Роберт. Жизнь продолжается, отец. Я изучил русский язык... Я хочу закончить аспирантуру там, где я ее начал.
Брайен. Ты тщательно избегаешь произнести название города, в который ты собираешься вернуться...
Роберт. Ты только что сам произнес его, отец! Кстати, это слово пишется на всех географических картах мира, и карты выдерживают.
Брайен. Карты выдерживают, но мое больное сердце может не выдержать, если ты вернешься туда.
Роберт. Почему, отец?
Брайен. Неужели ты не понимаешь?
Роберт. Не понимаю.
Брайен. Несмотря на то, что ты избрал для себя гуманитарное образование, надеюсь, ты понимаешь, что твой брат погиб не от удара копья или даже не от ружейного выстрела?
Роберт. Да, я это понимаю.
Брайен. Ты, вероятно, понимаешь, что при современном состоянии военной техники самолет, в котором находился твой брат, сгорел в воздухе вместе с Дэвом от управляемой, или самонаводящейся, или черт знает какой еще ракеты?
Роберт. Да, вероятно, хотя точно не знаю... Как, впрочем, не знаешь и ты.
Брайен. Но я знаю одно: оружие, которое убило Дэва, сделано в Москве.
Роберт. Ты так точно знаешь расположение военных объектов Советского Союза?
Брайен. Я не знаю, где находятся объекты, но я отлично знаю, где находятся субъекты, убившие моего сына.
Роберт. Мне тяжело говорить тебе, но я скажу, что думаю, отец. Можно?
Брайен. Говори.
Роберт. Я много думал, отец... Дэв не должен был находиться в этом самолете...
Брайен. Ну, это случайность... Ты знаешь, что я хотел, чтобы и ты и Дэв были военными моряками. Ты меня не послушал, а Дэв вместо морского флота попал в воздушный. Только и всего.
Роберт. Но это «только и всего» закончилось для него смертью, как, впрочем, и для многих тысяч молодых американцев.
Брайен. Это не твое дело.
Роберт. Нет, это мое дело. Когда меня убивают, когда я убиваю ни в чем не повинных женщин и детей — это мое дело. И я не хочу ни первого, ни второго!
Брайен. Вот! Вот! Вот оно, тлетворное влияние Москвы! Стоило провести там два года, и ты уже перестал быть американцем!
Роберт. Я никогда не перестану быть американцем! А не считаешь ли ты влиянием Вашингтона... влиянием безумцев, что весь мир поставлен на край пропасти?
Брайен. Может, ты считаешь и меня безумцем?
Роберт. Да, если ты в слепом неведении, в диком экстазе страха стоишь на стороне этой безумной политики, — значит, и ты безумец.
Брайен. И это ты говоришь мне, своему отцу?
Роберт. Да, кто бы ты ни был, если ты стоишь на этой гибельной черте, я называю тебя безумцем!
Брайен. И это ты говоришь, стоя возле портрета твоего родного брата, сгоревшего в небе Вьетнама?
Роберт. Тем более я говорю это именно здесь, стоя у портрета моего любимого брата, бессмысленно потерявшего свою единственную жизнь и оставившего в тяжелом горе маму, свою жену, меня и, я все же надеюсь, тебя!
Входит Луиза. У нее в руках конверт.
Брайен. Подожди, Луиза, у нас серьезный разговор!
Луиза молча протягивает конверт Роберту и уходит.
Роберт(разрывает конверт, бросает его на пол. Читает бумагу). Отец, меня призывают в армию.
Брайен. Тебя?!
Роберт. Меня.
Гаснет свет. Затихает все время игравшая под сурдинку беспорядочная музыка. Белый луч света ползет по стене, останавливается на боксерских перчатках, затем перебегает к веслам. Медленно переходит к портрету Дэва. Затем, резко метнувшись влево, освещает фигуру во весь рост стоящего Дэвида в истерзанном летном комбинезоне, рваном летном шлеме. Лицо и руки у Дэвида черные.
Дэвид. Я хотел тебя видеть, Роберт!
Второй белый луч, перекрещиваясь с первым, освещает лежащего на кровати Роберта.
Роберт(приподнимаясь). О, Дэв! Ты вернулся?
Дэвид. Ты лежи, лежи... Так удобней. Я хотел тебя видеть... Ты долго отсутствовал... Когда я улетал, тебя не было.
Роберт. Да, меня не было... Меня не было почти два года.
Дэвид. Я очень жалел, что ты не провожал меня... Было очень весело... Мы так напились... Я едва отошел в самолете.
Роберт. Мама писала. Она очень грустила.
Дэвид. Наша мама всегда грустит... Ты же знаешь ее характер, ее не изменишь.
Роберт. Да, характеры трудно менять.
Дэвид. Очень трудно, согласен с тобой... Но я, знаешь, соскучился по тебе. Даже не знаю почему. Когда ты уехал, я как-то не думал... Нет, впрочем, думал... Ну конечно, думал... Я думал: куда тебя понесло?.. Неужели нельзя было учиться здесь? Я так думал, а потом забыл...
Роберт. Что ты забыл?
Дэвид. Забыл, о чем думал... А когда ты так вот вдруг, неожиданно вернулся, очень захотелось повидать тебя. Ты рад, что мы встретились?
Роберт. Да, Дэв, я очень рад...
