– Так почему же скучно? Ведь здорово! Вы так рассказываете…
– Любой процесс, Оля, конечен. Вот и кайт…
– Я не понимаю.
– Давай на твоих ребят посмотрим? Они учатся. Для них всё новое. Это новое – восторг! Проехали на доске по волнам в океане триста метров, вернулись в точку, смогли вырезаться против ветра – победа! Первые шаги – они самые важные. Надо побороть себя, свой страх. Этап свершения! Дальше – этап оттачивания мастерства. Можно приобрести опыт и уверенность, можно научиться делать разные финты на воде, прыгать на пять метров в высоту, но всё равно такого щенячьего восторга, как во время первых проездов на доске, уже не испытаешь. То, что ты будешь делать дальше, – не новое…
– Кажется, теперь я вас поняла.
На следующий день встретились снова. Там же. Опять якобы случайно. Но она, в тайне от себя, уже ждала. Пока ещё не желала встречи, просто… было бы неплохо, если бы он пришёл. В отель возвращались вместе. Брели по кромке белого песка, который, казалось, светился в темноте…
Потом он пропал. Ни на пляже, ни в столовой. Она решила, что уехал. Ну и ладно. Мог бы, конечно, попрощаться… Объявился через два дня. Смотрела, как он не спеша подходит, и вдруг поняла, что радуется – рада видеть его! Оказалось, уезжал в Гавану. С этой… Снова встречались по вечерам. И уже понимала – не случайно.
Она сразу поместила его в разряд интересных взрослых, поэтому заложенное природой женское сексуальное обольщение дремало где-то глубоко внутри. Разговаривали обо всём. Она спрашивала – он рассказывал. О Гаване, испанцах, о Фиделе, о смерти Че. Залив свиней, казармы Монкада. Хемингуэй, кошки, охотничье ружьё и палец босой ноги… Благодаря ему она стала иначе смотреть на этот остров, на обслуживающий персонал отеля – чёрных бедняков, приветливо улыбающихся отдыхающим господам.
Накануне отъезда неожиданно спросил посередине какого-то рассказа:
– А у тебя с Олегом серьёзно?
– Да. Серьёзно, – не задумываясь, ответила она, и разговор потёк дальше – ни малейшей заминки. И только ночью, рядом с Олежкой, прижимаясь к нему, спящему, повторяя своим телом изгиб его тела, она вдруг подумала: а смогла бы? хотела бы?
Она примеряла его к себе, как меряют одежду перед покупкой в магазине. Вот Олежка – лёгкий, молодой, весёлый, понятный до прозрачности, как платье летнее, по ветру развевающееся. Кружиться, танцевать, смеяться! А этот? Серьёзный, пожилой, лицо в морщинах – как тулуп дедовский, тёплый, длинный, добротный. Смешно – я и он… Улыбнулась, прижалась теснее к Олежке, такому родному и понятному, и заснула.
Перед отъездом обменялись телефонами, и он перестал для неё существовать – растворился в суете московской жизни.
А жизнь начала меняться почти сразу после приезда.
Олежка… До поездки Олежка был мальчиком на фирме, типа «подай-принеси». Повысили. И что-то в нём надломилось. Раньше – светлый и лёгкий, теперь – серый и нудный офисный планктон. Раньше в их съёмной однушке не протолкнуться – до поздней ночи друзья-приятели. Теперь куда что подевалось? Да, не москвичи. Ничего своего за душой. Окончили институты и зацепились, остались. Мозги вынес – чуть не каждый день твердил: «Как у всех должно быть!» Это значит брать кредит на ипотеку, покупать квартиру, машину. «Врастать надо!»
Вот и врастал… Обрастал костюмами, рубашками (как она ненавидела гладить эти его рубашки и брюки!), носочками, лосьонами и кремами для бритья, вечными разговорами – какой у кого портфель, какие часы и сколько стоят, какая машина соответствует его статусу… Обрюзг сразу, старше стал. Выдумал правила – как должно быть. Придёт вечером с работы, ужин должен его ждать. Именно – ждать! Не радуется, как раньше, если я что-то приготовила. Сам – к телевизору или за компьютерные игрушки. И пиво, пиво, бесконечное пиво. Он устал, он стресс снимает. Постель? Смешно! Надуется пива. Десять минут. А она всегда медленной была…
И как-то всё остановилось. Болото. Завязла. Бежать, лететь хотелось! Жизнь чувствовать, а не барахтаться в выдуманных проблемах.
Как-то утром… Он на работу собирался, а она сидела на кухне с чашкой чая. Зашел «пока» сказать. Подняла взгляд… Какой-то молодой мужик – незнакомый совсем. Короткая стрижка, дурацкий чубчик зализан набок, рубашечка белая, узкий чёрный галстучек болтается, брючки короткие, носочки белые выглядывают, портфельчик в руке. И это мой Олежка? Вихрастый, нечёсаный Олежка в рваных джинсах и свитерке на голое тело? И с этим незнакомым мужиком – ипотеку на полжизни? Уже раскололись – обломки… Склеить деньгами, детьми, конечно, можно. Но не соединить обратно в единое целое.
Навалилась тоска, безысходность.
Она сама ему позвонила. Сама предложила встретиться.
Он ни о чём не спрашивал, а она не рассказывала.
Думала, поведёт в кафе или в ресторан, была готова воспротивиться… Нет – просто пошли по улицам, бездумно и молча.
