Внезапно вспыхнул яркий свет, заполнивший все вокруг. Я обнаружил, что стою в жарком сиянии дня среди царственно возвышающихся цветов в густом роскошном саду, а из-за увитой лианами ограды доносится неясное ворчание большого города под названием Калуд. Надо мною в зените висели четыре маленьких солнца, освещавших планету Хестан. Насекомые, напоминающие цветом драгоценные камни, порхали вокруг, бесстрашно садясь на богатые, расшитые астрономическими символами золотисто-черные одежды, в которые я был облачен. Рядом со мной стояло сооружение в форме циферблата из разноцветного агата с высеченными на нем такими же символами – алтарь ужасного и всемогущего бога времени Афоргомона, коего я был жрецом.
У меня не осталось ни малейших воспоминаний о себе как о Джоне Милуорпе, а длинной пышной процессии моих земных жизней словно никогда не существовало – либо не существовало еще. Печаль и опустошенность душили мое сердце, подобно пеплу, заполняющему погребальную урну, и все оттенки ароматов благоухающего сада доносили до меня лишь горький смрад смерти. Сумрачно созерцая алтарь, я пробормотал богохульство в адрес Афоргомона, который, следуя своей неумолимой воле, забрал мою любимую, оставив меня в моем горе безутешным. Отдельно я проклял знаки на алтаре: звезды, планеты, солнца и луны, отмерявшие и воплощавшие ход времени. Белторис, моя невеста, умерла в конце прошлой осени, и я вдвойне проклял звезды и планеты, руководившие этим несчастным временем года.
Заметив тень, упавшую на алтарь рядом с моей, я понял, что на мой зов явился темный маг и колдун Атмокс. С опаской, но не без надежды я повернулся к нему, первым делом отметив, что он держит под мышкой тяжелый, зловещего вида том в переплете из черной стали и с адамантовыми запорами. Удостоверившись в этом, я поднял взгляд к его лицу, лишь немногим менее мрачному и отталкивающему, чем книга в его руках.
– Приветствую тебя, о Каласпа, – хрипло проговорил он. – Я пришел вопреки своей воле и желанию. Знание, которого ты требуешь, содержится в этом томе, и, поскольку ты в свое время спас меня от гнева жрецов бога времени, я не могу не поделиться им с тобой. Но тебе следует понять, что даже я, кто произносил устрашающие имена и вызывал запретные сущности, никогда не осмелюсь содействовать тебе в этом заклинании. Я с радостью помог бы тебе пообщаться с тенью Белторис или оживить ее все еще нетленное тело и поднять его из могилы. Но то, чего хочешь ты, – совсем иное дело. Ты сам должен совершить предписанный ритуал и произнести необходимые слова, ибо последствия будут куда ужаснее, чем ты полагаешь.
– Меня не заботят последствия, – горячо ответил я, – лишь бы удалось вернуть те потерянные навсегда часы, что я делил с Белторис! Думаешь, я удовлетворюсь ее тенью, что призраком бредет из страны мертвых? Смог бы меня порадовать прекрасный прах, потревоженный дыханием некромантии, поднятый из могилы, без разума и души? Нет, Белторис, которую я намерен призвать, – та, на кого еще не успела пасть тень смерти!
Мне показалось, будто Атмокс, мастер сомнительных искусств и вассал подозрительных сил, попятился и побледнел, услышав мои страстные слова.
– Не забывай, – сказал он с угрожающей суровостью, – что ты готовишься нарушить священную логику времени, совершив святотатство в отношении Афоргомона, бога мгновений и эпох. Более того, ты мало чего добьешься, ибо не сможешь вернуть дни своей любви в полной мере, но только лишь единственный час, с невероятной жестокостью вырванный из естественного потока времени… Умоляю тебя, воздержись, удовлетворившись меньшим колдовством.
– Дай мне книгу, – потребовал я. – Мое служение Афоргомону больше ничего не значит. Почтительно и преданно поклонялся я богу времени, свершая в его честь освященные вечностью ритуалы, и за все это бог предал меня.
И тогда посреди пышного сада, средь высоко взобравшихся лоз, под четырьмя солнцами Атмокс отомкнул адамантовые запоры тома в стальном переплете и, раскрыв его на нужной странице, с неохотой вложил мне в руки. Эта страница, как и все соседние, изготовленная из какого-то нечистого пергамента с пятнами и прожилками плесени, почернела по краям от древности, но неугасимым пламенем на ней сияли ужасающие символы давно ушедших эпох, написанные яркими чернилами, что светились подобно свежепролитой крови демонов. В безумии своем я склонился над страницей, перечитывая ее раз за разом, пока от слепящих огненных рун не закружилась голова. Закрыв глаза, я по-прежнему четко видел в красноватой тьме их очертания, что извивались, будто адские черви.
Глухо, точно звук далекого колокола, до меня донесся голос Атмокса:
– Теперь, о Каласпа, ты знаешь непроизносимое имя того единственного, кто сможет помочь тебе вернуть ушедшие навсегда часы. Ты знаешь заклинание, что пробудит скрытую силу, и тебе известно, какая жертва потребуется, дабы ее умилостивить. Твердо ли еще твое решение и крепок ли дух твой, как и прежде?
Имя, которое я прочел в колдовском томе, принадлежало могущественному противнику Афоргомона, владыке космических сил, заклинания и необходимые жертвы которому требовали грязной и нечестивой демонолатрии. И все же я, полный решимости, не колеблясь дал утвердительный ответ на суровый вопрос Атмокса.
