Без седока, тропой лесною,
На стремени крови пятно,
Седло в куски раздроблено.
Как только се предстало глазу,
Печаль не сдерживая, сразу
Все переглядываться стали.
Мессир Гавэйн от них подале
В седле красиво восседал,
Он той порою увидал,
Как некий рыцарь появился[9]
На скакуне, что утомился
И, ранен, пóтом был покрыт.
Тот поприветствовать спешит
Гавэйна первым, сей в ответ
Учтиво шлёт ему привет.
И встречный спешился тогда.
Узнав Гавэйна без труда,
Промолвил: «Видите ль, мессир,
Мой взмылен конь, устал и сир,
Не годен он, в конечном счете.
Вы ж двух коней с собой ведете,
И потому просить могу,
Клянясь не быть у вас в долгу,
Воздав достойно за услугу,
Прошу дать в долг иль в дар как другу
Мне одного из них сейчас».
Мессир Гавэйн ему: «Для вас –
Тот, что понравится вполне».
Меж тем нуждавшийся в коне
Не стал гадать и выбирать,
В котором крепче мощь и стать,
Воителем без мысли лишней
Тотчас был избран самый ближний.
Его взнуздал он и помчал,
А прежний конь без чувств упал,
Ведь пострадал немало он,
Был обессилен, измождён.
И рыцарь тот без передыха,
Дав шпоры, в лес пустился лихо,
Мессир Гавэйн вдогон ему
Помчался сквозь лесную тьму.
По склону вниз свой путь направил.
Лишь дол он за собой оставил,
Увидел: конь простёрся в поле,
А он им дарен был дотоле.
Вокруг земля разрыхлена,
Ремней обрывки, стремена,
Куски уздечек на поляне –
Свидетельства недавней брани,
Где бился рыцарь не один.
Взгрустнул отважный паладин,
Что сам участие не принял,
И прочь отъехать не преминул,
Не медлил мига одного.
Узрел он рыцаря того:
Он брел один, понур и нем,
На нём доспехи, ладный шлем,
Меч у бедра, щит на груди –
Он и телега впереди[10].
В тот век телеги, мы вам скажем,
Как столб позора в веке нашем.
Три тысячи иль больше их
Сейчас в пределах городских,
Тогда ж была всего одна,
Одной на всех была она,
Как столб позорный для убийц,
Пройдох, иуд и кровопийц,
Банкротов тяжб, полночных татей,
Что о чужом пекутся злате,
Иль тех, кто, грабя каждый день,
На тракт выходит, взяв кистень.
А осуждённого в том веке
Возили на такой телеге
Средь сутолоки городской,
Был вне закона он, изгой,
И двор его не принимал,
Его чурались, каждый гнал.
Телегу эту млад и стар
Считали горшею из кар.
И так в народе толковали:
Коль вы телегу повстречали,
Перекреститесь сей же час,
Чтоб от беды вас Бог упас.
И вот, коня, копья лишённый,
Уж рыцарь у телеги оной,
Он видит карлу у вожжей.
Как будто кучер, карла сей
Сидел с большим шестом в деснице.
И рыцарь так сказал вознице:
«А ну, скажи-ка, карлик, мне,
А не видал ли в сей стране
Ты королевы лучезарной?».
Тут карлик злобный и коварный
Не пожелал поведать весть,
А заявил: «Коль хочешь сесть
В телегу, коей управляю,
То правду сможешь, уверяю,
Узнать о ней, но только позже».
Сказал и быстро дёрнул вожжи,
На думы времени не дал.
Покуда рыцарь размышлял,
Тот на два шага уж отъехал[11].
Садиться – стыд, но стыд помеха ль,
Когда Любовь к тому влечёт?
О, сколько зла то принесёт!
С Любовью Разум не в ладу,
Велит он, чувствуя беду,
Чтоб долга чести не нарушить,
Не делать этого, не слушать
Того, что б худо навлекло[12].
Не сердце, нет, уста свело,
Чтоб лишнего не молвил он,
В Любви тенёта залучён.
И сердцу приказала страсть
Подпасть под карликову власть[13];
Был принуждён в телегу сесть он,
И стыд при том был неуместен:
Любовь дала сие веленье.
Гавэйн, не медля ни мгновенья,
Поехал за телегой сей.
И рыцаря увидев в ней,
Он подивился небывало,
И карлику: «Ответь-ка, малый,
Что с королевой приключилось?»
А тот: «Коль зависть зародилась,
Что этот рыцарь здесь сидит,
Садись и ты, коль не претит.
Обоих повезу легко я».
Гавэйн, услышавши такое,
Решил, что тот ума лишен.
«Не сяду, – так ответил он, –
Коню телега не замена,
Так осрамлюсь я, несомненно.
Куда б ни ехал ты, поеду
По твоему я, карлик, следу»[14].
И в путь пустились трое эти:
Два на телеге, конный третий,
Все по одной дороге шли.
Явился замок невдали,
И знайте: замок – диво дивом! –
Был и добротным, и красивым.
