Квантонавты. Пятый факультет — страница 4 из 6

Когда-нибудь мы спасем всех

Положительно, это была чокнутая школа.

Просто мнение

1

Это была хорошая, представительная конференция. Как и полагается хорошей конференции, проходила она в сентябре в красивом городе, на этот раз это был Неаполь. Что-то по вопросам общества, человечества, мира. Наверное, даже вполне себе научная – почти наверняка на ней присутствовали ничего не подозревающие ученые, которые искренне полагали, что изучают общество, человечество, мир. Ученые были довольны приемом и организацией: разместили их хорошо, кормили и поили до отвала, слушали прилежно и внимательно.

Но суть этого мероприятия была конечно же в другом.

В одном из больших номеров отеля, где проходила конференция, на диванах за низким столиком сидели мужчины, образуя как бы два круга: внутренний состоял из четырех-пяти человек, а остальные полустояли-полусидели поодаль, как бы на подхвате. Несмотря на то что все они были разного возраста, внешности и происхождения, было что-то в их лицах неуловимо общее. Возможно, это была вековая уверенность в том, что судьбы мира находятся в их руках.

– То есть вы это серьезно? – произнес сухопарый мужчина в воздух перед собой. Он явно был главным на этой встрече. На его длинном лице, которое можно было назвать породистым, появилась и окрепла отчетливо скептическая гримаса.

– Да, сэр, – ответил ему другой, помоложе, одетый значительно легкомысленнее остальных: одни шорты чего стоили. – Конечно, точных сроков мы назвать не можем, да и никто не сможет…

Породистый прервал его легким движением руки.

– У кого-нибудь будут комментарии?

Присутствующие в комнате, помедлив секунду-другую, одинаково закачали головами: нет, комментариев не будет. Всё сказано. Всё так.

– Надо же! – проворчал Породистый. Он был удивлен, но умело это скрыл. – И каковы предложения?

– Здесь у нас единодушия нет, – сказал Легкомысленный в шортах. – Операторы считают, что можно усилиться по их линии…

– Ну еще бы! – усмехнулся кто-то за его спиной.

– Военные, насколько мы знаем, не принимают это всерьез. Несмотря на то что в деле точно замешано министерство обороны русских и, по некоторым признакам, госбезопасность. Видите ли, русский не все нам рассказывает, так как не понимает, зачем это нам, и это, как он говорит, не связано с его наукой.

– И это, с одной стороны, хорошо, – без улыбки произнес Породистый. – Да, я говорил с адмиралом. Он прямо сказал, что это не сфера комитета начальников штабов и чтоб я больше не приходил к нему с такой ерундой. Тем более от русского яйцеголового.

– А Управление? – спросил кто-то из стоящих.

– Ни Агентство, ни Управление к этому официально не причастны никоим образом.

– То есть… – Легкомысленный поднял брови.

Остальные насторожились.

– Да, – кивнул Породистый. – Карт-бланш.

Сразу несколько присутствующих издали возглас и обменялись взглядами.

– Спасибо, сэр.

Породистый кивнул: не за что, мол.

– Так какие варианты?

Легкомысленный быстро смёл разложенные на столике бумаги, протянул руку – в нее вложили папку – и начал раскладывать уже другие документы. Породистый уселся пошире, упер подбородок в кулаки. Остальные приблизились, стараясь ничего не упустить.

– Само учреждение находится здесь. – Палец Легкомысленного уперся в карту чуть правее изогнутого неправильным бумерангом озера. – Это Министерство образования. Наши возможности там, скажем так, специфичны, но кое-что мы организовать можем.

– Ясно. Подобное подобным…

– Русский говорит, что он не подчиняется им, – быстро ответил мужчина в шортах. – По крайней мере четыре года назад не подчинялся, и признаков изменения нет.

– А наш-то нам подчиняется? – скептически осведомился Породистый.

– Скажем так: у нас пока взаимопонимание. – На лице мужчины в шортах не было даже подобия улыбки.

– Цель?

– Дискредитация. – Двое сидящих рядом с Легкомысленным закивали. – Кроме того, есть вероятность расширить сеть.

Брови Породистого взлетели вверх.

– Каким образом?

– Прямо на этой конференции, сэр. Кстати, сейчас русские выступают.

– Включите, – распорядился Породистый.

Один за другим включились все три телевизора в номере. На экранах появился мужчина сорока лет с умным волевым лицом.

– … информационная безопасность, Министерство образования РСФСР. Мой доклад будет на русском…

– Вы записываете? – спросил Легкомысленный у кого-то за своим плечом.

– Всё подряд, – ответили ему тут же.

Некоторое время полюбовавшись на докладчика, Породистый махнул рукой: выключайте, ясно.

– У меня доклад через час в той же секции, «Информационная безопасность образования», – сказал мужчина в шортах. – И я в частном порядке передам все материалы русской делегации. Прямо ему, – он ткнул пальцем в темный экран телевизора, – лично в руки. Жест доброй воли… и пара слов.

– Бедные дети, – произнес Породистый медленно. – Уверены?

– Да, – сказал Легкомысленный. – Иначе Советы выходят вот на эту ветку графика. Так что это вообще-то минимум, что мы можем сделать.

– У-у… – протянул Породистый. – Круто взлетят. Круто.

– Если, конечно, мы чего-то не упускаем, – тоном ниже добавил Легкомысленный.

– А сами русские знают об этом? Что у них скоро… взлет?

– У них нет полной информации о нас, поэтому они считают, что если мы и отстанем, то ненамного, – ответил Легкомысленный. – Слепые и везучие.

– Везучие? – ядовито уточнил Породистый. – Вообще-то это больше похоже на систему, дорогой мой.

В номере на долгих три секунды наступила тишина, прерываемая лишь шелестом кондиционера.

– Сэр, – сказал мужчина в шортах, – верно ли я понимаю: вы допускаете, что русские в чем-то правы?

Породистый коротко оглядел всех присутствующих.

– Нет, они не правы, – сказал он раздельно с усмешкой. – Просто могут больше. Если мы им позволим, конечно. – И закончил уже своим обычным властным голосом: – Приступайте.

2

Замешательство.

Именно этим книжным словом Колино состояние описывалось лучше всего. Вроде он везде успевал, вроде был как все; ходил на уроки, в лаборатории и на дежурства; препирался с Кармен и ребятами, потел на физ-ре, морщил лоб на тестах, контрольных и в «карцере»; втайне подумывал попробовать написать фельетон в «Вестник околонауки»: он увидел однажды, как Тоцкий вместо подтягиваний на турнике повис на нем вниз головой, зацепившись коленями, уже и заголовок придумал – «Как перевернуть науку».

Но было что-то еще, постоянно было что-то еще, мешало что-то, мелькало на самом краю поля зрения, беспокоило, раздражало, и очевидное и невидимое одновременно. Сны снились дурацкие: в одном из них Коля падал, и лишь у самой земли его кто-то подхватывал, и это оказывался кто-то очень знакомый, какой-то тип с биноклем и в маске в пол-лица. В другом Коля гнался за кем-то, но того убивали. Еще Коля часто видел, как трое бьют одного, и все трое были Колями, и били они тоже Колю… И в каждом сне Коле чудилась чья-то тень, кто-то, постоянно остающийся за границей поля зрения. Всегда было мучительное ощущение, что надо только повернуться – и ты его увидишь…

Буба. Булат Баирович.

Коля отчетливо понял, что видел его раньше. Точно видел. И почти вспомнил, где и когда именно, но вот досада: проснулся.

Коля тронул пальцем комм: половина третьего.

Он оглядел комнату и едва на заорал от ужаса: на соседней кровати, освещенный лунным светом, сидел Цыремпил, завернувшись в одеяло, и мрачно на него смотрел, судя по всему, уже некоторое время. А может, он его и разбудил.

– Если опять пастой будешь мазать, – сказал сосед хриплым шепотом, – придушу прямо сейчас.

Коля лег, отвернулся к стене. Нужна идея. Гипотеза. Нужна как воздух – хорошая, сильная, проверяемая гипотеза.

Хорошо, что у них с Настей есть семинар.

Надо все объяснить.

Объяснить хотя бы себе, а то ведь так и с ума сойти недолго.

3

Настя держала перед собой комм, а Коля нес громоздкую крестообразную бандуру с ручкой в районе пересечения. Бандура эта называлась магнитометр-градиентометр МГ-400, и именно с помощью этого доисторического агрегата школьная лаборатория геофизики намеревалась посрамить все академии наук мира за триста последних лет и разъяснить наконец-то происхождение магнитного поля Земли. На передней рейке бандуры был прикреплен собственно прибор, издававший равномерное пиканье, – он снимал показания со скоростью пять замеров в секунду, передавая их на компьютер лаборатории, за которым сидели старшеклассники с Ландау и Черепанова во главе с Петей-Пилигримом.

– Стоп! – сказала Настя в очередной раз. – Контрольный, восемь.

Задача Насти заключалась в том, чтобы не сбиться с маршрута и расставлять метки в указанных на карте местах. Коля упер нижний конец держателя в снег и нажал на кнопку «Ввод» на приборе. Затем пощупал пальцем наушничек в ухе и спросил:

– Ну что, есть что-нибудь интересное?

– Нету, – отозвался искаженный эфиром голос Пети. – Не отвлекайтесь. У вас еще три точки, отстаете от других.

Коля пробурчал короткую невнятную фразу, в которой при желании можно было разобрать что-то вроде «эксплуататоры», и увидел, что Настя трясет свой комм, причем очень характерным образом: то самое чувство, когда только получаемое научное образование не позволяет тебе хватить треклятым аппаратом о землю и расплакаться.

– Геолокация пропадает, – с досадой сказала она. – А, ч-чёрт!

Комм пискнул и выключился.

– Ну, не судьба, значит, – рассудительно сказал Коля. – Идем обратно.

Он потянулся к МГ-400, чтобы выключить, и застыл: прибор словно обезумел – на сером дисплее острыми волнами плясал черный график, а вместо читаемых цифр и символов подрагивали зачеркнутые нули и буквы «е».

– Эй, у нас тут авария, – сказал Коля, прикоснувшись к наушничку.

Легкий треск и шипение были ему ответом.

– Идем обратно, – повторил Коля решительно и, повинуясь интуиции, протянул Насте руку.

Настя руку приняла, они развернулись и пошли обратно по тропинке. Ремень магнитометра оттягивал плечо, но Коля терпел. «Странно, что она молчит», – подумал он и понял, что и сам он ведет себя необычно, ведь и Настя не упустила бы случая проехаться по «так называемым физикам и их так называемым приборам», и он бы, пожалуй, отпустил пару шпилек на тему несовместимости девчонок с техникой сложнее заколки.

То, что они угодили в какой-то морок, они поняли одновременно.

– Тот куст, – указала Настя вперед. – Он там же, где и был.

Коля ее понял сразу: они хоть и шагали, но с места, судя по всему, не сдвинулись. Галлюцинация, аберрация[35] атмосферы или флюктуация континуума[36] – сейчас выяснять было некогда. Юный колмогор огляделся и увидел подходящее дерево.

– Я туда залезу и попробую поймать сигнал. Подержи.

Он упер крестовину-держатель в ствол, Настя прижала ее покрепче. Коля наступил на торец вертикальной рейки ногой и рывком дотянулся до нижнего сука, подтянулся и, скребя ступнями по стволу, залез на ветку. Встал, присмотрел следующий сук, забрался на него.

– Осторожнее! – встревожен но сказала Кармен снизу.

– Угу, – ответил Коля, обхватил одной рукой ствол, другой достал коммуникатор. Постучал по наушничку, включая передачу. – Это Алтаев, Колмогорова-шесть, у нас авария. Прием.

Шипение и треск.

Коля сунул коммуникатор за пазуху и решительно полез выше.

Ветки становились гуще, и, наверное, именно поэтому он не обратил внимания на нечто, будто бы прятавшееся в них. Сначала он почувствовал, что что-то уперлось ему в бок, затем исчезло. Он досадливо шевельнулся, устраиваясь поудобнее на ветке.

И тут по его плечу шлепнуло что-то мягкое – это была рука, и рука эта была мертвой.

Коля заорал на мгновение раньше, чем повернулся и уперся лицом прямо в ладонь мертвеца; из-под разорванного рукава, с покрытого трупными пятнами запястья на него смотрела татуировка – синий якорек с поплывшей надписью. Бросив ветку, Коля взмахнул руками, пытаясь оттолкнуть и руку, и труп, враскоряку висевший среди веток в полуметре от него; лица он не разглядел, ему был виден лишь разинутый рот и залитое запекшейся кровью ухо. Нечленораздельно вопя, он соскользнул с ветки и, обдирая руки и одежду, рухнул на ветки ниже, а потом еще ниже и, наконец, пребольно треснулся о землю.

– Ты чего?! – закричала Настя.

– Там…

Он не успел договорить: сверху раздались шелест и шуршание, и труп костистым мешком рухнул на снег с другой стороны дерева.

Настя завизжала тоненько-претоненько. Коля отодвинул ее за себя и стал между нею и трупом. Девочка всхлипнула и замолчала; позднее она призналась, что не удивилась бы, если бы труп ожил и пошел на них.

– Настя… – не отрывая взгляда от трупа, шепотом сказал Коля. Настя тут же снова ухватила его за руку. – Давай… потихоньку… пошли отсюда.

Они долгих полминуты смотрели на труп, но он был недвижен.

И тут заговорили оба коммуникатора.

– Коля! Настя! – Пилигрим надрывался в эфире. – Стойте там, где стояли! Стойте там, где стояли! Прием!

– Мы стоим, – сказал Коля не слишком твердым голосом. – Все нормально.

– Есть! – заорало сразу несколько голосов. – Стойте там! За вами идут!

Рев снегохода они услышали за минуту до того, как он появился, причем не с той стороны, откуда ждали. Человек, сидевший за штурвалом, поднял обширные очки на лоб: это был Булат Баирович собственной персоной.

– Булат Баирович, – заговорила Настя, пересиливая треск мотора. – Тут у нас…

Булат Баирович, однако, не стал их слушать, а кивком приказал грузиться. Труп, жуткой неправильной кучей лежавший подле дерева, он удостоил лишь коротким взглядом. Коля с Настей запрыгнули в снегоход, уцепились за ручку на сиденье, мотор взревел, оба они зажмурились, а когда открыли глаза, то уже были возле административного корпуса, и их куда-то вели, и вокруг была сильная суматоха, и их о чем-то спрашивали, и они даже что-то отвечали. Потом их разлучили, и Коля обнаружил себя сидящим в белом чистом медицинском кабинете напротив Юлии Семеновны, медсестры; и с ней он тоже о чем-то говорил, что-то отвечал и даже задавал вопросы, но по-настоящему думал только об одном: Булат Баирович исчез сразу же после того, как привез их в школу.

4

– Дался тебе этот Булат Баирович! – говорила Настя, с некоторым ожесточением орудуя небольшой снеговой лопатой. – Ну и что, что доктор наук. Вон Марина Михайловна тоже доктор наук, и что?

– А то, что МарМиша – завсектором, первый зам Казимира по науке и главная в трех лабораториях, – сказал Коля, подкатывая пустую тележку. – А Буба простой лаборант. Доктор наук – и лаборант. Сечешь?

– Нет! – отрезала Кармен. – Не секу!

– Ладно, – покладисто сказал Коля, взял свою лопату и стал накидывать снег в тележку.

– Меня волнует другое, – объявила Кармен через несколько секунд.

– Почему нас заставляют махать лопатами вместо киберов? – предположил Коля.

– Это-то как раз очевидно, Коламбус. – Взглядом девочки можно было прожечь не самый тонкий лист фанеры. – Во-первых, киберы все в работе, потому что снег.

– «Убирайте снег, а то растает», – немедленно процитировал Коля.

– Во-вторых, это терапия. – Кармен не обратила на его реплику внимания. – Чтобы мы вошли в форму после суток в медблоке и быстрее отошли от потрясения.

Коля непроизвольно сжал черенок лопаты сильнее, спина на секунду напряглась: он будто снова ощутил эту жуткую безжизненную руку на своем плече.

– Ну и как? – поинтересовался он. – Помогает?

– Кажется, да. – Голос Кармен стал чуть тише. – Немножко. Ну и в-третьих, соратник, это возможность в непринужденной обстановке обсудить то, что с нами случилось.

– А чего случилось-то? – очень натурально удивился Коля. – Ну труп. И чего?

Кармен остановилась, подошла поближе и заглянула ему в глаза.

– Чего? – произнес Коля.

– Ты, похоже, не прикидываешься, – признала девочка. – Храбрый, значит. А я вот боюсь, что заснуть не смогу.

– Он же мертвый уже, – рассудительно сказал Коля, стараясь скрыть довольство: его назвали храбрым! И кто! – Отвезут куда надо, выяснят, кто такой. Нечего бояться.

Настя застыла на половине движения и снова повернулась к нему.

– Ты что, не слышал, что ли? – тихим и напряженным голосом спросила она и оглянулась зачем-то.

Коля тоже огляделся, но вокруг ничего примечательного не было. Корпуса, дорожки, пара спешащих куда-то школьников, снег и деревья.

– Труп пропал.

Коля решил, что ослышался. Настя повторила.

После того как Буба привез их в школу, прибыл наряд из Соснового Бора, участковый с помощником; они связались с криминалистами в Улан-Удэ, всё сфотографировали, и им разрешили перевезти труп в одну из лабораторий, где был большой холодильник для биологических образцов.

– Седьмая, – машинально произнес Коля.

– Он слишком быстро разлагался, – сказала Настя и содрогнулась.

В седьмой лаборатории труп должен был дожидаться, пока из города приедет спецмашина с криминалистами. Вместо спецмашины, однако, прибыл целый вертолет «Скорой помощи».

– Народу человек десять, наверное, – говорила Настя. – Все пошли в седьмую. Я подошла поближе и слышу: какой-то гомон. Спряталась, чтобы не увидели. В общем, труп оттуда исчез. Как – они не знают. Вызвали старосту с Вавилова, как ее…

– Римма Чайкина.

– Да, она. Они думают, что все это розыгрыш вавилонов. Или их эксперимент.

– Почему сразу вавилонов? – спросил Коля.

– Потому что только они могут изготовить такой муляж.

– А зачем им это надо? Напугать двух мальков, милицию…

– Я тоже так подумала, – кивнула Настя. – Незачем. И это самое странное.

– Это был не муляж, – мрачно сказал Коля. – Это был труп. Настоящий.

– Откуда тебе знать?

– Он меня по плечу похлопал, – ответил Коля. – Мы теперь с ним друзья.

– Коля, – неожиданно тихо и жалобно произнесла Настя, – это опять оно, да? Что-то истончилось, процарапалось?

5

После снега установилась теплая и чуть влажная погода, чем квантонавты не замедлили воспользоваться: группами по пять – семь человек во главе с каким-нибудь инструктором они выдвигались на площадки в лесу «для наблюдений и экспериментов»; на самом деле, конечно, играли в снежки, лепили снеговиков, катались на лыжах, сноубордах и санях. Клуб пешего туризма имени Михайлы Ломоносова работал не поднимая головы; а Коля, Паша и Цыремпил, казалось, не пропустили ни одного такого микропохода: проживание в одной комнате с туристом-разрядником обязывает. Впрочем, никто не жаловался, а Коля даже обнаружил, что разговоры у костра – это не такое уж пустое времяпровождение, как ему казалось раньше.

– В общем, открылось у нас общество «Клад», кто помнит, – рассказывал Пилигрим. – Я пришел к ним и говорю: «Хочу вступить». Они: «Хорошо, завтра в семь утра первый сбор». Ну я пришел, а они там уже форму примеряют, штаны, футболки, все защитного цвета, камуфляж. «Ну, – думаю, – ладно – будем по раскопкам в камуфле бегать, почему нет». Тут пришел их главный и как давай нас гонять по полосе препятствий. Умотались зверски. Я момент улучил, подхожу к нему и тихонько говорю: «А когда начнем сокровища искать? У меня тут есть пара записей из архива». А он мне: «Какие на фиг сокровища? А ну быстро в строй и двадцать отжиманий!» Это, в общем, был не археологический кружок, а «КЛуб Армейской Дисциплины». Вот тебе и клад!

