— Это не интернет, там всё перевернут с ног на голову и выдают за правду, а люди и верят, — я смотрела на чащу, — а если мы здесь застрянем на десятки лет?
— Да брось, не может потеряться целая деревня. Нас найдут.
— Кто?
Гриша замолчал и тоскливо оглянулся на стену леса.
— Эм-м-м, ладно, пойду я. Бабка потеряет.
Видно, что ему неуютно от страха. Он пошёл по улице, понурив голову.
Как зашло солнце, вернулись дед и отец. Мама торопливо накрывала нехитрый ужин: жареную картошку и солёные огурцы.
— Завтра, — сказал старик, смачно хрустнув огурчиком, — мужики поедут в сторону райцентра. Авось и отыщется дорога. Мало ли. Чего только на свете не бывает. Говорят, в войну даже самолёты немецкие терялись. Потом видели их в небе. Когда уже и про сражение забыли. Так-то.
— Да бросьте, — мама — сама прагматичность, вяло отмахнулась, — может, от взрыва съехал пласт земли. И всё.
— Откуда? — Покосился на неё дед.
— Ну-у-у, — она задумалась, — не знаю. Только уверена, что нас ищут и скоро всё объяснят.
Мы с папой молча жевали, слушая вялотекущую перепалку. Спорить не хотелось, как и гадать, что случилось.
Сразу после ужина легли спать. Ночью мне снился кошмар. Словно я блуждала среди замшелых сосен. Ветви больно хлестали по лицу, среди лесных теней мелькали пугающие силуэты, между ветками кустов горели чьи-то недобрые глаза. Проснулась оттого, что в груди гулко бухало сердце. В доме было тихо. Негромко похрапывал дед Михей, да тикал старый будильник.
Кровать стояла напротив окна. И меня не покидало ощущение чужого злобного взгляда. Решив, что это последствия дурного сна, укрылась с макушкой одеялом и вскоре заснула.
Утром, выгнав машины, местные старожилы, знавшие в лесу каждую тропку, засобирались в дорогу. Взяв с собой воды и немного припасов для перекуса, мужчины сели в автомобили и друг за другом выехали из деревни, протиснувшись промеж сосен.
— Вот увидите, к вечеру вернуться, — сказала одна из деревенских кумушек.
— Да кто знает, что за напасть приключилась? — вторая перебила товарку.
— Это. А-но-ма-лия, — бабка Аглая по слогам выговорила трудное слово.
— Не смешите народ, — позади толпы стоял большой хмурый мужик, с низким покатым лбом и недобрым взглядом, — всё людям за грехи даётся.
Его супруга, красивая женщина с оленьими глазами, в которых застыл страх, покосилась на мужа, но промолчала, закусив губу.
— А что, — вечно пьяного Трофима потянула на философию, — такие случаи науке известны. Разрыв пространственно-временного континуума, — выговорил он с третьего раза.
— Иди отсюдова. Континум, — отмахнулась от него бабка, — ты как шар зальёшь, так у тебя самого разрывы в памяти.
Трофим вздохнул, скорчил мину непонятого гения и тяжело, пошатываясь, побрёл к дому.
— У, курва, все погорели, а ему хоть бы хны, — раздался из толпы женский голос.
— Дураков и пьяных бог бережёт, — поднял палец угрюмый мужик.
Ещё немного посудачив, народ разошёлся по домам. Деревенская жизнь скучать не даёт. Скотина хочет есть и пить, иные дела тоже требуют внимания.
Уехавшие не вернулись ни в этот вечер, ни на следующий. Посёлок притих. Люди сидели по хатам, едва показываясь на улице. Жёны рвались вслед за мужьями, но их сумели отговорить. Куда ехать, если даже тропок не виднелось в хмурой чаще?
Наступил третий день ожидания. Нет-нет, кто-нибудь из села выходил на околицу, выглядывая, не послышится ли из леса рёв моторов. Время двигалось к обеду, когда из-за ёлок показался один из водителей, дядька Степан. Грязный, в оборванной одежде и абсолютно седой.
Бабы, заохав, выскочили на улицу. Помогли дойти до первой скамейки. Мужики оттеснили говорливых женщин. Гриша, подставив плечо, повёл Степана до дома.
Всю дорогу тот, находясь в полузабытьи, бормотал:
— Не ходите в лес. Съели…Они всех съели, — закрыв лицо руками, он вдруг заплакал. Тоненько и страшно.
Народ молча переглянулся.
— Что же это делается, а? — пьяно всхлипнул Трофим.
— Иди от греха, — в сердцах сплюнул дед Михей, — без тебя тошно.
Задавать вопросы невменяемому Степану было бессмысленно.
— А в самом деле, — поддержала его одна из женщин, — что же теперь делать, деда?
— Что, что. Разберёмся. Живы-здоровы, а там как-нибудь, — старик махнул рукой и тяжело прошаркал в дом.
Ужинали молча. Родители только переглядывались. Дед, шумно причмокивая, пил чай. Керосинка освещала наши задумчивые, угрюмые лица.
После ужина мама расстелила постели. Ложились, как и в первый раз. Сколько отец не настаивал, чтобы уступить деду его спальню, старик только отмахивался.
Посреди ночи снова проснулась. Злобный взгляд буквально жёг спину. Обернулась, всматриваясь в темноту за окном. С улицы послышался какой-то скребущий звук. Я задумалась:, а закрыта ли входная дверь на засов? Во дворе заскулила собака, но шум оборвался, закончившись сдавленным всхлипом. Где-то по деревне заходились псы, стихая один за другим, словно кто-то заставлял их замолчать.
