Едва ли есть права у вас.
Её коснётесь – и тотчас
Встать за неё я не премину!»
Тут старый рыцарь молвил сыну:
«Не прав ли я, увидев явь?
Дражайший сын, её оставь,
Верни её, не будь глупец».
Но не смиряется юнец,
А удержать клянётся деву:
«Быть надо мной Господню гневу,
Коль отпустить её посмею.
Владеть ей буду, как владею
Вассалами, что служат мне.
Скорей креплений и ремней
Мой щит лишится в одночасье[37]
И перестану верить в вас я,
Мой меч, оружие моё,
Моя отвага и копьё,
Чем уступлю ему девицу!»
На то отец: «Здесь не годится
Сражаться, что ни говори.
Свою гордыню усмири,
Мой сын, послушайся совета!»
Вскричал в гордыне сын на это:
«Не устрашите, не дитя!
Я заявляю не шутя,
Что хлябь морей обнявший мир
Не знал столь доблестных задир,
Кому б, девицу уступив,
Я сдался бы, я не труслив».
И тот: «Чем меньше веришь сам,
Тем больше в доблести упрям.
Я против всяческих капризов,
Чтоб из-за них бросал ты вызов».
«Я опозорюсь, – рёк юнец,–
Коль вас послушаюсь, отец.
Чёрт побери такого труса,
Кто внимет вам, а я искуса
Не избегу, хочу сие.
Известно: выгоды в семье
Искать не след – одно бесчестье:
Я б справил торг не в этом месте,
Притом с немалым барышом[38].
Но выставлять меня глупцом
Хотите вы, и вижу ясно:
Я мог разжиться бы прекрасно,
И тот, кому я незнаком,
Не воспрепятствует мне в том.
Перечите моей вы воле,
Я действовать готов тем боле,
Чем вы суровей и упрямей.
Ведь если рыцарю иль даме
Страсть запрещать, сильней ещё
Она в них вспыхнет горячо.
Но если б уступить вам смог,
Меня лишил бы счастья Бог.
Я в бой пойду вам вопреки».
«О Пётр-апостол, помоги! –
Сказал отец, – Я понял ясно:
Молитва всякая напрасна,
Урок мой ничего не стоил.
Я б сделал всё, чтоб ты усвоил:
В твоём невольном положенье
Ты должен быть в повиновенье,
Иначе наказанье ждёт».
И тут он рыцарей зовёт,
Стоявших строем вдоль дороги,
И отдаёт приказ им строгий –
Схватить упрямого сынка.
«Велю связать его пока,
Но биться, – молвил, – не позволю.
Все вы, вассалы, я глаголю,
Должны верны мне быть затем,
Что вы обязаны мне всем.
Прошу, приказываю вам.
Он действует сродни глупцам,
Причина же в его гордыне;
Не повинуется мне ныне».
«Его удержим, – те в ответ, –
И не дадим ему, о нет,
Осуществить своё решенье,
И он девицу, нет сомненья,
Отпустит волей иль неволей».
Его схватили, побороли,
Держа за руки, за власы.
«Признай своё безумство, сын, –
Сказал отец, – пойми, что стало:
Не власть, а мощь твоя пропала
Ристать на копьях иль мечах.
Сколь ты ни гневайся в сердцах
И не чини в себе растраву,
Ты сделай то, что мне по нраву,
Тогда поступишь как мудрец.
Что предложу, узнай, юнец.
Дабы смирить упрямый нрав твой,
Коль пожелаешь, днесь и завтра
За этим рыцарем мы сами
Пойдём полями и лесами,
И каждый на коне своём.
В дороге, может быть, найдём
Мы соглашение и выход,
И я тебе позволю прихоть,
Коль пожелаешь, с ним сразиться».
Тот принуждён был согласиться,
Хоть против воли, с комом в горле,
Как тот, кого к стене припёрли.
Условье он поставил тут:
Вдвоём за рыцарем пойдут.
Стал ясен дела оборот,
Все луг заполнили и вот
Толкуют: «Видели ли вы?
О, кто в телеге был, увы,
Того почтили не по чину,
И нашего сеньора сыну
Придётся силе покориться,
Оставив рыцарю девицу.
Он по достоинству поступит,
Коль деву недругу уступит.
Отныне проклят тот стократ,
Кто для него играть не рад!
Вернёмся к играм». И опять
Рондо затеялись плясать.
Отъехать рыцарь не преминул
И луг танцующих покинул.
Девица шла не отставая,
Идти с эскортом не желая.
И оба сильно торопились.
Отец и сын им вслед стремились
Чрез кошенный недавно луг,
Покуда в жаркий полдень вдруг
В красивом месте не нашли
Часовню, там же невдали
Стена и кладбище за нею[39].
Не уподобившись злодею,
Воитель спешился и в храм
Пошёл, чтоб помолиться там.
Девица с поводом в руках
Ждала его при воротах.
Когда закончил он молиться
И поспешил к ней возвратиться,
Монаха пожилого встретил.
Монах же рыцаря приветил.
И рыцарь, ближе подошед,
Послал учтивейший привет,
Спросив, что скрыто за стеной.
