Развеют всё забвения крыла,
Чтоб жизнь во гроб покорно заползла.
Удачней мы названья не найдём,
Ведь ложе — склеп ночной, всеобщий дом;
Всё: сила, слабость, и добро, и зло
В нагой беспомощности здесь легло;
Благословен бездумья краткий час!
Но вечный отдых ужасает нас;
Пускай грядущий видится рассвет
Началом цепи новых страшных бед,
Ещё страшнее самый крепкий сон,
Хотя видений он уже лишён.
Песнь вторая
Отходит ночь; в лучах сошли на нет
Клубы тумана; землю будит свет —
И стало на день прошлое длинней,
Кончина на день ближе для людей.
Но вечная Природа ото сна
Воспрянула такой, как создана:
Под солнцем — жизнь, и дол цветами полн,
Сияние лучей, прохлада волн…
Бессмертный человек! Ликуй, лови
Весь блеск его красот — они твои!
Всмотрись! Когда придет рассвет иной,
Не станет для тебя красы земной;
Но небо и земля твой прах навряд
Хотя б одной слезою одарят;
Не грянет буря, не качнётся лист,
Лазурный свод пребудет столь же чист;
Лишь червь найдёт в останках стол и дом,
И превратит их в тучный чернозём.
Вот полдень — и толпою гости в зал
По зову Ото входят: час настал!
Лишь миг — и участь Лары решена,
Погибла честь его — иль спасена.
Ведь Эццелин вот-вот предстанет им
С рассказом обвиняющим своим.
Клялись и он и Лара, что придут —
Пусть Бог и люди их рассудят тут.
Но где же он? Как обвинитель мог
Проспать и не явиться в должный срок?
Уж минул час, как Лара здесь предстал,
Он холодно и терпеливо ждал.
Что ж Эццелин нейдёт? Среди гостей
Всё громче ропот; Ото всё мрачней.
«Я верю слову друга моего!
Коль жив он, мы увидим здесь его.
Почетный гость, не пренебрёг он мной,
Хоть на ночь в дом отправился иной,
Что меж владений Лары и моих
Стоит в долине, разделившей их.
Ему пришлось уехать — может быть,
Затем, чтоб доказательства добыть.
За друга поручусь я всё равно,
Иль сам сумею смыть с него пятно».
Но Лара отвечал: «Я был готов
Склонить свой слух, на твой явившись зов,
К словам его безумной болтовни.
Вчера меня бы ранили они,
Когда бы не слетели с языка
Безумца — или подлого врага.
Он мог в чужих краях меня видать
И там… но мне-то незачем болтать;
Представь его сюда! А если нет —
Ты при мече — так выполняй обет!»
Тут Ото вспыхнул, вмиг перчатку он
Швырнул, и меч свой вырвал из ножон.
«Второе лучше! Друга нету здесь,
Зато уж я к твоим услугам весь!»
Не дрогнул Лара, хоть была близка
Его ли смерть, иль смерть его врага;
Почти небрежно, — явно не впервой,
Привычною рукою боевой,
Он также меч послушный обнажил,
И взор его пощады не сулил.
Вожди меж ними поспешили встать,
Но не сумели Ото обуздать;
Он разразился градом бранных слов,
Клинок его их подтвердить готов!
4.
Недолго бились. В бешенстве своём
Нарвавшийся на мастерский приём,
Свалился Ото; кровь ручьём текла,
Но рана не смерельною была.
«Проси пощады!» Не ответил он,
И чудом не был к полу пригвождён:
Казалось, в Лару дух вселился злой,
Черты его на миг застлало мглой,
И меч занёс он — яростней стократ,
Чем отражал он вражеский булат;
Он хладнокровьем поражал тогда,
Теперь же закипела в нём вражда.
Так беспощаден оказался он,
Что, будучи от жертвы оттеснён,
Едва не поднял алчущий клинок
На тех, кто помешать расправе мог.
Но внял внезапной мысли — и застыл,
И долго взора с Ото не сводил,
Как будто проклинал бесплодный бой,
Живою видя жертву пред собой;
Как будто всё пытался уяснить,
Намного ль меч подрезал жизни нить.
В крови лежащий Ото поднят был,
Его тревожить лекарь запретил;
Все гости перешли в соседний зал,
Но в гневе никого не замечал
Виновник боя, выигравший бой.
Надменно, молча, медленной стопой
Он вышел — и в седло! И хоть бы взгляд,
Домой помчавшись, бросил он назад.
Но где он — грозный метеор ночной,
Исчезнувший внезапно пред зарёй?
Где Эццелин? Вчера, оставив их,
Смолчал он о намереньях своих;
Уехал поздно, было уж темно,
Но только заблудиться мудрено,
Коль близок твой ночлег, и путь знаком —
Вела тропинка к дому прямиком.
