Я села на топчан в лоджии. Негде было развесить одежду, которую я привезла, так что я решила, что лучше ее не распаковывать. Мистеру Воргилле могут не понравиться признаки того, что я собираюсь остаться.
Я думала, что внешний вид мистера Воргиллы изменился, как и внешний вид Квини. Но он изменился не так, как Квини, в направлении того, что казалось мне тяжелым иностранным гламуром и изощренностью. Его волосы, прежде – рыжевато-седые, теперь были просто седыми, а его лицо, всегда готовое вспыхнуть от гнева при подозрении возможности неуважения, ненадлежащего поведения или просто того факта, что что-то в его доме находится не там, где ему положено быть – теперь, кажется, застыло в вечной обиде, словно его всё время оскорбляют или на его глазах безнаказанно ведут себя неподобающим образом.
Я встала и прошлась по дому. Когда жильцы дома, толком жилище никогда не рассмотришь.
Кухня была самым очаровательным помещением, хоть и темная. Квини увила окно над раковиной плющом, поставила деревянные ложки в хорошенькую кружку без ручки, как обычно делал мистер Воргилла. В гостиной стояло пианино, и такое же – в другой гостиной. Одно кресло и книжная полка из кирпичей и досок, проигрыватель и много пластинок на полу. Никакого телевизора. Никаких кресел-качалок из орехового дерева или занавесок ручной вышивки. Даже никакой напольной лампы с японскими сценками на пергаментном торшере. Хотя все эти вещи в один прекрасный снежный день перевезли в Торонто. Я была дома в обеденный перерыв и видела грузовик для переезда. Бэт не могла выйти с парадного входа. В конце концов, она забыла про своё чувство собственного достоинства, которое так любила демонстрировать посторонним, открыла дверь и крикнула грузчику: «Возвращайтесь в Торонто и скажите ему: если он когда-нибудь сюда явится, очень об этом пожалеет».
Грузчики весело ей помахали, словно давно привыкли к таким сценам, возможно, так и было. Когда перевозите мебель, наслушаетесь бурной ругани.
Но куда всё исчезло? Я решила, что продали. Это всё, должно быть, продали. Отец говорил, что, рассказывают, у мистера Воргиллы начались трудные времена, когда он вернулся в Торонто, трудности с работой. А Квини говорила что-то о том, что ей «задерживают оплату». Она ни на за что бы не написала моему отцу, если бы им не задерживали оплату.
Они, должно быть, продали мебель до того, как она написала письмо.
На книжной полке я увидела «Музыкальную энциклопедию», «Международный оперный гид» и «Жизни великих композиторов». А еще большую толстую книгу в красивой обложке – «Рубайят» Омара Хайяма, часто лежавший на прикроватном столике миссис Воргиллы.
Была еще одна книга с похожим оформлением обложки, не помню точное название. Что-то в ее названии навело меня на мысль, что мне она могла бы понравиться. Слово «цветущий» или «благоухающий». Я открыла книгу, довольно точно помню предложение, которое прочла.
- Юных одалисок в гариме также обучали тонкому искусству использования ногтей.
Что-то подобное, во всяком случае.
Я точно не знала, кто такая одалиска, но слово «гарим» (почему не «гарем») дало мне подсказку. И я начала читать дальше, чтобы узнать, что их там учили делать ногтями. Я читала и читала, вероятно, час, а потом уронила книгу на пол. Меня переполняло возбуждение, отвращение и недоверие. Неужели взрослые люди правда интересуются вот такими вещами? Даже оформление обложки – все эти очаровательные виньетки, завитушки и переплетения – казался слегка издевательским и враждебным. Я подняла книгу, чтобы поставить ее на место, она упала и открылась на форзаце, я увидела имена. Стэн и Мэриголд Воргилла. Женским почерком. Стэн и Мэриголд.
Я вспомнила высокий белый лоб миссис Воргиллы, ее стянутые в седой пучок серо-черные кудри. Ее перламутровые пуговки-серьги и блузы с бантом на шее. Она была намного выше мистера Воргиллы, поэтому они не ходили вместе. Но на самом деле ей просто не хватало дыхания. Не хватало дыхания, когда она поднималась по лестнице или вешала одежду на веревку. А потом ей начало не хватать дыхания, даже когда она сидела за столом и играла в скраббл.
Сначала отец запрещал нам брать у нее деньги за то, что мы ходили в лавку за продуктами или развешивали ее одежду на веревки, говорил, что это просто соседская помощь.
Бэт сказала, что хотела бы она тоже так лежать и посмотреть, будут ли люди приходить и обслуживать ее бесплатно.
Потом мистер Воргилла пришел и договорился с Квини, что она будет работать на них. Квини захотела пойти, потому что ее оставили в школе на второй год, а она не хотела снова учиться в том же классе. В конце концов, Бэт согласилась, но сказала ей, чтобы она не выполняла обязанности медсестры.
- Если у них нет денег на медсестру, это не твои проблемы.
Квини сказала, что мистер Воргилла каждое утро разбрызгивал пачули и каждый вечер обтирал миссис Воргиллу мокрой губкой. Он даже пытался стирать ее простыни в ванне, словно в доме не было стиральной машины.
