— Обычно так не бывает, — заметил Харрис.
— Им что — еды не хватает? — поинтересовалась Лориана.
— Еды у них — выше головы. Однако животные кормятся только в определенные промежутки времени и всей популяцией сразу. В остальное же время активность у кормушек резко падает, очень немногие к ним подходят.
— Вот странно. Совсем как у…
— Как у людей?
Лориана промолчала.
Харрис вновь уставился на крыс. Те внезапно — все разом — отбежали от кормушек и забегали без всякой видимой цели, будто в поисках чего-то неведомого. Харрис затаил дыхание. Крысы явно начали собираться в круг. Двигались они неуверенно, однако в целом действовали синхронно и целенаправленно. И снова Харрис смутно почувствовал, что действия их скоординированы кем-то… А крысы выстроились — мордами внутрь — в почти правильный круг и замерли.
Харрис открыл было рот, собираясь что-то сказать, но вдруг сознание его сделало резкое сальто. Рядом оцепенела, затаив дыхание, Лориана. Сознание Харриса словно раскрылось и разлилось вширь, будто рухнула в мозгу его некая перемычка, о существовании которой он и не подозревал ранее. Казалось, он вдруг осознал сразу весь исследовательский комплекс, всех и каждого, с кем он общался последние несколько месяцев. И Лориана, стоящая рядом… Он внезапно почувствовал, что знает ее — ее личность и разум — гораздо лучше, чем когда-либо до этого. Будто нашел малюсенькую лазейку в ее разум. А в целом чувство, возникшее в нем, было чувством единства, единомыслия — с Лорианой, со всеми и каждым, кто находился в здании. Это было потрясающе.
А затем все кончилось — без всяких видимых причин. Харрис ухватился за железные перила, чтоб удержаться на ногах — у него страшно кружилась голова. Он посмотрел на Лориану — та мелко и часто дышала слегка приоткрытым ртом. Было ясно без слов: она только что чувствовала в точности то же самое.
Харрис поспешно обернулся к крысиному мирку — крысы вели себя как ни в чем не бывало; они вновь столпились у кормушек.
— Ты… Ты видел, что они только что делали? — крикнул он дежурному, сидевшему в противоположном конце обзорной.
— Видел, — отвечал тот. — Это за мою смену уже второй раз. Как по-вашему, мистер Харрис, что бы все это значило?
— Не знаю, — ответил Харрис. — Явление принципиально новое. А скажи… — Он едва отважился задать этот вопрос. — Ты ничего такого сейчас… не заметил? Вообще — не чувствовал чего-либо… непривычного.
— Но, мистер Харрис, что вы конкретно имеете в виду? Не могу сказать, что чувствовал какие-либо отклонения от нормального состояния…
— Да нет, ничего конкретного. Должно быть, это чисто субъективное.
Харрис взял Лориану за руку, и оба они покинули темную обзорную камеру. Судя по выражению ее лица, она определенно разделила с Харрисом необычное чувство — было оно чисто субъективным или не было.
На следующий день, вернувшись с дежурства, Харрис нашел свою комнату в состоянии полного хаоса.
— Извиняюсь, сэр, — буркнул крепко сложенный человек, вытаскивавший в коридор кровать Харриса, — переселяют вас. Ваша комната теперь — номер тридцать два.
— А для чего все эти переселения?
— А, это из-за тех ученых, да прочих, которые въезжают, — охотно объяснил человек, приостановившись на минутку. — Надо их где-то размещать, и вся планировка опять вверх тормашками пошла — чтоб кровати новые куда-нибудь втиснуть. И все одно, сдается мне, места на всех не хватит. Не удивлюсь, если кое-кого и в коридор поселят.
Он ухмыльнулся, рассыпался в задышливом смешке и снова взялся за кровать Харриса.
Харрис раздраженно попихал свои пожитки в чемодан, кое-как связал вместе книги да бумаги и, нагрузившись, побрел узким коридором на поиски номера тридцать два.
Тесное здание было битком набито людьми, толпящимися повсюду. Многие, как и сам Харрис, тащили в руках чемоданы. Атмосфера становилась душной и угнетающей; сходство комплекса с муравейником заметно усилилось.
Наконец он отыскал свою новую комнату. Стоя в дверях, он чувствовал нарастающее удивление. В комнате едва помещалась кровать, да еще туалетный столик, который, похоже, только чудом удалось втиснуть в эту тесную клетушку. Ни кресла, ни стола, ни гардероба…
Глубоко вздохнув, Харрис шмякнул свою ношу на кровать и вышел в коридор.
С Лорианой он условился: никому не рассказывать о странном явлении, происшедшем с ними накануне. Скандала в буфете, завершившегося избиением Картера, причины которого Харрис и сам до конца понять не сумел, с избытком хватило, чтоб быть занесенным в разряд потенциально неуравновешенных. А доклад о странном — парапсихологическом, можно сказать — явлении только усугубил бы ситуацию.