Узнать о нём отправились туда,
Но рыцарь сгинул. Комната пуста,
Стоял в конюшне праздно конь его,
И не дало дознанье ничего.
Встревожился хозяин; толпы слуг
Разосланы на поиски вокруг;
Все в страхе ожидали, что вот-вот
Примета злодеяния всплывёт;
Но на траве и в зарослях кустов
Ни капель крови нет, ни лоскутов,
Ни отпечатка тела; гладкий мох,
Что рассказать бы о злодействе мог,
Не взрыт перстами цепеневших рук,
Скребущих дёрн в минуты смертных мук,
Когда уж защищаться силы нет.
Свершись убийство — что-то из примет
Земля бы сберегла наверняка,
А так надежда теплится пока.
Но шепот, нараставший каждый день,
На имя Лары вскоре бросил тень;
Входил он — и смолкали все тотчас,
И ждали, чтоб скорее скрылся с глаз,
А там уж вслух гадали кто как мог,
И всё черней был домыслов поток.
Шли дни, и рана Ото зажила,
Но гордость глубже ранена была;
Открытый недруг Лары, он готов
Назвать друзьями всех его врагов;
Твердит, что с Лары власти их страны
За Эццелина б стребовать должны.
Кого страшил пропавший? Кто другой
Его своею устранил рукой,
Коль не был тут замешан человек,
Чью честь он мог бы погубить навек?
И тайна, столь любимая толпой,
И слухов самых вздорных шумный рой,
И то, что Лара не завёл друзей,
Не добивался склонности ничьей
И не искал доверья ничьего;
И это боевое мастерство,
Которого не ждёшь от мирных рук,
И ярость, в нём открывшаяся вдруг —
Ведь это был не просто гнев слепой,
Который угасает сам собой;
То был глубинный, стойкий пламень зла,
Всю жалость в сердце выжегший дотла,
Жестокость, возникающая в тех,
Кого и власть пресытит, и успех;
Всё, всё против него! К тому ж толпа
Щедра на брань, а на хвалы скупа.
И гром над Ларой грянул, наконец!
Кругом враги, а сгинувший пришлец
Как будто рядом — жив он или нет,
И надо за него держать ответ.
Повсюду в том краю народ стонал
И кабалу тиранов проклинал;
Здесь несть числа им — и любой возвёл
В закон свой беспощадный произвол.
Раздоры в государстве и вовне
Открыли путь злодействам и резне;
Того гляди, меж граждан быть войне,
Где всяк, что не с тобою — враг тебе,
И нет не сопричастного борьбе.
Рабам хозяин полный, феодал,
Внушив покорность, ненавистен стал;
Упали руки, извелись сердца.
Тогда-то Лара заступил отца,
Но, с родиной надолго разлучен,
Средь палачей народа не был он;
Вернувшись, правил мягко; наконец,
Тревога исчезает из сердец,
И только слуг отныне мучит страх —
Не за себя, за Лару. В их глазах
Теперь он лишь несчастен, хоть сперва
О нём и шла зловещая молва.
Молчит? Не спит ночами? Что ж, ему
Неможется — иль тяжко одному.
Его тоска меж этих стен царит,
Но в замок вход приветливо открыт
Для всех, кто обездолен и гоним;
Познало сердце Лары жалость к ним,
И он, кто власть имущих презирал,
На бедноту с участием взирал;
Придут они к нему — без лишних слов
Он принимает их под свой покров;
И смотришь, обретает с каждым днём
Вассалов новых. Но явился в нём
Особенно радушный властелин,
Когда исчез бесследно Эццелин.
Быть может, Лара ждал беды с тех пор,
Как между ним и Ото вышел спор;
К народу, не к сословью своему
Казался он привержен — почему?
Расчёт? Тогда он верно рассчитал
И в нужном свете пред людьми предстал.
При нём всегда прибежище найдет
Бежавший от безжалостных господ;
Не грабит он крестьян; его рабы
Украдкой не клянут своей судьбы;
Накопленного не отнимут тут,
Презренью жалить бедность не дадут…
Завлёк он всех: заверил юных он,
Что каждый вскоре будет награждён;
Вражде сулил, что вскорости она
Отмщенья жажду утолит сполна;
Любви несчастной обещал с пути
Мешавшее неравенство смести;
Ему бы только объявить одно:
Что рабство навсегда отменено!
И миг настал: задуманную месть
Решился Ото в действие привесть,
И вдруг узнал, что тысячную рать
Сумел преступник вкруг себя собрать:
Рабов, чьи цепи пали в этот час,
Презревших мир и мнивших: Бог за нас!
Не вспахивать земли отныне им,
Лишь рыть могилы деспотам своим!
Сей клич злодейство призван оправдать
И вид неверный истине придать;
Свобода, вера, мщенье — звук любой
Повлечь способен бойню за собой;
Подчас коварство бросит пару слов,
И вот уж угощенье ждёт волков!