Кроме школы единственными строениями в поле зрения были расположенные в ряд однотипные коттеджи, в которых обитали пастух, кузнец и другие высококвалифицированные фермерские работники. Школа, вероятно, была построена землевладельцем в то же время и по тому же образцу, что и коттеджи; ибо, хотя в сравнении с нынешней муниципальной школой она показалась бы лачугой, в ту пору это, по-видимому, было довольно современное здание. В нем имелся вестибюль с вешалками для одежды, дворовые туалеты для мальчиков и девочек и задний двор с укрепленными на стене умывальниками, хотя водопровода не было. Воду держали в маленьком ведре, которое каждое утро приносила старуха, убиравшая класс, и каждое утро она ворчала, сетуя на «расточительность» детей, из-за которых ей снова пришлось идти по воду.
Средняя посещаемость составляла около сорока пяти человек. Десять – двенадцать детей жили рядом со школой, еще несколько приходили из одиночных коттеджей в полях, а остальные – из Ларк-Райза. Даже тогда постороннему эта компания показалась бы эксцентричной и старомодной: девочки носили платья до щиколоток, длинные прямые передники и гладко зачесанные назад волосы, перетянутые на макушке лентой, черной бечевкой или шнурком; старшие мальчики ходили в вельветовых штанах и подбитых гвоздями сапогах, а младшие – в самодельных матросских костюмах или, если им еще не исполнилось шести-семи лет, в детских платьицах.
При крещении детям давали те имена, которые носили их родители, бабушки и дедушки. Мода на имена менялась; младенцев тогда называли Мейбл, Глэдис, Дорин, Перси и Стэнли; но это были слишком недавние веяния, еще не успевшие повлиять на имена старших детей. Любимыми именами для девочек были Мэри-Энн, Сара-Энн, Элиза, Марта, Энни, Джейн, Эми и Роза. Мэри-Энн была почти в каждой семье, имя «Элиза» пользовалось почти такой же популярностью. Но ни одну из девочек не называли полным именем. Мэри-Энн и Сару-Энн сокращали до Мэрэнн и Сарэнн. Просто «Мэри», без «Энн», постепенно заменяли сначала на Молли и Полли, а потом на Полл[19]. Элиза становилась Лизой, затем Тизой и, наконец, Тиз; Марта – Мэт или Пэт; Джейн превращалась в Джин; а у каждой Эми была по крайней мере одна «цель» в жизни, о которой ей постоянно напоминали[20]. Более необычные имена точно так же искажались. Две сестры, окрещенные в купели Беатрис и Эгнес, всю жизнь именовались Беат и Эгг, Лора – Лор или Ло, а Эдмунд – Недом или Тедом.
Лориной матери такое обесценивание имен было не по вкусу, и третьего своего ребенка она назвала Мэй, решив, что уменьшительного имени из него не выкроишь. Однако еще в колыбели соседки стали называть девочку Мэйе.
В школе никогда не училась девочка по имени Виктория, и ни в одном из фермерских домов, домов священников и поместий в округе не было ни мисс Виктории, ни леди Виктории. Виктория ни разу не встретилась Лоре и в дальнейшей жизни. Это звучное имя было зарезервировано за королевой и не копировалось ее подданными в тех масштабах, какие изображают нынешние романисты, пишущие о той эпохе.
Учительница, руководившая школой Фордлоу в начале восьмидесятых годов, занимала эту должность пятнадцать лет и казалась своим ученикам такой же непреложностью, как школьное здание; но большую часть этого времени она была помолвлена с главным садовником сквайра, и ее долгое царствование приближалось к концу.
В ту пору ей было около сорока лет, у нее была маленькая, складная фигурка, бледное, слегка рябое от оспы лицо, вьющиеся черные пряди до плеч и вопросительно изогнутые брови. В школе она носила сшитые из голландского полотна и туго накрахмаленные фартуки с нагрудниками, на одной неделе – с красной вышивкой, на другой – с синей, и ее редко видели без букетиков цветов, один из которых был приколот к груди, а второй украшал прическу.
Каждое утро, когда ученики собирались в школе, на пороге появлялась она, Наставница, в своем накрахмаленном фартуке и с развевающимися кудрями, раздавался громкий шорох и шарканье встающих и приседающих детей. Звучали церемонные старомодные приветствия: «Доброе утро, дети», «Доброе утро, мэм». Затем под решительными пальцами учительницы фисгармония хрипела «В городе царя Давида» или «Мы лишь слабые малые дети», далее следовали молитвы, и начинался урок.
Основными предметами были чтение, письмо и арифметика, ежеутренне изучалось Священное Писание, а после обеда проводился урок рукоделия для девочек. Помощницы у учительницы не было; она вела одновременно все занятия, ей помогали лишь две старшие девочки лет двенадцати – бывшие ученицы, которым за работу платили шиллинг в неделю.
