Белка, так же внезапно посуровев, отвернулась.
— Кажется, вас предупредили о гостях? — холодно спросила она. — Кажется, я просил не трогать никого из новичков?
Гончие осторожно отодвинулись подальше, старательно отводя глаза. Адвик и вовсе спрятал руки за спину, прикусил губу и внимательно изучал свои грязные ноги, одновременно размазывая ими пыль по тумбе, будто нашкодивший пацан перед строгим воспитателем. И, как все остальные, настойчиво не смотрел наверх, будто боялся, что если взглянет хоть раз, то уже не сумеет устоять.
— Доброе утро, Белик. Мы просто разминались, — немного нервно ответил Шранк. — Остроухий был не против и сам предложил попробовать. Нам с Адвиком в паре. Мы согласились, но он оказался силен: я только раз сумел дотянуться. И то, случайно.
— Да неужели? — вдруг заинтересовалась Белка, покосившись на непроницаемое лицо Темного эльфа. — И долго вы его гоняли?
— Часа три.
— Он не отстал на колоннах?
— Нет, если не сказать больше.
— И вы его даже не поцарапали?
— Почти нет.
— Гм… — она на миг задумалась, но потом милостиво кивнула. — Тогда ладно, развлекайтесь.
Напряжение в воздухе мгновенно спало, будто грядущая буря с громами и молниями незаметно миновала весь двор и случайных свидетелей. Снизу послышалось неловкое шевеление, будто молодые Стражи, наконец, обрели подвижность и начали стремительно рассасываться. Быстро, бесшумно, в почтительном молчании, внимательно глядя под ноги, в стороны, перед собой… куда угодно, только не наверх. А Гончие незаметно, но с огромным облегчением выдохнули: кажется, пронесло. Только гном нашел в себе силы гневно фыркнуть и демонстративно отвернуться, сложив могучие руки на груди.
Таррэн тоже перевел дух, ощутив странную свободу, вернувшуюся к нему ровно в тот момент, как только она отвела взгляд. А еще — непонятное разочарование и даже досаду, потому что Белка не него не только не смотрела, но и упорно делала вид, что вовсе не знакома. Более того: кажется, после вчерашних геройств опять надела личину Белика и больше не собирается ее снимать. И это снова неприятно, непонятно. Торк! Да просто обидно!
«Приди в себя! — одернул себя эльф. — Это какая-то магия и ничто иное. Другого объяснения быть не может. Тем более, шансов у тебя все равно нет: ты — враг. Так что соберись и не вздумай поддаваться!»
Он упрямо тряхнул головой, отгоняя вязкий туман перед глазами, глухо рыкнул куда-то внутрь и, наконец, очнулся от странного наваждения. Ну вот, а вы говорили: не справлюсь… интересно, откуда у нее такие способности? Таррэн осторожно покосился наверх, еще осторожнее заглянул в ее глаза, где уже утихали знакомые зеленые искры, и вдруг понял, почему больше никто из присутствующих не повторил подобной глупости.
Нет, в них не было ничего особенного, в этих глазах. По крайней мере, ничего такого, чего он не видел раньше. Те же чистые лесные озера, сейчас — слегка подернутые быстро тающей изумрудной пленкой; то же странное обаяние, которому невозможно не поддаться; неуместная ранимость, так странно сочетающаяся с несомненной внутренней силой; та же железная воля, вызывающая острое желание покорно склонить голову и больше не сопротивляться очевидному; тот же обжигающий холод, не дающий сделать подобной глупости… все это он уже наблюдал раньше. И уже испытывал на себе: огонь и лед, вода и пламень, пугающее по силе влечение и тут же — не менее сильное отторжение, заставляющее мгновенно прийти в себя и шарахнуться прочь. Необъяснимое сочетание неумолимой тяги, замешанной на обманчивой доступности, и острейшего чувства смертельной опасности, какое испытываешь, стоя перед готовой к прыжку и не на шутку разгневанной хмерой.
Сколько раз он уже видел эти странные глаза! Сколько раз с усилием заставлял себя отворачиваться! Сколько раз понимал, что это — настоящее безумие, но все равно настойчиво искал способ снова их увидеть! Сколько говорил себе, что сходит с ума! Напоминал, что испытывать подобные волнения рядом с человеческим мальчишкой — стыдно и просто позорно! Недостойно сына Темного Леса! Неправильно! А вот теперь оказалось, что причина этому была, и что он не безумец. Что его упорно тянуло не к языкастому мальцу, а к красивой молодой женщине, как и положено каждому правильному мужчине. Что все нескромные мысли имели под собой реальные основания. Что все было как нельзя правильнее, и ответ лежал на поверхности, стоило только взглянуть на него под другим углом…
Таррэн плохо помнил, что случилось потом. Просто вдруг ослабели ноги, а сердце зашлось в совершенно бешеном галопе, на висках выступил холодный пот и ощутимо дрогнули руки. Затем — короткое мгновение беспамятства, полная неподвижность, во время которой он с трудом мог мыслить; мгновенный зеленый вихрь перед глазами, а за ним — долгий выдох, снова осознание себя разумной личностью и, наконец, чувство невероятного облегчения, что он живет, дышит и пока неплохо себя чувствует. Более того, больше не поддался на ее бесспорное, но страшноватое очарование. Выдержал. Справился с собой. Сумел побороть неразумное желание. Только взмок, будто от тяжелой работы, да устал, как собака — много сильнее, чем за три часа вынужденной разминки. Зато ее глаза опять стали прозрачными и ярко голубыми, всякая сила из них исчезла, жутковатые изумрудные отсветы полностью угасли, а на лице появилась непонятная задумчивость.