Коля засмеялся. Паша, который уже слышал эту историю, подмигнул Насте и скорчил рожу. Кармен соскользнула с походного стульчика, едва не упав.

– Ну знаете, – сказала она, отсмеявшись, – это все-таки анекдот. Не может такого быть.

– Анекдот? Анекдот? – вперебой воскликнули две восьмиклассницы с Колмогорова, Юля и Катя, основные инициаторы этой вылазки.

– Ну счас! – с некоторым ожесточением воскликнул Пилигрим. – У нас вся школа – сплошной анекдот. У нас тут…

– Атанасян! – закричала Юля. – Катя, про Атанасяна расскажи!

Катя сморщила нос и, пошевелив веткой в костре, заговорила:

– Я в шестом классе тогда была и прихожу на конференцию шестиклассников…

– Ох уж эти конференции шестиклассников! – не удержался Пилигрим и покосился на Кармен.

Шестиклассники его проигнорировали.

– Ну, понятно, перепутала секции, – продолжала Катя. – Попала к биологам, а точнее, к энтомологам. Сижу, слушаю, на доску смотрю. Там рисунки такие, похожие на геометрию, я поэтому и запуталась. В общем, докладчик, мальчик Женя Атанасян, открыл, что длина окружности муравейника относится к его диаметру приблизительно как три к одному.

Кармен всхлипнула и потрясла головой.

– Не может быть.

– Может, может, – сказала Катя. – Он сфотографировал сотню муравейников, сверху, и показал наглядно. Все верно – три к одному.

– А остальные что?

– Слушали, кивали. Я решила, что они разыгрывают меня, подумала, что это психологический эксперимент какой-то. Говорю: «Ну все, я поняла, хороший эксперимент, расскажите, что я должна была сделать». А они на меня все смотрят круглыми глазами. «Вы вообще, – говорят, – поняли суть открытия Атанасяна?» И выгнали с секции. Женя потом уехал, а остальных я не запомнила.

– Не, ну так-то он молодец, – задумчиво сказала Настя. – Сам открыл.

– Да кто ж спорит, – сказал Пашка. – Дело-то не в нем, а в тех, кто его слушал.

– А! Цырс, расскажи, как ты в клуб борьбы ходил.

– Да чего там рассказывать!

– Расскажи!

Цыремпил, немного поупрямившись, поведал следующее. В старой школе он занимался борьбой, поэтому здесь решил найти кружок. Полистал объявления, нашел целых два клуба – «Клуб любителей борьбы» и «Клуб ценителей борьбы». Пошел сначала к ценителям, потому что у них собрание было раньше.

– Когда пришел, подумал: ну вот, наконец-то. У них фотографии чемпионов, начиная с Поддубного. Про Бориса Будаева отдельные стенды, Замбалова, Богомоева… И главное, сидят за клавиатурой, пишут чего-то.

– Теоретики! – важно произнес Пашка, подняв палец.

– Да, – подтвердил Цыремпил. – Они всё о борьбе знают, но сами не борются. Поэтому я к любителям ушел. Но тоже долго не продержался.

– Почему?

– Они тренироваться не хотели. Бороться любили, а тренироваться нет.

Конечно же разговор перешел к исчезнувшему трупу. Катя и Юля сгорали от любопытства, и Коля, с сердитыми Настиными поправками, их любопытство удовлетворил вполне: в красках описал, как выключились коммуникаторы, как на них напал морок, как он залез на дерево, как труп стукнул его по плечу и как он, повернувшись, оказался с ним лицом к лицу. Восьмиклассницы в свою очередь рассказали подробности того, что происходило, пока Коля и Настя были в медблоке, а также поделились слухами.

Слухи по школе, как выяснилось, ползли столь же дикие, сколь разнообразные. Конечно, кроме сторонников популярных версий вроде обвиняющей во всем вавилонов (проект «Зомби») и лично Дениса Тоцкого (эксперимент «Франкенштейн»), были и те, в основном десятиклассники, кто считал это трагическим несчастным случаем («заблудился, забрался на дерево, замерз»); к ним относились с жалостью и снисхождением. И, как с некоторым неудовольствием обнаружил Коля, никто даже не пытался искать связь с Булатом Баировичем; наиболее доходчиво выразился рыжий Пруидзе с Черепанова: «Объяснять все Булатом – все равно что списывать все на Бога». Коля не нашелся что ответить на это – ни тогда, ни много позже.

– А кстати, – сказал Пилигрим оглядываясь. – Мы недалеко от того места.

– Ого! – сказал Цыремпил. – А где?

– Вон там тропинка, – кивнул Петр, – метров тридцать. Мы же так замеры и не закончили тогда.

– Коля добил магнитометр, – мрачно сказал Цыремпил.

– Потому что это рухлядь музейная, – проворчал Коля и услышал, как кто-то тихонько всхлипнул.

Он повернулся и увидел, как Юля, Катя и Настя, одинаково прикрыв рты руками, с ужасом смотрят куда-то в лес.

Коля, изо всех сил стараясь не заорать, повернулся и посмотрел туда, куда они указывали. Там, среди заснеженных деревьев, в сгущающихся сумерках, стоял человек.

Петя-Пилигрим неторопливо встал и, помахав рукой, сказал:

– Здравствуйте. Вы кто?

Человек выступил вперед, и стало видно, что он идет на широких лыжах, а палки несет сложенными в одной руке. Незнакомец подошел к костру.

– Лесник я, – сказал мужчина. – Коломийцев Василий Валерьевич. А кто у вас руководитель группы, ребята?

– Я, – сказал Пилигрим. – Шоноев Петр.

– Очень приятно, Петр, – сказал лесник без улыбки. – Тут такое дело. Предупреди, пожалуйста, учителей и ребят, чтобы они не выходили за пятикилометровую зону.

– Э-э… – сказал Пилигрим. – Насколько я знаю, никто из наших туда не выходит.

– Ну как сказать. – Лесник Василий оглядел школьников. – Я буквально сегодня шел за кем-то, кто ушел в сторону вашей школы. Хорошо ушел, скажу вам, я его на речке потерял. А вон там он стоял. – Лесник ткнул палкой куда-то в сторону. – Довольно долго стоял, что-то высматривал, похоже.

– Ну, это точно не наш… – пробормотал Петя. – Наши да чтоб на месте…

– И ход такой характерный, судя по следу, – продолжал лесник. – Взрослый или старшеклассник.

Он посмотрел Пете Шоноеву прямо в глаза:

– Вроде тебя.

– Я инструктор туркружка, – ответил Пилигрим. – И из наших никто за зону ни сегодня, ни этой зимой не выходил.

– Ну ладно, раз так, – протянул лесник. – Вот пусть и не выходят. Там, выше, у нас пара лосей с телятами лёжку устроили, так что лес за зоной мы закрываем до апреля, пока они на север не уйдут. Лосихи опасные. Понятно?

– Да куда уж понятнее, – ответил Пилигрим, помедлив.

Все задвигалось: девочки стали собирать рюкзаки, Паша и Пилигрим начали тушить костер, Цыремпил упаковывал остатки мусора.

Коля, оставленный в беседе с лесником, вежливо сказал:

– Спасибо, Василий Валерьевич.

Лесник кивнул, взял палки и, оттолкнувшись, укатился обратно в лес.

– Лосихи ему!.. – проворчал Пилигрим, подтягивая ремни на рюкзаке. – Делать нам больше нечего, как по лесу зимой шастать!

– А кто это мог быть? – спросила Настя неожиданно. – Кого он видел?

– Да спортсмен какой-нибудь из города. – Петя пожал плечами. – Мало ли их.

– До города далековато, – сказала Настя задумчиво.

– Ну, хороший спортсмен, значит.

6

Олег Михайлович, рослый мужчина сорока трех лет, чувствовал себя паршиво, и даже пробежка по утоптанным тропам знакомого зимнего леса бодрости не добавила. Конечно, включение в состав чрезвычайной комиссии – это лестно даже для такого высококлассного специалиста, как он. А если учесть статус заведения, которое предстояло проверять, то получалось, что комиссия эта была не менее чем союзного уровня. Но дальнейшие события, каждое раздражающее своей малостью, испортили ему всю радость от этого назначения.

Во-первых, несмотря на всю статусность, добираться пришлось обычным автобусом, а остальные члены комиссии, он слышал, прилетят чуть ли не спецвертолетом. Конечно, он местный, но машину-то могли подать? Во-вторых, поселили его в общежитии, в одном коридоре со старшими учениками школы, а не где-нибудь отдельно. В-третьих… Олег Михайлович даже зубами скрипнул. В-третьих, ни директор, ни завучи, ни преподаватели этой странной школы не проявляли к нему должного пиетета[37] – а ведь в том числе и от него зависела их судьба. Об учениках и говорить нечего – те его в упор не видели.

Нет, конечно, это не обида, ни в коем случае, думал Олег Михайлович. Дело явно было в самой школе. Он уже слышал разное про этот «Научный центр специализированного образования детей», и что здесь чуть ли не нобелевских лауреатов воспитывают, и что тут чуть не гений на гении сидит и гением погоняет. Пожалуй, с такой репутацией недолго задрать нос, причем всем – и директору, и ученикам.

Зазнались они – вот что.

Скромные люди, такие, как Олег Михайлович, не зазнаются. Они просто делают свое дело и просто ждут, когда их талант и трудолюбие станут видны всем и будут оценены по заслугам. В нашей стране это неизбежно, так, по крайней мере, принято считать. «Но тебе сорок три, – шепнул внутренний голос, – и что-то не видно, чтобы кто-то оценивал тебя по заслугам, ты ведь даже не начальник отдела, а всего лишь ведущий специалист отдела безопасности информационных систем, а по сути ты уже двадцать лет простой информационный сантехник – чинишь протечки и дыры в компьютерных, информационных и библиотечных сетях… Хорошо, ты съездил в загранкомандировку, хорошо, у тебя в подчинении – не прямом, правда, – есть три человека, но… сорок три года?»

Он очнулся от мыслей и уставился вперед.

Рядом с тропинкой, прямо на снегу, сидел немолодой мужчина, тоже в спортивной форме, и приветливо махал ему рукой.

– День добрый! – крикнул незнакомец. – Ногу вот подвернул.

Лицо незнакомца было приятным, открытым. Местный? Не похож… Местные, что бы там ни говорили, ведут себя значительно сдержаннее и не так щедры на мимику – что буряты, что русские. А этот скалится во все тридцать два зуба, что твоя кинозвезда.

– Добрый, – сказал Олег Михайлович, подбежав и остановившись.

Незнакомец вежливо подождал, когда он выровняет дыхание, затем протянул руку:

– Таркович Андрей Аркадьевич, служащий.

– Родчиевский Олег Михайлович, инженер.

Крепкое рукопожатие.

– Да ладно, инженер! – Снова улыбка. – Начальник управления, минимум.

Положительно это был приятный человек.

– Увы, простой инженер, – по возможности сухо ответил Олег Михайлович. – Так, давайте руку. Там в школе медпункт есть, доковыляем вместе.

– Не скромничайте, – сказал Андрей Аркадьевич, поднимаясь с помощью Олега Михайловича на одну ногу. – И вы не местный. В отпуск приехали?

– Местный я, местный, – ответил Олег Михайлович. – И насчет отпуска тоже мимо. Командировка. Хоть и рядом.

– Эх, не быть мне Шерлоком Холмсом! – легко сказал немолодой мужчина.

– А вы вот точно не местный, – сказал инженер, косясь на спутника, который, опершись на его плечо, ковылял рядом.

– Как догадались? – весело удивился Андрей Аркадьевич.

– У нас люди хмурые.

– Ну не скажите, – не согласился немолодой. – Может, только внешне. А так – милейшие люди. Люблю вас всех безумно, каждый приезд – песня.

– Так вы тоже в командировку, – догадался Олег Михайлович. – Неужели тоже из комиссии? Минобразования?

Андрей Аркадьевич не стал отпираться.

– Догадался на секунду раньше вас. Мы пока тут вдвоем с вами, Олег Михайлович. Чрезвычайка такого уровня – дело не быстрое. Да и необязательно нам кавалерийской лавой наваливаться, каждый ведь свое направление проверяет, финаудит вообще настаивает на дистанционной проверке…

– А вы… – стараясь унять внезапно заколотившееся сердце, произнес инженер.

– Председатель я, – просто ответил Андрей Аркадьевич. – Так что дело ваше я вспомнил, вспомнил, Олег Михайлович. Впечатляет. Даже удивительно, что вы еще в Улан-Удэ сидите, с вашим-то опытом по высоконагруженным системам.

Олег Михайлович пробормотал что-то невразумительное.

Сердце его пело.

В школьном медблоке Андрею Аркадьевичу быстро просветили ногу рентгеном, констатировали легкое растяжение, втерли нанолгон, наложили тугую повязку и выдали палочку для ходьбы, с возвратом.

Они сидели на скамейке у главной аллеи, мимо торопливым шагом шли дети и подростки; некоторые косились на них с любопытством, но большинство из гениев их даже не замечало, погруженное либо в свои мысли, либо в жаркие обсуждения, очно или по коммуникатору.

– Надо бы сегодня начать работу, как считаете? – сказал Андрей Аркадьевич.

– Гм… – сказал инженер. – Начать-то можно… Но у меня даже программы проверки нет. Не говоря уж о допусках.

Неожиданно Андрей Аркадьевич повернулся к нему и заговорил тоном ниже:

– Олег Михайлович… Допуск – это, конечно, все будет. И детали, и мелочи будут. Но прошу понять меня правильно. Есть мнение, – здесь он коротко указал взглядом вверх, – что школу надо закрывать. Трупы – это все-таки как-то уже слишком. Как вы считаете? Есть у вас предварительные впечатления? Вы же тут живете, вам виднее…

– Школа, конечно, известная… – тщательно подбирая слова, сказал Олег Михайлович. – Но, на мой взгляд, странная, вот точно. Это в общем-то и без трупа понятно. Я еще не смотрел в части сетей и инфраструктуры – говорю же, допуска пока нет, – но, насколько я понял, у них тут полная анархия и дикий зоопарк.

– Зоопарк? – поднял брови Андрей Аркадьевич.

– Несколько видов систем, – пояснил Олег Михайлович. – Неунифицировано. Разных версий и поколений. Обычно это означает бардак и частые сбои в работе.

– Очень точное замечание, – сказал председатель комиссии. – Очень. А ведь эти системы управляют двумя процентами энергии региона.

Олег Михайлович решил, что ослышался.

– Два процента?!

– Именно, – скорбно кивнул Андрей Аркадьевич. – Столько выделяется на их так называемые эксперименты.

– Если это действительно так… – начал было Олег Михайлович, но, поймав укоризненный взгляд собеседника, исправился: – То есть не если, а вообще, это же… это просто опасно!

– И-мен-но, – выделяя каждый слог, произнес председатель комиссии. – Я думаю, мне нет смысла особо скрывать: данное мнение, насчет закрытия, мне озвучила Галина Андреевна, лично. Ваша землячка, кстати.

– Замминистра, – кивнул инженер.

– Она женщина волевая, – сказал Андрей Аркадьевич. – Всего добилась своим трудом. И ценит тех, кто тоже добивается всего сам. Поэтому и вы, и я, собственно, здесь.

Олег Михайлович не успел ничего сказать: мысли вновь поскакали галопом, одна другой ярче.

– Те, кто добивается всего сам, – продолжал тем временем Андрей Аркадьевич, – а не потому, что ему по чьей-то прихоти дали в руки пузырьковую камеру, биолабораторию и два процента энергии всего региона… Это важные люди, Олег Михайлович. Это личности с большой буквы. Именно их надо ценить, холить, лелеять, а не собирать бездельников и фантазеров в одну кучу и выдавать это за Школу квантонавтов.

– Как-как? – поразился инженер, как будто слышал это слово в первый раз.

– Квантонавты! – насмешливо сказал Андрей Аркадьевич. – Так они себя называют.

– Андрей Аркадьевич! – окликнули председателя с аллеи.

– Казимир Яковлевич! – Андрей Аркадьевич встал со скамьи и, лучезарно улыбаясь, пожал директору руку. – Знакомьтесь, это Олег Михайлович.

– Очень приятно, – сказал Казимир Яковлевич.

Выглядел он неважно: под глазами образовались синие мешки, а лицо как будто хотело стечь куда-то в воротник рубашки. «Ну еще бы, – подумал Олег Михайлович даже с некоторым сочувствием, – небось будет нездоровиться, когда тут такое; чует директор-то…»

Такие вот… квантонавты.

– Взаимно, – откликнулся он.

– Вы безопасник, я помню, – устало сказал директор. – Инженер по безопасности информационных систем, точнее.

– Казимир Яковлевич, обижаете человека! – сказал Андрей Аркадьевич. – Как минимум старший инженер, сиречь ведущий специалист.

– Вы уж простите, что я так прямо с бухты-барахты, – сказал Казимир Яковлевич. – Но, Андрей Аркадьевич, Олег Михайлович, вы можете пока в рабочем порядке начать все-таки проверку? Два подписанта есть, можно начинать ведь какие-то вещи, я правильно понимаю?

– Можем, но… почему такая спешка, собственно? У нас не все члены комиссии еще подъехали…

– Понимаете, – сказал Казимир Яковлевич, – у нас сейчас очень насыщенный период: выборы.

– Выборы? – в один голос спросили Олег Михайлович с Андреем Аркадьевичем и переглянулись коротко, но очень выразительно.

Выборы. Анархия. Зоопарк…

Надо начинать работу.

Немедленно. Немедленно!

– Выборы, – подтвердил директор, не заметив их взглядов. – Ну, знаете, агитация, плакаты, бумажки с именами, тройной подсчет голосов… Выборы! Раз в два года факультеты выбирают старост.

7

– Вот! – Настя хлопнула планшетом по столу. – На глаз, конечно, не видно, но тут примерно двадцать единиц.

– Двадцать единиц чего, Карма? – спросил Коля, разглядывая планшет.

– Двадцать, назовем их так, сюжетов, – ответила Кармен. – Легенды Школы квантонавтов. Три версии о Булате Баировиче, «Синие ежики», «Кубок Дарвина», «Квантоболы» с первого по шестой, «Сиреневый мальчик», «Супермазь», кстати, уже тоже сюда вошла, и ты удивишься, в каком виде…

– Все это прекрасно, конечно, – сказал Коля. – Но… зачем? Ты делаешь подборку для «Вестника»?

– Какой же ты все-таки тормоз, Коламбус! – неласково сказала девочка. – Если мы хотим знать, чем отличается наша школа от других, мы должны знать о ней всё. В первую очередь то, что она о себе думает и знает. А это и есть мифы и легенды. Понял? Не Бубой единым! И да, – неожиданно закончила она, – я делаю подборку для «Вестника».

– А-а… – сказал Коля. – Но все равно как-то…

– Так! – Настя еще раз хлопнула планшетом по столу. – Стукни Пашке, пусть бежит сюда. Надо разбирать аудиозаписи. У тебя семинар во сколько?

– У меня нет семинаров, – ответил Коля мрачно.

– А что так? – Настя прищурилась.

– Я независимый наблюдатель.

– А-а, к континуумщикам пошел! – Кармен неодобрительно поджала губы. – Ну, бывает.

– Зато, – слегка уязвленно сказал Коля, – зато каждый независимый наблюдатель может в любой момент потребовать остановить эксперимент. Ну, если ему что-то покажется подозрительным. Без объяснений, без ничего. И они остановят.

Настя кивнула равнодушно.

– И времени побольше, – мрачно закончил Коля. – На хвосты, если что.

Анастасия Геннадьевна Маркова хмыкнула, затем неожиданно повернулась к Коле и некоторое время внимательно его разглядывала.

– А вот скажи мне, Коламбус… – начала она. – Считается, что мы с тобой дружим.

– Н-ну… – сказал Коля.

– Как тебе кажется, для нашего с тобой семинара то, что мы с тобой якобы дружим, это скорее полезно или скорее вредно?

– Э-э… – произнес Коля.

– Я поясню, – великодушно сказала Кармен. – На Колмогорова у меня исключительный статус – единственная девочка до девятого класса включительно, у которой официально есть мальчик. У нас в этом смысле довольно специфичный факультет, оказывается… А у тебя?