И отвечал монах седой:
«Там кладбище». – «Храни вас Боже,
Меня туда сводите». – «Что же,
Свожу охотно, господин».
Он двинулся, вслед паладин.
Вошли на кладбище. Надгробья
Столь дивны там, что им подобья
От Домба до Памплоны нет[40].
На каждом имя как ответ
На то, кому когда-нибудь
Навек здесь суждено уснуть.
И слова вымолвить не в силах,
Читал слова он на могилах:
«Здесь упокоится Гавэйн».
Иль «здесь Лохольт», иль «здесь Ивэйн»[41].
И дальше множество имён
Тех, кто прославлен иль почтён,
Героев лучших и известных
В краях и дальних и окрестных.
Нашёл одну он средь могил
Из мрамора, что свежим был,
Превосходил красой иные.
Спросил монаха он: «Такие
Могилы эти здесь к чему?»
Монах ответствовал ему:
«Вы эпитафии читали,
И если их вы разобрали,
Тогда поймёте без сомненья
И смысл их и могил значенье».
«А та, величественней всех,
К чему она?» Отшельник рек:
«Я рассказать о ней намерен.
Сей монумент, как я уверен,
Величественней, краше прочих,
Он образец искусства зодчих.
Таких не зрел – ни я, ни кто.
Внутри он краше, но зато
Не смейте даже и мечтать
Его изнанку увидать,
Старались бы безрезультатно.
Семь силачей лишь, вероятно,
Когда бы силу напрягли,
Открыть могилу бы смогли.
Дабы с неё плиту хоть сдвинуть,
Скажу вам, коль умом раскинуть,
Потребно семеро, как раз
Могучей и меня и вас.
На камне надпись я прочту:
«Тот, кто поднять сию плиту
Возможет без труда один,
Спасёт и женщин и мужчин –
Тех пленников страны, отколе
Ни серв, ни знатный из неволи,
Коль он не местный, не спасался.
Никто домой не возвращался
Из пленников, меж тем вольны
Все жители той стороны
Уйти, прийти когда угодно».
Не медлил рыцарь: он свободно
Схватил, поднял плиту могилы,
Не прилагая даже силы.
Десятерых бы посрамил –
Их силе вызов брошен был.
Монах дивился, и настолько,
Что чуть не пал без чувств, как только
Невиданное увидал,
Поскольку он не ожидал
Увидеть то, что, право, чудно.
«Сеньор, – сказал, – а вам нетрудно
Желанье выполнить моё
И имя мне назвать своё?»
И рыцарь: «Нет, смогу едва ль».
Монах на это: «Очень жаль.
Вы б куртуазно поступили,
Когда бы имя мне открыли.
Вас были б наградить готовы.
Но из какой страны и кто вы?»
«Я рыцарь, как заметно вам,
Из королевства Логр я сам.
Вам знать достаточно и то.
Теперь прошу, скажите, кто
Здесь упокоится навеки?»
«Сеньор, – освободитель некий
Тех, кто томится взаперти
В стране, откуда не уйти».
Едва отшельник речь кончает,
Его воитель поручает
Предвечному и всем святым
И, быстро попрощавшись с ним,
Спешит к попутчице назад.
Была девица возле врат,
Седой монах стоял при ней.
Они – в дорогу поскорей.
Пока она в седло садилась,
Всё, что на кладбище случилось,
Монах успел ей рассказать.
Он имя рыцаря назвать
Просил, коль ей оно известно,
И так настаивал, что честно
Ответила девица «нет»,
Мол, тем не мене не секрет,
Что нет ему подобных в мире,
Где ветра властвует четыре.
На том она простилась с ним,
Спеша за спутником своим.
Те двое, ехавшие вслед,
Достигли церкви, там нашед
Лишь одного того монаха.
Отец, на ком без лат рубаха,
Спросил: «Сеньор, не проезжал
Здесь рыцарь, что сопровождал
Девицу? Расскажите нам».
Монах ответил: «Передам
Всё, что здесь было, вам исправно.
Они уехали недавно.
И рыцарь этот неизвестный
Здесь подвиг совершил чудесный,
Сумев один и не в поту
Могилы мраморной плиту
Поднять. Освободить готов
Он королеву из оков
И с нею вызволит успешно
И прочих узников, конечно.
Но это новость ли для вас,
Который надпись много раз
На мраморной плите читал,
Что не рождался и не знал
Седла ещё подобный воин,
Что был бы рыцаря достоин?»
Тут старый рыцарь сыну молвил:
«Ты слышал? Кто сие исполнил,
Не исключительно ль силён?
Теперь понять ты принуждён,
Кто, я иль ты, свершил ошибку.
Я б не дозволил вашу сшибку
И ради города Амьена[42].
2000
А ты противился надменно
И не внимал моим советам.
Вернуться следует при этом,
Иначе глупость совершим,
Коль вслед им снова поспешим».
И тот ответил: «Я согласен.
За ними путь теперь напрасен.
Раз вы хотите, повернём».
И мудрость выказал он в том.
Девица ехала всё время