стый мешочек из пятнистой кожи ящерицы, который именно для этой цели с собой и прихватил.
Последний рубин был отрезан, и Куанга уже собрался заняться менее ценными камнями, из которых были выложены причудливые астрологические и жреческие символы, что украшали царское одеяние. Тут общую сосредоточенность нарушил громкий треск, за которым последовал звон мириад ледяных осколков. Обернувшись, они увидели, что громадная сосулька, сорвавшись с потолка пещеры, угодила в голову Эйбуру Цанту, будто направленная меткой рукой. Торговец лежал среди осколков битого льда, и острие сосульки глубоко вонзалось ему в мозг, который вытекал на пол. Эйбур Цант умер мгновенно, даже не поняв, что с ним приключилось.
Летом подобное происшествие выглядело совершенно естественным – огромной сосульке достаточно было немного подтаять; но, несмотря на ужас, охвативший Куангу и Хума Фитоса, от внимания обоих не могли ускользнуть обстоятельства, истолковать которые было не так легко.
Пока они, обо всем позабыв, были заняты рубинами, пещера успела сузиться до половины прежней ширины, а потолок медленно опускался, и сосульки, свисавшие оттуда, тянулись к пришлецам, словно жадные зубы огромной пасти. Внезапно потемнело; теперь свет проникал в пещеру, точно в морские глубины сквозь толщу арктических льдин. Наклон стал заметнее, как будто пещера постепенно опрокидывалась в бездонную пропасть. И высоко над головой – на невероятной высоте – двое мужчин видели крошечный вход, не больше отверстия лисьей норы.
На миг они оцепенели. То, что происходило с пещерой, нельзя было объяснить естественными причинами; обоих захлестнула липкая волна суеверных страхов, от которых они прежде отмахивались. Во льдах из старых легенд была заключена разумная, живая злоба и дьявольская мощь, – отрицать это было невозможно.
Осознав опасность, во власти ужаса, охотники за сокровищами принялись карабкаться вверх по склону. Хум Фитос держал раздувшийся мешочек с рубинами, а тяжелая сума с золотыми монетами болталась у него на поясе; Куанге хватило присутствия духа не потерять кинжал и кирку. Однако в спешке оба забыли о второй суме с золотом, лежавшей рядом с Эйбуром Цантом среди осколков громадной сосульки.
Стены вроде бы перестали необъяснимо двигаться, а потолок опускаться. Во всяком случае, отчаянно карабкаясь вверх по склону, Хум Фитос и Куанга больше не замечали явных признаков того, что пещера продолжает уменьшаться. Приходилось вжимать голову в плечи, чтобы не задевать мощные клыки, норовившие вонзиться в них сверху; и даже в сапогах из жесткой тигровой шкуры трудно было удержаться на покатом склоне. Иногда они подтягивались на руках, обнимая скользкие ледяные столбы; то и дело Куанге, который лез первым, приходилось впопыхах вырубать киркой грубые ступени.
Хуму Фитосу ужас вообще не давал соображать. А вот Куанга сознавал, что даже он, многое повидавший в жизни, не в силах объяснить естественными причинами чудовищные перемены, случившиеся с пещерой. Охотник пытался убедить себя, что ошибся, оценивая ее размеры и угол наклона пола. Но тщетно: происходящее возмущало разум, искажало знакомое лицо этого мира страшным, неземным безумием, внося в упорядоченность бытия зловещий хаос.
Подъем тянулся бесконечно, как в утомительном, бредовом ночном кошмаре, и наконец они подползли к выходу. Теперь там едва хватало места, чтобы поднырнуть под массивными острыми клыками. Сознавая, что в любое мгновение клыки могут сомкнуться, будто челюсти гигантского монстра, Куанга ринулся вперед и начал протискиваться сквозь отверстие с совсем не героической скоростью. Что-то мешало ему, и в какую-то секунду чистого ужаса охотник успел заподозрить худшее, но оказалось, что его собственные лук и колчан, которые он забыл снять с плеч, зацепились за ледяной выступ. Пока Хум Фитос в лихорадке страха и нетерпения что-то бессвязно лепетал, Куанга отполз назад, освободился от оружия, которое протолкнул вперед вместе с киркой, и со второй попытки пролез в узкое отверстие.
Встав на ноги, он услыхал сзади отчаянный вопль тучного Хума Фитоса: тот, протискиваясь вслед за Куангой, застрял, выпростав только правую руку с мешком, наполненным рубинами. Ювелир выл не умолкая, невнятно жалуясь, что ужасные зубы смыкаются и вот-вот перережут его напополам.
Несмотря на сверхъестественный страх, лишивший Куангу мужества, у охотника хватило духу вернуться за Хумом Фитосом. Он уже собрался было сокрушить громадные клыки своей киркой, но тут раздался вопль агонии, за которым последовал неприятный и неописуемый скрежет. Казалось бы, клыки не сдвинулись с места, но теперь Куанга видел, что они касаются пола пещеры! Из тела Хума Фитоса, насквозь пронзенного одной сосулькой и раздавленного менее острыми зубами, кровь хлестала на ледник, как виноградное сусло из-под пресса.
Куанга отказывался верить собственным глазам. Зрелище это было решительно невозможно: над входом в пещеру не было расщелины, откуда могли опуститься ужасные ледяные клыки! Немыслимое произошло слишком быстро и постижению не поддавалось.
Хум Фитос больше не нуждался ни в чьей помощи; впрочем, Куанга, во власти ужасающей паники, и не собирался задерживаться рядом с пещерой ни на миг. Однако, заметив мешочек с рубинами, выпавший из мертвых пальцев ювелира, и поддавшись порыву алчности пополам с ужасом, охотник подхватил добычу и не оглядываясь бросился бежать по леднику навстречу низко висящему солнцу.
На бегу Куанга поначалу не замечал на ледяной равнине зловещих перемен, подобных тем, что произошли с пещерой. Затем в подлинном потрясении, от которого закружилась голова, он понял, что взбирается по длинному, ненормально крутому склону, над дальней вершиной которого маячит далекое солнце, маленькое и холодное, словно Куанга наблюдал его с другой планеты. Изменилось и небо: все такое же безоблачное, оно странно, мертвенно побледнело. Ощущение чьей-то враждебной воли, безмерной ледяной злобы пронизывало воздух, давя на Куангу, точно инкуб. Но всего ужаснее, ибо сознательно и злонамеренно нарушало все законы природы, было то, что доселе ровное плато головокружительно наклонилось к полюсу!
Казалось, само мироздание сошло с ума, оставив Куангу на растерзание нечестивым демоническим силам из глубоких ледяных пропастей. Оскальзываясь, шатаясь, карабкаясь вверх, словно крутя ногами колесо из гладкого стекла, охотник на миг испугался, что поскользнется и навеки скатится в непостижимые арктические глубины. Но когда он осмелился обернуться, позади был не спуск, но подъем, подобный тому, который он преодолевал, – умопомрачительная наклонная ледяная стена, что поднималась навстречу второму далекому светилу.
Совершенно ошарашенный этим диковинным зрелищем, Куанга утратил остатки равновесия; ледник кружился и раскачивался, точно перевернутый мир, а Куанга безуспешно пытался вновь обрести способность ориентироваться, до сих пор ему не изменявшую. Отовсюду над бесконечными ледяными уступами на него с усмешкой взирали маленькие и бледные ложные солнца. И Куанга вновь пополз вверх в этом перевернутом мире иллюзий; где расположены стороны света, он уже не понимал.
Внезапный порыв ветра пронесся вдоль ледника; он визжал в ушах у Куанги, подобно голосам насмешливых демонов; он стонал, и хохотал, и улюлюкал – пронзительно, будто крошился лед. Ветер вцеплялся в Куангу живыми злобными пальцами, выбивая дыхание из груди, и охотник сражался за каждый вздох.
Даже в толстой одежде, с невероятным усилием взбираясь по склону, Куанга ощущал острые, крепкие зубы этого ветра, терзавшие его до мозга костей.
Продолжая упорно лезть вверх, Куанга заметил, что лед уже не гладок, а высится столбами и пирамидами или непристойно изгибается, принимая дикие формы. Огромные злобные профили ухмылялись в сине-зеленом хрустале; хмурились уродливые звероподобные демоны; вставшие на дыбы драконы неподвижно скорчились вдоль уступа или стыло погрузились в глубокие расщелины.
Кроме фантастических форм, которые принимал лед, Куанге чудились человеческие тела и лица, впечатанные в ледник. Бледные ладони смутно, умоляюще тянулись к нему из глубин; он ощущал скованные морозом взгляды людей, погибших в давние эпохи; он видел оледеневшие руки и ноги, застывшие в неестественных пыточных позах.
Связно соображать Куанга был уже не в силах. Глухие и слепые первобытные страхи, что были древнее, чем разум, наполнили его душу атавистической тьмой. Страхи неумолимо толкали его вперед, как загнанного зверя, не позволяя замешкаться на издевательском склоне из ночных кошмаров. Задумайся Куанга хоть на мгновение, и он решил бы, что спасения нет, что лед – живое, разумное, злобное существо – играет с ним в жестокую диковинную игру, которую замыслил в своем непостижимом анимизме. Вероятно, оно и к лучшему, что Куанга утратил способность соображать.
Неожиданно и за гранью надежды оледенение закончилось. Будто внезапно, застав сновидца врасплох, во сне случилась смена декораций; несколько мгновений Куанга непонимающе смотрел на родные гиперборейские равнины к югу, в тени ледяного вала, и курившиеся темным дымом вулканы за холмами на юго-востоке.
Бегство заняло почти весь долгий предполярный день, и теперь солнце почти склонилось к горизонту. Ложное солнце исчезло, и ледяное плато, словно по мановению руки чудовищного фокусника, опять разлеглось горизонтально. Если бы Куанга мог сравнивать свои впечатления, он бы понял, что ни единого разу ему не удалось уловить тот миг, когда ледник творил свои ошеломительные сверхъестественные преображения.
Недоверчиво, словно боясь, что в любое мгновение мираж рассеется, охотник всматривался в пейзаж. Судя по всему, он вернулся на то же место, откуда в компании ювелиров начал злосчастное путешествие вглубь ледника. Пологий склон, прорезанный руслами ручейков, спускался к зеленым лужайкам. Опасаясь, что все это обманчивая иллюзия – искусно расставленная ловушка, очередное коварство стихии, которую он уже считал жестоким и всемогущим демоном, – Куанга торопливыми прыжками спустился по склону. И даже увязнув во мху по самые лодыжки, в окружении ив и осоки, он все еще не верил, что побег удался.