– Понимаешь, соратник, – сказал Коля, уводя взгляд куда-то в верхний угол, – ты красивая. И это, конечно, повышает мой статус в глазах всей школы и даже педагогического состава. Что, разумеется, крайне полезно для нашего семинара.

И конечно, не удержался и посмотрел на Настю. Настя смотрела на него не мигая, и Коля за это время успел изрядно струхнуть, но ведь не скажешь же девочке вот так запросто, что она нравится тебе очень-очень. И пусть она хоть сто раз тебе соратник. И никакие сверстники и старшеклассники тут конечно же ни при чем.

– Годится, – сказала наконец Настя.

И Коля мысленно выдохнул с облегчением.

Затем они снова сидели молча, и все это время Коля искоса поглядывал на красивую Настю и размышлял о сложностях общения с противоположным полом. По всему выходила ерунда какая-то: все посылки, предположения, заключения и заготовленные фразы, такие ясные, пока Насти не было рядом, в ее присутствии каким-то загадочным образом меняли свое значение и даже знак.

Паша появился в аудитории ровно через пять минут, деятельный и сияющий.

– Номер второй прибыл! – закричал он с порога.

Настя поморщилась, но лишь слегка.

– Привет, Паша. Смотри, я тебе сейчас аудиозаписи скину, надо их разобрать и натравить распознаватель, потом отредактировать, чтобы было читаемо. И это, Паша, работа секретная, так что будь добр, никому ни слова.

– «Ни слова» не смогу, – сказал Паша, прищурившись и возя пальцами по своему планшету. – Но обещаю, что вся информация по нашей деятельности, которую от меня услышат другие, будет совершенно нерелевантна.

– То есть ты будешь всем врать с три короба, – уточнил Коля, надевая наушники.

– Я сказал: «нерелевантна».

– Как сивый мерин.

– Ладно, пусть с три короба.

Мягко запиликал комм. Коля с недоумением уставился в экран и, ответив на вызов, пошел в угол аудитории.

– Папа?

– Привет, сынище! – Худощавое лицо отца было хмурым, если не мрачным. – Я быстро. Расскажи мне вкратце, что там у вас происходит, а я маму успокою, а то она уже прилетать собралась.

Коля едва не поперхнулся.

– В каком смысле «что происходит»? – Он обернулся на Кармен и Пашку, но те тактично сделали вид, что заняты своими делами. Коля отвернулся от них и понизил голос: – У нас тут все нормально. Мы работаем, па, времени нет совсем.

– Я понимаю, Николай, – спокойно сказал отец. – Но тут дело такое: кажется, тебе лучше мне объяснить один раз и подробно, чем сначала маме по телефону, затем маме лично, после этого нам двоим лично… ну и так далее. Я сделаю все, что смогу.

Коля задумался. Оснований не доверять отцу, конечно, у него не было. Но как не вовремя-то! Прямо при Насте…

– Хорошо, па. Спрашивай.

– Что за труп там у вас образовался? Говорят, что ты его нашел.

– Да, – сказал Коля. – Я нашел труп, то есть не я один, там еще Настя была. Но он потом исчез.

– Исчез, значит, – сказал отец задумчиво. – Насчет того, что ты не сообщил ни мне, ни маме, я молчу. Мелочь, действительно.

Коля ничего не ответил. Сказать было нечего.

– А сейчас что у вас там происходит?

– Да ничего не происходит! – торопливо возмутился Коля. – Труп исчез, милиция уехала. А, комиссия какая-то приехала, но они тут часто бывают. А мы с ребятами проверяем одну гипотезу… научную.

Коля выдохнул и неожиданно понял, что сказал в общем-то чистую правду.

Но почему такое чувство, будто он врет?

– Исчез, значит… – помолчав немного, вздохнул отец. – И комиссии часто, говоришь…

Тут просто сегодня с утра позвонил какой-то чин из Министерства образования, со школьного вашего номера, с помехами дикими… Андрей Аркадьевич его зовут. И в режиме конференции рассказал всем родителям, до кого дозвонился, что у вас там махновщина, анархия, какие-то выборы атаманов, трупы, ученики уезжают… И, самое главное, второгодник на второгоднике сидит и двоечником погоняет. Документы показал… Ну и всё такое. У вас правда треть школы – второгодники? Как они учатся-то?

– Ну вообще-то, пап, – хмуро сказал Коля, – они не по всем предметам второгодники. Токаев, например, открытие в…

– Да я-то что, – сказал отец и пожал плечами, и Коля решил, что никогда больше не будет пожимать плечами. – В общем, Андрей Аркадьевич не настаивал, но, скажем так, намекнул, что он на нашем месте детей бы из школы забрал.

Коля сглотнул. В горле запершило.

– И… что? – спросил он. Голос предательски дрогнул.

– Сам-то что думаешь? – Отец смотрел внимательно и без улыбки.

Коля пожал плечами.

– Это… хорошая школа, па, – сказал он хрипло. Прокашлялся. – Папа, если можно, не забирай меня отсюда. – И добавил совсем уже тихо: – Пожалуйста.

Отец, помедлив, молча кивнул. Затем произнес:

– Коля, дело тут даже не в «забрать – не забрать». Мне кажется, школу могут закрыть. Я не стал звонить директору, потому что, подозреваю, все ему уже звонят, но… вот такие дела.

Коля вздохнул поглубже.

– Понял, папа. С этим мы разберемся. (Отец поднял брови, но промолчал.) Спасибо, папа. Маме я позвоню.

– Я сам позвоню, – сказал отец. – Это же я забыл ей сказать, что ты мне рассказал про труп.

У Коли снова перехватило в горле.

– Пока, – только и сказал он.

И отец, кивнув, отключился.

Коля, уже не скрываясь, мощно шмыгнул носом и, оглядевшись, увидел, что Настя говорит по коммуникатору и выражение лица у нее еще тверже, чем обычно, а Пашка корчит ему страшные рожи и прижимает палец к губам: видимо, ей тоже звонили родители, которым она не рассказала про труп.

8

Они бежали рядом по свежерасчищенной от снега дорожке, стараясь держаться в середине группы, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания Гаврилы Цыденовича, который, стоя на трибуне, молодецки оглядывал весь стадион и покрикивал на халтурщиков. Пять разминочных кругов, то бишь два километра, бежали шестой, седьмой и восьмой классы двух факультетов, Колмогорова и Вавилова; урок физкультуры был совмещенный: уже через два дня после «Зова предков» – так единогласно назвали тот день все квантонавты – в школе осталось чуть больше половины учеников, остальных забрали родители.

– С Колмогорова двадцать шесть уехало, четверо под вопросом, – отрывисто перечисляла Настя. – У Ландау лучше всех – всего тринадцать уехало. У Черепанов сорок четыре, а у вавилонов хуже всего – пятьдесят два на сегодняшнее утро. Считай, больше полфакультета нет, шестой класс отсутствует как класс, а в седьмом четыре человека осталось. Вон они бегут, в зеленом.

– Меня хотят забрать, – сквозь зубы сказал Пашка.

– Значит, у нас пятеро под вопросом.

– Цыремпила уже, – сказал Коля. – Вчера. А Петю сразу почти.

– Надо же, как малька прямо!

– А выборы? Он же на старосту шел.

– Какие тут выборы!..

– Маркова! Алтаев! Говорков! – зычно проорал Гаврила Цыденыч. – А ну не болтать там!

– Он что – слышит? – удивился Пашка.

– Он не слышит – он видит, – сказал Коля. – Когда разговариваешь, бег другой.

Некоторое время они бежали молча. Затем, улучив момент, когда физрук отвернулся, Настя заговорила снова:

– Если считать по лабам, то еще хуже: было сто двенадцать лабораторий и групп, осталось меньше двадцати. Континуумщики твои живые?

– Еще как! Завтра головомойка за превышение расхода энергии.

После разминки начали делать беговые спецупражнения – захлест голени, поднимание бедра и прочая. Гаврила Цыденыч сошел с трибуны и гонял горе-атлетов уже лично, шлепая эстафетной палочкой по спинам, плечам и ягодицам отлынивающих учеников.

– Я посмотрел страницу Минобраза, – сказал Коля. – Нам подходит только один, Таркович А. А., управление надзора. Он председатель, с ним инженер, а полная комиссия соберется после Нового года, «в силу обстоятельств, не совместимых с учебным процессом».

– Это они про труп, что ли? – спросила Настя и неожиданно рванула от него, высоко задирая ноги.

– А ну не болтать! – громыхнул прямо над ухом Коли голос Гаврилы Цыденыча. – Марш!

Через несколько минут, во время растяжки, Настя снова оказалась рядом с Колей и Пашей.

– Я одного не понимаю, – сказала она, в размашистом наклоне касаясь правой ладонью левой ступни. – Это ведь все было известно Казимиру. Все эти двоечники, задолжники, второгодники… Он же не мог не понимать, что рано или поздно это рухнет примерно вот так? Это же классический «чёрный лебедь»[38] Бака – Талеба, или как их там.

– Поздно уже, прощелкали! – прошипел Коля, делая выпад. – В общем, Чиж говорит, что помощник этого Тарковича – он инженер по компьютерам и сетям – отключил уже треть серверов в лабах, а где у него допуска нет, он опечатывает.

– Это все тебе Чиж сам сказал? – недоверчиво спросила Кармен.

– Это я все подслушал, когда приборы и мебель помогал таскать, – ответил Коля. – Ты не представляешь, как маскирует человека полезный груз.

– На Черепанова все мастерские опечатаны, – прошептал Паша. – И механика, и радиотехничка, и токарка, и столярка, и слесарка. А у меня проект.

– Так ходил бы через окно, – сказала Настя. – Впервой, что ли.

Коля подумал, что Пашку все равно забирают завтра, но промолчал.

– Этот клещ-буквоед Таркович сам туда ходит, проверяет. Каждый день и даже ночью иногда. И станки включает, на предмет инструкции.

Урок физкультуры заканчивался, и Гаврила Цыденович вопросил громогласно:

– Вот почему человек стал царем природы?

– Потому что большой мозг! – крикнул кто-то.

– Сам ты большой мозг, – ответил Гаврила Цыденович под общий смех. – Потому что мозг, тьфу, то есть мог хорошо и долго бегать. Ясно?

– Так точно! – рявкнули квантонавты.

– То-то же! – И, совершенно не меняя своей фирменной интонации, Гаврила Цыденович продолжил: – Значит, давно была такая лыжница – Юстина Ковальчик. На лыжи встала поздно, в пятнадцать лет. И тренироваться ей было не с кем: она и так бегала быстрее всех в своей Польше. А когда тренироваться не с кем, то – что? Правильно – деградируешь. И Олимпиады тебе не видать, как своего горба.

– Она переехала? – спросил Пашка.

– Нет, тренер по-хитрому поступил, – сказал физрук. – Она подолгу каталась под укат. Там Юстина конечно же бежала шибче. И тренер ей сказал: запомни это ощущение и на обычной лыжне к нему, стало быть, стремись.

Физрук сделал паузу, будто задумавшись.

– И что? Что случилось? – заговорили самые нетерпеливые.

– Что-что, бросила лыжи да замуж вышла! – сказал Гаврила Цыденович и сердито развел руками.

– Не может быть! – не утерпела Настя.

Ученики согласно зашумели.

– Не может, конечно, не может, – согласился физрук. – Дважды Олимпиаду выиграла и четырежды Кубок мира. Так что вы тоже…

– Все на лыжи! – закричали ученики нестройным хором.

– Ура Юстине Ковальчик! – крикнул Пашка.

– Думайте башкой, какие лыжи! – закричал Гаврила Цыденович и постучал пальцем себе по лбу. – Закончен урок! Все свободны.

Квантонавты потянулись к раздевалкам, но Настя сказала Коле:

– Погоди, – подошла к физруку.

Коля, поразмыслив, пошел за ней.

– Гаврила Цыденович, – сказала она своим самым вежливым голосом, – а что вы думаете про… ну вот это всё? Ребята уезжают, комиссия, лаборатории закрывают…

– Маркова, а тебя не забрали еще, что ли? – с деланым удивлением спросил Гаврила Цыденович.

Настя терпеливо ждала, распахнув очи свои черные.

– Значит, был такой африканец, и даже, если прямо говорить, негр, – заговорил физрук, листая планшет. – Копье в своей Африке метал, в смысле, спортивное. Стал чемпионом Африки, но титул этот не титул, а тьфу! Ни о чем титул с точки зрения мирового копья. Поэтому он как сделал – стал приезжать на две недели в Финляндию.

– В Финляндию? – удивился Коля.

– Финская школа копья очень сильная, очень, – сказал физрук. – И тогда была сильная, и сейчас. Так вот, этот африканец на две недели на стажировку приезжал в Хельсинки, а весь год тренировался у себя.

Гаврила Цыденович замолчал.

– И что? – очень вежливо спросила Настя, не выдержав паузы.

– Ну, в пятерку сильнейших вошел, медаль на Олимпиаде вроде взял. Так что примерно вот так отношусь, Маркова.

– Копье – это все же не ускоритель частиц, Гаврила Цыденович. – Настя смотрела на учителя прищуренно и требовательно. – И не вычислительный центр.

– А что такое ускоритель? – спросил в ответ физрук. – Для чего он нужен? Чтобы идею проверить, ведь для этого. Так, Алтаев?

Коля смешался.

– Ну, вообще-то да.

– Так что, у вас только такие идеи, которые без ускорителя никак? Других нет?

– Ну вообще-то нет… Разные есть…

– Ну так вот! – сказал Гаврила Цыденович. – Юстина запоминала. Негр этот запоминал. И вы тоже не теряйтесь, чай не цыплята, поди, с импринтингом[39]. – И, отвернувшись, оглушительно дунул в свисток: – Па-а-астроение!

Начинался урок у старшеклассников.

– Пошли, – сказала Настя.

Она выглядела очень задумчивой.

– «Импринтингом»? – прошептал Коля изумленно. – Он сказал «импринтингом»?

9

Матвей Тихомиров и Вадим Ботоев стояли рядом, похожие и непохожие друг на друга одновременно. В руках у Матвея был пульт от доски, и он явно нервничал; в отличие от него Вадим был совершенно спокоен на вид. На первом ряду в большой лекционной аудитории сидели Казимир Яковлевич, Татьяна Алексеевна и двое незнакомых Коле мужчин, один помоложе и рослее, другой постарше и пониже. Это были, конечно, члены чрезвычайной комиссии Минобразования старший инженер-безопасник Олег Михайлович и ведущий специалист Андрей Аркадьевич. За ними сидели вперемешку как непосредственные участники группы Тихомирова – Ботоева, так и независимые наблюдатели, включая Колю и Пашку.

Казимир Яковлевич, быстро оглядевшись, кивнул: начинайте.

– Наш эксперимент базируется на известном… – начал было Матвей.

Но Андрей Аркадьевич его прервал:

– Представьтесь сначала.

Матвей постоял с открытым ртом, затем тряхнул головой и сказал:

– Матвей Тихомиров, Вадим Ботоев. Факультет Ландау, десятый класс. Наша группа поставила себе задачу экспериментально установить наличие другой физической реальности, идентичной нашей.

– Нас не интересует цель вашего эксперимента, даже такая, гм, экзотическая, – тем же тоном проговорил Андрей Аркадьевич. – У нас сегодня, насколько я понимаю, другая цель: выяснить, почему ваша так называемая группа не далее как позавчера допустила кратный перерасход отпущенной энергии.

– Андрей Аркадьевич, – сказал Казимир Яковлевич, – так Матвей как раз и объясняет, почему это произошло. Верно, Матвей? Ты давай постарайся ближе к делу: как так вышло, с энергией-то.

Коля почувствовал легкий приступ тошноты. Что с их Казимиром? Почему он так лебезит, неужели эти двое настолько опасны?

– Так я и объясняю. – Матвей нисколько не смутился и щелкнул пультом. – Вот смотрите. Это схема эксперимента с двумя щелями, который был проведен в XX веке. Эксперимент, если говорить грубо, показал, что частица может проходить через две щели одновременно, потому что она как бы размазана по всей реальности и эта ее размазанность описывается волновой функцией. Это свойство называется квантовая нелокальность, то есть частица в каком-то смысле существует сразу во всей нашей реальности, только с разной вероятностью в каждой точке.

Следующий рисунок.

– Так вот, наш эксперимент – это развитие эксперимента с двумя щелями. Щелей теперь миллион и даже чуть больше. Вот это – кристаллическая решетка Кацнельсона – Щабельского, сложена из двумерных структур толщиной в один атом или молекулу, типа графена.

– Щабельского? – переспросил Андрей Аркадьевич. – Это однофамилец вашего сотрудника или родственник?

– Это и есть наш сотрудник, – негромко сказал Казимир Яковлевич. – Это он открыл и построил эту решетку.

– Главная ценность этой решетки, – продолжил Матвей, – заключается, во-первых, в том, что в силу ее устройства мы можем точно узнать, в какую именно щель, между какими двумя рядами прошла частица. Во-вторых, поскольку решетка имеет глубину, частица не может без нашего ведома «перепрыгнуть» в другую щель. С точки зрения квантовой теории такая ситуация, грубо говоря, отвратительна для частицы.

– Иными словами, – неожиданно заговорил Вадим, – мы ставим частицу, точнее, целый поток частиц перед очень трудным выбором: либо они будут вести себя как частицы и проходить через одну-единственную щель…

– … что категорически противоречит их природе, – вставил Матвей.

– … либо они покажут на графике (Матвей споро щелкнул пультом) что-то вроде этого. То есть пройдут не через миллион щелей, а через, скажем, тысячу или пять тысяч.

– И тут мы подходим к самой сути! – провозгласил Тихомиров.

– Почему вы потратили четыреста процентов отведенной вам энергии? – сухо спросил Андрей Аркадьевич.

– Нет, это как раз не суть, – радостно ответил Матвей. Послышались смешки. – Суть в том, что, по нашим расчетам, волновая функция тоже имеет предел делимости. Частица не может размазываться по реальности до бесконечности. Мы вычислили, что предел для нее – пять тысяч щелей.

– То есть частица может быть размазана по примерно пяти – семи тысячам локаций, не более, – сказал Вадим, тоже увлекаясь. – Но и это противоречит их природе, потому что существует принцип неопределенности. Ведь если мы загоним частицу даже в большое, но конечное количество щелей, принцип неопределенности рухнет.

– И тогда!.. – почти закричал Матвей. В зале оживились. Татьяна Алексеевна зашикала, приложив палец к губам. Паша с восторгом толкнул Колю в бок: они слышали все это впервые, поэтому были очень впечатлены. Ну и эксперимент! Не хуже какого-нибудь детектива, оказывается. – И тогда мы подозреваем, что частица, поставленная перед таким неприятным для нее выбором, просто сбежит в другую реальность.

– Простите, куда-куда? – подал голос второй член комиссии, Олег Михайлович.

– В другую физическую реальность, сходную с нашей, – любезно пояснил Вадим. – Точнее, в одну из.

– Так их много?

– У-у!.. – сказал Матвей и показал руками сколько.

Все засмеялись, кроме Андрея Аркадьевича и Олега Михайловича.

– Точнее, не обязательно конкретная частица, – заторопился Вадим, почувствовав некоторое напряжение, исходившее с первого ряда. – У нас в эксперименте поток частиц. Мы рассчитываем, что часть из них просто откажется проходить через щели и каким-то образом обогнет решетку, но будет зарегистрирована в камере. Что само по себе интересно. Другая часть будет размазана по этим пяти тысячам щелей плюс еще места вне этой решетки, что с необходимостью даст характерно не-гауссово распределение. И самая главная часть потока – та, которая сгинет бесследно.

– Не совсем бесследно, – подхватил Матвей. – По нашим расчетам, которые мы сделали вместе с группой Токаева, сбежавшие в другую реальность частицы унесут с собой заметную часть энергии. Они на микросекунды образуют что-то вроде фрактальной двери в другую реальность, а у фрактальных процессов очень узнаваемый характер, степенные распределения, субоптимальность и так далее.

– То есть вы хотите сказать, – медленно, кривя губы, проговорил Андрей Аркадьевич, – что лишние триста процентов энергии утекли в эту… фрактальную дырку в другой мир?

Все снова засмеялись. Олег Михайлович неожиданно встал, обернулся и прищуренным злым взглядом обвел аудиторию. Смех немедленно прекратился.

– Да нет, – слегка удивленно ответил Матвей и посмотрел на Казимира Яковлевича. – Энергии ушло много потому…

– Ну наконец-то! – закричал Андрей Аркадьевич.

– Вы дослушайте, а потом кричите, – тихо сказал Матвей. Секунду они смотрели друг другу в глаза: подросток и пожилой мужчина. – Энергия ушла потому, что некоторые частицы выбрали еще один вариант, который мы не предусмотрели. То есть мы точно еще не знаем, но предполагаем, что у них началась цепная реакция деления.

– Деления? – переспросил Олег Михайлович. – Ядерная реакция?

И все присутствующие увидели, как они с Андреем Аркадьевичем переглянулись многозначительно.

– Нет, не ядерная, не бойтесь, – сказал Вадим грубовато. – Но да, реакция деления. Поэтому и потратили столько энергии – она ушла в наши предохранители и гасители.

– А если бы, как вы говорите, ваши эти гасители, – мягким голосом осведомился Андрей Аркадьевич, – если бы они не справились?

– Вадим, – произнес Казимир Яковлевич.

– Ну, рвануло бы, наверное, капитально, – легко пожал плечами Вадим. – Не знаю. Но этого не могло быть. У нас все рассчитано.

– Конечно, конечно, – сказал Андрей Аркадьевич. – Все у вас рассчитано. Правда, вы не предусмотрели вариант деления. И чёрт его знает сколько еще таких же вариантов.

– Вы не имеете никакого права так говорить, – сказал Матвей. – Вы же не специалист. Казимир Яковлевич, скажите ему.

В аудитории поднялся гул, кто-то затопал ногами.

– Вы, кстати, зачем-то пригласили сюда всех наших независимых наблюдателей, – зло сказал Вадим. – Теперь нам придется искать новых, потому что они уже знают суть эксперимента.

– Не придется, – бархатным голосом сказал Андрей Аркадьевич. – Я прекращаю ваш эксперимент и распускаю вашу так называемую группу.

– Что-о? – раздалось сразу несколько голосов. Татьяна Алексеевна вертела головой, как сова, пытаясь высмотреть возмущающихся.

– Это опасно, и я как председатель чрезвычайной комиссии закрываю ваш эксперимент. Документы мы предоставим в дирекцию завтра. Всё, до свидания.

– Вы не смеете! – закричал Пашка.

Поднялся шум, Коля тоже вскочил.

И тут раздался голос Казимира Яковлевича:

– Андрей Аркадьевич. Олег Михайлович. Ребята. Ребята, – повторил он, встав.

И школьники стали понемногу утихать.

– Андрей Аркадьевич, боюсь вас разочаровать, но у вас нет полномочий прекращать какие бы то ни было эксперименты.

– Эт-то почему еще? – спросил Олег Михайлович и недоуменно поглядел на председателя.

Тот молча смотрел на директора.

– Научная программа нашей школы является зоной ответственности Министерства обороны и Академии наук, а не Министерства образования. Боюсь, что у вас просто нет допуска вмешиваться в нее.

– Что? – спросил Андрей Аркадьевич. Он, кажется, даже чуть пошатнулся.

– У вас нет такого уровня допуска, Андрей Аркадьевич, – повторил Казимир Яковлевич. – Вы можете присутствовать при некоторых экспериментах и даже комментировать их, вы можете обзванивать родителей и хитрой демагогией провоцировать их на то, чтобы они забирали детей, но закрывать исследовательские программы вы, к счастью, не можете.

Коля едва не заколотил кулаками по столу от восторга: что, съел, упырь пиджачный?

Упырь, однако, отлично держал удар и вовсе не выглядел съевшим.

– Я что-то не понял насчет демагогии, Казимир Яковлевич, – сказал он в тишине. – Обзванивать родителей? Вы о чем?

Казимир Яковлевич усмехнулся и несколько растерянно развел руками:

– Ну а как это еще назвать, когда человек обзванивает родителей с коммутатора школы и в режиме конференции сообщает им извращенные факты насчет того, что у нас одни второгодники, двоечники и так далее. У нас теперь сорваны выборы старост, а это, если вы потрудились посмотреть наш устав, ключевая должность на факультетах и в целом в школе. У нас остановлены восемь из десяти научных программ. Про психологическую травму я вообще молчу, полагаю, она вас не сильно волнует.

Несколько секунд стояла звенящая тишина.

– Во-первых, Казимир Яковлевич, – сказал Андрей Аркадьевич. – Я понятия не имею, о каком таком обзванивании вы говорите. Я никаким родителям не звонил ни со своего номера, ни с еще какого-либо коммутатора. Во-вторых…

– Стойте, стойте, – сказал директор и поднял руку. – Вы говорите, да не заговаривайтесь. Есть свидетельства родителей. Они все говорят одно: позвонил некий Андрей Аркадьевич, рассказал ужасные вещи про школу, немедленно отдайте мне ребенка и будьте вы прокляты.

– Я могу предоставить список моих исходящих, – сказал председатель спокойно. – У меня не было конференц-звонков на этой неделе.

– Вы звонили со школьного коммутатора, я же сказал, – укоризненно сказал Казимир Яковлевич. – Это легко проверить. Кстати, кто-нибудь из родителей мог и записать ваш звонок, не забывайте. Так что…

И тут подал голос Олег Михайлович:

– У Андрея Аркадьевича нет доступа к школьному коммутатору связи. – Он встал и спокойно оглядел всех. – Как, впрочем, и у меня. Я инженер информационных сетей, и у нас строго регламентированный список ресурсов, которые мы можем проверять. Коммутатор, насколько я понимаю, контролируется армией, и туда у нас допуска нет и не могло быть. Я думаю, что это может подтвердить и ваш юноша из первой серверной, который сейчас подслушивает все, что здесь происходит.

– Чижевский! – страшно закричал Казимир Яковлевич.

– Я здесь, Казимир Яковлевич, – раздался голос Чижа из динамиков над доской. – Извините, Казимир Яковлевич.

Квантонавты рассмеялись, но смех быстро утих.

– Так что, Чижевский, скажешь? – ровным голосом спросил директор. – Олег Михайлович, я так понимаю, прав?

– Так точно, Казимир Яковлевич, – помедлив, ответил Чиж. – Я смотрю наши журналы. В тот день Андрей Аркадьевич сюда не заходил и вообще сюда не заходил в эти дни. И удаленного доступа у них нет, им видны только учебные сети, проекторы, демзалы…

С каждой фразой его голос становился тише.

– А кто заходил? – спросил Казимир Яковлевич.

– Тут много, – совсем уже вяло ответил Чиж. – Всех читать?

– Не надо, – сказал директор.

Он встал и повернулся к Андрею Аркадьевичу.

Тот развел руками:

– Полагаю, в вашей школе есть кто-то еще, кто имеет основания сообщать такие сведения родителям.

Директор кивнул.

– Андрей Аркадьевич, – сказал он глухо, – я приношу самые глубокие и искренние извинения за мои необдуманные и непроверенные слова. Искренне надеюсь, что это не помешает вашей с Олегом Михайловичем работе. Ничто не может меня оправдать. Простите меня, пожалуйста.

– Хорошо, – сказал Андрей Аркадьевич. – Принято. Ошибки бывают у всех. Вы показали хороший пример детям, Казимир Яковлевич.

Татьяна Алексеевна встала и зааплодировала, но никто ее не поддержал. Хлопнув три раза, она перестала и села обратно с невозмутимым видом.

– У меня еще один вопрос к ребятам, если можно, – сказал Олег Михайлович. – Вадим, Матвей, а почему вы решили, что в эту самую другую реальность вообще можно попасть?

Вадим и Матвей переглянулись с некоторым изумлением.

– Э-э…

– Олег Михайлович, – подсказала Татьяна Алексеевна.

– Олег Михайлович, – очень вежливо сказал Матвей, – мы решили так потому, что знаем человека, который, по некоторым косвенным, но вполне надежным данным, неоднократно между реальностями перемещался.

– Вы серьезно? – спросил инженер.

– Более чем.

– И кто же этот человек?

– А вон он сидит, – просто сказал Матвей и кивнул в самый конец аудитории.

Все обернулись.

И действительно, за партой у самой двери мирно сидел мужчина, появления которого никто не заметил.

– Здравствуйте, Булат Баирович.

10

Бег.

Бег – хорошая вещь.

И бег – это конечно же не ходьба.

Ведь что такое ходьба? Это, строго говоря, череда предотвращенных, но падений. А бег, даже самый неряшливый, – это последовательность коротких, но полетов. В беге нет момента, когда обе ноги надежно и боязливо опираются о землю; напротив, суть бега – неукротимое стремление оттолкнуться от земли, устремиться вверх и вперед. У настоящих маэстро бег представляет собой полет, в котором их ноги касаются планеты, кажется, лишь затем, чтобы не оторваться от нее окончательно.

Олег Михайлович любил и умел бегать, но сейчас он бежал совершенно пенсионерской трусцой – не по своей вине, конечно, так как Андрей Аркадьевич бегать совершенно не умел и, самое печальное, даже не подозревал об этом; он, похоже, уже забыл про свое недавнее растяжение и трусил по середине дорожки этаким уставшим гоголем[40], инженер бежал рядом, чуть отставая.

В передышках, когда шли шагом, они беседовали.

– Слушайте, Олег Михайлович, а если бы и правда нашелся такой родитель? – спросил небрежно Андрей Аркадьевич.

– Какой – такой? – прикинулся непонимающим Олег Михайлович.

И увидел, как скупо улыбнулся Андрей Аркадьевич: он конечно же понял.

– Который записал бы тот пресловутый звонок с их коммутатора.

– Ну и нашелся бы, – пожал плечами Олег Михайлович. – Ничего бы не было.

– То есть? – спросил Андрей Аркадьевич. – Что бы мы увидели и услышали на его записи?

– Ну-у… – протянул Олег Михайлович, затем оглянулся. – Я не могу сказать точно, конечно, но…

– Разумеется, не можете, у вас же нет допуска, – совершенно серьезно сказал председатель, и лишь искорки в уголках его глаз выдавали иронию.

– В общем, если не считать довольно сильных помех, они бы увидели, что видеоряд этого, с позволения сказать, звонка представляет собой нарезку из записи вашего давнего выступления. Запись размещена на общедоступной странице Минобразования.

– Изобретательно, – сказал Андрей Аркадьевич. – А звук-то? Голос они тоже нарезали?

– А услышали бы они то, что голос этот вовсе не ваш, а чей-то совершенно чужой, причем искаженный до неузнаваемости какой-то специальной программой.

– Блеск! – воскликнул председатель комиссии. – Отлично! А как эта запись могла попасть на сервер их коммутатора и кто набрал номера для этого обзвона?

– О, Андрей Аркадьевич, – в тон ему ответил инженер. – Мы вступаем на зыбкое поле досужих предположений. Я могу лишь сказать, что если программное обеспечение сервера не обновлялось хотя бы последние несколько месяцев, то вполне реально найти в Сети программу, которая использует его уязвимости. Или же просто написать ее с нуля. После этого знающий человек может получить управление сервером без допуска и официального доступа, на время, более чем достаточное для такого звонка.

– И при этом не оставить следов? – прищурившись, поинтересовался Андрей Аркадьевич.

– Следы, конечно, останутся, – признал Олег Михайлович. – Но уровень квалификации сотрудников и учеников школы заставляет с сожалением утверждать, что, скорее всего, они не смогут ни найти этих следов, ни правильно их интерпретировать.

Некоторое время они бежали молча, явно довольные друг другом.

– Занятно то, – произнес Андрей Аркадьевич, в очередной раз перейдя на шаг, – что содержание и тезисы этого звонка, как их нам изложил уважаемый Казимир Яковлевич, почти дословно совпадают с черновиком моей докладной записки, которую я готовил для выступления на финальном заседании.

– Да что вы говорите! – с удовольствием изумился Олег Михайлович.

– Именно так. И самое интересное, что этот черновик я распечатал и, представляете, утратил. Потерял где-то в этом бардаке и хаосе.

– Какая досада! – посочувствовал инженер, который лично начитывал через гармонайзер текст этого «черновика».

Они переглянулись и наконец не выдержали: разом и весело расхохотались.

Отсмеявшись, они повернули назад.

– Андрей Аркадьевич, а что, правда полшколы уже уехало? – спросил Олег Михайлович.

– Ну, почти, – прикинув что-то, подтвердил председатель.

– А вам не кажется, что это… немного, ну, перебор?

Андрей Аркадьевич замедлил шаг и встал. Олег Михайлович остановился тоже.

– Олег, друг мой, – сказал председатель очень тихо. – Вы поймите главное: это – дети. Дети. Какие бы они ни были гениальные отличники, они не взрослые. И доверять им такие мощности, такие приборы… Вы же сами видели сегодня, что у них в руках? – Он замолчал на секунду. – Конечно, они должны получать знания. Но не ценой таких рисков, понимаете?

– Ну, я-то понимаю, но…

Андрей Аркадьевич остановился и взял за предплечье.

– Так получилось, Олег, что десять лет назад кое-где наверху совершили ошибку. Вручили детям инфраструктуру, энергию. Наша задача – эту ошибку исправить, прекратить эти игры. Олег, вы же, как никто другой, с вашим опытом и знаниями, видите, что рано или поздно это обернется катастрофой.

Инженер кивнул медленно.

Да, он видит это и видел с самого начала.

Другая реальность… Бред. Опасный бред.

Зазнались, задрали нос…

– Более того. – Голос Андрея Аркадьевича стал тверже. – Я считаю, что закрытие этой школы – долг каждого нормального человека. И я сделаю все, чтобы его исполнить.

Олег Михайлович открыл рот, но Андрей Аркадьевич продолжил:

– Я не настаиваю на вашей дальнейшей помощи, Олег. Вы и так уже сделали очень много.

– Я с вами, Андрей Аркадьевич, – сказал Олег Михайлович просто. – Скажите, что делать.

– Спасибо, Олег Михайлович, – помедлив, ответил председатель. Он зашагал медленно, будто вымеривая шагами тропинку. – Уверен, мы с вами вместе придумаем, что делать. Я, конечно, попробую их остановить сам, но, похоже, без вас будет не обойтись.

Инженер кивнул.

– Вы ценный кадр, Олег, незаменимый. Нам очень повезло, что я вас встретил, – серьезно сказал Андрей Аркадьевич. – Очень повезло. Вы просто обязаны работать у нас.

Наконец-то!.. Но вслух Олег спросил лишь:

– У вас – это где?

Председатель комиссии смотрел на него прямо и с некоторой грустью.

– Мы обязательно поговорим об этом позже. Дело ответственное, а словами я разбрасываться не привык, поэтому я уточню кое-какие детали. Ну, всё, не стоим, бегом, бегом, бегом!..

11

… Хорошо бежит, сволочь, но все равно не уйдет. По ночному зимнему лесу, когда повсюду снег и наст, скрывающий сучья, ямы и низкий кустарник, быстро не побегаешь. А я этот лес знаю, я ж тут уже… И сразу в щеку пребольно втыкается толстая ветка, меня бросает назад, и я едва не падаю. Нелепо взмахнув руками и заложив немыслимый вираж, я сохраняю равновесие и почти не теряю скорости. Темное трещащее пятно впереди – это он, его нужно догнать.

Да как же он так бегает-то?! Может, у него тропинка тут натоптана, как у Гаврилы Цыденыча или у лесника этого? Я ныряю между двумя молодыми сосенками в надежде срезать путь, отбиваю рукой хлещущие ветви – и всё.

Я его потерял.

Нет пятна впереди.

Черное небо с мигающими проколами звезд и луна, прячущаяся среди рваных облаков.

Он замер, затаился.

Теперь он будет отходить потихоньку, дожидаясь, когда я буду далеко. Затем заложит круг, затем еще один. Потом спустится до речки, пройдет по ней пешком с полминуты, скрипя зубами от адского холода, и через распадок уйдет к своему тайнику, где отлежится, а потом рванет в город. Или сразу рванет. Или к границе…

Стоп, откуда я это знаю?

Я вижу лес целиком и насквозь. Я вижу того, за кем я гнался. Это рослый видный мужчина, с умным волевым лицом. Я могу заглянуть ему в глаза, но сам я далеко.

Он что-то слышит, и это не мои шаги – его чеканные черты искажены страхом. Я вглядываюсь в ночной лес вокруг и вижу спящую лосиху с двумя телятами, кучу белок, замерших до утра, сов, филина, сороку и прочую живность… Ого, кто это? Какой-то силуэт, еще один кто-то, но он будто ускользает от моего взгляда.

Ох, да он совсем рядом с моим рослым беглецом! И беглец его чует. Он лезет на дерево. «Стой, – кричу я ему, – не лезь туда, не надо, я знаю, я уже тебя там видел, беги сюда, сюда, дурак!» Но он не слышит меня, а ускользающий от взора незнакомец поднимает плашмя изогнутый крест и упирает его в плечо. Из последних сил я напрягаю мое всезрение и вижу немолодое лицо незнакомца, наполовину скрытое очками-маской. Я пытаюсь схватиться за арбалет, вырвать болт из тонко вибрирующего от натяжения желоба, но рук у меня нет.

Незнакомец в маске скупо улыбается и, дождавшись, когда беглец устроится поудобнее, со страшным сухим щелчком простреливает ему голову в ухо навылет. Беглец дергает головой и мешком обвисает на ветке. Из его уха толчками бьет черная кровь.

Свет фар и рев мотора. «Это ты! Это ты!» – кричу я изо всех сил.

… Коля закричал и проснулся.

– Ты чего? – Пашка Говорков тряс его за плечи. – Это я! Я!

Коля сидел в кровати, мокрый как мышь, и тяжело дышал.

– Ты чего, говорю?!

– Да так, – Коля старался говорить небрежно, но небрежность давалась ему очень скверно. – Сон тупой приснился.

– О чем? – Пашка смотрел на него хмуро.

– Забыл уже.

– Пугаешь ты меня, Алтаев, – сказал Говорков, ложась обратно в кровать и выключая ночник.

Коля лег на спину и уставился в потолок.

– Ты боевой тетраэдр, Пашка, – сказал он вполголоса. – Тебя ничто не может напугать.

«А меня может, – сказал он уже про себя. – Еще как может».

12

Жизнь в школе шла своим чередом. Приближался Новый год, в школе появились некоторые из тех, кого забрали родители после звонка Андрея Аркадьевича. Старосты, выбранные два года назад, волевым решением Казимира Яковлевича были оставлены на должности еще на год. Пришла и неприятная новость: Академия наук и Министерство обороны урезали бюджеты и энергетические квоты на следующий год ровно в два с половиной раза. Андрей Аркадьевич, не слишком скрываясь, торжествовал.

В школе побывало несколько делегаций с разных предприятий, в том числе и с подшефного Улан-Удэнского авиазавода. Авиазаводчане уехали недовольными: «задача по наиболее эффективной покраске корпуса самолета типа Ил-86», имеющая целью экономию дорогой краски, была объявлена тривиальной, недостойной внимания и вообще давно решенной Аппелем и Хакеном[41]. Вместо научно обоснованной схемы покраски авиазаводчанам предложили концепцию нового двигателя, способного работать в любой среде, в том числе и в вакууме. Когда делегаты ответили, что двигателями занимается другой завод, а они только собирают, красят и испытывают, квантонавты оскорбительно утратили интерес к задаче. Казимир Яковлевич был вынужден на следующий день звонить, а после и ехать на авиазавод лично, чтобы уладить это недоразумение. Задача о покраске была в итоге поручена седьмому классу факультета Колмогорова в качестве зимнего проекта.