Каждое утро в десять часов приходил священник, чтобы забрать старших детей на урок Священного Писания. Это был пастор старой закалки: властный, высокий и полный, с седыми волосами, румяными щеками и аристократическим крючковатым носом, по рождению, образованию и жизненным обстоятельствам бесконечно далекий от агнцев своего стада. Этот человек разговаривал с детьми с огромной высоты, как физической, так и умственной и духовной. «Держаться перед теми, кто выше меня, смиренно и почтительно» – таков был пункт, отчеркнутый им в катехизисе, ибо разве не был он назначен свыше пастырем и наставником этих неотесанных детишек и разве не являлось одной из его главных обязанностей внушить им это? В человеческом отношении он был вполне благожелателен: под Рождество раздавал одеяла и уголь, а также оделял больных супом и молочными пудингами.
Проводимый им урок состоял из поочередного чтения Библии всеми учениками, перечисления по памяти имен израильских царей и повторения катехизиса. После этого пастор произносил небольшое поучение о нравах и поведении. Дети не должны лгать, воровать, высказывать недовольство и завидовать. То место в обществе, которое они занимают, и то занятие, к которому они приставлены, определил им Бог; завидовать другим или пытаться изменить свой жизненный жребий – грех, в который, как надеялся священник, дети не впадут. Из его уст ученики никогда не слышали о том Боге, который есть Истина, Красота и Любовь, зато затверживали наизусть длинные пассажи из «авторизованного перевода»[21], постепенно накапливая свои сокровища; так что эти уроки, несмотря на всю их сухость, приносили пользу.
Урок заканчивался, священник, поклонившись, выходил за дверь, и начинались обычные уроки. Самым важным из преподаваемых предметов считалась арифметика, и те, кто ладил с цифрами, были в своих классах первыми учениками. Программа была очень проста и включала в себя только четыре основных действия, которые самые сообразительные ученики производили над денежными суммами, так называемыми счетами.
Урок письма состоял из переписывания каллиграфическим почерком крылатых выражений вроде: «У дурака деньги не задерживаются», «Кто попусту не тратит, тот нужды не знает», «Прежде чем заговорить, сосчитай до десяти» и так далее. Раз в неделю задавали сочинение, обычно в виде письма с описанием какого-то недавнего события. Оно служило главным образом для проверки правописания.
История официально не преподавалась, но на уроках пользовались хрестоматиями, включавшими колоритные рассказы о короле Альфреде, получившем нагоняй от жены пастуха за подгоревшие лепешки, короле Кнуте, повелевающем волнами, гибели «Белого корабля» и Уолтере Рейли, бросившем свой плащ под ноги королеве Елизавете.
Хрестоматий по географии не было, и, за исключением того, что можно было почерпнуть из описаний различных частей света в других учебниках, география не преподавалась. Однако по неизвестной причине стены классной комнаты были увешаны великолепными картами мира, Европы, Северной Америки, Южной Америки, Англии, Ирландии и Шотландии. Томясь в ожидании своей очереди читать или сдавать на проверку тетрадь или шитье, Лора увлеченно разглядывала эти карты, пока очертания стран, островов и заливов не врезались в ее память. Особенно ее очаровывали Баффинов залив и полярные земли.
Раз в день, когда несчастной, перегруженной делами учительнице удавалось выкроить для этого время, учеников вызывали к нарисованному мелом на полу полукругу для чтения. Урок этот, долженствовавший быть приятным, поскольку материал для чтения был хороший, оказывался чрезвычайно утомительным. Многие дети читали так медленно и сбивчиво, что Лоре с ее нетерпеливой натурой хотелось силой вытаскивать слова из их ртов и часто чудилось, что ее очередь никогда не наступит. Улучив момент, она незаметно перелистывала свою хрестоматию и заглядывала вперед, старательно поднося книгу к носу и притворяясь, будто следит за чтением, а сама уходила на несколько страниц дальше.
Там было много такого, что могло захватить любого ребенка: «Конькобежец, преследуемый волками», «Осада Торкилстона» из «Айвенго», «Прерия в огне» Фенимора Купера и «Пленение диких лошадей» Вашингтона Ирвинга.
Еще там были чарующие описания таких далеких друг от друга краев, как Гренландия и Амазонка, Тихого океана с его волшебными островами и коралловыми рифами, снегов Гудзонова залива и бесплодных андских вершин. Больше всего Лоре понравилось описание Гималаев, начинавшееся так: «К северу от Великих равнин Индии, вдоль всей их протяженности, вздымаются величественные горы Гималаи, постепенно поднимающиеся все выше и наконец завершающиеся длинной цепью вершин, покрытых вечными снегами».
Между прозаическими отрывками попадались и стихи: «Сон раба» Лонгфелло, «Лохинвар» и «Расставание Дугласа и Мармиона» Вальтера Скотта, «Ручей» и «Колокола, издайте звон» Теннисона, «Кораблекрушение» Байрона, «Жаворонок» Хогга и многие другие. Любимым произведением Эдмунда было «Предостережение Лохиеля», которое он часто декламировал, ложась вечером в постель: «Лохиель! Лохиель! Остерегайся дня!», а Лора в любую минуту, подбадривали ее или нет, была готова «оглянуться в иные годы» с Генри Глассфордом Беллом и процитировать его сцены из жизни Марии, королевы Шотландской, приберегая самые впечатляющие интонации для заключительного двустишия: