В повисшей тишине Сайбл ответил на всеобщий невысказанный вопрос:
– Что-то пошло не так. Возможно, мы имеем дело с неким непредвиденным повреждением индукционных катушек, ведь при их производстве использовались необычные и сложные сплавы. А может, какие-то элементы оказались нестабильными или стали нестабильными со временем. Или на них повлияла энергия, выделяемая гаснущим Солнцем. В любом случае мы не можем увеличить мощность, а над самой поверхностью нам потребуется превзойти земную силу притяжения в двадцать семь раз. – Он умолк, но после небольшой паузы добавил: – Тормозные двигатели увеличат сопротивление до девятнадцати. Но этого все равно не хватит, даже на теперешнем расстоянии от Солнца.
– Сколько у нас времени? – спросил Хилар, обернувшись к навигаторам.
Калаф и Карамод принялись совещаться и считать.
– Если задействуем тормозные двигатели, до соприкосновения с поверхностью у нас будет два часа, – ответил наконец Калаф.
Услышав эти слова, механик Эйбано тут же, не дожидаясь приказа, дернул рычаг и на полную мощность запустил тормозные двигатели, расположенные на носу и по бортам «Люцифера». Падение еще немного замедлилось, еще немного уменьшилась давящая на людей тяжесть. Но корабль все равно продолжал мчаться к солнцу.
Хилар и Хан Йоаш переглянулись; в их взглядах читалось понимание и согласие. С трудом они поднялись со своих кресел и, тяжело ступая, направились к оружейной, которая занимала почти половину космолета. Там ждали своего часа сотни бомб. Хилар и Хан Йоаш молчали – да и к чему были слова, – как и остальные члены экипажа, которые не выказали ни одобрения, ни сомнений.
Хилар открыл дверь оружейной, и они с Ханом Йоашем на миг замерли на пороге и оглянулись, чтобы в последний раз взглянуть на лица товарищей, – лица, на которых четко нарисована была лишь готовность принять свою судьбу перед неминуемо надвигающейся гибелью. Затем люк оружейной закрылся.
Хилар и Хан Йоаш приступили к работе: стоя спиной к спине и действуя слаженно и методично, они продвигались между рядами огромных яйцевидных бомб, которые располагались в строгом порядке в соответствии со своими активными элементами. На подготовку одной бомбы уходило несколько минут, потому что каждая была снабжена удобными переключателями и рычагами. Оставшегося до столкновения времени хватало лишь на то, чтобы задействовать таймер и взрывной механизм на одной бомбе каждого типа. На дальней стене оружейной висел большой хронометр, так что Хилар и Хан Йоаш могли точно все рассчитать. Активированные бомбы должны были взорваться одновременно, чтобы в тот самый миг, когда «Люцифер» коснется поверхности, началась цепная реакция и сдетонировали остальные заряды.
Корабль продолжал свой роковой полет, сила тяжести все росла, и Хану Йоашу с Хиларом все труднее было работать. Они боялись, что вскоре совсем не смогут двигаться и не успеют подготовить вторую партию бомб. Преодолевая втрое возросшую перегрузку, они кое-как добрались до кресел, стоявших перед экраном, на который передавалось изображение снаружи.
На экране разворачивалась грандиозная и удивительная картина. Внизу обзор уже целиком заслонила поверхность Солнца. Под кораблем проступал черный, лишенный горизонта ландшафт, на котором сложно было что-либо различить: то тут, то там его на мгновение освещали красные вспышки извергающихся вулканов, мерцали голубоватые области с неведомыми радиоактивными веществами, все ближе надвигалась черная бездна – в ней уже проступали горы, в сравнении с которыми Гималаи показались бы жалкими холмами, и пропасти, куда поместились бы целые астероиды и планеты.
Среди этого поистине циклопического ландшафта горел огнем огромный вулкан, который астрономы окрестили Гефестом. Именно на него смотрели из окна башни-обсерватории Хилар и Родис. Из жерла в темные небеса вырывались языки пламени высотой в сотни миль, отчего кратер походил на врата в потустороннюю преисподнюю.
Хилар и Хан Йоаш больше не слышали зловещего тиканья хронометра, не видели страшные стрелки. Больше не было нужды смотреть – они сделали все, что смогли, впереди была только вечность. Время, оставшееся до столкновения, можно было определить по увеличивающейся черной равнине: Солнце уже не казалось сферичным, в поле видимости возникали все новые горные хребты, разверзались пропасти.
Теперь стало совершенно очевидно, что «Люцифер» рухнет прямо в раззявленный огненный кратер Гефеста. Корабль мчался все быстрее и быстрее, все сильнее давила гравитация, и такой страшный вес был бы не по плечу даже мифическим гигантам…
В самый последний момент экран, на который смотрели Хилар и Хан Йоаш, целиком заполнили красные вулканические огни, объявшие «Люцифер».
А потом, когда уже не осталось ни глаз, чтобы смотреть, ни ушей, чтобы постигать, Хилар и Хан Йоаш стали частью погребального костра, из которого, словно феникс, возродилось Солнце.