Дэвид. Понимаешь, я там вспоминал наше детство... Оно было интересное у нас... Помнишь, как перевернуло шлюпку, а? Помнишь? И я тебя спасал... Помнишь?
Роберт. Да, Дэв... Помню.
Дэвид. Я там вспоминал... а вдруг бы ты утонул, а? Вдруг бы ты утонул, что было бы с мамой? Об отце я не думал. Он моряк, он знает, что такое океан... Нешуточное дело. Ты согласен со мной?
Роберт. Согласен, Дэв.
Дэвид. Что значит время... А раньше ты со мной редко соглашался... Ты был немного не от мира сего.
Роберт. Ну что ты, Дэв...
Дэвид. Нет, в самом деле, Боб. В самом деле... Ты помнишь, как я тебя сшибал в боксе? Но ты был хороший партнер, ты никогда не жаловался маме... Я тебя сшибу, ты поднимешься, улыбнешься виновато и уходишь... И никогда не жаловался. Это очень хорошее у тебя качество... Не любил ты драться.
Роберт. Не любил.
Дэвид. Странно... У нас были все драчуны, а ты не любил драться... Ты любил какого-то поэта, старого чудака. Я не помню, где он жил...
Роберт. Уитмен, Дэв... Он уже умер в то время... Он уже не жил.
Дэвид. Смотри, Боб, значит, он чего-то стоил... И в живых не было, а ты его помнил...
Роберт. У него хорошие стихи, Дэв.
Дэвид. Стихи?.. Да... Я их как-то не запомнил. Бокс — это да. Как бы я снова хотел надеть перчатки, черт возьми! Тряхнуть стариной... Тебя бы я уже не втягивал в это опасное дело, а сам бы с большим удовольствием... Соскучился по дому... И, знаешь, по маме... Она почему-то все время плачет... В чем дело? Ты не спрашивал у нее?
Роберт. Спрашивал, Дэв... Спрашивал...
Дэвид. И что же она говорит? Почему ты не отвечаешь, Боб? Ну ладно... Еще успею... Я очень соскучился по тебе... Мы как-то раньше не обменивались такими сентиментальными словами. Я просто хочу обнять тебя...
Роберт(поднимаясь). Обними...
Дэвид. Нет, нет, ты лежи. В другой раз... Я еще увижу тебя... Да, Боб, мне сказали, что ты получил повестку?
Роберт. Получил, получил, Дэв...
Дэвид. Ты иди, иди... Место освободилось.
Гаснет свет.
Еще в темноте вой воздушной сирены. Выстрелы зенитных орудий. Далекие разрывы. Оглушительный взрыв.
Открывается занавес. Почти та же картина, что была в начале второго действия. Огневые позиции в районе Хайфона. Далекая синяя гладь залива. Копья бамбуковых зарослей. Зарево пожара. Вокруг ракетной установки — расчет бойцов. Нервничающий Тьен, пристально смотрящий в небо Николай.
Николай. Скорей! Скорей!
Тьен. Менять позицию!
Минь. Сбили! Сбили! Первого!
Николай. Радоваться потом! Менять позицию!
Тьен. Ну-у?
Свист ракеты. Оранжевое пламя. Взмахнув руками, падает Тьен.
Минь. Отводить!
Николай(бросаясь к Тьену). Тьен! Тьен!
Свист ракеты. Оранжевое пламя. Николай падает на Тьена. Мгновенный звук удаляющихся самолетов. Полная тишина. Бойцы бегут к Тьену и Николаю. Пытаются поднять, но Тьен и Николай лежат неподвижно.
Минь. Санитары! Санитары!
Несколько бойцов убегают. Остальные переносят Тьена и Николая на бугор, покрытый зеленой травой и яркими цветами джунглей.
(Опускаясь на колени, слушает сердце Тьена.) Он еще жив! (Приникает ухом к груди Николая.) Я ничего не слышу. Ничего не слышу. (Поднимается с колен. Обращается к бойцам, понуро стоящим вокруг.) Вы видели? Видели, товарищи бойцы? Подразделение товарища Тьена сбило бомбардировщик наших врагов. Он разлетелся в воздухе. У нас была короткая радость. Несколько секунд. Но мы промедлили. Мы задержались на несколько секунд. Нашу установку засекли. Всего несколько секунд. Вы видите? На вьетнамской земле лежит наш дорогой командир товарищ Тьен, а рядом с ним лежит товарищ Хохлов. Он не участвовал в бою, но он был рядом с нами. Кровь товарища Тьена смешалась с кровью товарища Хохлова. Это кровь братьев.
Вбегают Чань и другие сандружинницы. Чань бросается к Николаю. Другая девушка — к Тьену. Они лихорадочно быстро осматривают Тьена и Николая. Начинают перевязывать.
Минь(к Чань). Товарищ Хохлов жив?
Чань. Жив, но он без сознания.
Минь. Он будет жить?
Чань. Я не знаю, не знаю, товарищ Минь.
Минь. Он должен жить. Слышишь, Чань? Он должен жить!
Чань. Я понимаю, он должен жить... Но я не знаю, будет ли он жить... У него почти нет пульса.
Минь(другой девушке). Товарищ Тьен будет жить?
Девушка. Я не знаю... Он без сознания.
Минь. Какая же вы медицина, если вы ничего не знаете?