По коже побежали холодные, липкие мурашки. Встать было боязно, будить родителей тоже не решилась. Через окно послышался тихий не то шелест, не то шипение, и за стеклом промелькнул белёсый силуэт. В темноте ночи мерещилось, что за стеклом кривится чья-то злобная морда. Зажмурившись, забралась под одеяло. Мозг услужливо подкидывал картинки из фильмов ужасов. Ничего, успокаивала я себя. Всё это только кажется.
Глава 3
Небо, как и все дни после катаклизма, было пасмурным. Тучи клубились над деревней, перекатываясь в вышине комьями грязной ваты. По календарю был май, но погода стояла промозглая, в воздухе постоянно витала сырая, мерзкая взвесь.
Мы не торопились выходить наружу. О ночном кошмаре я предпочла не говорить, родители всё равно не поверят. Приготовили с мамой нехитрый завтрак, согрели чай.
Взрослые молчали, будто боялись озвучить свои страхи. Ели в тишине, почти не глядя друг на друга.
С улицы послышался заполошный крик:
— Михе-е-ей! Скорее!
Переглянувшись, метнулись во двор. Там, за калиткой, стоял Трофим. Трезвый, с опухшим лицом и тёмными кругами под глазами.
— Кобель твой на месте? — мужичок вглядывался в конуру, которая притулилась за углом дома.
— Тебе что за дело до моего пса? — Дед разозлился, — иди поздорову, опять с утра заливаешь.
— Ни-ни, — провёл по горлу Трофим, — собаки пропали почти у всех. За одну ночь. Может, волки напали?
— Стали бы они псов жрать, — старик, ворча, прошёл к будке.
Лицо его вытянулось, когда он наклонился и заглянул внутрь. Старик побледнел, взял цепь, дёрнул её на себя. На конце болтался окровавленный ошейник, с застывшими клочками шерсти, ошмётками мяса, словно собаку силой выдернули из него.
Трофим сдвинул шапку на затылок и запустил пятерню в волосы:
— Что я говорил! — сказал он шёпотом, дико вращая глазами, — всех сожрали!
Дед Михей, прихватив из дома двустволку, направился по соседям. Я, ведомая страхом и любопытством, поспешила за ним.
— Как вы, Мария? — спросил старик у полной женщины, которую первой увидел за калиткой.
Та горестно развела руками, к забору подошёл её муж, лет пятидесяти с ранней лысиной, отвоевавшей на макушке большую плешь.
— У тебя тоже пёс пропал, Михей?
— То-то и оно. И ведь неслышно никого ночью было. Если бы волки зашли, собаки подняли такой лай, всё село проснулось. А тут — тишина.
— Не знаю, волки или кто, — испуганно оглянулся мужчина, — а я свою корову сегодня в сени загоню. Леший знает, что за чаща нас окружает. А если там медведи? Вон Степан же говорил, мол, съели всех.
— У меня и живности нет, так пара курей по двору бегает, — развёл руками старик, — а что со Степаном? Оклемался?
— Так, мы его ещё не видали, — подхватила разговор Мария.
— И не проверил никто? — нахмурился дед, — нехорошо это.
Он зашагал по улице к дому Степана, я семенила за ним, подстраиваясь под стариковскую походку.
Мы свернули в маленький тупичок, в конце которого виднелась синяя обшарпанная калитка.
— Степан! — крикнул дед, подойдя вплотную к забору. Тот был довольно высок, двора не видно.
Подождав немного, старик открыл калитку и направился к дому. Дверь стояла распахнутой, будто хозяин только вышел. Мы зашли внутрь, нас встретила тишина.
— Стёпа! Ты тут? — обошли комнаты, заглянули даже в большой двухстворчатый шкаф, — что за напасть? Где его искать теперь?
Мне оставалось лишь пожать плечами.
Вышли во двор, заглянули в баню и сарай, там тоже оказалось пусто.
— Ох, и не нравится мне это, — старик понизил голос почти до шёпота, — Степана надо найти.
— Если его никто не видел, может, посмотреть в сгоревших домах? — предложила я.
— Да что он там забыл? А впрочем, пойдём. Не в лес же он ушёл, в самом деле.
Почти все сгоревшие постройки находились рядом, когда занялся первый дом, огонь перекинулся на соседние строения. Идти далеко не пришлось. Вскоре пахнуло гарью, и мы вышли к обугленным остовам. Один дом выгорел полностью, у других же занялись крыши, где не стало сарая и бани. Эти мёртвые жилища невольно навевали тоску. Ветер гонял по дворам кучки пепла, валялись обугленные вещи, выбитые рамы смотрели на мир пустыми печальными глазницами. Огороды были потоптаны, не видно снующих повсюду кур. Жизнь будто покинула это место.
Мы осторожно пробирались через кучи мусора и битого стекла.
— Смотри, аккуратнее, — дед придержал меня за руку, не давая пройти вперёд, — вдруг крыша обвалится.
Он первый прошёл в ближайший дом, заглянул в сени:
— Нет здесь никого, айда дальше.
Второй «погорелец» тоже пустовал. Через останки выгоревшего забора прошли к третьему дому, в воздухе потянуло сладковато-приторным запахом разложения.
— Скотину, что ли, кто бросил? — поморщился старик.
Этот дом, покрытый копотью, точно саваном, почти уцелел. Стены и крыша на месте, лишь зияли провалы разбитых окон, наполовину прикрытые почерневшими ставнями с облупившейся краской. Мы подошли к двери, её намертво заклинило, но створка была достаточно приоткрыта, чтобы мы смогли протиснуться внутрь. Запах стал сильнее. Под ногами хрустела разбитая посуда, валялись останки сломанной мебели, на одном окне ветер покачивал полусгоревшие занавески.