Вышел очередной номер «Вестника околонауки», пусть и со значительным опозданием по причине того, что редакция лишилась доброй половины авторов. В номере, в частности, была опубликована подборка лучших цитат школьников и учителей за вторую четверть. На третьем месте оказался любимец редакции Денис Тоцкий со следующим замечанием: «Брошенная чашка разбивается на куски из того же материала и цвета, что и изначальная, а не исчезает и не превращается в птицу – вот чему должны мы удивляться больше всего и пытаться понять настойчивее всего», сделанным в ответ на претензии работников столовой касательно разбитой тарелки. Второе место занял преподаватель Б. М. Великовский, обнаруживший в одном эксперименте, что активность мозга кроликов повышается во время бездействия: «Может быть, именно во время отдыха мы и становимся теми, кем должны быть… а не когда решаем тупые когнитивные задачи». На первое место редакция поставила Казимира Яковлевича с фразой: «Адский вирус пожрал папирус». Не установлено, когда именно он ее произнес, но фраза эта стала настоящим проклятием группы юпитерианцев, и без того раздираемой внутренними противоречиями, – ее скандировали каждый раз, когда какая-нибудь часть группы не желала слушать доводы своих оппонентов.

Но гвоздем номера стали конечно же «Легенды Школы квантонавтов. Часть первая». Публикация вызвала живейший интерес не только среди школьников, но и среди некоторой части преподавателей – в основном тех, кто был упомянут в тексте.

ЛЕГЕНДА ПРО МИКШЕРСКИЙ ПУЛЬТ

Источники: Левчук А. И., д. т. н., факультет Черепановых, декан; Рассохин К. В., д. б. н., членкор АН, факультет Вавилова, преподаватель.

Запись и литобработка: Маркова А. Г., Говорков П. М., ф-т Колмогорова.

Факультету Ландау вообще присущ некоторой гигантизм, что в общем-то не должно удивлять, ведь это они еще на заре существования школы создали самую большую рок-группу в мире (так они уверяли), в которой только бас-гитаристов числилось почти тридцать человек. Масштабы их мышления часто приводят к недоразумениям с другими факультетами, что красочно иллюстрирует история про микшерский пульт[42] на тысячу двадцать четыре канала, заказанный факультетом Ландау черепановцам для проведения музыкально-акустических, назовем их так, экспериментов. Наиболее интересная для читателей часть этого сюжета начинается с того, как староста факультета Черепановых пришел к директору и без тени сомнения в своем праве попросил разрешения, людей и технику для разбора стены в радиотехнической мастерской и «немножко» в концертном зале. «Зачем?» – прокручивая в голове все возможные, в основном наихудшие, варианты развития событий, спросил директор. «Мы сделали пульт, – с гордостью, за которой опытный человек легко прозревает катастрофу, сообщил староста. – Но он в дверь не влезает. То есть не вылезает».

Уникальный пульт на тысячу с лишним каналов, очередной претендент на место в книгах рекордов, оказался заперт там, где его с таким трудом изготовили; вместе с бухтами проводов и блоками питания он занимал там добрую половину полезной площади. Факультет Ландау транспортировку взять на себя вероломно отказался, так как, цитата, «у нас телепортация еще не отработана», при этом заявил, что пульт тем не менее является их собственностью. Логика никогда не была их сильной стороной, так как они отказались и оплачивать этот заказ – ввиду недоставки. Арбитраж, возглавляемый представителями факультетов Колмогорова и Вавилова, длился три дня, но ни к чему не привел. В школьном фольклоре остались лишь фразы типа: «Триста семь каналов в подарок» и вопросы «А можно концерты проводить в лаборатории?».

Что же случилось с пультом, спросите вы? Он исчез, просто исчез. «В этой школе и не такое творится!» (К. Я.)

ЛЕГЕНДА ПРО КУБОК ДАРВИНА

Источник: Малиновский Г. Г., д. физ. – мат. н., факультет Колмогорова, декан.

Запись и литобработка: Маркова Н. Г., Говорков П. М., ф-т Колмогорова.

Не в обиду, конечно, Ивану Николаевичу (примечание: имеется в виду Писарев И. Н., д. б. н., бессменный декан факультета Вавилова) и ребятам-вавиловцам, но футбол, прямо скажем, никогда не был у них сильной стороной. Уж так сложилось. Но! При этом на характер всего факультета футбол влияние оказал – это очевидно. Пока мы с Борисом Митрофановичем (примечание: имеется в виду Великовский Б. М., д. псих, н., д. п. н., членкор АН, преподаватель ф-та Колмогорова) не придумали квантобол, все рубились в обычный «юнифайт» семь на семь три раза в год, и вавиловцы, увы, занимали на этих кубках стабильно последнее место. Тогдашний староста, Игорь Кравченко (сейчас работает во Вьетнаме) сказал: «Так не пойдет. Мы (то есть они) вавилоны или кто?»

И, стало быть, решили они подойти к игре по-новому, эволюционно. Они придумали рассматривать футбол как экосистему, а матч, соответственно, как кризис в этой экосистеме, наподобие падения астероида, при котором выживают наиболее приспособленные виды вроде млекопитающих. Подразумевая под млекопитающими конечно же себя, а противника, нас в том числе, без лишней, прямо скажем, деликатности определив в динозавры. Они проанализировали предыдущие игры, выявили в команде незаполненные экологические ниши и решили придерживаться так называемой эр-стратегии, то есть, по сути, сделать ставку на закон больших чисел. На практике это выглядело так, что на стадион согнали всех учеников-вавиловцев и заставили их играть в футбол друг с другом в самых разных сочетаниях. Так они якобы выявляли наиболее приспособленных к обводке, пасу и удару. Мы с Гаврилой Цыденычем, помню, сидели на скамейке, и, помню, Гаврила Цыденыч этак всхихикивал тоненько, чем меня удивил очень сильно, и говорил так: «Вот смотрел бы и смотрел» – и даже, кажется, слезы утирал… Ну да ладно.

Ажиотаж на факультете был очень большой. Они сделали плакат, нарисовали былинного богатыря Ираклия (примечание: имеется в виду капитан тогдашней футбольной сборной страны Ираклий Таперников), который этак пальцем показывал и, значит, говорил: «Либо играй, либо болей!» Очень пробирало… Еще карикатуры на другие факультеты рисовали, очень смешные. Там другие команды изображались в виде динозавров, стеллеровых коров[43] и прочих вымерших существ. Товарищеские матчи с малышней из городской ДЮСШ-3 организовали, правда проиграли с треском. Один раз дюсэшата даже без вратаря играли, все равно выиграли. Староста Кравченко сказал тогда: «Ну что – красиво проигрывать мы научились».

Текучка в команде была адская – это же экосистема у них была, с эволюцией и отбором. В стенгазете тоже болельщицы у них нашлись, заранее назвали весенний кубок «Кубком Дарвина»: трепещите, мол, динозавры! Но – увы! Опять последнее место заняли. Причем не только всем нашим проиграли, но и гостям из сорок девятой школы, и сборной педагогов тоже проиграли, а у нас половина были женщины. Гаврила Цыденыч, безжалостный все-таки человек, им сказал тогда: «Экосистема экосистемой, но если эти плезиозавры бегают в два раза шибче – тут уж никакой Дарвин не поможет».

… А за две недели до Нового года в школе произошло очередное ЧП.

13

Коля подпирал стену у входа, ожидая, когда его позовут.

Малый демонстрационный зал аскетичностью своей несведущего зрителя поражал в самое сердце. Зал десять на десять метров, с рушащим симметрию входом, расположенным практически в углу; довольно высокие, метра в три с половиной, потолки; голые белые стены и никаких окон; полтора десятка стульев, беспорядочно скученных в центре. К слову, Большой демзал, расположенный по соседству, выглядел практически так же, только масштабнее, и стульев, разумеется, там было больше.

Старшеклассников столь бедные интерьеры не смущали: с их точки зрения, все, что нужно для дела, демзалы вполне обеспечивали. Самые придирчивые, правда, ворчали о недостаточной наглядности, но таких было единицы. Мальков же, что впервые попадали в демонстрационные залы, обстановка поначалу естественным образом слегка разочаровывала.

Ровно до первой лекции.

После первой же лекции мальки влюблялись в свои демзалы раз и навсегда.

Еще в них регулярно показывали кино. Хотя преподаватели порой высказывались критично – дескать, не для того школа строилась, однако на ретроспективе «Властелина колец», устроенной Лигой настоящего кино в большом демзале, побывали абсолютно все.

Настя тронула Колю за рукав пуховика.

– Ты не бойся, – сказала она. – Ты ведь ни в чем не виноват.

Коля кивнул. Говорить не хотелось.

Дверь открылась. Оттуда выглянул тощий, с острым язвительным взглядом Тоцкий; оглядев Колю скептически, он обернулся и сказал куда-то в недра малого демзала:

– Здесь он… Хорошо… – а потом уже Коле: – Заходи.

Коля зашел и сразу от порога сказал:

– Здрасьте.

И стал вешать одежду на уже довольно заполненную вешалку, разглядывая исподтишка присутствующих.

По крайней мере, внешне комиссия по научной этике выглядела не так уж страшно. Директор и два преподавателя, конкретно Иван Николаевич, в больших очках и со всклокоченной бородкой, и Константин Владимирович, добродушный и слегка как будто удивленный; директор с правом голоса, преподаватели в качестве наблюдателей. Пять старшеклассников, люди в школе очень известные: Токаев с Колмогорова, Конечных и Тоцкий с Вавилова, Цыденжапов с Ландау и известная своей добротой всем малькам школы Мацкевич с Черепановых. Таким образом, в комиссии были представлены все факультеты, преподаватели и конечно же директор – от администрации.

В самом углу, чуть вдали ото всех остальных, сидели всё те же Андрей Аркадьевич и Олег Михайлович. Последний, впрочем, сидел в наушниках и был занят своим планшетом.

И наконец, Коля увидел Вадима с Матвеем, также сидящих несколько обособленно; обособленность эта подчеркивалась тем обстоятельством, что, в отличие от остальных, они сидели вдвоем на грубой деревянной лавке, поставленной к тому же под некоторым углом к комиссии.

Вся комиссия глядела на Колю.

– Добрый день, добрый, – с какой-то неопределенной интонацией сказал Казимир Яковлевич. – Продолжим, что ли…

– Простите, – неожиданно сказал Тоцкий, – а разве фигуранты не должны выйти?

– Ах да, – сказал директор. – Процедурный же вопрос. Тихомиров, Ботоев, выйдите.

Подследственные Вадим и Матвей без вопросов встали со своей лавки и двинулись по диагонали на выход.

Коле начали задавать вопросы сразу, едва фигуранты оделись и закрыли дверь.

– Ну, – первый выстрел был за Токаевым. – Имя и фамилия?

– Коля… Алтаев Николай.

Дальше вопросы посыпались один за другим. Факультет, класс? Колмогорова, шестой. Куратор? Егор Семенович, сейчас в отъезде. Где вы находились… надцатого… бря сего года в восемнадцать часов дня? В лаборатории… в тридцать седьмой лаборатории. Что происходило в это время в лаборатории номер тридцать семь? Матвей и Вадим, то есть группа «Континуум» Тихомирова и Ботоева проводили эксперимент.

– Проводила, – негромко поправила Валя Конечных.

Большинство вопросов задавал Токаев – высокий, худощавый, черноволосый десятиклассник с резкими движениями. Коля про себя решил, что он что-то вроде председателя комиссии.

– Где ты находился во время эксперимента?

Коля замялся. Начиналось самое сложное. Надо было быть точным.

– Подожди, – сказал Токаев. – Оператор, выведите лабораторию номер тридцать семь на южную стену.

– Может, объемную? – Это конечно же был Чиж. Голос у него был мальчишеский и шел словно отовсюду.

– Не надо, – сказал Токаев.

– Ладно, сейчас.

Несколько секунд спустя на южной стене появилась цветная трехмерная проекция лаборатории. Установка, выделенная красным цветом, была изображена несколько схематично, но вполне узнаваемо.

– Давай, – сказал председатель Коле.

Коля подошел к стене.

– Я был здесь, – и показал рукой где.

Спустя секунду в указанном месте появилась зеленая карикатурная фигурка, для ясности снабженная надписью: «Алтаев».

– А где были остальные? – спросил кто-то из комиссии (Коле не было видно), кажется Цыденжапов.

– Там было пять человек. – Взгляд Коли стал сосредоточенным. – Матвей был здесь, Вадим здесь, еще трое, я их не знаю по фамилиям, – здесь, здесь и здесь.

Проекция лаборатории украсилась еще пятью зелеными карикатурными, но вполне узнаваемыми фигурками, и каждая также была снабжена фамилией.

– Дайте расположение по показаниям Тихомирова, – сказал Токаев.

– Айн момент, – отозвался оператор.

И спустя пару секунд проекция дополнилась точно такими же фигурками, только синего цвета.

– Что ж, – задумчиво сказал Токаев, – не сильно отличаются показания.

И в самом деле, зеленые и синие фигурки практически сливались.

– И что было потом? – негромко спросил директор, словно подтолкнул чуть-чуть.

– Потом Матвей, то есть Тихомиров, сказал, что объявляет готовность номер один. И они начали эксперимент. Ботоев по команде Тихомирова подал питание на установку, и…

Коля замолчал.

Описать то, что случилось потом, было трудновато. Отчаянно не хватало слов, и самое главное – он не понимал, что именно произошло тогда в лаборатории номер тридцать семь.

Впрочем, не он один.

– Как получилось, что ты оказался в поле действия установки? – спросила Валя Конечных.

Коля сглотнул. Начиналось самое неприятное.

– Я… я ничего не делал. Я стоял, где сказали, запоминал, что происходит…

– И что происходило?

– Ну вроде все было нормально. Никто не психовал, все было спокойно. А потом я вдруг оказался там.

И тут до сих пор молчавшие Иван Николаевич и Константин Владимирович переглянулись и перекинулись парой стремительных и тихих фраз.

– Пять метров, – пробормотал Тоцкий, – обалдеть!

– Какие ощущения ты при этом испытал? – задала девушка следующий вопрос.

Коля задумался ненадолго.

– Я… на самом деле я не вдруг там оказался. Я потерялся.

– В смысле «растерялся»? – уточнил Токаев.

Директор молча смотрел на Колю.

– Нет, – твердо ответил Коля, – именно «потерялся». Ориентацию утратил в пространстве. И меня еще щекотало изнутри повсюду. А потом я оказался там.

– И что ты там сделал?

Коля вздохнул. Больше всего ему хотелось сейчас провалиться сквозь землю. На пять метров или глубже.

– Я понимаю, что я неправильно поступил. Но ведь по-другому же было нельзя? Так ведь?

Андрей Аркадьевич пошевелился и заложил ногу на ногу. Инженер, сидевший рядом с ним, по прежнему пялился в планшет, будто его ничего не интересовало.

– Мы сейчас не это обсуждаем, Николай, – сказал Токаев жестко. – Мы делаем реконструкцию события.

– Это была комната, – сказал Коля, глядя ему прямо в глаза. – Холодная. И кровать. А на кровати – мальчик. Весь закутанный, укрытый. И не шевелился. То есть сначала не шевелился. Я понял, что он умирает, а у меня с собой ничего не было. Я ведь не знал, что так будет. И я побежал по комнатам, а там никого нет и холодно очень. Я выскочил тогда на площадку, а там еще холодней, и двери все закрыты. Я тогда вернулся обратно. Тут увидел переход. Он был в форме этого, как его…

– Множества Мандельброта[44], – пробормотал Токаев. – Кардиоида[45].

– Да, – сказал Коля. – Типа снеговика или неваляшки. Один большой проход, рядом поменьше, и вокруг много еще меньше.

И замолчал.

– По-моему, достаточно, – сказала Мацкевич, глядя на Колю. – Все равно мы можем ориентироваться только на его показания.

– Не совсем так, – сказал Тоцкий.

– Совсем не так, – сказал Токаев.

– Вы с ума сошли, – быстро сказала Конечных. – Два дня прошло всего.

– Оператор? – сказал Токаев куда-то в стену.

– Понял-понял, – отозвался мальчишеский голос. – Справка. Фатеев Алексей. Двенадцать лет. На момент эксперимента группы Тихомирова и Ботоева, я, конечно, имею в виду синхронизированную точку отсчета, находился в состоянии крайнего истощения. Сейчас его состояние, по заключению медпункта, оценивается как удовлетворительное. С учетом исходного состояния, конечно… А так он худющий и лежит все время, нельзя ему пока вставать. Мы его утром навещали, так он…

– Чиж! – как-то не по-уставному прервал оператора Токаев. – Ты не трепись там! Ты ясно скажи: с ним можно уже разговаривать или нет?

– Да, – сказал Чиж после паузы. – Юлия Семеновна говорит, что недолго можно.

– И ты можешь…

– Конечно, – залихватски отозвался Чиж. – Айн секунд.

– Казимир Яковлевич? – обратился к директору Токаев.

Директор задумался лишь на мгновение.

– Три минуты, ребята. Не более.

Константин Владимирович поерзал на стуле, словно порываясь что-то сказать, но в конце концов, шумно выдохнул и ничего не сказал. Остальные члены двух комиссий – школьной по этике и чрезвычайной министерства – молчали, переглядываясь.

– Кто будет говорить? – спросил Тоцкий. Его взгляд, обычно острый и уверенный, как будто бы стал слегка растерянным.

– Мира, – хмуро сказал Токаев. – Конечно, Мира.

14

Лицо Алексея Фатеева было худым и бледным. Выделялись одни лишь глаза, бездонные и печальные, а все остальное было бесцветное, словно маска, лишенная жизни. Чиж вывел картинку на восточную стену и сделал масштаб максимально большим, так что были видны даже самые мелкие детали. Коле очень захотелось отвернуться, чтобы не смотреть на это худое, измученное лицо, но он не отвернулся: ему отчего-то казалось, что очень важно – запомнить это лицо. К тому же он боялся шевелиться, полагая, что если он напомнит о себе, то его тут же выпрут из демзала.

– Алёша, – мягко позвала Мира Мацкевич, – тебе не тяжело говорить?

– Нет, – шепотом сказал мальчик, откашлялся и сказал уже громче: – Нет. Ой, здравствуйте!

«Он как будто узнал нас», – подумал Коля.

– Алёша, расскажи, как ты попал к нам.

Алёша некоторое время молчал. И все остальные тоже молчали, и тишину эту, казалось, невозможно было сломать – такая она была плотная и осязаемая.

– Когда парень этот появился…

Коля едва удержался от того, чтобы вздрогнуть. Мальчик говорил про него.

Алёша еще раз откашлялся и продолжил:

– Все мои уже умерли. Я один остался в квартире. И вдруг теплом в лицо мне так подуло. Я решил, что я умираю. Я читал, что люди, когда замерзают, им тепло становится, и я подумал, что это вот со мной и случилось.

Алёша говорил медленно и очень тихо, почти шепотом. Но это был очень громкий шепот: Чиж повысил чувствительность микрофонов и вывел звук очень громко, так что было слышно каждое слово, каждый вздох.

Мальчик сделал паузу, выпростал из-под одеяла руку, чтобы взять с тумбочки легонький пластиковый стакан с какой-то жидкостью. Сделал пару глоточков, поставил стакан обратно, и тонкая рука с обтягивающей кости кожей легла поверх одеяла. Медсестра, легко скользнувшая в кадр, снова укрыла его одеялом под самый подбородок.

Длилось это всего несколько секунд, но Коля совершенно точно знал, что эту тонкую, как палочка, руку он не забудет уже никогда.

– Я увидел Колю, он был в футбольной майке, и я решил, что у меня бред начался. Но все равно я обрадовался, потому что… а потом он куда-то пропал, и мне совсем стало плохо, потому что я уже совсем не мог быть один. И когда Коля снова появился, он схватил меня и потащил куда-то. Теперь я знаю куда.

– Десять секунд, – тихонько и отовсюду шепнул Чиж.

– Спасибо, Лёша, – торопливо сказала Мира. – Ты… отдыхай, выздоравливай побыстрее.

И лицо Алёши Фатеева растаяло, оставив после себя белую стену.

– Ч-чёрт, – сказал Токаев треснувшим голосом. – Простите меня! Я не знал, что он… что у него… простите!

– Мирка, ты тоже хороша! – хмуро сказал Тоцкий. – «Как ты попал к нам»! Будто он не наш.

Мира подняла голову.

