Лара — страница 2 из 6

Сказали б вы, что силе злой невмочь

Предстать в подобном месте, в эту ночь!

Вот миг, добру принадлежащий весь, —

Так Лара счёл, и не остался здесь,

Свернул в молчанье к замку своему.

Вид этой ночи мукой стал ему;

Пришла о прошлом память вместе с ней,

О небесах иных — ещё ясней,

Где ночь нежней, и ярче лунный свет;

Он вспомнил о сердцах, что нынче… нет,

Он бурю предпочтёт! пускай бы шквал

Его чело безжалостно хлестал,

А ночь такая, прелести полна —

Как насмехается над ним она!

11.

Опять — под свод угрюмый; в тишине,

Здесь тень его метнулась по стене,

С которой смотрят лики прошлых лет.

Какой ещё могли оставить след

Святой и грешник? Склеп, в своих стенах

Сокрывший всё: и промахи, и прах;

Туман преданий; пышных полстолбца

Для хроники, где сказкам нет конца;

Хвала и брань тут сыплются; похож

Обман на правду, истина на ложь…

В раздумье бродит он; на мрамор плит

Свет лунный пал, решёткою разбит;

И лепка сводов, тонущих во мгле,

И сонм святых, застывших на стекле

В молитве вечной, — ожили тогда,

Но жизнью той, что смертному чужда;

Он сам казался духом в этот миг:

Клубящийся плюмаж, и мрачный лик,

И смоль волос — придали всё ему,

Чем ужас наделяет гроба тьму.

12.

Вот полночь; всё уснуло; тьма страшит

Светильник слабый; так огонь дрожит,

Как будто он боится мрак рассечь.

Что там? В покоях Лары — шепот, речь,

Вдруг возглас, полный ужаса призыв,

И взвился крик — и канул, ночь пронзив!

Услышан ли? Но отзвук поднял слуг;

Безумным эхом взорван спящий слух;

И каждый в дерзости своей дрожал,

Когда на крик о помощи бежал,

Едва-едва успев свечу разжечь,

И в страхе на ходу схвативши меч.

13.

На мраморе, средь бликов и теней,

Как мрамор холоден, луны бледней,

Он был распластан; меч лежал у ног.

Казалось, Лара выронил клинок

В нездешнем страхе; но с его чела

Тень вызова доселе не сошла;

Не сразу сдался он; не только страх —

Прочли и жажду схватки на устах;

Угрозы смутной возглас в них застыл,

Проклятье гордости, лишенной сил;

Страшна недвижность приоткрытых глаз,

Но взор остался прежним и сейчас;

В беспамятстве — глядел он пред собой,

Как гладиатор, бросившийся в бой.

Его приподымают… О! вздохнул

И что-то молвит; вздрогнул — и стряхнул

С себя оцепененье; щёки вновь

Окрасила волною темной кровь,

Но дико бродит взор его вокруг,

И слугам непонятен речи звук,

Хотя слова отчётливо слышны.

Да, верно! это речь иной страны,

Иной бы слух внимать ей должен, но —

Для слов, увы, замкнулся он давно!

14.

Тут паж к нему протиснулся; средь них

Лишь он, похоже, в эти речи вник

И побледнел; вернее знака нет,

Что их не должен был услышать свет,

Что паж не разъяснит их никому;

Склонившись к господину своему,

Он шепчет сам слова земли иной —

Должно быть, то язык его родной;

И этой мягкой, нежной речью он

Прогнал давивший Лару тяжкий сон,

Коль сновиденьем сражена была

Душа, что на земле свой ад нашла.

15.

В нём память страшной яви — или сна

Осталась заживо погребена.

Рассвет обычный Лару воскресил;

Ни лекаря позвать он не просил,

Ни привести духовного врача;

Всё тот же он — в движеньях и в речах;

Занятьям прежним посвящает день,

Не чаще на чело ложится тень;

Коль стал страшить его приход ночей,

Сокрыл он это от чужих очей;

Но что до слуг — любой бы угадал,

Что страх недавний их не покидал.

Цепляясь друг за друга, стороной

Они обходят проклятый покой;

Шагам ли отзовётся камень плит,

Расшитая ль завеса зашуршит,

Застонет ветер, знамя ли плеснёт,

Проноет дверь иль нетопырь порхнёт, —

И задрожат они, коль мрак ночной

Стоит в печали за седой стеной.

16.

Пустые страхи! Больше не пришла

Минута неразгаданного зла.

Иль притворившись, что забыл о ней,

Пугал их этим вождь ещё сильней?

Неужто он не помнит ничего?

Ни разу слово, взгляд иль речь его

С тех пор не выдавали боль души.

Его ли это крик в ночной тиши

Всех поднял на ноги? Его ль уста

Шептали речи дикие тогда,

А взор был страшен? Не осилив мук,

Его ли сердце оборвало стук?