Я вспомнила времена, когда мы играли в скраббл на кухне, мистер Воргилла выпивал свой стакан воды, клал руку на плечо миссис Воргиллы и вздыхал, словно вернулся из долгого утомительного путешествия.
- Привет, крошка, - говорил он.
Миссис Воргилла наклоняла голову, чтобы сухо поцеловать его руку.
- Привет, малыш, - отвечала она.
Потом он смотрел на нас с Квини, словно наше присутствие вовсе его не оскорбляло.
- И вам двоим привет.
Потом мы с Квини хихикали в кроватях во тьме.
- Спокойной ночи, крошка.
- Спокойной ночи, крошка.
Жаль, что мы не можем вернуться в те времена.
Я только вышла в ванную утром, а еще увильнула, чтобы выбросить тампон в мусорное ведро, а всё остальное время сидела на своем самодельном топчане в лоджии, пока мистер Воргилла не ушел. Я боялась, что ему некуда будет пойти, но, по-видимому, он нашел, куда. Как только он ушел, Квини позвала меня. Предложила очищенный апельсин и чашку кофе.
- А вот газета, - сказала она. – Я читала рубрику «Требуются». Сначала хочу сделать что-то с твоими волосами. Хочу отрезать немного сзади и завить на бигуди, нормально?
Я ответила, что нормально. Даже пока я ела, Квини вертела меня и рассматривала, пытаясь обдумать свою идею. Потом она поставили меня на стул – я еще пила кофе, а она начала расчесывать меня и стричь.
- Какого рода работу мы сейчас ищем? – спросила она. – Я видела вакансию в химчистке. За стойкой. Как тебе такое?
Я ответила:
- Было бы здорово.
- Ты всё еще планируешь быть учительницей? – спросила она.
Я ответила, что не знаю. Я представляла, что она может думать о столь унылом роде деятельности.
- Думаю, это правильно. Ты достаточно умна. Учителям платят больше. Платят больше, чем людям вроде меня. Ты получишь больше свободы.
Но в кинотеатре работа нормальная - сказала она. Она получила работу примерно за месяц до Рождества и теперь была действительно счастлива, потому что у нее наконец-то появились свои деньги, и она могла купить ингредиенты для рождественского пирога. И она подружилась с человеком, который продавал рождественские ели с грузовика. Он продал ей одну за пятьдесят центов, и она сама затащила ее на холм. Развесила ленты из красной и зеленой гофрированной бумаги, она дешевая. Сделала украшения из серебряной фольги на буфете, а другие купила накануне Рождества, когда была распродажа в аптеке. Испекла печенье и повесила на ель, как видела в журнале. Это был европейский обычай.
Она хотела устроить вечеринку, но не знала, кого пригласить. Были греки, у Стэна было несколько друзей. Потом ей в голову пришла идея пригласить своих учеников.
Я всё еще не могла привыкнуть к этому ее «Стэн». Это было не просто напоминание о ее близости с мистером Воргиллой. Конечно, это было напоминание. Но еще и чувство, что она была с ним всегда. Новый человек. Стэн. Словно никогда не было мистера Воргиллы, которого мы знали вместе – оставим в покое миссис Воргиллу – изначально.
К тому времени Стэн учил только взрослых – он действительно предпочитал взрослых школьникам – так что не нужно было переживать насчет игр и развлечений, которые обычно планируют для детей. Вечеринку устроили воскресным вечером, потому что все остальные вечера Стэн работал в ресторане, а Квини – в кинотеатре.
Греки принесли вино собственного изготовления, некоторые ученики принесли эгг-ног, ром и херес. А другие – принесли пластинки, под которые можно было танцевать. Они решили, что у Стэна не будет пластинок с музыкой такого стиля, и не ошиблись.
Квини приготовила сосиски в тесте и имбирные пряники, гречанка принесла свою выпечку. Всё было прекрасно. Вечеринка имела успех. Квини танцевала с китайским парнем по имени Эндрю, который принес ее любимую пластинку.
- Повернись-повернись-повернись, - говорила она, и я вертела головой, как она велела. – Нет-нет, я имела в виду не тебя. Это пластинка. Песня. Это Byrds.
- Повернись-повернись-повернись, - пела она. – Всему свое время…
Эндрю учился на дантиста. Но хотел научиться играть «Лунную сонату». Стэн говорил, что ему для этого потребуется много времени. Эндрю был терпелив. Он сказал Квини, что не может себе позволить поехать домой на Рождество. Его дом был в Северном Онтарио.
- Я думала, он из Китая, - сказала я.
- Нет, не из китайского Китая. Отсюда.
Они играли в одну детскую игру. Играли в музыкальные стулья. К тому времени уже все расшумелись. Даже Стэн. Он схватил Квини в объятия, когда она пробегала мимо, и не отпускал. А потом, когда все ушли, он не разрешал ей убирать. Хотел только, чтобы она шла в постель.
- Ты знаешь, какие мужчины, - сказала Квини. – У тебя есть парень или кто-то вроде того?
Я сказала, что нет. Последний мужчина, которого отец нанял в качестве водителя, всегда приходил к нам домой, чтобы доставить неважное сообщение, и отец говорил: «Он просто ищет возможности поговорить с Крисси». Но я была слишком крута для него, и до сих пор он не набрался наглости куда-нибудь меня пригласить. Я не хотела встречаться с кем-либо из нашего дома.