– Мальчики! – сказала она высоким голосом. – Я прошу – больше… – осеклась и быстро вышла из демонстрационного зала.

Вслед за ней спокойно, не торопясь и ни на кого не глядя, вышли Андрей Аркадьевич и Олег Михайлович.

– Вы эту демагогию бросьте, Казимир Яковлевич! – жестко сказал Андрей Аркадьевич через полчаса в своем кабинете, который выделили для комиссии прямо напротив директорского. – Это же статья!

– Андрей Аркадьевич, – ровным голосом сказал директор. Пожалуй, даже слишком ровным. – Я вам уже тысячу раз говорил и, если надо, еще тысячу раз повторю: без настоящих экспериментов хорошего физика не получишь. В Академии это понимают. В другом министерстве тоже. А вы почему-то не желаете.

– Хватит, – председатель чрезвычайной комиссии министерства негромко хлопнул ладонью об стол. – Дело могло кончиться смертью. Смертями. Смертями учеников! Вы это понимаете?

– Обоснование эксперимента было строгое, – по-прежнему ровно сказал директор. – У вас есть два заключения, в сумме там подписи четырех академиков, не считая других. Это эксперимент, Андрей Аркадьевич, здесь всегда есть элемент неизвестности. И потом, раз уж на то пошло, один из итогов эксперимента – это как раз спасенная жизнь. Я уже не говорю о доказанном эффекте проникновения, судя по всему, в достаточно глубокое прошлое. Это вообще-то Нобелевка[46], Андрей Аркадьевич.

Короткое эхо спряталось среди стульев и полок с книгами.

– Вот как, значит, – неожиданно спокойным голосом сказал Андрей Аркадьевич. – Такую вы, значит, даете оценку. Спасенная жизнь и Нобелевка. Или просто Нобелевка?

Директор молчал.

– В общем, так, Казимир Яковлевич, – заговорил Таркович негромко, тщательно подбирая слова. – Я вижу два основных варианта развития событий. Первый: все продолжается как шло, то есть дети вволю занимаются смертельно опасными экспериментами, а вы и Министерство обороны их покрываете. В таком случае я созываю заседание комиссии в самое ближайшее время, и школу закрывают. Во всяком случае, это не будет называться учреждением образования, и наше министерство к этому не будет иметь никакого отношения. Ваши любимые генералы пусть набирают сотрудников откуда угодно, но ни детей, ни квалифицированных педагогов они не получат – это я вам обещаю. Плюс за нами остается право обратиться в самые высшие инстанции, благо даже с нашими допусками материала у нас с Олегом Михайловичем по горло, и не только в педагогической части.

Казимир Яковлевич молчал, барабаня пальцами по столу. Андрей Аркадьевич тоже не торопился, достал карандаш и стал его точить, сосредоточенно и внимательно.

– А второй вариант? – Директор проиграл молчанку.

Андрей Аркадьевич сделал выразительную паузу, призванную подчеркнуть этот факт, и продолжил:

– А второй вариант я представляю себе примерно так. Олег Михайлович – специалист по информационным системам. Полагаю, он смог бы устранить самые вопиющие недостатки в ваших компьютерах, в первую очередь в тех, что управляют высокоэнергетическими экспериментами и процессами. Для этого ему нужен допуск. Полный.

– Хорошо, – сразу сказал директор.

– Я еще не закончил, – холодно произнес Таркович. – Точно такой же допуск нужен будет всем специалистам нашей комиссии, которые будут приезжать и в этом, и в следующем году, вплоть до февраля. И конечно, мне – мы сядем вместе с вами изучать отчетность по проектам за последние три года.

– Мы с вами?

– Я хочу знать масштабы и характер грядущей катастрофы. Раз уж вы делаете меня соучастником.

Казимир Яковлевич стучал пальцами рук друг о друга почти минуту. Андрей Аркадьевич ждал, зная, что он уже выиграл.

– Дайте ваши персональные данные, – наконец произнес директор устало. – Ваши, Олега Михайловича и других членов комиссии. Форма пять, если не ошибаюсь… Я сделаю вам допуски и разрешения. Для вас двоих, думаю, завтра. Для остальных – на следующей неделе… Что-нибудь еще?

Он смотрел на председателя с вызовом проигравшего, но не сдавшегося. Но Таркович был слишком опытен для того, чтобы заканчивать битву на такой ноте. Он кивнул и пододвинул директору по столу какие-то распечатки на бумпласте.

– Любопытную вещицу обнаружили мы тут с Олегом Михайловичем, – сказал он самым дружеским и деловым тоном. – Напомните мне, Казимир Яковлевич, в каком доме жил Фатеев и в какой день по времени прошедшему ваши ученики его вытащили оттуда?

Директор удивленно и с подозрением посмотрел на него. Затем достал свой планшет, полистал.

– Пятая Советская, сто двенадцать, квартира шестьдесят пять, семнадцатого января одна тысяча девятьсот сорок второго года.

Председатель комиссии похлопал по распечаткам.

– Представляете, а согласно архивным документам у нас две противоречащие друг другу справки. Дом номер сто двенадцать по улице Пятая Советская семнадцатого января одна тысяча девятьсот сорок второго года уничтожен прямым попаданием авиационной бомбы. Согласно же немецким архивам, в этот день их авиация налетов не производила из-за непогоды.

– Хм… – сказал директор. – Любопытно.

– Да не то слово! – почти радостно сказал Андрей Аркадьевич. – Кто же этот мальчик, откуда он на самом деле и, самое главное, что ему здесь надо?

– Ну вы скажете тоже! – возмутился директор. – Он что, по-вашему, шпион какой? Из другой Вселенной?

– В любом случае, это не в моей компетенции, а, скорее, в вашей, – сказал Андрей Аркадьевич, интонацией ясно давая понять, что встреча окончена. – Вы заберите, заберите. Это для ваших ребят, пусть подумают. Им полезно.

15

С площадки старой водонапорной башни Школа квантонавтов была как на ладони. Олег Михайлович гадал, каких усилий стоило немолодому Андрею Аркадьевичу забраться сюда. Председатель, однако, не проявлял никаких признаков усталости и с видимым удовольствием созерцал окрестности.

Ясно было, что Таркович позвал его не просто так. Олег Михайлович придумал несколько фраз, которые помогли бы ему предстать в выгодном свете перед столь высоким лицом, но сейчас они как-то вылетели из головы. «Жилья у меня в Москве нет, поэтому…», «Оклад и условия…» – тьфу, ну и глупости!

– Андрей Аркадьевич, я понимаю… – начал было Олег Михайлович.

Но Андрей Аркадьевич кротко улыбнулся ему через плечо, надел солнечные очки и ничего не ответил.

Родчиевский, недоумевая, тоже оперся на перила.

– Красиво, – сказал Андрей Аркадьевич.

– Да уж… – сказал инженер.

Вид действительно был красивый. Заснеженный лес прихотливо разрезала еще не до конца замерзшая Уда, и тонкая нить асфальтовой дороги устремлялась вслед за ней, к городу. Солнце уже садилось.

– Вот школа, – заговорил председатель. – Факультеты, как вы помните, названы в честь Ландау, Вавилова, Колмогорова, Черепановых. Надо же, учеников три сотни с трудом наскребется, а туда же – факультеты!.. Но знаете, что здесь особенно смешно? То, что все эти люди не были первооткрывателями.

– Да? – равнодушно удивился Олег Михайлович. Он пускал изо рта клубы морозного пара и смотрел, как он растворяется в воздухе.

– Именно, – с некоторым сожалением сказал Андрей Аркадьевич. – Ландау развивал идеи, почерпнутые им из кружка Иоффе[47], который учился у немецкого физика Эренфеста, а на его поздних семинарах они просто переводили статьи из зарубежных журналов… Колмогоров и его работы – это переработка и компиляция идей Тьюринга, Шеннона и Чейтина[48], опубликованных ощутимо раньше. Братья Черепановы – это анекдотические персонажи, миф вроде Архимеда, который сжигал зеркалами римские корабли. Только они не были архимедами, а были каретных дел мастерами. Обычная мастеровая прислуга, невысокого класса, потому что среди них ценились иностранцы. – Андрей Аркадьевич вздохнул. – А Николай Вавилов – это вообще грустная история… Его притесняли, избивали на следствии, он умер в тюрьме, не найдя общий язык с властями. Реабилитировали спустя двенадцать лет после смерти.

Олег Михайлович молчал, ожидая, когда председатель перейдет наконец к сути и будет делать столь долгожданное карьерное предложение, которое прекратит череду этих унизительных характеристик и собеседований… И обнаружил, что чувствует себя гораздо спокойнее, чем мог ожидать от себя. Возможно, потому, что это предложение будет не единственным и даже не самым перспективным. Вспомнив о туманном, полном самых смелых намеков разговоре с обаятельным мужчиной в Неаполе, Родчиевский улыбнулся. Рано или поздно такое происходит всегда – и те, кому ты нужен по-настоящему, находят тебя. А какая страна – господи, да какая разница! Хотя послушаем и Андрея Аркадьевича, конечно.

Таркович, однако, не торопился.

– Не любят у нас Коперников, Галилеев, Ньютонов, Галуа, Эдисонов, Тесл, Эйнштейнов, фон Браунов, Хокингов, Фейнманов, Чалмерсов… Одна история с Лобачевским чего стоит. А Менделеева кто не принял в академики? Бутлеров, его коллега… Бахтина Михал Михалыча через полвека только начали признавать, Зиновьева, Турчина…

Олег Михайлович не знал, кто такие Бахтин, Зиновьев и Турчин, но сочувственно покивал. Таркович тем временем еще раз указал на корпуса школы.

– И вы знаете, что делает эта школа?

– Готовит талантливых ученых? – подчеркнуто равнодушно предположил Олег Михайлович.

– Они готовят элиту, – с грустью сказал Андрей Аркадьевич. – И особо этого не скрывают.

Олег Михайлович посмотрел на него внимательнее.

– Самое печальное в том, что настоящей элиты они не получат. Приучая детей ко вседозволенности, ресурсам, потакая их желаниям и фантазиям, они вырастят, образно говоря, мещан во дворянстве. У них будет апломб, ресурсы и бесконечная уверенность в своей непогрешимости, но это будет не элита. Ведь элита – это те, кто не просто решает проблемы по своей прихоти, а находит их, распознает, видит. Вынимает из реальности, если хотите… Элиту нельзя выдрессировать, просто отбирая самых способных из плебеев и предоставляя им энергию и приборы. Ее выращивают – долго, упорно, поколениями. А в этой шарашке элита не появится. Нет здесь места проблемщикам. Эта школа, как и все их институты, обычный туземный карго-культ, когда пигмеи строят из соломы чучела самолетов, в надежде привлечь силу и дары белых людей. Слепые мы, Олег, слепые и везучие…

На этих словах Андрей Аркадьевич неожиданно повернулся к инженеру.

– А вот скажите мне, Олег Михайлович, что вы думаете о программном обеспечении эксперимента Ботоева – Тихомирова?

– Ну… – ответил Родчиевский, довольный тем, что разговор выходит на знакомые ему темы. – С тем допуском, что вы дали, я могу и смотреть, и менять их код. Сразу скажу: сделано остроумно, насколько я смог разобраться, – я все-таки не программист и не математик. Во всяком случае, код очень экономный. Там у них пара сотен процессоров, и задача…

Андрей Аркадьевич покивал и перебил его:

– Да, да. Я скопировал этот код и переслал нашим специалистам в министерстве. Они говорят то же самое, что и вы, слово в слово практически.

– Э, так вы меня проверяете, – без удивления произнес Олег Михайлович.

– Ну извините, – развел руками Таркович. – У нас с Галиной Андреевной требования высокие, нам в управление нужны волки, причем матерые. Иначе видите, что творится, – в школах скоро ядерные реакторы курочить начнут такими темпами. А вы смогли увидеть какие-то прорехи в этом коде, опасности?

Олег Михайлович молчал, а Андрей Аркадьевич его не торопил. Инженер понимал, что это решающий момент: если он ошибется и его вывод будет отличаться от выводов неведомых ему министерских специалистов, то Таркович, возможно, и передумает брать его к себе в Москву… Конечно, это несправедливо – там-то код изучали программисты и математики, а он инженер, но, в конце концов, у него чутье, самообразование и, главное, огромный опыт.

«Впрочем, чёрт с ними! Вы не одни у меня».

– Нет, – сказал он твердо. – Насколько я могу судить, я, повторюсь, не программист и не математик, но код чистый, хвостов и дырок нет.

– Жа-аль… – протянул Андрей Аркадьевич.

У Родчиевского рухнуло сердце. Ошибся.

– Жаль, что код чистый, – продолжил тем временем Таркович. – Правда жаль. Знаете, ненавижу из двух зол выбирать меньшее, но скажу откровенно: если выбор стоит между очень вероятной катастрофой и парой сотен процессоров, то я, пожалуй, пожертвую процессорами, сколько бы они ни стоили.

Он испытующе глядел на Олега Михайловича.

До инженера наконец дошло, что он не ошибся и ничего не закончилось, – напротив, разговор подошел к самой важной части.

– А выбор именно такой? – спросил Родчиевский, соображая.

– Увы, нет, – сказал Андрей Аркадьевич, продолжая глядеть на него очень внимательно. – Вы же сами сказали, что код чистый, рабочий, без помарок.

– А ваши… специалисты что говорят?

Андрей Аркадьевич молча качнул головой: то же самое. Олег Михайлович сглотнул, вдохнул, выдохнул и заговорил медленно, неуверенно:

– Ну… Я теоретически могу написать программку, которая вырубит их программу в нужное время или после наступления какого-либо условия. Но будет заметно, что это… кто-то другой. Можно в принципе что-нибудь вписать в сам код – это труднее обнаружить, но… Мне потребуется время, чтобы разобраться точно, что у них там к чему, там тысячи строк, и…

– Не потребуется, – сказал Андрей Аркадьевич каким-то новым, незнакомым Олегу голосом, так что инженеру захотелось вытянуться во фрунт. – Все, что нужно, у меня уже есть.

Он снял перчатку, и в его пальцах обнаружилась крохотная микросхема.

Долгих пять секунд стояла тишина.

– Что я должен делать? – спросил наконец Олег Михайлович.

16

– И что мы должны тут делать? – спросил Коля устало.

Последние дни и даже недели он чувствовал себя скверно – не физически, а душевно. Это был какой-то тупик. Настя была занята учебой и наукой, Коля в общем-то тоже. У них не рождалось новых идей, союзников они не искали, потому что нечего было сказать этим союзникам и некому было говорить, – все были заняты или делали вид, что заняты, включая Колю… Пытаясь деятельностью отогнать сны и предчувствия, он попробовал следить за Тарковичем и Родчиевским; к нему, не задавая лишних вопросов, присоединилась Настя, но они быстро бросили – с таким же успехом можно было следить за кактусом на уроках английского.

Полугодие шло к концу, и времени не хватало ни на что.

Плохо было то, что из-за этого они почти не говорили друг с другом. Ни про свой семинар и реликтовый мусор, ни про козни министерства, ни про его сны, ни про Булата Баировича, ни про этого мальчика. И чем дольше они не говорили, тем как-то яснее становилось, что Егор Семенович просто ошибся, – мы не другие; министерство, да, копает под Казимира Яковлевича, но на то оно в общем-то и министерство; Колины сны – это просто сны; Булат Баирович, конечно, загадка, и мальчик этот еще большая загадка, но вообще-то эти загадки полшколы решает, а не ты один…

Умом понималось, что все нормально, но тени, тени не исчезали. Смутно увиденные вопросы росли не по дням, а по часам, давили на плечи, наваливались по ночам, душили радость от морозного солнца и наступающего праздника…

– Увидишь, – сказала Настя.

Некоторое время они сидели молча, жмурясь от яркого снега и солнца.

– Ну и как там, в Тунке, интересно? – спросила Настя через пару секунд.

– А где у нас неинтересно, – негромко ответил Коля.

– Ну наконец-то! – сказала Настя в сторону. – Смотри. Узнаёшь?

– Кого? – Коля поднял голову и посмотрел, куда указывала Настя.

По заснеженной аллее к ним шел какой-то плотный, крепкий мальчишка лет двенадцати и улыбался им как старым знакомым.

– Впервые вижу, – сказал Коля неприветливо. – А что – должен узнавать?

Мальчишка меж тем приближался, и уже не оставалось сомнений, что он идет к ним и улыбается тоже именно им.

– Привет! – сказал мальчишка.

– Привет! – сказал Коля настороженно.

– Здравствуй, Алёша! – легко, как умела только она, сказала Настя. – Вот он, как ты и просил.

– День добрый! – сказал Коля еще зачем-то, мучительно соображая, кто это.

Незнакомец улыбнулся.

– Я так и думал, что ты меня не узнаешь.

– Елки-палки! – Коля вскочил. – Алексей! Как там тебя… Фатеев! У, какой ты стал!

– Да ну!.. – Алексей заметно смутился. – Ничего, понимаешь, не могу с собой поделать. Ем и ем. Тридцать два килограмма уже.

– Да тебе так даже хорошо, – сказала Настя очень убедительно. – Вон ты какой стал… солидный.

Алексей посмотрел на Настю, улыбнулся, смешно сморщив нос, и покачал головой: не утешай меня, не надо! Потом перевел взгляд на Колю и перестал улыбаться. «Ага, – подумал Коля, – сейчас он спросит».

Что-то важное спросит.

– Я очень хотел с тобой встретиться. – Алексей говорил, будто извинялся. – Но мне только сегодня разрешили выходить, и ты только сейчас с практики приехал. Я Настю встретил, и…

– Зачем? – Вопрос Колин прозвучал по-дурацки, но Алексей не обратил на это ровно никакого внимания.

– Во-первых, ты спас меня, – серьезно сказал он. – Я хотя бы спасибо должен тебе сказать.

– Да не за что, – сказал Коля, и опять это прозвучало по-дурацки, и он поспешил поправиться: – А кто бы по-другому сделал?

– Ну не знаю… А знаешь, – Алексей снова улыбнулся, – я ведь думал, что ты взрослый совсем. Ты меня так запросто вытащил.

– Так ты легкий был совсем…

– Да, – мальчишка погас, – я был легкий. Я думал, что ты тот, другой.

– Какой – другой? – спросила Настя.

Зазвенела рында, сзывающая квантонавтов на обед.

– Да ерунда.

Коля почувствовал, как что-то внутри него как будто зажужжало тихонько.

– Ты кого-то еще в своей комнате видел? До… до меня?

– Да не видел я, – мотнул головой Фатеев. – Привиделось. Мало ли что привидится при смерти. Я же и на тебя думал, что ты мне кажешься.

– И кто же тебе еще… показался?

– Этот, в зале его видел, когда с вами в первый раз говорил по экрану. Пожилой такой. Булат… Баирович? Я когда помирал, мне казалось, что я его вижу. Как он ходит туда-сюда. Я еще кричать ему, помню, пытался: мол, здесь я, тут я.

– Мальчики, – вклинилась в разговор Настя. – Пойдемте в столовую. Пора уже.

– Успеем, Настя, – сказал Коля.

Фатеев видел Булата во сне до того, как увидел Колю. А может, не во сне.

Коля посмотрел на Настю, и Настя поняла. Она спросила:

– А во-вторых?

– У меня к вам просьба, – сказал Алексей и замолчал. Было видно, что ему неловко. – То есть к тебе.

– Излагай, – сказал Коля.

– Ты бы мог познакомить меня с Матвеем и Вадимом?

Некоторое время Коля молчал. Против просьбы Алексея он ничего не имел, скорее напротив, но вот исполнение ее было сопряжено с некоторыми трудностями. Говоря проще, не настолько коротко Коля был знаком со старшеклассниками, чтобы выступать в качестве рекомендателя.

– Я понимаю, – сказал Алексей, – у тебя свои дела, но и ты меня пойми: для меня это очень важно. Это сейчас мое главное дело. Татьяна Алексеевна сказала, что они главные…

– Да не в этом дело, – ответил Коля беспомощно. – Думаешь, я их так хорошо знаю?

Алексей некоторое время смотрел на Колю, закусив верхнюю губу.

– Но и я больше здесь никого не знаю. Взрослые не в счет.