— Крикун? — уже нормальным голосом позвала Белка. — Эй, не дуйся, старый ворчун. Просто ты меня немного рассердил, вот я и… погорячился немного.
— Да уж, конечно, — неприязненно буркнул гном, окончательно приходя в себя, и, безжалостно скомкав драгоценный доспех, быстрыми шагами направился в кузню. — Делаешь для вас, делаешь… стараешься… ночами не спишь… и ни одна собака не ценит! Этот скалится, второй дерзит, отлично зная, что его прибить нельзя, а ты… тьфу на вас! Вот уйду, и сами тогда будете с этим хламом возиться!
— Да погоди ты! Крикун!
Гном недовольно оглянулся и неожиданно злорадно проследил, как Белка осторожно спускается со своего насеста. Как бережно Траш поддерживает кровную сестру носом и как аккуратно помогает встать уже внизу.
— А здорово тебя потрепали, раз прыгнуть не решаешься, — мстительно заметил он. — Даже железки не таскаешь с собой, как всегда. Так тебе и надо, зараза двуличная! Может, хоть отучишься глазами сверкать, где не надо!
Белка тихо вздохнула и виновато посмотрела. Даже съежилась как-то, ужалась, втянула голову в плечи, словно он задел больное место, слегка прикрыла веки и глухо уронила:
— Прости, Крикун. Я не нарочно.
— Ага. Конечно. Скажу кому другому, хмера недобитая!
— Я… я просто не всегда могу это контролировать. Честное слово, ты же знаешь.
— Ну, разумеется. Просто я — глупый карлик!
— Дурак ты бородатый! — неожиданно вспыхнула она и вдруг швырнула в гнома каким-то увесистым баулом, который, видимо, заранее оставила возле стены. — И ворчун, к тому же! Особенно там, где не надо! На! Держи! И только попробуй разбей!
Крикун машинально подхватил и с нескрываемым подозрением уставился на подозрительно булькнувшую ношу. Лицо все еще недовольное, красное от непогасшей злости, подбородок упрямо вскинут… похоже, едва сдержался, чтобы не шарахнуть «подарочек» со всей силы о землю. Для невероятно вспыльчивого гнома такая реакция была бы в порядке вещей. Да, видно, здравый смысл все же возобладал. Или он просто внял предупреждению?
— Это еще что? — с нескрываемым подозрением осведомился кузнец, брезгливо держа подарок на вытянутом пальце.
— Ничего, — устало отозвалась Белка и, придерживаясь за костяные иглы хмеры, отправилась к дому.
— Хочешь меня отравить, чтоб не портил тебе кровь?
Она промолчала.
— Эй! Чего там хоть налито?!
— Узнаешь.
— Белик!
— Отвали! — наконец, огрызнулась Гончая, после чего гном неожиданно забеспокоился, перестал докучать ей глупыми вопросами и торопливо развернул тряпицы, в которые была бережно завернута внушительных размеров бутыль из темного стекла. Он осторожно отнял беленый холст, оберегавший хрупкую ношу от повреждений, отер от многовековой пыли и взглянул на крохотную бирочку возле туго загнанной пробки. Ни бумажки с пояснениями, ни запаха, ни цвета — все терялось в лаконичном непрозрачном стекле самой обыкновенной бутылки. Даже цвет вина не угадать, потому что она была абсолютно, непроницаемо черной. Но у гнома вдруг странно поплыло лицо и задрожали руки. Толстые пальцы непроизвольно сжались, вцепились, как в родное, прижали к себе, глаза слепо зашарили по мягким обводам старинного сосуда, а губы издали какой-то странный звук. Не то свист, не то стон.
— Лунная Заря… — наконец, беззвучно выдохнул он, остановив неподвижный взор на крохотном оттиске на потемневшем от времени сургуче, где сияла трехлучевая звезда в окружении трех пиков неимоверно далеких Лунных Гор. Его родных гор, где только и остались умельцы, знающие секрет самого редкого и поистине бесценного сорта вина, которое только можно себе вообразить. Легкое, немного терпкое, прозрачное, как слеза младенца, удивительно мягкое, но таящее в себе столько восхитительных оттенков, что за обладание всего одной такой бутылочкой можно отдать целое состояние. Без сожаления, потому что оно того стоило. Единственное вино, которое уважали привередливые и крайне взыскательные эльфы. Маленькая драгоценность, стоившая баснословные деньги. Настоящее сокровище для одного старого, ворчливого, недогадливого, бородатого гурмана, которое он сдуру едва не разбил.
— Б-белка…
— Скажи спасибо, что Карраш спер его из дворцовых подвалов, а наше щедрое Величество не стало возражать, — проворчала она, почти исчезнув в узкой горловине между дворами. — Я всю дорогу трясся, чтобы не разбить. Терпел, не трогал, берег, как зеницу ока. И все ради тебя, дурень.
— Дурень, — покорно согласился гном, любовно прижимая к себе стеклянное сокровище, а затем со странным выражением посмотрел на поцарапанную кольчугу, из которой едва не рассорился с Гончими, и очень тихо сказал: