Художник Е. М. Карташов.
Владимир Першанин. ЛАБИРИНТ
Ствол старой бельгийской винтовки «фал» покрылся паутиной ржавчины. Здесь, в каменной расщелине, было сыро повсюду, даже возле костра, который горел всю ночь. На рассвете я его погасил — дым мог нас выдать. Олег Сотников лежал, прижимая обмотанную тряпками руку к груди. Он не спал, но разговаривать не хотелось ни мне, ни ему.
Я долго тер ствол оставшейся от перевязки тряпкой. Ржавчина понемногу исчезала. Я выщелкнул из плоского магазина патроны и тоже протер. Патронов было шесть. Остальные Сотников выпустил в людей, пытавшихся нас убить.
Сегодняшнюю ночь Олег снова почти не спал. Ныла раненая рука. Мы съели на двоих вареный кукурузный початок и запили его слегка подсоленным отваром.
— Сейчас… я немного полежу и пойдем, — прервал молчание Олег. — Дождь кончился?
— Да. Еще ночью.
— Это хорошо.
Ничего хорошего я не видел. Олег идти не сможет, слишком ослабел. И вряд ли ему станет лучше. Что-то надо решать. Оставаться в этой дыре слишком опасно. Не сегодня, так завтра нас здесь обнаружат. Люди, которые нас ищут, прекрасно знают места, где могут прятаться такие беглецы, как мы.
Скалы торчали поодиночке и смыкались в ломаные извилистые стены. Нависали над бурлящей мутной речкой и уходили круто вверх, образуя основания хребта. Вот уже много дней мы выбирались из каменного лабиринта.
До равнины осталось совсем немного. Что-то надо было решать…
Глава 1
Начиналось весело…
На факультет иностранных языков столичного пединститута я поступил благодаря плаванию. На сочинении меня бы обязательно завалили — денег на взятку у родителей не было. Но узнав, что я кандидат в мастера спорта по плаванию, напротив моей фамилии поставили крестик, и экзамены я сдал.
Учеба давалась мне легко, а там, где что-то не получалось, приходила на выручку кафедра физвоспитания. Факультет считался престижным, здесь учились дети далеко не бедных родителей. Я быстро вписался в их круг. Высокий рост, атлетическая фигура притягивали ко мне женщин, и к пятому курсу из скромного провинциального парня получился замечательный бабник. Я привык к веселым компаниям, вечеринкам в чьих-то квартирах, субботним поездкам за город, где всегда хватало выпивки и не знаешь, с кем проснешься утром.
Я не особенно задумывался, откуда берутся на все это деньги. Я получал стипендию, зарабатывал на плавании, кое-что высылали родители. Деньги приходили и уходили легко. Но если бы догадался когда-нибудь посчитать стоимость наших уик-эндов и посиделок в барах, то понял бы, что моих ежемесячных доходов не хватило бы и на неделю такой жизни. По сути, я был приживалкой. Меня принимали в богатые компании из-за внешности, физической силы, остроумия, и платили за меня, как правило, женщины.
Я перескакиваю через золотые студенческие годы и подвожу свою историю к пятому курсу института. Перестройка и красивая столичная жизнь посеяли во мне глубокие всходы. Я превращался в хищного, пока еще мелкого зверька, но уже готового оттяпать молодыми зубами свой кусок удачи.
Итак, пятый курс. Мне исполнилось двадцать три года, близилось окончание института, и я с тревогой оглядывался по сторонам. Удача от меня ускользала. Мои однокурсницы одна за другой выскакивали замуж. Богатые папаши уже присматривали места своим чадам: МИД, различные фирмы и совместные предприятия. Мелочевку вроде меня разгоняли по областям в распоряжение отделов народного образования. Я растерянно вертел бумажку-запрос, присланную в деканат из моей родной школы. Постаралась мама, считая, что я сплю и вижу себя учителем английского языка в нашем захолустном городке.
— Представляешь, ты учитель! В селе тебя уважают, дети любят, а старшеклассницы тайком влюбляются.
— Да не хочу я ни в какие учителя!
— Но ты же закончил педагогический институт. Поработаешь год-два по распределению, а там видно будет.
— Что будет видно? Умрет от водки наш старый директор, и я займу его место?..
Вот такой примерно заочный диалог я вел с мамой. Я не хотел возвращаться в свой захолустный городок, но ничего лучшего мне не предлагали. Кафедра физвоспитания от меня отвернулась, так как в чемпионы я не выбился и постепенно забросил тренировки. Приятели, еще вчера хвалившиеся связями своих родителей и даже обещавшие помочь при распределении, теперь уходили от разговоров в сторону. Госэкзамены и будущая жизнь ставили каждого из нас на свое место. Затянувшееся детство подходило к концу. Со мной было весело бездельничать, но по-настоящему допускать в свой круг меня не собирались. И тогда я решил жениться.
Я был уверен, что без особых проблем найду веселую богатую девушку, одну из тех, кто просыпался рядом со мной в уплывающей московской жизни. Но все оказалось сложнее. Богатые девицы, хоть и незамужние, были давно пристроены. Мне отказали раз-другой, а когда я сделал предложение третьей кандидатке, она рассмеялась в лицо. «Зря суетишься, Казанова! Раньше надо было думать».
Между тем закончились выпускные экзамены. Я получил диплом, распределение в родной городок, и мне предложили покинуть общежитие. Это был крах! Я сидел в своей комнате, в которой, кроме меня, уже не осталось ни одного человека.
Все разъехались. Через день-два меня выкинут, и прощай, Москва! Вернуться сюда я уже не смогу.
Вошла комендантша, толстая веселая баба, лет на семь старше меня. Села на койку напротив и подмигнула.
— Как жизнь, Саня?
— Спасибо, хреново.
— Не горюй, будет хуже. Куда уезжать собрался?
— Некуда мне уезжать, — соврал я.
— А к родителям, в Красный Яр?
Комендантшу звали Люда. Она работала в общежитии давно и знала каждого из нас, как облупленного. Я неопределенно пожал плечами, давая понять, что в родном городке делать нечего.
— Понимаю, — вздохнула Люда, хотя вряд ли что понимала. — Но ты, Саня, все равно закругляй дела и сдавай до пятницы белье. Абитуриентов заселяем.
— Вообще-то я еще хотел пожить в общаге недельку-другую, — честно сообщил я. — И тебе веселее будет. А то заскучаешь одна.
Люда внимательно посмотрела на меня и облизнула пухлые губы, подведенные модной в тот год сиреневой помадой. Через десяток минут на столе стояла бутылка вина, за которой я сбегал в магазин, а Люда принесла из своей каптерки банку шпрот и несколько домашних котлет.
— За удачу!
Мы чокнулись гранеными студенческими стаканами. Я знал, чем закончатся наши посиделки. Я нравился комендантше, а она не нравилась мне. Но выхода не оставалось. Если бы кто из моих светских приятелей увидел, как я соблазняю толстую Люду, я бы стал надолго предметом насмешек. Проходу бы не дали. Сейчас мне было на все наплевать. Комендантша Люда была мне в тот момент нужнее, чем любой из приятелей. Если я сохраню жилье, то у меня есть шансы чего-то добиться в Москве.
Второй тост был за любовь. Мы выпили его на брудершафт. Я целовал Люду отнюдь не для приличия, и она отвечала мне со всей страстью. Я потянул через голову блузку и расстегнул крючки бюстгальтера. Люда застонала и прикрыла руками большую грудь.
— Санечка, милый… не надо. Ты дверь закрыл?
Дверь я закрыл в самом начале посиделок, и Люда это видела. Остальную одежду она сняла сама и, накрывшись простынею, наблюдала, как раздеваюсь я. Комендантша Люда была простой деревенской бабой из-под Воронежа. На жизнь и свои измены мужу она смотрела просто…
Городок, в котором я родился и вырос, назывался Красный Яр. Такое название он получил от огромных глинистых круч на правом берегу Волги. Заходящее солнце окрашивает их в красный цвет, вода в реке голубая, а отмели — желтые. Сочетание этих ярких цветов осталось в памяти с раннего детства. Я любил Волгу, свой городок, больше похожий на деревню, и мальчишкой никуда не рвался.
Потом я стал побеждать на соревнованиях по плаванию, и меня включили в сборную команду области. К концу школы я объездил пол-Союза, побывал в Прибалтике и даже в Болгарии. В душе шевельнулось что-то незнакомое. Я увидел свой родной городок другими глазами.
Мелкие домишки, покосившиеся заборы, кривые, пыльные улицы, наш культурный центр, застроенный двумя десятками обшарпанных купеческих домов. До железной дороги почти сто километров, а прямо за городком начинается степь. Полынь, солончаковые плешины, редкие озера и огромное солнце, выжигающее к июню все живое. Дожди в наших краях большая редкость, зато хватает пыли и ветра. Он дует с Каспия, не принося прохлады летом, и гладко вылизывает голую бесснежную землю зимой. Чему удивляться, что, пробыв в Москве пять лет, я уже не мог представить свою дальнейшую жизнь где-то в другом месте.
Я приехал в столицу, когда должность Генсека ЦК КПСС занял Михаил Горбачев. Начиналась перестройка, Москва менялась на глазах. Разрешили торговать, а позорное слово «спекулянт» изгнали из лексикона. Предприниматели! Именно они должны были привести страну к процветанию.
На экранах телевизоров замелькал неведомый целитель Алан Чудак. Делая пассы руками, он заряжал все подряд магической энергией и излечивал от любой болезни. По ящику исцеление проводилось бесплатно, но никто не сомневался, что мощная реклама позволит Чудаку и его покровителям заработать в дальнейшем миллионы. За этой первой открытой аферой угадывалась проба сил. Проходимцы шли толпой, и, затеняя мелочевку, вознеслась на все страну огромная призрачная пирамида компании ННН. Поле чудес собирало в стране дураков богатый урожай, и чья-то умная голова уже обдумывала аферу века — деноминацию: когда можно будет обдурить всех сразу, а миллионные кредиты погасятся инфляцией.
Вырастал новый класс — богатые. Ими хотели быть все. Быстро менялись убеждения. Школьники уже не рвались в космонавты, и появился анекдот о валютной проститутке.
— Родители у вас интеллигентные люди. Папа — инженер, мама — учитель. Как же вы стали проституткой?