После беспокойного сна, полного тревожных видений, Родис взобралась на вершину башни-обсерватории и увидела из окна восход возрожденного светила.
Оно ослепило ее, хоть его сияние и приглушала радужная дымка, поднимающаяся от снежных горных вершин. Это было чудесное зрелище, сулившее столь многое. Ледяной панцирь уже дырявили устремившиеся вниз по горным склонам ручейки, которые позже превратятся в водопады и обнажат так долго лежавшие под снежным покровом камни и почву. Возрожденные ветра колыхали туман, который поднимался к солнцу из ледяной сердцевины долин. Прямо на глазах воскресала жизнь, на многие тысячелетия застывшая в зимней ночи. Даже сквозь изолированные стены башни Родис чувствовала тепло, которое вот-вот пробудит семена и споры, терпеливо ждавшие своего часа.
От этого зрелища в душе у нее зародился изумленный трепет, но в глубине скрывались холод и печаль, словно в сердце ее все еще лежал лед. Родис знала, что Хилар никогда не вернется к ней – разве что лучом света, живительной искрой тепла, которое он помог возродить. Пока же воспоминания о его последнем обещании не утешали, но скорее насмехались над ней:
– Я вернусь к тебе… вместе с солнечным светом.
Тридцать девять похищенных поясов
О Виксила, прелестная дочерь судьбы!
Свет почившей луны само имя твое воскрешает,
Как заклятие; дивный цветущий фантом призывает
Отошедших уж лет, что румянцем прекрасным сияет.
Похождения наши, словно златом горящий рассвет,
Тлен и прах затмевают бесчисленных прожитых лет,
Где опасности вместе делили, числа коим нет.
Предваряя этот рассказ, хочу вас заверить, что все, кого я грабил, в той или иной мере сами были грабителями. За свою долгую и многотрудную злодейскую карьеру я, Сатампра Зейрос из Узулдарума, также прозываемый королем воров, всего-навсего выступал в роли посредника и по справедливости перераспределял богатства. Не является исключением и тот случай, о котором я собираюсь поведать, хоть тогда моя собственная выгода оказалась весьма незначительной, если не сказать жалкой.
Ныне годы берут свое, и я провожу время в праздности, потягивая вино, что так согревает душу на старости лет, – это право я заработал, выйдя живым из множества преопаснейших передряг. Вино воскрешает воспоминания о сказочных трофеях и разудалых авантюрах. Перед глазами у меня встают мешки, до отказа набитые блестящими джалами и пазурами, от которых я так искусно освобождал сундуки бессовестных купцов и ростовщиков. Рубины, что были краснее крови, которая за них проливалась; сапфиры, чей блеск затмевал мерцание полярных льдов; изумруды, сиявшие ярче джунглей по весне. Я вспоминаю, как карабкался по лестницам на зубчатые балконы, взбирался на террасы и башни, которые охраняли люди и чудовища, грабил алтари под самым носом у злобных идолищ и сторожевых змей.
Часто вспоминается мне и Виксила – единственная моя истинная любовь, искуснейшая и храбрейшая моя подельница. Давно уж нет ее на свете: нынче она в тех краях, куда суждено отправиться всем честным ворам и добрым товарищам, и долгие годы я глубоко тоскую по ней. Но до сих пор меня греет память о наших ночах, полных любви и приключений, о наших общих похождениях. Пожалуй, самым славным и дерзновенным из них была кража тридцати девяти поясов.
Эти золотые пояса целомудрия, изукрашенные самоцветами, носили девы, посвященные богу луны Леникве, чей храм с незапамятных времен стоял в пригороде Узулдарума. Дев всегда было тридцать девять. Отбирали их среди самых красивых и юных, а освобождали от службы божеству в тридцать один год.
Пояса крепко-накрепко запирались на бронзовые замки, а ключи от них хранились у верховного жреца. В определенные ночи он на время и за весьма большие деньги одалживал их городским богатеям, жаждущим любовных утех. Так что девами эти женщины оставались лишь на словах: тела их постоянно продавали и перепродавали, но это считалось похвальной жертвой во славу Лениквы.
Когда-то давным-давно Виксила и сама была одной из храмовых служительниц, но сбежала из Узулдарума за несколько лет до того, как пришел срок освободиться из священного рабства. Моя возлюбленная почти ничего о тех временах не рассказывала, а потому я заключил, что ей мало радости доставляло торговать собой, повинуясь божественным прихотям, и жизнь в неволе сильно ей претила. После побега на долю Виксилы выпало множество лишений и злоключений: она долго скиталась по южным городам, но об этом тоже говорила с неохотой, будто опасалась воскрешать мучительные для нее воспоминания.
За несколько месяцев до нашего знакомства Виксила как раз вернулась в Узулдарум. Тридцать один год ей уже миновал, светло-рыжие волосы она перекрасила в иссиня-черный, а потому не особенно боялась попасться на глаза жрецам Лениквы. Как и было заведено в храме, после побега ей быстро нашли замену среди девиц помоложе, и мало кого теперь заботила давным-давно сбежавшая изменница.