[89].
В целом 1990-е годы были временем благоприятного синтеза традиций отечественной историографии и достижений мировой исторической науки. Своеобразным научным итогом этого десятилетия стало появление на рубеже 1990-х — 2000-х годов ряда монографий, которые и сегодня в значительной степени определяют горизонт будущих исследований в области изучения социокультурных аспектов истории России XX века[90].
Несомненно, следует упомянуть те немногочисленные обращения к социально-психологической тематике, которые были осуществлены отечественными историками непосредственно на материале 1930-х годов. Одним из первых к изучению общественного сознания жителей советской России в сталинский период обратился С. А. Шинкарчук[91]. Его книге был свойственен определенный налет публицистичности, характерной для многих исторических работ первой половины 1990-х годов. Тем не менее автор, на основании значительного количества архивных источников, предпринял попытку реконструировать политические настроения различных социальных групп советского социума (рабочих, крестьян, интеллигенции) на протяжении всего периода 1930-х годов. Основная причина устойчивости большевистской власти, по мнению исследователя, заключалась в аполитичности советского общества, уставшего от войны и разрухи предшествующего периода. Вместе с тем выводы С. А Шинкарчука носили слишком общий характер и концентрировались главным образом вокруг темы отношения народа к политическому режиму. Другим автором, на протяжении двух последних десятилетий изучающим представления советских граждан о мире за пределами СССР, является известный московский историк А. В. Голубев[92]. Для понимания эволюции массового сознания населения СССР в 1930-е годы особенно важны его наблюдения о сокращении каналов поступления информации об окружающем страну мире и усилении цензурных ограничений, о создании информационного пространства, сформированного в основном официальными СМИ.
В 1990-2000-е гг. появился ряд диссертаций, в которых исследуется реакция крестьянства на жесткое государственное вмешательство во внутреннюю жизнь деревни[93]. Несмотря на то обстоятельство, что исходной категорией для Э. В. Гатилова является понятие «менталитет», для Б. О. Воронкова — общественное сознание, а для М. В. Левковой — социальный протест крестьянства, в основе всех трех диссертаций лежит традиционная для отечественного крестьяноведения схема анализа. Все три названных автора сходятся в мысли о том, что государственная политика в 1930-е годы оказала разрушающее влияние на традиции сельского мира, стала главным фактором трансформации жизненного уклада деревни и вызвала к жизни разнообразные формы крестьянского протеста. Подобный вывод можно встретить и в диссертациях, посвященных трансформации крестьянской психологии в период коллективизации[94]. Другой проблематике посвящена докторская диссертация Н. Б. Барановой, выполненная в духе «тоталитарного» подхода[95]. В основе этой работы лежит мысль о том, что господство тоталитарного государства зиждится на монополизации информационного пространства официальной идеологией. Средством такой монополизации может выступать создание различного рода идеологических концептов (мифов, по терминологии автора), которые затем внедряются в массовое сознание. Характеристика основных мифов советской культуры 1930-х годов (мифы о «новом человеке», «светлом будущем», коллективе, вожде, герое, «классовом враге» и «рае социализма»), а также практики их внедрения в массы и стали предметом исследования Н. Б. Барановой. Итогом этой мифологизации общественного сознания, по мнению исследовательницы, стало «упрощение личностной структуры», когда «человек искусственно задерживался в своем личностном и духовном развитии»[96]. Выводы Н. Б. Барановой несколько дополняет — в отдельном сюжете о концепте коллективизма — диссертация ее ученицы Н. А. Володиной[97]. Наконец, одной из лучших работ в области изучения социально-психологических аспектов истории 1930-х годов, как нам представляется, является диссертация С. И. Быковой, посвященная проблеме политических представлений горожан Урала[98]. Активно используя различные антропологические теории, она анализирует политику как социокультурное явление. По мнению С. И. Быковой, для советской политической культуры был характерен особый хронотоп, в котором прошлое и настоящее не имели самостоятельной ценности. В такой культуре смысл человеческой жизни определялся ее устремленностью в будущее. Эта особенность, по мнению уральской исследовательницы, имела два следствия: 1) формировала определенные маркеры для обозначения категорий социальной стратификации («бывшие», «новые» люди); 2) создавала новую этическую систему, в которой обесценивались ценности частной жизни. В итоге эти базовые предпосылки привели в 1930-е годы, с одной стороны, к появлению культа вождей и героев, а с другой, обусловили формирование в общественном сознании зловещего образа «врага народа», тем самым в какой-то мере способствуя эскалации репрессий. Суммируя вышесказанное, мы можем заключить, что несмотря на появление в 1990-е — 2000-е годы ряда интересных исследований, посвященных различным сюжетам социокультурной истории, так или иначе характеризующих те или иные стороны политического сознания крестьянства 1930-х годов, его комплексный анализ так и не стал предметом глубокого научного анализа.
