— Я ни черта не понял, — честно признался Моровой. — Какая-то белиберда. Дневники, эксперт. На что они надеятся?
— Что им удастся потянуть время.
— Чем дольше они тянут время, тем больше будет злиться Илия, — не согласился Моровой. — А ведь он станет последним, кто доложит обо всем Князю.
— Не переживай, Федя. Сдается мне, что никому и ничего докладывать не придется. Все решится гораздо раньше. Теперь хотя бы все стало ясно.
— Мне вот ничего ясно не стало, — выглядел Моровой рассерженным.
— Потом объясню. Спасибо, пока.
Сам я принялся догонять тверских. Точнее Трепова, который шел последним, приглаживая свои волосы.
И тут словно прозвучал будильник под названием «обычная рядовая невезучесть Зорина». В роли будильника, правда, выступил телефон. Я тяжело вздохнул, увидев на дисплее имя. Первой мыслью было сбросить. Однако я вспомнил, что если звонит Рыкалова, значит, что-то случилось, поэтому нажал на «принять».
— Светлана, только очень быстро.
— Хорошо, Матвей, — мгновенно перестроилась она. — Если коротко, у нас проблемы. На нас наехали и пытаются отжать бизнес.
— Светлана, я, если честно, не понимаю, чем могу здесь помочь. Может, поднять связи вашего мужа?
— Нет, он не поможет. Это… из ваших.
— Из каких наших? — удивился я, глядя, как тверские уже направляются к воротам.
— Рубежников. Он так и сказал, что будет говорить только с тем, кто поставляет мне ингредиенты.
— Да блин, как не вовремя. И чего он хочет?
— Встретиться. Дал координаты. Это в Питере. Вы же там?
— Нет, у меня тут Выборге суд.
— Какой суд⁈ — встревожилась Рыкалова. — Надеюсь, не уголовка? Если что, у меня есть хороший адвокат.
— Нет, это по моим, как вы выразились, делам. Скидывайте координаты рубежника, я поговорю.
Я отключился, не сбавляя ход. И наконец-то нагнал Трепова. Тот обернулся, по-прежнему сохраняя на своем лице подобие улыбки. Которое я тут же стер. Потому что замечательно поработал над легендой. Ну, с каждым же бывает, что ты спотыкаешься и влетаешь в ничего не подозревающего человека? А со мной, непутевым и невезучим — только в путь.
Самое сложное было сконцентрироваться на бегу. Забавно, но именно звонок Рыкаловой и помог. Потому что мои мысли от необходимости «прочитать» Трепова сразу устремились в город трех революций. Иными словами, как-то размылись. И перед глазами тут же возникли образы всех товарищей, которым я помогал. И Алангард смущенно щурился среди прочих, будто прячась от солнца.
Поэтому в момент, когда я со всей неотвратимостью обрушился на Трепова, то уже врубил способность Димона. Ну что, давай заглянем в твою черную душу.
Глава 4
Мой кощеевский дар оказался самой странной вещью, с которой мне приходилось сталкиваться. Наверное, это можно было сравнить с поговоркой «чтобы понять человека, нужно пройти хотя бы милю в его ботинках». Потому что меня словно изначально столкнули лбом с иным сознанием, а после заперли в чужом доме, где жили пару собак, кот, анаконда и сумасшедшая бабка.
Личность Алангарда была под стать хозяину. Я бы сравнил ее с легкомысленной девушкой, которая хочет всего и сразу. Но все же мне в этой оболочке было намного комфортнее, чем в облике пернатого существа с огромным клювом. Управление понятное, на русском языке, без всяких китайских иероглифов.
А вот скилл Димы походил на фильмоскоп для диафильмов. Меня самого бабушка развлекала таким, когда я был маленьким. Вроде даже фильмоскоп где-то пылился на антресолях там, где теперь жил Васильич. При желании можно даже его найти.
Что любопытно, создалось ощущение, что подобный аппарат сейчас покоился у меня в руках. И стоило коснуться Трепова, как стали появляться слайды.
Хотя да, по поводу фильмоскопа я погорячился. Здесь все двигалось в виде коротких роликов, похожих на рилсы, которые шли секунд десять, а потом повторялись. Блин, ну конечно, Алангард же плоть от плоти дитя своего времени. А хист всегда приспосабливается под тех, кому принадлежит. Ладно, будем изучать.
В этом безусом юнце трудно было угадать Трепова. Слишком сильно изменилось лицо, разве что глаза и надбровные дуги предательски выдавали моего врага. И два рубца, означающие, что юноша пусть и стратиот, но уже акрит. Пришлось запоздало переводить на свой язык — пусть и ивашка, но уже рубежник.
То ли длинная рубаха с открытыми руками, то ли укороченная туника, оказалась подпоясана тонким ремнем. Была она довольно дорогой — с вышивкой на плечах и горловине. Короткие штаны и закрытые сандалии до колен не могли, да и не хотели скрыть стройных ног. В руках у него виднелся лук с заложенной в тетиву стрелой. А взгляд оказался устремлен далеко за пределы биремы, на которой он находился.
Вообще юноша походил на встревоженную в лесу лань, заслышавшую шорох хищника. С той лишь разницей, что этот рубежник сам был хищником. Пусть еще молодым и только пробующим вкус крови.