Промозглая тёмная мартовская Москва. Влага висела в воздухе, стараясь превратиться в снежную крупу – последним зарядом выплеснуться на мостовые. Огни окон, витрин – ярко в темноте. Бульварное кольцо – редкие силуэты людей между голых деревьев, мимо.
– Давай прогуляемся по Москве памятников? – предложил он.
«По памятникам Москвы», – поправила его про себя, но говорить ничего не стала. И только потом поняла, что он хотел сказать.
– Только к ним надо идти не с пустыми руками, – улыбнулся. – Зайдём в магазин. Здесь, за углом.
Стоял в очереди. Она ждала возле окна, прислушиваясь, как он перешучивался с продавщицей, и вдруг поняла, что оценивает его как уже что-то своё. Раздражает? Слишком фамильярен? Много внимания чужим, забыл про неё? Улыбнулась себе – вот интересно!
Купил крымский портвейн, пластиковые стаканчики и мандарины. Показывая на бутылку, пояснил:
– Как раз по погоде. Надеюсь, ты не против? Пойдём.
Она ещё не понимала – куда и зачем «пойдём». Но уже была готова куда угодно. Его уверенность и спокойствие позволяли не думать самой, только следовать.
Есенин. Грустный каменный мальчик – она почувствовала. Глоток сладкого тепловатого портвейна из пластикового стаканчика, раскрытая мандаринка на его ладони. Поймала себя на мысли, что хочется взять дольку с ладони губами.
Тёмные зигзаги пустынных переулков, маленький садик. Блок. Едва различим – тёмная пустота вокруг. Пахнуло одиночеством, неустроенностью. Глоток портвейна. Он что-то процитировал, кажется, про скифов – она не слушала. Старалась понять – зачем она здесь, рядом с этим памятником, рядом с ним?
Снова бульварное кольцо.
– Теперь сюда.
В глубине тёмного дворика – чёрная глыба.
– Гоголь. Походи вокруг. Где бы ты не стала, он будет смотреть на тебя.
Послушно пошла вокруг памятника. Гоголь сидел нахохлившись, закутавшись в плащ (или что они тогда носили?), казался усталым и больным. Безразлично следил за ней тяжёлым взглядом.
Оглянулась. Он не отрываясь смотрел на памятник, мелкими глотками прихлёбывая из стаканчика.
Стала проваливаться. Пахнуло холодом. Этот город – нагромождение каменных зданий, толпы незнакомых людей, угрюмо стоящие памятники… Почувствовала себя слабой и беззащитной среди этого холодного месива.
Чтобы жить в этом городе – надо его знать, тогда он примет тебя, – пронеслось в голове.
Он – поможет?
Не обращал на неё внимания. Губы шевелились, словно разговаривал с кем-то невидимым. Поняла. Он привёл сюда не для того, чтобы показать ей памятники. Ему самому нужно их увидеть, вспомнить, что-то сказать. Она – с краю. Если ей интересно, то может поприсутствовать, он – не против. Почему-то не задело, не обидело… Это его город – он здесь живет, он им дышит.
Потом был Шолохов, плывущий в лодке среди отрезанных конских голов; Нансен, в широкополой шляпе, положивший руку мальчику на плечо; плоский Бродский с незряче запрокинутым к черному небу лицом.
Закончился портвейн, и уже заканчивалось её время, надо было домой, к Олегу, но не могла решить – хочет ли она уйти.
– Устала? По домам?
– Не очень…
– Я ещё в одно место хочу заглянуть. Тут недалеко. Поедешь со мной?
– Давайте.
Садовое кольцо маслянисто блестело в свете фар. Вскинутая рука. Такси. Податливая мягкость заднего сидения. Он навалился плечом, когда садился.
– Площадь Борьбы.
Таксист не знал.
– Метро «Новослободская». Я покажу.
Трамвайные пути огибают скверик неправильной формы. Тёмные здания. Пустынно и тихо – ни машин, ни людей, только ветер из подворотен.
Сквер не освещен. Пересекли, мимо тяжело присевших в темноте скамеек.
Медная (чугунная?) оконная рама словно повисла в воздухе. За ней – молодой человек. Смотрит оттуда, сказать что-то хочет.
– Здравствуй, Веничка.
Она не поняла. Искала надпись, чтобы определить – кто это?
Заметил.
– Веничка Ерофеев. «Москва – Петушки» не читала?
– Нет.
– Он описывает, как пьяным едет с Курского вокзала к своей любимой на станцию Петушки. Памятник на Курском сначала установили. А потом что-то не заладилось, и его сюда… До перестройки, да и во время, это знаковая книга была. В день его рождения почитатели таланта затоваривались спиртным и повторяли этот маршрут. Не знаю, сейчас кто-то ездит или нет… Пойдём, ещё покажу…
Прошли по скверу почти до конца.
Из темноты – силуэт девушки. Замерла. Ждёт. Лёгкое платьице. Длинная коса через плечо переброшена.
– Вот она, его любимая – блядь с длинной косой.
Взглянула на него непонимающе.
– Ты извини, это он её так называл. Любя…
Прислушалась к себе – это слово… – как он его произнёс – не звучало ругательством, скорее отдавало горечью и тоской. И было обидно, что ничего она не знает, ничего не читала, стоит тут как дура!
Сказала, не поворачивая головы:
– Я бы эту площадь Площадью Любви назвала.
Он усмехнулся.
– Да. Это бы больше подошло.
– Расскажите мне про них.
– Оля! Давай я в следующий раз тебе книжку принесу? Прочитаешь. Если понравится, я тебе расскажу, что знаю. Хорошо?