– Мальчики! – сказала Настя. – Лёшенька, конечно, он тебе поможет.

– Да, – сказал Коля. – Я помогу. Чем могу.

– Коля! – Алексей вдруг шагнул к Коле, схватил его за рукав и горячо зашептал: – Ты, может, не понял, но это очень важно. Я уснуть не могу. Я в архиве узнал – мои все погибли в Ленинграде в ту зиму. А я спасся. Чудом спасся. Я вроде как взаймы живу. А Матвей с Вадимом… Если они один раз это сделали, то, наверное, повторить смогут? И тогда можно будет спасти всех моих. Ты не думай, я не только о себе думаю, я знаешь как радовался, когда узнал про наших в сорок пятом и про знамя над Рейхстагом. Мне Татьяна Алексеевна все рассказала, она как раз заходила сегодня, и с архивом она тоже помогла… А я… раз я и не погиб, и не воевал, то я должен что-то сделать. Ты понял?

Алексей замолчал, но Колю не отпустил. А Коля, не пытаясь освободиться, смотрел на него, и перед глазами у него была тонкая, как палочка, рука поверх больничного одеяла – и почему-то Булат Баирович, спокойно идущий мимо.

– Он поможет, – решительно сказала Настя. – Но сначала вы все-таки пообедаете.

17

Матвея Тихомирова они нашли на большой перемене, в главном корпусе; старшеклассник смотрел в окно и вид имел несколько отвлеченный. За окном стояли заснеженные сосны, меж которых бегали мальки; было похоже на то, что они играют в какие-то модифицированные догоняшки – во всяком случае, теннисный мячик, которым они осаливали друг дружку, вел себя для мяча весьма нетипично: летал по кривым, огибал сосны, а иногда и вовсе разворачивался чуть ли не на сто восемьдесят градусов, плюя на инерцию и все законы механики.

– Привет! – сказал Коля.

– Здравствуйте, Матвей! – сказала Настя.

– Привет, мальки! – мрачно сказал Матвей. – Вопросы, жалобы, предложения?

И тут он увидел, кто с ними пришел.

– Здорово, – сказал он серьезно и пожал Алексею руку.

– Матвей, у нас к вам дело, – сказала Настя.

Матвей хмыкнул, оглядел поочередно всех троих и сказал:

– Я вас слушаю.

– … Алексей, – сказал Матвей через пять минут, и вид у него был потерянный. – Нам не дают разрешения на второй запуск. Эта комиссия прокапала мозги всем уже, как там их, Таркович этот с Родчиевским. Мы сейчас пишем статью по установочному запуску и по первому, и слава богу, что нам хоть это разрешили. Мы… да, блин, Лёха, думаешь, нам не хочется повторить эксперимент?

– Это для вас он эксперимент, – сквозь зубы сказал Алексей. – А для меня…

Он не договорил.

С улицы скорым шагом зашел Вадим Ботоев. Он сразу увидел их, потому что не увидеть было трудновато – они стояли сумрачной сосредоточенной группой посреди холла первого этажа главного корпуса. На них обращали внимание, но при этом никто не подходил: проявляли деликатность.

– Здорово, Лёшка! Как дела? – весело спросил Вадим, подходя и снимая на ходу перчатки.

– Плохо, – все так же сквозь зубы сказал Алексей Фатеев.

– Лёша, ну хватит, – быстро сказала Настя.

– Что случилось? – сразу построжев, спросил Ботоев.

– Он хочет, чтобы мы повторили эксперимент, – неохотно сказал Матвей. – Хочет вытащить своих… Как будто я не хочу!

– Ага, – сказал Вадим, – ага, ага. Всё одно к одному…

И было в этом расслабленном голосе что-то такое, что заставило Колю посмотреть на него. Вадим Ботоев и Матвей Тихомиров смотрели друг на друга. Матвей исподлобья, а Вадим прямо и открыто.

– А собственно, почему бы нет? – сказал Ботоев непонятно.

– Авантюра, – сказал Матвей.

– Естественно, – легко и все так же непонятно согласился Ботоев.

Алексей, Коля и Настя во все глаза смотрели на обоих. Что-то труднопостижимое разумению происходило на их глазах. Что-то важное.

– Ну, как бы допуск у нас еще остался, – сказал Тихомиров очень задумчиво.

– Когда? – спросил Ботоев.

Тихомиров задумался еще сильнее.

– Сегодня, – сказал он наконец. – Сегодня вечером. Чиж сказал, что завтра Таркович возвращается, опечатывает установку и увозит в Новосиб, в Будкера[49].

Он посмотрел на Фатеева и сказал:

– Тебя, кстати, тоже.

– Погодите секундочку, – сказал Коля. В животе его было пусто, как перед прыжком с большой высоты. – Матвей, Вадим, Алексей…

– Что? – спросил Ботоев недоуменно.

«Почему вы так легко соглашаетесь делать то, что хотите делать?»

– Коля хочет вам сказать, – очень внятно произнесла Настя, – что в этом деле есть небольшой нюанс. Точнее, версия.

18

Коля сидел за столом в своей комнате, а рядом на тумбочке сидела Настя.

– Они не поверили, – сказал Коля, глядя в поверхность стола перед собой. – Не поверили ни единому моему слову.

– Да, – терпеливо подтвердила Настя. – И я их понимаю. Мусор, сны и строптивый лыжник – это так себе обоснование.

– Не поверили… – повторил Коля.

– А ты, значит, веришь?

– Настя, – Коле вдруг показалось, что он что-то понял. – Верю, не верю – тут даже не в этом весь фикус-пикус. Всегда есть что-то еще, а для школы это значит, что надо учитывать самые опасные по последствиям варианты. Например, вариант катастрофы.

– Ну это они учитывают, все же рассчитано.

– Или вариант врага. – Коля ее не слушал. – Ты посмотри на них. В их школе все хорошо. И школа их такая хорошая, что у них в голове не укладывается, что у такой школы может быть враг.

– Ну щас, не укладывается – а Таркович как же?

– А что Таркович? Они же думают, что он просто бюрократ, недоразумение, неприятность… А ведь может рвануть, Карма. Если действительно есть кто-то еще, настоящий враг.

– Рада, что ты это осознал, – произнесла Настя четко. – Давай думать, что делать.

– Милиция? Госбезопасность?

– Хороший вариант, – сказала Настя. – Что будет, если мы позвоним в милицию?

– Приедет патруль с Соснового Бора, остановит эксперимент, – сказал Коля. – Если успеет. Потом будут допрашивать всех.

– И, с большой вероятностью, школу закрывают, – заключила Настя. – Госбезопасность?

Коля задумался ненадолго.

– То же самое. Ой, как плохо-то все!

– Это что получается… – сказала Настя, возведя глаза к потолку и рассуждая вслух. – Мы тут по краю ходим и думаем, что нас подтолкнуть некому, потому что мы хорошие. А если будет кому? Ладно, не Тихомиров с Ботоевым, ну Тоцкий с Чайкиной, не взрыв, так эпидемия… Не Тоцкий, так мы с тобой, и еще, и еще, и рано или поздно получаем взрыв… То есть Таркович прав?

– Самое обидное, Карма, что даже если врага нет, то угроза взрыва все равно есть. Помнишь, Егор мне говорил, что наши ученики конфликтные?

– Тогда какая разница? – спросила Настя.

– Если враг есть, то взрыв неизбежен и от нас не зависит.

Они помолчали.

– Вилка, – пробормотала Настя. – Вилка-вилочка.

– Вилка? – смутно переспросил Коля.

– Вилка, – подтвердила Настя. – И так плохо, и этак нехорошо.

– Как в шахматах?

– Да, как в шахматах.

Коля медленно просиял.

– Знаешь что, Кармен Геннадьевна? – сказал он мрачно и торжественно. – Ты гений, вот что. Сколько у нас еще времени?

19

Было во всем этом что-то от дежавю[50].

Только на этот раз вместо Малого демонстрационного был Большой демзал, и народу в зале было побольше, нежели в прошлый раз, несмотря на очень позднее время. Ну и Коля сидел на лавке вместе с Ботоевым и Тихомировым. Что, вообще говоря, было неправильно – он ведь не участвовал в эксперименте.

И была совсем другая атмосфера: нервная, напряженная. Впрочем, возможно, конкретно это Коле только казалось.

Он пытался высмотреть Настю и Фатеева и одновременно старался не смотреть в тот угол, где в прошлый раз сидели члены комиссии; на этот раз там сидел один Олег Михайлович, по-прежнему уткнувшийся в свой планшет.

– Мальчишки! – сердито сказал Казимир Яковлевич. – А если бы Булат Баирович не появился? Кстати, Булат Баирович, откуда вы узнали об этом эксперименте?

Булат Баирович слабо махнул рукой, не вставая со своего стула: слухами, мол, земля полнится.

– Тихомиров, Ботоев, вам же было запрещено подходить к установке! Как вы вообще там оказались? Фатеева вы зачем туда притащили? И где он, кстати?

– Его отправили обратно в больницу, – сказала Татьяна Алексеевна. – На этом настоял Андрей Аркадьевич. Я говорила с ним по телефону.

– А он где, кстати? – лениво поинтересовался Булат Баирович.

– В Москве, – сердито ответила Татьяна Алексеевна. – Но полностью в курсе событий. – И подняла свой коммуникатор, сделав страшное лицо.

Булат Баирович кивнул, почтительно выпучив глаза.

– Так что насчет Фатеева? – повторил директор.

– Алексей находился на нашем эксперименте в статусе независимого наблюдателя. – Матвей еле заметно пожал плечами.

– Тихомиров, – сердито сказал Казимир Яковлевич, – ты мне баки не забивай! Как Фатеев мог быть наблюдателем, если он суть вашего эксперимента знает. И потом… У вас же Алтаев наблюдатель?

– Алтаева мы вывели из наблюдателей, если вы помните. – Вадим сидел по-прежнему спокойно и прямо, и голос, и взгляд его были такие же прямые и спокойные.

– Тогда объясните мне, как он там у вас оказался?

«Ага, – подумал Коля, – вот и до меня добрались».

Кармен со своего места ободряюще улыбнулась ему: «Держись».

«Держусь. Вот только сейчас спросят меня, и буду я мычать опять про свои сны…»

– Хотя стоп! – прервал сам себя Казимир Яковлевич. – Я повторяю свой вопрос: как вы сами там оказались?

Ответом была тишина.

– М-да… – с нехорошей интонацией сказала Татьяна Алексеевна. – И это старшие классы!

Казимир Яковлевич посмотрел на нее ясно и прямо.

– Спасибо, Татьяна Алексеевна, за ваше замечание. Мы непременно его учтем.

Коля еще раз оглядел зал. Вполне возможно, что сейчас среди этих людей сидел враг. И отчаяние, плотное и безнадежное, в который раз за последние сутки накатило на него. Это было просто невозможно – подозревать кого-то из присутствующих.

Слово взял Токаев. Он без обычной своей уверенности посмотрел на директора и сказал:

– У них было разрешение на пребывание в лабораторном корпусе.

– Откуда разрешение?

– В статусе независимых наблюдателей, – неохотно сказал Токаев.

– Так-так-так… – произнес Казимир Яковлевич. – Кругом сплошные независимые наблюдатели. И кому же это внезапно вечером понадобился наблюдатель?

Стало тихо.

– Токаев, – сказал директор, – что происходит? – И добавил другим, усталым голосом: – Оператор.

– Да, Казимир Яковлевич! – Голос Чижа, все так же шедший отовсюду, странным образом утратил свою обычную звонкость.

– Быстро журнал посещений лабораторного корпуса на экран! Токаев, вы председатель комиссии по этике? Так исполняйте свои обязанности!

– Чиж, – сказал Токаев, – давай журнал, не тяни.

«Ладно, – подумал Коля. – Давай безо всяких предубеждений перебирать всех. Вот Гоша Токаев, к примеру. Бред! Зачем ему это надо? Нет, не он. С Настей бы поговорить сейчас», – подумал он, в очередной раз посмотрев на Настю.

Настя поймала его взгляд и улыбнулась ободряюще.

На стене вспыхнула таблица с графами: дата, ФИО, цель посещения, время прихода, время ухода.

– Та-ак!.. – Интонация директора вдруг стала удивленной прямо посередине слова. – Группа Ачкасовой. Оч-чень интересно! Чижевский, Ачкасову сюда, живо!

– Есть! – отозвался Чиж. – Разрешите бегом?

– Чижевский, я те пофрондирую! – сказал директор негромко. – А вот вы, милейшие, – Казимир Яковлевич уже смотрел на Матвея с Вадимом, – объясните-ка мне, с каких это пор старшеклассники с Ландау идут наблюдателями к восьмиклассникам с Вавилова?

– Междисциплинарный подход, – дерзко сказал со своей лавки Тихомиров. Он явно готовил эту фразу.

Татьяна Алексеевна покачала головой с укоризной: «Ай-ай-ай, ц-ц-ц!» Олег Михайлович поднял голову, оглядел сонно демзал и снова уткнулся в планшет.

А Коля вдруг подумал, что разница все же есть: в прошлый раз вопросы задавали все, а сейчас – только директор.

Директор? Нет, это вообще бред! Казимир скорее сам на плаху пойдет, чем даст навредить школе.

– Добрый день.

Все посмотрели на вход. В дверях стояла Лена Ачкасова, плотненькая, крепко сбитая блондинка с волосами, собранными в два хвоста, и строгим взглядом из-под круглых металлических очков а-ля Джон Леннон.

Ачкасова. Коля аж головой замотал, чем заслужил взгляд Матвея, брошенный искоса. Представить Лену в роли злодейки – это надо совсем вывихнутой фантазией обладать.

– Здравствуй, Лена. – Тон директора стал заметно мягче. – Объясни, пожалуйста, комиссии, как так получилось, что Тихомиров и Ботоев были у тебя наблюдателями?

– Вообще говоря, не запрещено брать наблюдателем того, кто попросится, – обстоятельно сказала Ачкасова.

– А они, значит, попросились, – полуутвердительно сказал директор.

Лена метнула быстрый взгляд в сторону Токаева.

– Не совсем так, – сказала она и замолчала.

– Ачкасова, – было слышно, что директор себя крепко сдерживает, – я тебя прошу как-то пошустрее формулировать свою мысль!

Пауза.

– За них попросили.

– Ачкасова! – рявкнул Казимир Яковлевич. – Ты можешь использовать больше трех слов зараз? Кто попросил? Я ведь все равно эту тайну узнаю рано или поздно. Или ты сомневаешься?

– Я не сомневаюсь, Казимир Яковлевич, – сказала Ачкасова. – И потом, никакой тайны в этом нет. Это Пруидзе.

– Вот, значит, как!.. – удивленно сказал Казимир Яковлевич. – Теперь еще и черепановцы. Давайте сюда Пруидзе. И вот что: что-то много народу у нас начинает фигурировать. Чиж! Тьфу ты – Чижевский! Ну-ка всех фигурантов на северную стену! В два, нет, в три столбика; назовем их так: подозреваемые, свидетели и, ну, скажем, прозвучавшие. Как произвести разбивку, сообразишь?

– Да уж как-нибудь, – ответил оператор.

Дверь открылась, и в большой демзал вошел Пруидзе, против всех стереотипов светловолосый, курносый и с лицом, щедро усыпанным веснушками.

Он оглядел всех присутствующих.

– Добрый день. Вызывали, Казимир Яковлевич?

– Вызывал, Саша, вызывал. Объясни высокому собранию, зачем ты просил Ачкасову взять Тихомирова и Ботоева независимыми наблюдателями?

– В результате чего, – ясным голосом произнесла Татьяна Алексеевна, привстав, – они проникли в лабораторный корпус и устроили там опасный несогласованный эксперимент.

Создавалось странное впечатление, что первый завуч получает какое-то извращенное удовольствие от всего процесса.

– Да, верно, Татьяна Алексеевна, – сказал Казимир Яковлевич. – Спасибо, Татьяна Алексеевна.

– Понимаете, – обстоятельно начал Пруидзе, – этот вопрос я бы скорее отнес к сфере психологии, нежели чистой науки.

В зале заулыбались.

«Нет, – подумал Коля. – Вот взять Пруидзе. Как его можно в чем-то подозревать?» – «Значит, – сказал кто-то в Колиной голове, – пожалей себя. Начни с задачки полегче. Начни с тех, кого ты подозревать можешь. Ищи там, где светло».

– Поясни, – покладисто предложил директор.

– Я считал и продолжаю считать, что Тихомиров и Ботоев нуждались в разгрузке, в отвлечении.

– Пруидзе, с каких это пор ты у нас такой жалостливый?

– Казимир Яковлевич, вы же ученый, хоть и директор, – несколько монотонно сказал Пруидзе. – Если бы вам запретили заниматься вашей темой, вы бы тоже нуждались в психологической разгрузке.

В зале послышались смешки.

– Неубедительно, Пруидзе, – сказал директор. И повторил: – Неубедительно!

На северной стене вспыхнули фамилии в три столбика. Все уставились туда. Коля сразу увидел, что самым длинным был второй столбик: «свидетели».

– Спасибо, Чижевский, – сказал директор, изучая списки.

В разговор неожиданно вступил Булат Баирович:

– Саша, а почему именно вы попросили Ачкасову взять Матвея и Вадима?

Пруидзе посмотрел на Токаева.

Тот выдержал полсекунды, затем досадливо мотнул головой и встал.

– Это была моя просьба.

Директор посмотрел на него, будто впервые увидел.

– Что-то я вообще ничего не понимаю, – пробормотал он. – Георгий, ты же председатель по этике.

Со своего места вскочила Валя Конечных:

– Казимир Яковлевич, Лене Ачкасовой нравится Саша Пруидзе, и поэтому Гоша Токаев попросил Сашу.

– А-а! – несколько ошарашенным тоном сказал директор. – Что скажешь, Пруидзе?

– Я в этом вопросе некомпетентен, – все так же монотонно сказал Пруидзе.

Выглядело это несколько странно, потому что в этот момент он, задумчиво наморщив лоб, смотрел на Лену Ачкасову, которая стояла и внимательно изучала носки своих туфель.

– Знаешь, Чижевский, – невесело сказал Казимир Яковлевич, поглядывая то на Пруидзе, то на Ачкасову. – А отправь-ка Пруидзе с Токаевым в первый столбик.

Токаев встал со своего места и подошел к деревянной скамье подозреваемых.

– Двигайтесь, – сказал он и уселся промеж Тихомирова и Ботоева.

Спустя пару секунд, все так же поглядывая на Лену, на ту же лавку уселся Пруидзе.

И снова встала Татьяна Алексеевна, на этот раз во весь рост. Коммуникатор она держала так, будто демонстрировала знак своей власти.

– Я прошу прощения у уважаемых коллег. Андрей Аркадьевич просит обратить внимание на некоторый нюанс.

– Поясните, – сказал Казимир Яковлевич.

– Он пишет следующее: «Согласно журналу группа Ачкасовой проводила свой эксперимент с восемнадцати до двадцати ноль-ноль. Ботоев и Тихомиров появились в лабораторном корпусе в восемнадцать сорок семь, что уже должно было вызвать подозрение дежурного – какие же они тогда наблюдатели? Ушли они оттуда согласно журналу в двадцать ноль-ноль. А Булат Баирович накрыл всю шайку-лейку в двадцать один ноль три. Это как? Вам не кажется это странным, Казимир Яковлевич?» – спрашивает Андрей Аркадьевич.

И села обратно.

Стало по-настоящему тихо. Все поглядывали то на Казимира Яковлевича, то на журнал, некоторые косились на Татьяну Алексеевну, которая продолжала держать коммуникатор на весу, на этот раз будто бы защищаясь от недобрых взглядов отдельных квантонавтов.

«Татьяна Алексеевна, то есть, тьфу, Андрей Аркадьевич. Вообще говоря, да, – подумал Коля, – это враг. Но он враг природный. Как волк для зайцев». Здесь Коля внутренне поморщился: ему не понравилось это сравнение.

– Ладно… – со вздохом сказал Казимир Яковлевич. – Чижевский, видеозапись с вахты. С девятнадцати пятидесяти восьми.

– Сейчас, – небодро отозвался Чиж.

Потянулись томительные секунды ожидания.