Поняв, что я не откажусь от задуманного, он склонил голову, более не пытаясь меня отговорить. А затем, как и было сказано в книге с огненными рунами, я обесчестил алтарь Афоргомона, запятнав часть главных символов пылью и слюной. Под молчаливым взглядом Атмокса я остроконечным гномоном солнечных часов нанес себе глубокую рану в правую руку и, роняя капли крови на изображения планет, высеченные на агатовой поверхности алтаря, совершил нечестивое жертвоприношение, после чего произнес вслух омерзительное заклинание во имя Затаившегося Хаоса, Ксегзанота, состоявшее из мешанины прочитанных задом наперед молитв, священных для бога времени.
После первых же слов заклинания будто паутина грязных теней сплелась поперек солнц, а земля слегка содрогнулась, словно по краю мира ступали колоссальные демоны, явившиеся из чудовищных запредельных бездн. Стены сада и деревья пошли рябью, подобно отражению в пруду под ветром, а у меня потемнело в глазах от потери крови, которую я пролил, принося демоническую жертву. Затем мою плоть и разум пронзила невыносимая дрожь, словно отзвук далекого землетрясения, что сокрушает города и обрушивает берега в море хаоса; плоть мою мучительно раздирало на части, и мозг мой содрогался от монотонных диссонансов, охватывавших меня все глубже и глубже.
Истерзанный душевным смятением, я пошатнулся. Словно в тумане, до меня донесся голос Атмокса, понукавшего меня, и я едва расслышал собственный голос, отвечая Ксегзаноту, называя нечестивую некромантию, что способна свершиться лишь благодаря его могуществу. Обезумев, я умолял Ксегзанота подарить мне, вопреки установленному ходу времени, всего один час прошлой осени, который я делил с Белторис; и в своих мольбах я не называл определенный час, ибо в моих воспоминаниях все они были одинаково радостными и счастливыми.
Когда с губ моих сорвались последние слова, мне показалось, будто в воздухе гигантским крылом распростерлась тьма; все четыре солнца пропали с небосвода, и сердце мое замерло, точно в смертный миг. Затем вернулся бархатно-мягкий свет, солнечные лучи косо падали вниз, как это обычно бывает осенью. Нигде не было видно даже тени Атмокса, и алтарь из слоистого агата был непорочно чист, без единого следа крови, а я, который любил Белторис, ничего еще не зная о злом роке и тоске, что меня ждет, исполненный счастья, стоял перед алтарем подле своей возлюбленной, глядя, как ее юные руки украшают древний циферблат собранными в саду цветами.
Непостижимо ужасны тайны времени. Даже я, жрец и посвященный в учение Афоргомона, мало что знал о неуловимом и неминуемом процессе, в котором настоящее становится прошлым, а будущее растворяется в настоящем. Каждому приходилось размышлять над загадками времени и мимолетностью всего сущего, тщетно пытаясь понять, куда утекает поток потерянных дней и куда мчатся обреченные эпохи. Одним видится, будто прошлое остается неизменным, исчезая из нашего смертного кругозора и становясь вечностью; другие считают, что время – это лестница, коей ступени разрушаются одна за другой за спиной поднимающегося, обрушиваясь в бездну небытия.
Как бы там ни было, я знал, что рядом со мной Белторис, на которую еще не пала смертная тень. Наш час только что родился средь золотого сезона осени, а грядущие минуты были полны чудес и неожиданностей, принадлежавших еще не испытанному будущему.
Моя возлюбленная стояла среди хрупких садовых лилий, еще не склонивших свои прелестные головки. В глазах ее мерцали сапфиры безлунных вечеров, усеянных золотыми звездочками. Уста ее изогнула улыбка, полная радости и блаженства.
Мы были обручены с детства, и сейчас приближалось время свадебного обряда. Отношения наши были совершенно свободными, в соответствии с обычаями этого мира. Она часто приходила в мой сад прогуляться и украсить алтарь божества, чьи вращающиеся луны и солнца приближали миг нашего счастья.
Вокруг порхали мотыльки с золотистыми крылышками, и полет их был легок, как легко было у нас на душе. Пребывая в блаженстве, мы раздували огонек нашего шаловливого настроения в величественное пламя восторга. Мы ощущали себя сродни прекрасным цветам и проворным насекомым, и души наши парили на волнах поднимавшихся в теплом воздухе ароматов. Громкого шума величественного города Калуд за стенами моего сада мы не слышали; не существовало для нас густонаселенной планеты Хестан; не было никого, кроме нас двоих, и ничего, кроме вселенной яркого света и цветущего рая. Пребывая в гармонии любви, мы словно касались вечности, и даже я, жрец Афоргомона, позабыл о днях увядания, что постепенно канут во всепоглощающих циклах времен.
Именно тогда я в возвышенном порыве безумной страсти поклялся, что смерть или разлад никогда не омрачат идеальный союз наших сердец. После того как мы украсили алтарь, я отыскал самые редкие и восхитительные цветы – с хрупкими изогнутыми чашечками, оттенком подобными омытому вином жемчугу и лунной лазури, с белыми лепестками, окруженными пурпурной каймой, – и вплел их в черную копну волос Белторис, смеясь и осыпая ее поцелуями, говоря ей, что не только храм времени заслуживает должного подношения.