Он, так страдавший, как он всё забыл,

Когда трепещут все, кто рядом был?

Иль память с тайной неразлучна в нём?

Но тайна грызла б сердце день за днём;

Причины не позволив угадать,

Последствия дала бы увидать.

Опять не то: он всё держал в себе;

Подобных чувств не разгадать толпе,

А смертному в слова их не облечь:

Под гнётом мысли задохнётся речь.

17.

Он вызвать мог равно в людских сердцах

Приверженность, вражду, пристрастье, страх;

Хвала ему не молкла — и хула,

А в центре споров жизнь его была;

Молчанием он толки возбуждал,

Но кто бы разглядел иль разгадал

Чем был, чем стал он? Всем узнать дано

Его происхождение одно.

А если к равным полон он вражды?

Средь них его веселым счёл бы ты,

Но видели стоящие вокруг:

В усмешку чёрствую ссыхалась вдруг

Улыбка, изогнувшая уста,

Глаза же не смеялись никогда.

И всё ж порой они теплели: он

Едва ль жестокосердным был рожден;

Но тут себя за слабость упрекал

И вновь броней он сердце облекал;

Гордец и шагу не желал ступить,

Чтобы его сумели полюбить;

Казнясь, что некогда терял покой

От нежности, недремлющей тоской

Он приневолен к ненависти был:

Когда-то слишком сильно он любил.

18.

Отравлен он презреньем ко всему;

Затем ли, что был ведом ад ему,

Скиталец-дух, он чужд земле живой,

Низвергнутый, он мир утратил свой.

Мечтам поверив тёмным, выбрал он

Опасности, и чудом был спасен —

Зачем! Их память он в душе сберёг,

Как утешенья и тоски залог.

Ему щедрей отпущен дар любить,

Чем всем созданьям праха, может быть;

Он минул истину в благих мечтах,

И после — зрелость, молодости крах,

Сознание, что он мираж ловил,

Растратив даром столько лет и сил;

А вихрь страстей, отбушевавший в нём,

Лишь выжег пустоту своим огнём

И лучших чувств жестокий вызвал спор.

Но сохранив гордыню до сих пор,

Он мнил, что не на нём лежит вина,

Что с ним природа стыд делить должна,

Что плоть виновна: дух она гнетёт,

Пока червям на пищу не пойдёт.

Теперь добро и зло он спутать мог,

В деяньях добровольных видя рок;

С обычным себялюбцем несравним,

Благополучьем жертвовал своим

Для прочих — не затем, что их жалел,

И не затем, что долг ему велел;

То гордость извращенная звала

На недоступные другим дела;

Подчас, таким порывом сбит с пути,

Он мог до преступления дойти.

В паденье и в паренье столь далёк

От всех, кого он рядом видеть мог,

Он разорвать стремился с ними связь,

Добром иль злом от смертных отделясь.

Их мир отринул с отвращеньем он,

И мысль его в своём воздвигла трон;

И жизнь, что где-то у подножья шла,

В нём крови растревожить не могла;

Ах! Если бы и прежде грех не жёг

Оледеневший нынче крови ток!

Идя меж тем с людьми путём одним,

В делах, в речах от них неотличим,

Узде рассудка подчинился он.

Не разум — дух безумьем поражён.

Он в откровенья пустится навряд,

Что оскорбить могли бы общий взгляд.

19.

В нём тайны холод чуяли они,

Он сам любил, казалось, быть в тени,

Но даром обладал — иль, может быть,

Искусством — не давать себя забыть.

То не любовь была и не вражда,

Не подберёте слова никогда,

Но встреча с ним не минет зря для вас,

Вы спросите о нём в который раз;

О чём бы с ним не говорили вы,

Нейдут его слова из головы;

Раз навсегда в душе запечатлён

Приязнью или ненавистью он;

Зачисленный в друзья иль во враги,

Заполнит он сознанья тайники;

К его душе не подступиться вам,

А в вашу он меж тем вселился сам;

Он всюду с вами; вас влечёт к нему

Против сознанья; воле и уму

Вовек сетей незримых не порвать:

Не хочет он забвенья даровать!

20.

На праздник в круге рыцарей и дам —

Всех знатных и богатых встретишь там,

В чертоге Ото, — Лара приглашён;

Высокородный, с честью принят он;

Отменный вышел пир и славный бал,

И шум веселья стены сотрясал,

И в танце свита красоты неслась —

Здесь грация с гармонией сплелась.

Благословен счастливый этот круг:

Слиянье душ, соединенье рук!

Тут просветлеет самый хмурый лик

И юношей узрит себя старик;

А Юность, упоением полна,

Вообразит, что в рай унесена!

21.

Казалось, Лару тешит вид такой,