2. Источники
К настоящему времени в изучении социокультурных аспектов истории советского периода в России сложились две научные традиции, представители каждой из которых предполагают обращение преимущественно к определенному кругу источников. Для одних исследователей таковыми являются разнообразные материалы политического контроля над населением страны (политические сводки, отчетная документация государственных и партийных структур, спецсообще-ния органов ОГПУ-НКВД, материалы перлюстрации). В частности, с преимущественной опорой на эти документы были написаны работы В. С. Измозика, С. В. Ярова, Н. А. Ломагина, А. В. Голубева и др.[99]
Другие историки в своих научных изысканиях опираются на такой источник, как «письма во власть» — широкий комплекс разнообразных обращений, заявлений, жалоб, доносов простых советских обывателей в органы государственной и партийной власти, а также политическим лидерам Советского Союза и в редакции советских газет. К числу этих исследователей прежде всего следует отнести Т. П. Миронову, А. Я. Лившина, И. Б. Орлова, С. Н. Тутолмина и др.[100] Разумеется, граница между этими традициями условна, и те и другие авторы не чураются использовать в своих работах различные типы документации, однако их предпочтения вполне очевидны, если взглянуть на содержание издаваемых под их редакцией сборников документов[101] или же на разработанные ими изощренные методики анализа избранных ими документальных комплексов[102]. Зарубежные историки «советской субъективности» нашли свой собственный путь понимания советского прошлого также через обращение к определенному типу документов. С. Коткин в одной из своих статей подчеркивал, что ни открытие ранее секретных советских архивов, ни многочисленные публикации последних лет сами по себе не могут привести к концептуальному переосмыслению советской истории. По его мнению, толчок дальнейшим исследованиям может дать широкое привлечение биографических и автобиографических материалов[103]. Историки данного направления сегодня активно изучают воспоминания, дневники, автобиографии, следственные дела, то есть материалы, дающие представления о роли индивида в жизни советского общества.
Все названные виды источников могут предоставить исследователю богатый материал для изучения социокультурных аспектов истории Советского Союза. Однако явное или неявное выделение одного круга документов в качестве базового, на наш взгляд, сужает исследовательские возможности, направляет мысль историка по уже заранее проложенному руслу. Политические сводки и другие материалы, содержащие свидетельства политического контроля над обществом, из этих трех комплексов источников являются наиболее деиндивиду — ализированным типом документов, поэтому сложно говорить — основываясь только на этих источниках — о политических представлениях и идентичности крестьян. Зато они представляют собой богатый материал для изучения общего социально-психологического климата в деревне. Заостренность авторов «писем во власть» на определенных проблемах своей жизни изначально требует от исследователя обращения к анализу представлений о тех общественных институтах, которые эти проблемы порождали и разрешали. Все это делает их наиболее репрезентативными для изучения образов власти, существовавших в массовом сознании крестьянства. Наконец, автобиографии, личные дневники, свидетельские показания — уже в силу самого жанра такого рода источников — подталкивают исследователя в направлении изучения проблем идентичности. Таким образом, каждый из названных видов документов с наибольшей степенью достоверности позволяет проанализировать лишь определенную грань ментального мира крестьянина. Для комплексного анализа изучаемого феномена требуется использование всех названных типов источников. Этот принцип, по нашему мнению, позволит более полно осветить феномен политического сознания, избежав при этом концептуальной детерминированности исследования вследствие предпочтения того или иного типа источника.