Матвей сидел неестественно прямо, покусывая губы, а взгляд Вадима утратил свою ясность: в нем отчетливо поселилась тревога.

А Коля продолжал размышлять. «Ну проверяет, ну знает, в силу этого, чуть больше, чем другие. Пусть даже хочет закрыть школу…»

– Вот, смотрите, – сказал наконец Чиж совсем упавшим голосом. – Западный экран.

На западной стене, в правой верхней четверти, появилось видео с камер наблюдения. Восьмиклассники группы Ачкасовой, разбавленные какими-то личностями помладше, весело толпились у турникета, прикладывали карточки пропуска, проходили, шли к выходу.

– А вот что-то не вижу я среди них наших двух героев, – пробормотал Казимир Яковлевич. – А что это за подозрительные малолетние персонажи? Чижевский, отмотать, укрупнить, замедлить.

Пошло замедленное видео, и Коля с удивлением узнал Пашку Говоркова и Светку Проньшину.

– Стоп видео! – почти торжественно провозгласил Казимир Яковлевич. – Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

– Чего?! – изумленно спросил Чиж.

– Чижевский, Чижевский, не выйдет из тебя ученый… – вздохнул Казимир Яковлевич. – Говоркова и Проньшину сюда давай!

– Хорошо… А почему не выйдет-то?

– Кругозор узковат, – безжалостно сказал Казимир Яковлевич.

– Здравствуйте! – Фраза эта была сказана в два голоса: в дверях уже стояли Пашка со Светкой.

– Шустрые какие! – с хищным удовольствием сказал Казимир Яковлевич. Было заметно, что у него отчего-то улучшилось настроение и появилось нечто вроде охотничьего азарта. – Это – что?

И директор чеканным жестом указал на застопленное видео.

Пашка со Светой переглянулись и уставились в пол.

– Ладно, – неохотно сказал Токаев. – Скажите… Нет смысла запираться.

– Мы в окно залезли, – сказала Света.

– Чего?! – удивился Казимир Яковлевич.

– Мы залезли в лабораторный корпус через окно, – послушно пояснила Света.

Пашка продолжал смотреть в пол.

– Почему вы?

– У нас пятерка по акробатике, – сказал Пашка в пол.

Коля хмыкнул: пятерка по акробатике была только у Светки.

– Чижевский, акробатов в первый столбик, – удовлетворенно улыбнулся Казимир Яковлевич и подытожил: – Итак. Теперь мы знаем, как Тихомиров и Ботоев попали в лабораторный корпус. Хотя стоп… а как вы туда вошли? В саму лабораторию?

Казимир Яковлевич задумался всего лишь на мгновение.

– Чижевский!

Фамилия Чижа моргнула и переместилась из второго столбика в первый.

– Ну вот, – сказал Казимир Яковлевич. – Акробаты залезают в окно и затем с карточками подозреваемых выходят со всеми через главный вход. Все-таки видеонаблюдение – это вещь. А Тихомиров и Ботоев при содействии Чижевского оказываются в лаборатории. И кстати, а где был дежурный лаборант? Как он все это великолепие пропустил?

Со своего места встал Денис Тоцкий.

– Группа Тоцкого – Чайкиной. Мы подделали результат одного биологического опыта и пригласили Павла Геннадьевича в восьмую лабораторию посмотреть. Мы знали, что он заинтересуется, потому что читали гранки его последней статьи.

– Ребята, это же подлог, – растерянно сказал Казимир Яковлевич.

«А вот из Тоцкого злодей бы вышел что надо», – подумал Коля.

Тоцкий? Враг?

– Казимир Яковлевич, – сказал Тоцкий, – мы уже извинились. И Павел Геннадьевич нас простил.

– Извинились, значит, – сказал Казимир Яковлевич. – Ну-ну. Но в целом картина ясна.

– Не совсем, – сказал вдруг со своего места Булат Баирович. – С учетом уменьшения квот мне неясен вопрос: откуда энергия?

Все трое молчали. Вопрос был совсем не праздный.

Поднялась Мира Мацкевич:

– Это наша энергия.

– Что значит «наша энергия»? – недовольно спросил Казимир Яковлевич.

– Наша, то есть группы Мацкевич – Колотова. У нас на этот день был запланирован эксперимент. Мы уступили свою энергию группе Тихомирова – Ботоева.

– Благодетели… – пробормотал директор. – Чижевский, Колотова сюда!

На экране фамилия Мацкевич переместилась в первый столбик, и спустя мгновение туда же добавилась фамилия Колотова. Директор со зримым неудовольствием оглядел бодро подрастающий первый столбик.

– Здравствуйте! – На пороге стоял Женя Колотов, чернявый крепкий паренек со спокойным и уверенным лицом.

– Здравствуй, Колотов, – сказал Казимир Яковлевич и вдруг оборвал себя: – Стоп! А как это вы все так быстро здесь появляетесь? А ну-ка…

Он стремительно направился к дверям, открыл их и застыл на пороге. Послышалось многоголосое, недружное: «Здравствуйте, Казимир Яковлевич!»

– Здравствуйте, – пробормотал Казимир Яковлевич и некоторое время стоял, созерцая то, что было за дверью. Затем аккуратно ее прикрыл. И дальше, словно отвечая на чей-то невысказанный вопрос, добавил: – Там полшколы примерно.

И интонация у него была странной – настолько странной, что первый завуч Школы квантонавтов внимательно на него посмотрела, а инженер чрезвычайной комиссии Минобразования поднял голову. Казимир Яковлевич же и ухом не повел.

– Георгий, давай сэкономим время. Расскажи, как это было.

Георгий Токаев резко встал. Рядом с ним плечо к плечу встали Тихомиров и Ботоев. Задержавшись лишь на мгновение, поднялся и Коля. Секунду погодя встал рядом Пруидзе, за ним Лена Ачкасова, Тоцкий, Светка, Пашка, а затем все остальные квантонавты.

Они стояли и смотрели на взрослых.

– Казимир Яковлевич, – сказала Татьяна Алексеевна, – это что еще за демарш?

И Казимир Яковлевич с некоторым неудовольствием обнаружил, что находится в компании Родчиевского и Татьяны Алексеевны. Из своего угла с некоторым изумлением смотрел на происходящее Булат Баирович.

И снова, в который уже раз за этот день, в Большом демонстрационном зале Школы квантонавтов стало тихо.

– Это было здорово, – сказал Токаев в тишине. – Кругом свои, и наше дело правое.

– Но у нас не получилось! – отчаянно сказал Матвей. – Мы не смогли воспроизвести проход.

– У вас не получилось, – с деланым сочувствием повторила Татьяна Алексеевна. – Я так понимаю, Казимир Яковлевич, эксперимент провалился. Причем утрачено дорогостоящее оборудование. Так?

Неужели она? Коля наклонил голову, разглядывая первого завуча. Видная, красивая женщина с громким голосом и жесткими манерами. Надежная, сильная. Враг?

– Да бог с ним, с экспериментом, – устало сказал Казимир Яковлевич. – Могла ведь произойти катастрофа. Ребята, это вы понимаете?

– А катастрофа произошла, – неожиданно сказал Ботоев.

Коля увидел, как удивленно взметнулись вверх брови Татьяны Алексеевны, на которую он как раз смотрел. И краем глаза – как зашевелился, заерзал на своем месте Олег Михайлович.

Олег Михайлович? Стоп! Чего это он!.. Олег Михайлович?!

– В каком смысле? – медленно спросил директор.

– В самом прямом, – бесстрашно сказала со своего места Настя.

– Э-э… – подала голос Татьяна Алексеевна и стала вертеть головой. – В смысле? Маркова, а ты тут каким…

– Казимир Яковлевич, – сказал Матвей Тихомиров, – вы спрашивали Булата Баировича, как он попал к нам на эксперимент. Так вот, мы отвечаем: как только я дал питание, так в лаборатории рядом с установкой образовался переход. Мы пока его так называем.

– Чего? – слабым голосом спросил Казимир Яковлевич и грузно сел на ближайший стул.

– И из него вышли Коля Алтаев (Коля наклонил голову) и Булат Баирович. Он принес нам дисперсор.

– А… – сказал директор. Было похоже, что у него внезапно ослабели ноги. – Дисперсор…

– Ну не совсем только я нес, – мягко заметил Булат Баирович. – Коля тоже взял на себя некоторую тяжесть, не говоря уж о том, что…

– На все про все ушло пятнадцать секунд, – сказал Матвей. Он держал в руках планшет. – Установка пошла вразнос. Но все ограничилось очень яркой вспышкой света, у Лёши Фатеева небольшой ожог роговицы. По нашим прикидкам, очень грубым прикидкам, других мы просто не успели сделать, часть энергии забрал дисперсор, но он не мог рассеять всю энергию, он не рассчитан на такие мощности, так что часть энергии просто исчезла.

Олег Михайлович совсем забыл про свой планшет, он с растерянным лицом откинулся на стуле и внимательно слушал.

– Куда? – тупо спросил Казимир Яковлевич.

– Ну вроде как господа бога нет, так что… – пожал плечами Матвей.

– Ребята… – слабым голосом сказал Казимир Яковлевич. Он словно постарел за эти минуты. – Разве можно так рисковать? Зачем вы так?

Матвей вдруг вскинул голову.

– Потому что мы обещали ему, – сказал он раздельно, – что мы спасем всех.

Стало тихо.

Сдавленно кашлянул Булат Баирович.

– Интересно, – сказал он негромко, – куда же все-таки она делась?

– Мы не знаем! – вдруг яростно сказал Вадим. – И вместо того, чтобы это выяснить, сидим и занимаемся тут ерундой!

– Полегче, Вадим! – недовольно сказала Татьяна Алексеевна, указав на свой коммуникатор.

И тут в разговор вмешался Чиж:

– Матвей, Вадим, я закончил прогон.

– И?… – поднял голову Матвей.

– Ты был прав. Я послал Гоше на комм листинг, отметил место.

И как подтверждение слов Чижа в кармане Токаева тихонько звякнуло. Токаев торопливо вынул комм из кармана, и вокруг него тут же сгрудились все, кто сидел на скамейке, кроме Коли и Тоцкого.

– Ясно… Четыре строчки, – сказал Матвей. – Надо же, четыре строчки!

– Прекрасно! – рявкнул Казимир Яковлевич. – Очень рад, что вы всё поняли!

– Видите ли, в чем дело, Казимир Яковлевич, – заговорил Гоша Токаев. Он вышел чуть вперед и позой своей напомнил Коле приготовившегося к броску хищника. – В эксперименте с миллионом щелей очень большую роль играет компьютер, точнее, компьютеры, а еще точнее, процессоры. Плотность потока очень большая, и надо считать каждую частицу. Поэтому у нас двести пятьдесят шесть процессоров объединены в синхронизированный каскад и управляются одной программой, которую мы с ребятами написали для Матвея с Вадимом.

– А если в программу эту дописать пару строк, – заговорил Вадик Чижевский из динамиков, – синхронизация слетает. А если еще пару, то поток частиц начинает расти неконтролируемо, потому что сам управляющий каскад уходит в циклическую перезагрузку.

– И примерно через полминуты происходит взрыв, – негромко, но очень четко, будто ставя точку, сказал Матвей Тихомиров. – Верно ведь, Олег Михайлович?

Олег Михайлович уже овладел собой и сидел с таким видом, будто бы только что услышал, что происходит. Он поднял голову с крайне невозмутимым видом.

– Да, – сказал он. – Возможно. Полагаю, все именно так.

– Я не понимаю, – сказал Казимир Яковлевич. – Олег Михайлович, о чем они?…

– Вопрос в том, – сказал Вадим, – кто написал эти четыре строчки?

Квантонавты смотрели на Олега Михайловича. Тот увидел все эти неулыбчивые взгляды, посмотрел на Татьяну Алексеевну, наткнулся на такой же строгий взгляд, и в нем словно что-то сломалось.

Он вскинул правую руку, словно желая их всех остановить.

И Коля отчетливо увидел, как манжета рубашки сползает вниз и становится виден маленький синий якорь на запястье.

– Это уже слишком! – раздельно сказал Олег Михайлович, двигая ладонью в воздухе в такт словам, как будто прихлопывал кого-то. – Я такое терпеть не намерен!

Затем он встал и, прямой и гордый, пошел к выходу.

Якорь. Синий. С какой-то надписью.

– Стой, дурак, – прошептал Коля и тут же закричал: – Стой!

Инженер отбросил ногой стул и рванулся к двери, прямо через ряды пустых стульев. Лишь Денис Тоцкий быстро преградил ему путь, но Олег Михайлович небрежно отмахнулся – и юноша отлетел в сторону. К нему тут же кинулась часть квантонавтов – в основном девочки.

– Стой! – закричал Коля снова. – Стой, дурак!

И побежал, раскидывая стулья, вслед за ним. Следом, не раздумывая, кинулась Кармен.

– Отстаньте, – сквозь зубы сказал Тоцкий, отталкивая заботливые руки. Было видно, что ему больно. – Я в порядке. Бегите за ним.

После этих слов квантонавты словно очнулись.

– А где Колька? – встревоженно спросил Матвей.

– За ним побежал, – растерянно сказал кто-то.

– Ч-чёрт! – сказал Вадим.

И они с Матвеем кинулись к выходу. За ними остальные.

– Не уйдет, – спокойным, хоть и дрожащим слегка голосом сказал Вадик Чижевский. – Куда он денется в наше-то время.

– Чиж, звони на КПП! – крикнул Казимир Яковлевич. – Пусть задержат его!

20

Коля бежал вслед за серо-пестрым пятном, все более и более отдаляющимся от него, рассчитывал догнать его в лесу, главное – не потерять; в конце концов, ему не надо было его хватать и держать, а достаточно было приблизится и крикнуть:

«Вас хотят убить. Вам выстрелят в ухо из темно-серебристого арбалета. Лучше сдаться! Сдаться и остаться живым!»

Черное небо с проколами звезд, луна, ныряющая в рваные облака.

Было похоже, что он бежит за ним один. «Неудивительно, – подумал Коля. – Я знаю, куда бежать, а они нет».

А Буба и правда умеет проходить. Коля даже испугался, когда в его комнате прямо в воздухе у окна неторопливо прорезалось что-то и оттуда, забавно ссутулившись, вышел Булат Баирович… Настя молодец, не растерялась, сразу ему все объяснила, они сходили за дисперсором – опять это она догадалась! – и успели, успели и прийти в лабораторию, и подключить дисперсор. Крутая все-таки это штука! Тоцкий тоже молодец, не смотри, что гордец и негодяй…

А этот Олег Михайлович, конечно, никуда не уйдет, но он нужен живым, чтобы ответить на все вопросы, а как тут останешься живым в этом лесу, когда у каждого третьего тут арбалет с черным тяжелым болтом…

«Так, во сне я побежал направо, а он – налево, надо будет теперь не ошибиться».

21

Олег Михайлович уже порядком устал, проклятый снег набился в ботинки, но это его тревожило мало. По-настоящему его занимала мысль, что, возможно, зря он побежал. В конце концов, это ведь надо еще доказать, что именно он вписал эти проклятые четыре строчки. А теперь уже поздно. Но кто знал, что эти малолетние черти так быстро докопаются до сути.

«Я просто испугался, – сказал он себе. – Слишком неожиданно все произошло. Но Андрей Аркадьевич-то каков! Это просто четыре строчки – так он сказал. Каскад рассинхронизируется, процессоры сгорят, и эксперимент провалится. А установка, оказывается, должна была взорваться. А значит…» – И тут он снова почувствовал, как паника начинает захлестывать его.

Значит, его использовали втемную. Кто тогда этот Таркович? Если он не министерство, а если он знал про взрыв, то он точно не министерство, то, значит, выкрутиться совсем не получится?

Дыхание сперло, он остановился и сел прямо на снег.

Может, лучше сдаться?

И прощай все неапольские надежды?

Нет, конечно, нет. Таркович просто тоже ошибся и не ожидал, что возможен взрыв. Но, в отличие от Олега, подстраховался и уехал в Москву, будто знал, что эти придурочные недоросли проникнут в лабораторию и запустят установку… Будто – или знал?

Инженер встал и тяжело побежал по темному лесу, проваливаясь по колено в наст, и страх липкой волной разбегался от него.

22

Коля перешел на шаг.

Бежать по заснеженному лесу было тяжело, и остановиться было немыслимо.

Скоро. Скоро то самое место, где они с Кармой нашли труп. «Только сегодня, – строго сказал себе Коля, – никаких трупов не будет».

23

Кто-то идет. Кто-то приближается.

Панически оглядевшись, Родчиевский полез на ближайшую сосну. Лезть было неудобно, но отчаяние придавало ему сил.

24

Никого. Коля почувствовал себя обманутым. Олег Михайлович должен быть здесь, но вокруг было пусто.

Никого.

Опоздал.

И тут Коля увидел в снегу цепочку неровных следов, которая вела к ближайшей сосне.

В небе вспыхнул свет. Коля поднял голову, вскинул руку, прикрывая глаза, и увидел в ветвях сосны Родчиевского и рядом сияние, точно такое же, какое окружало их, когда он оказался в лаборатории, и проход, точно такой же, как был у него в комнате, когда они сидели с Настей, в форме кардиоиды, скругленного сердца, окруженного своими маленькими, мал мала меньше, двойниками. И внутри этого сияния в темных ветвях была отчетливо видна еще одна человеческая фигура, держащая в руках что-то продолговатое и увесистое. Дисперсор?

– Булат Баирович? – растерянно прошептал Коля.

25

Переход вспыхнул совсем рядом, и сердце Родчиевского наполнилось радостью. Ну вот и план «Б», в министерстве не дураки сидят… Если не в министерстве, то в Неаполе или откуда они там были… Конечно, его не бросят. Жертвовать таким специалистом ради пары сотен детишек? Не смешите! А взрыв… Ну, во-первых, он не состоялся, а во-вторых, вне всяких сомнений, есть какое-то разумное объяснение.

И здесь его осенило: Андрей Аркадьевич – это и есть тот, о ком намекали ему в Неаполе. Господи, ну конечно! Все так просто. Какой же он идиот. И разумеется, на Западе эти переходы давно уже пройденный этап, там этим занимаются взрослые, нормальные специалисты, а не заносчивые бездарные детишки, доказательство чему, собственно, мы сейчас и наблюдаем своими глазами. «Интересно, куда я попаду. Хотелось бы, конечно, прямо на Таймс-сквер какой-нибудь…» И инженер, не колеблясь, шагнул по толстому суку, держась за ветки, к спасительному сиянию. Посыпался за шиворот снег, но это уже было сущей мелочью. За шаг до прохода он остановился и повернулся к Коле.

– Стой, дурак, – сорванным голосом сказал мальчик.

– Адью, щенок! – сказал Олег Михайлович Родчиевский и помахал ему рукой.

Из сияния в форме кардиоиды Мандельброта вылетела арбалетная стрела и с коротким треском пробила ему висок.

26

Коля увидел, как неестественно дернулся и замер Родчиевский, наискосок, в воздухе, без опоры. Сияние начало медленно гаснуть, и тело – уже тело – Олега Михайловича против всех законов физики развернулось и поплыло в гаснущий проход.

Коля увидел арбалетный болт, торчащий на палец за ухом, черную запекшуюся – уже запекшуюся – кровь и появляющиеся прямо на глазах следы разложения. Труп вплыл в проход, и через пару секунд сияние погасло.

– Чёрт! – выдохнул Коля. – Чёрт, чёрт, чёрт!

Его трясло.

Есть вещи, которые мы изменить не можем.

«Я знал и ничего не мог поделать. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт!»

27

– Коля! – раздался крик.

Сначала, оступаясь в глубоком снегу, подбежала Настя, схватила его за плечи и затрясла, а потом коротко и сильно обняла. Вслед за ней подбежали другие: и Токаев, и Мацкевич, и Чиж, и Казимир Яковлевич, и еще кто-то…

Коля удивленно уставился на Настю – такого в его сне не было.

– Как ты меня нашла?

Кармен показала ему свой планшет; на карте-схеме окрестностей школы ярко мигала зеленая точка.

– Программа «Куратор», – сказала она, успокаивая дыхание. – Пришлось взломать.

Эпилог