и держала ее на ладонях, как книгу.

– Универсальная, всепогодная лыжная супермазь, – тоном опытного конферансье объявила Настя. – Испытана и проверена. Правда, в условиях нашей зимы.

– Идеальное скольжение и идеальное отталкивание, – подхватил Коля. – Хорёк утверждает, что секунд пять преимущества на каждом километре у вас будет.

– Хорёк? – переспросил Александр. Он стал совсем серьезным.

– Это изобретатель мази, – сказала Катя. – Костя, то есть Константин Хорьков.

– Хотя сам он называет ее прибором, – добавил Коля. – Он очень талантливый. И эту мазь сейчас будут делать в одном известном институте. Не для спорта, а для… Для космоса.

Коля помнил, что они ставят эксперимент, но понял при этом, что ему с самого начала страшно хотелось, чтобы Александр обрадовался. Сказал что-нибудь вроде: «Молодцы! А она точно работает?», или: «Погодите, сейчас ребят позову, посоветуемся», или: «А ее хватит до Олимпиады-то?», потому что на все эти вопросы у них были отличные ответы. Но все шло почему-то совсем не так, как он и Настя себе представляли. Александр, который должен был обрадоваться гарантированной победе и будущим медалям, напротив, на глазах становился все серьезнее и грустнее.

– Мы с вами когда познакомились? – спросил он.

– В сентябре, – сказала Настя.

– И за это время вы успели изобрести эту… этот прибор?

– Не мы, – сказал Коля. – Хорёк и другие ребята. У них в прошлом году был… гм… проект. Для этого… для розыгрыша одного.

– Прибор сделали, – сказала Настя преувеличенно бодро, – а розыгрыш не состоялся. Вы что, нам не верите?

– Отчего же, – сказал Александр, – верю. Наверное, верю. Только мазь вашу, ребята, вы извините, я не возьму.

Наступила тишина. Настя, чье лицо вытягивалось все сильнее, посмотрела на Колю, и он понял, что она тоже сомневается в том, что она услышала. Настолько расходились слова Александра с тем, что они ожидали.

«Проверка гипотезы на все деньги», – произнес кто-то в Колиной голове голосом Егора Семеновича.

– Почему? – спросили они в один голос.

Жамбалов вздохнул.

– Вот смотри, Настя, – серьезно сказал он. – И Коля. Вот возьму я вашу супермазь. И буду обыгрывать всех подряд. И Олимпиаду выиграю. И буду потом всю жизнь думать: а смог бы я все это сам сделать – без супермази?

– Так ведь, – сказал Коля, – по правилам же можно мазь. И не узнает никто.

– Как это «никто»? Вы будете знать. Я. Самое главное – я буду знать. От себя-то куда убежишь? А сейчас у меня три этапа выигранных и одно серебро на чемпионате мира. Но это точно мои медали.

И Александр замолчал. И смотрел на них серьезно и грустно, и не торопился на гонку, и будто ждал их ответа.

А Коле казалось, что он продолжает говорить: «Я-то буду знать. Я обману мир в одном, значит, я не смогу судить его и о нем в другом. Единожды солгавший, кто тебе поверит? А человеку надо, чтоб ему верили. И если ты человек думающий, рано или поздно ты сам у себя спросишь – и дай бог, чтобы у тебя нашлись хорошие ответы. Как говорил Жанжан, перед трибуналом опыта наши теории встают целиком, и точно так же перед судом морали мы стоим целиком, голенькие и во всех наших ипостасях, а не только как спортсмен, как ученый или как „просто хороший человек“».

– Давайте сделаем так, – сказал Александр, глядя на их вытянутые лица. – После Олимпиады специально заеду к вам в школу и испытаю эту мазь. А там посмотрим. Идет?

20

– Знаешь, Настя… – мощно зевнув, сказал Коля. – Две вещи все-таки меня поражают в наших лыжниках: как они катаются и как они думают.

– А по-моему, он скорее прав, чем не прав, – сказала Настя, устраиваясь на своем месте поудобнее. – Это значит, что он понимает, что в жизни есть не только лыжи, а что-то еще, чем жертвовать нельзя.

Экраноплан нес их над Енисеем, и бесконечный лед стелился под ними в глубокой темноте.

– Ну он прямо здорово сегодня шел, – сказал Коля, вспоминая. – Пятое место в такой компании – это, Карма, очень даже неплохо, я тебе как лыжник-испытатель говорю. Норвежца видела? Вот зверюга, да?

– А Олимпиаду он может выиграть? – спросила Настя. – Как думаешь?

– Может, – без колебаний ответил Коля. – Еще как может. И без всякой супермази сможет.

– Это хорошо, – сказала Настя медленно. – Итак, А. Жамбалов идет на медаль, а мы фиксируем: социальный эксперимент, призванный проверить реакцию общества в лице А. Жамбалова на результаты деятельности школы в лице мази К. Хорькова, показал… Что он показал, Коламбус?

– Что есть что-то еще, – сказал Коля негромко, глядя в иллюминатор. – Что всегда есть что-то еще.

Часть третья