— Аргус, не томи. Я поставил на тебя три солида, — сказал статный комит с пятью рубцами и обезображенным шрамами лицом.
Сначала Аргусу не нравилось это прозвище. Словно в насмешку данное в честь великого греческого чудовища, которых в Византии, хотя и православной, но помнили. Но постепенно он привык. Пусть называют. Пусть помнят. И боятся.
— Есть вещи, с которыми нельзя торопиться, — усмехнулся Аргус.
Ветер трепал его мягкие кудри, кожа словно была выплавлена из бронзы, а дерзкая белозубая улыбка застыла на лице. Его юношеские, еще только крепчающие руки, на которых после недавнего купания выступили белые полосы соли, замерли в напряжении. Однако лишь на мгновение, чтобы затем молниеносно взметнуться. Подобно чайкам, увидевшим рыбу.
Стрела пронеслась почти вертикально, пробив грудь белого голубя. И тот, отчаянно запрокинув голову, обессиленный рухнул на палубу под оглушительный крик комита…
— Воистину Многоглазый! Я же вам говорил!
Тот тонкий, как молодое дерево, юноша исчез. На смену ему пришел угрюмый и сердитый мужчина с длинными волосами, пробирающийся через густые заросли. Похудевший после долгого пути, но сильный и опасный. Даже не надо было глядеть на обнаженную грудь, где покоилось множество рубцов, чтобы понять — путника лучше обойти стороной.
Таких рубежников в восточных варварских землях, у тех же русов, называли ведунами. Серьезные воины. Непростые противники. Пара ведунов в лесном отряде могли одолеть целое воинство.
Правда, выглядел путник сейчас из рук вон плохо. Лицо исцарапали ветви колючих сосен, ноги стоптаны до кровавых мозолей. Однако ему надо было продолжать идти.
Приближалась зима, которая в здешних краях представала суровее, чем на родине. Плащ он уже потерял, а поддоспешник, который представлял собой плотно набитую одежду, обогревающую тело, остался в лагере. Надо поскорее найти укрытие, иначе будет плохо.
Но он нарочно шел на север. Точнее, бежал из родного дома. Потому что с ним случались то, что случалось с каждым рубежником, который обладал мерзким хистом. Жертв становилось все больше, и если раньше их удавалось скрывать, со временем это стало сложнее. Он сбежал из Византии дальше. Сначала в Панидос, затем в Адрианополь, а после в Варну. И отовсюду приходилось рано или поздно уходить. Везде его хист привлекал к нему ненужное внимание. Злая судьба упорно гнала его на северо-восток — в неизведанные и темные земли.
У него и правда оказался мерзкий хист. Так считал сам Аргус, так говорили и другие рубежники. Хуже был лишь хист у старухи Ламии, которую тоже сравнивали с древнегреческим чудовищем. Несчастной приходилось есть младенцев, чтобы получать новые рубцы. Впрочем, горемычная и закончила не очень хорошо. Аргус первый раз встречался с тем, чтобы люди наняли рубежников для убийства им подобной.
Он остановился, тяжело дыша. Силы были на пределе, от холода кололо в пальцах. Аргус знал, что именно надо сделать, однако оттягивал этот момент до последнего. Он ненавидел то, что давало ему силы.
Когда глаза попадались свежие, только что вытащенные из угасающего человека — глотать их было не так сложно. Просто смежил веки и засунул в рот. Представил, что ешь огромные виноградины.
Однако в нынешнем состоянии глаза казались похожими на мерзкие стухшие сухофрукты. Аргус вытащил небольшой мешочек, высыпал содержимое на ладонь, убрав излишки соли, и судорожно сглотнул подкатывающий ком. Настанет ли день, когда он к этому привыкнет?
Многие называли войну — худшей из придумок человечества. Для рубежника она была истинным спасением. Потому что на поле брани оставалось много убитых, подходящих для его целей. Аргус искренне считал, что нет ничего хуже мира. Это означало, что скоро придется вновь сниматься с места, дабы не навлечь подозрений. Чтобы ослепленные трупы не множились.
Он закинул парочку мерзких, похожих на урюк штуковин в рот, разжевал и проглотил. Пусть и не с первого раза. Давясь и откашливаясь. И уже после, лежа на холодной земле и рыдая от собственной никчемности, почувствовал, как всколыхнулся хист. Как он дал сил, пустил ток жизни в измученное тело. Тогда Аргус поднялся и побежал вновь.
Кощей нахмурился, заслышав приближающийся шум. Здесь был его лес, его вотчина, вот уже несколько веков. Он изначально выбрал самый дремучий угол на Руси, чтобы жить свободно. Насколько это было возможно.
Мелькнули щиты, на которых белой краской оказался криво намалеван огнедышащий змей. Такое же изображение, пусть и более искусное, имел стяг, красующийся возле его жилища. Не одной из пары десятка полуземлянок, а самой настоящей избы. Многие сравнивали рубежника со змеем — хитрым и коварным.
— Тугарин, — обратился к нему Мэргэн, монгол, которого Аргус освободил из плена и уговорил присоединиться к себе. И тот из ивашки со временем стал ведуном. — Смотри кого поймали.
Как к Аргусу прицепилось это прозвище — он и не помнил. Вроде бы после того, как он собрал ватагу и начал грабить окрестные селения, русичи стали звать его Тугом. Что на их языке значило «горе». После из Туга он превратился в Тугарина.