В одну все трое входят дверь.
Дивятся люди: верь, не верь,
А карлик рыцаря привозит
В телеге, но никто не спросит,
А всякий посмеяться рад:
И знать, и чернь, и стар, и млад.
На стогнах гиканье и глум,
Осмеян тот, кто был угрюм.
Проклятья, брань всё неотвязней:
Приговорён к какой из казней,
За что воитель осуждён?
Утоплен будет иль сожжён?
Сдерут ли кожу, иль удавят?
«Ответствуй ты, который правит:
Каким запятнан он грехом,
Убийством или грабежом?
Суда ли это приговор?»
Но карлик, на слова не скор,
Не разговаривал с толпою,
Он вёз воителя к постою.
Гавэйн за карликом пустился,
Тот через город устремился
И в башню рыцарей повёл.
За башней простирался дол,
А супротив неё колосс –
Высокий кряжистый утёс,
Что пиком заострялся кверху.
Гавэйн, преследуя телегу,
В ту башню въехал на коне.
Девицу в зала глубине
Он повстречал в красивом платье,
Соперниц по красе не знать ей.
К ним две девицы подошли,
Красой, достоинством цвели.
Гавэйна лишь узрели в зале,
Приветствия ему воздали,
Спросили, радостью лучась,
Его о рыцаре тотчас:
«В чём виноват, коль сел в телегу?
Иль, карлик, ты везёшь калеку?»
Но карлик им в ответ ни фразы.
Героя высадил он сразу
И удалился, но куда –
Осталось тайной навсегда.
Тут спешился Гавэйн, и вдруг
Пред ним явились двое слуг
И унесли оружье прытко.
С подбоем беличьим накидки
По воле девы принесли,
Затем все ужинать пошли.
А ужин – нет границ усладам,
Там с рыцарем приезжим рядом
Сидела дева за столом.
И угощенье, и приём
Гостей пленили, несомненно.
Их принимали столь отменно,
Столь было общество любезным,
Что вышел вечер тот чудесным.
Усталым отдохнуть пора –
Два приготовлено одра,
Высоких, длинных, среди зала.
И третья там постель стояла,
Богаче и пышней других.
Гласит преданье дней былых,
Что удивляла всех постель
И краше не было досель.
Когда для сна пора пришла,
Хозяйка за руки взяла
Гостей, которых принимала,
И две постели указала,
Сказав: «На них вкушайте сны,
Постели вам отведены,
Но третья дивная кровать
Достойных может лишь принять,
И не для вас её храню я».
Тут стал перечить, негодуя,
Воитель, ехавший в телеге:
Мол, он обижен, в кои веки
Подобный получив запрет.
«Почто вы говорите «нет»,
Почто для нас возбранно ложе?»
Ответ от девушки пригожей
Последовал без промедлений:
«Не ждите, друг мой, разъяснений
И здесь не место препираться,
Ведь с честью вынужден расстаться
Тот, кто в телеге был хоть раз.
Отнюдь не справедлив сейчас
Упрёк, что бросили вы мне,
И вы поплатитесь вполне,
Коль вы возляжете на ложе.
Его убранство, нет дороже,
Не для того, чтоб спали вы.
И коль отважитесь, увы,
За дерзость платой будет горе».
«Сие увидите вы вскоре».
«Увижу?» – «Да!» – «Посмейте только!»
«Мне неизвестно, кто и сколько
Заплатит здесь; пусть злится, плачет,
Сие меня не озадачит:
Я собираюсь лечь на одр,
И, выспавшись, я встану бодр».
Сказавши, рыцарь шоссы скинул[15]
И растянуться не преминул
На ложе, что длинней других
И на пол-локтя выше их[16].
Под пологом парчи с отделкой,
Был пышным соболем, не белкой,
Одр золочёный утеплён,
Достойный царственных персон.
Подушки мягки, взбиты ловко,
И не солома, не циновка –
Той ночью ложе смельчака.
А в полночь молньей с потолка
Пал дрот, что был тяжеловесным,
И наконечником железным
Он этот полог бы прорвал,
Пронзив того, кто почивал
На ложе том, где он возлёг.
Приделан к древку был флажок,
Флажок же пламя обнимало.
Заполыхало одеяло
И простыни, и вся постель,
А дрот слегка пометил цель –
Не ранил рыцаря, пав на пол,
При этом только оцарапал
Немного кожу на бедре.
Тот приподнялся на одре
И, погасив огонь, поднял
Сие копьё и бросил в зал,
Притом постели не покинул.
И снова лёг, и не преминул,
Как в первый раз, уснуть легко,
Невозмутимо, глубоко.
Когда на небе просветлело,
Хозяйка башни повелела
На мессу пригласить гостей,
Их разбудили поскорей.
Во время мессы у окна,
Откуда пашня всем видна,
Стоял тот рыцарь, что намедни
В телегу сел, как тать последний.
В раздумье он смотрел на пашни.
А между тем хозяйка башни