Подобного, насколько они могли судить, не чувствовал больше никто. Интуиция Харриса подсказывала ему, что это — в своем роде результат связи его с Лорианой крепкими, так сказать, узами сердца, однако то были лишь интуитивные догадки, не подтверждавшиеся ничем конкретным. Происшедшее очень уж отдавало нереальностью, как нельзя более соответствовавшей странной, потусторонней какой-то атмосфере, царившей в исследовательском комплексе и становившейся все более и более привычной и самой по себе разумеющейся — словно исследователи вовсе позабыли о существовании мира вне комплекса. А внутри этой толстенной бетонной скорлупы постоянный "дневной свет" и неменяющаяся температура воздуха создавали впечатление безвременья, маленького мирка, накрепко изолированного от всей остальной вселенной. Обстоятельства сии, вкупе с постоянным близким соседством коллег, создавало вначале подавленное настроение, а затем всем все стало до лампочки.
Вот если бы это произошло в нормальной, повседневной обстановке, а не в полностью перековерканной эмоциональной атмосфере, царящей в комплексе, Харрис, скорее всего, отказался бы верить своим собственным чувствам. Однако в данный момент он был почти полностью поглощен проектом и той рукотворной средой обитания — да нет, какое уж там "почти"… Как и многие другие, он больше не утруждал себя вылазками наружу ради моциона либо свежего воздуха; все дольше и дольше просиживал он в обзорной, наблюдая тесный, замкнутый крысиный мирок. В нем все крепло и крепло чувство, что надвигается нечто чрезвычайно важное, оно с каждой минутой все ближе и ближе, хотя пока что всегда остается самую чуточку за гранью понимания.
Все же он, хоть и смутно, но отдавал себе отчет в своей нездоровой поглощенности работой и сознавал, что остальные обитатели комплекса грешат тем же. Он вполне мог осмыслить перемены, коим подверглись его интересы, образ жизни — даже образ мыслей — под давлением угнетающей атмосферы тесного, переполненного здания.
Конечно, иногда он осознавал, что как раз этого и добивался, что полное растворение в обществе являлось конечной целью, логическим завершением. Порой мелькала мысль о том, что за потерю связи с реальностью и полное — не просто в качестве стороннего наблюдателя — включение в безвременье и перенаселенность он заплатит временной потерей способности к рациональному мышлению, а, возможно, и физическим здоровьем…
Хотя Харрис не в силах был изложить свои выводы в словах, хотя никаких доказательств происходящему с точки зрения разума он не видел, но тем не менее отчетливо чувствовал принужденность: что-то руководило большей частью его действий. Вероятно, Лориана тоже чувствовала нечто в этом роде. Точно так же люди принимают наркотики все в больших и больших дозах, отчамянно пытаясь достичь своей цели — понимания и завершенности — ради которой в жертву приносится все: пища, отдых, да и самая жизнь. Но в этом случае существует хоть слабенькая надежда на то, что цель не иллюзорна…
Итак, Харрис стоял в наблюдательской, полностью сосредоточившись на переполненном крысином мирке внизу, пергнувшись через перила помоста, глаза расширены и не мигают… Вне своих дежурств он также проводил в обзорной столько времени, сколько мог. Крысиный социум продолжал развиваться в новом, непостижимом направлении. Фанерные домики, предназначавшиеся для удобства самок и их подрастающего потомства, были заняты самцами, самки же растили детишек на любом случившемся под рукой свободном пространстве и нервно скалились друг на друга. Самцы же время от времени таскали в домики всякую всячину: кусочки металла, отгрызенные от кормушек, щепки…
Ритуал, отмеченный впервые Харрисом и заключавшийся в том, что полтора-два десятка крыс выстраивались в круг, повторялся все чаще и чаще и стал уже привычным. Однажды Харрис наблюдал его вместе с Лорианой и опять почувствовал то же непонятное единомыслие, и — как и в прошлый раз — смог осознать весь исследовательский комплекс в целом. Однако на этот раз импульс был не так силен — он, казалось, был просто кратковременной остановкой на медленном пути к некоей неясной цели. Чувство не было таким чуждым и пугающим, как прежде; оно стало естественной принадлежностью той непривычной замкнутости, которую он осознавал в себе.
В ожидании результатов он продолжал терпеливо наблюдать. Иногда к нему присоединялись другие исследователи. Чувство завороженности нарастало; ясно было: эксперимент достиг той фазы, когда от него уже можно ожидать конкретных результатов. Комплекс посещали представители других областей науки и оставались в нем, надеясь, что предстоящая большая научная победа вот-вот будет достигнута. Все больше и больше народу скапливалось в здании.
— Мы все будто чего-то ждем, — заметила Лориана через несколько дней. — Все обо всем, кроме эксперимента, позабыли.
— Теперь ждать уже недолго, — бесстрастно сказал Харрис.
Они сидели в его комнатушке, тесно прижавшись друг к другу. Вскоре Харрису следовало заступать на дежурство.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это не может длиться долго — я чувствую, что не может. Это — наподобие давления, но не разрушающего, а наоборот, от него сплоченность еще больше. Я с каждым днем укрепляюсь в чувстве, что все это в любую секунду может оборваться, и наступит такое громадное облегчение…