Первая остановка была у дома священника, где венец устанавливали перед входной дверью и начинали звучать тоненькие голоса, сначала робкие, но постепенно набиравшие уверенность.
Майский букет мы вам принесли,
Положив его на порог.
Это лишь тонкие стебельки,
Но их взрастил Господь Бог.
Будь хозяин дома благословен,
А также его жена.
Да хранит Господь их детей,
Что расселись вокруг стола.
Мы спели короткую песню свою,
Нам в путь пускаться пора.
Да хранит всех людей Всемогущий Господь,
Майский праздник настал, ура!
Во время исполнения этой песни из окна верхнего этажа выглядывало намазанное пеной для бритья, поскольку было всего семь часов утра, лицо священника, который с самым приветливым выражением одобрительно кивал, восхищаясь венцом. Его дочь спускалась вниз и выходила на порог, для нее покрывало над венцом приподнимали, являя его во всем великолепии. Она смотрела, трогала и нюхала венец, затем опускала в копилку серебряную монету, и процессия двигалась дальше, к дому сквайра.
Там хозяйка поместья надменно кивала в знак одобрения, а если у нее гостили внуки, то «леди» снимали с венца и подносили к окну детской, чтобы те полюбовались ею. Затем в дверях конюшни появлялся сам сквайр со следовавшей за ним по пятам сворой настороженно принюхивающихся спаниелей.
– Сколько вас тут? – осведомлялся он. – Двадцать семь? Что ж, вот вам пять шиллингов. Не ссорьтесь из-за них. А теперь пойте песню.
– Не «Майский букет», – шептала девочка, исполнявшая роль матери, находясь под впечатлением от подаренных пяти шиллингов, – эта слишком уж старомодная. Что-нибудь поновее.
И выбиралось «что-нибудь поновее», хотя и не самое новое. Например:
Да здравствует май благодатный,
Яркое солнце и ливни,
Розы бутон ароматный,
Зазеленевшие нивы.
Вновь радуемся мы твоей бесшумной поступи,
Дарующей листву лесам и россыпи цветов лугам.
Скачи, пляши и веселись,
Порхай, летай как фея,
Ввысь унесись скорее.
Или:
Взгляните на новый венец, как он душист и ярок,
Он радость дарует нам, этот весны подарок.
Здесь золотой первоцвет, анемон и солнечный лютик,
Боярышник белый как снег и россыпь ромашек-малюток.
Во время исполнения последней песни, в которой упоминались разные цветы, дети демонстрировали их в венце. Считалось делом чести иметь хотя бы по одному экземпляру перечисляемых в куплетах цветов; хотя с боярышником всегда возникали трудности, ведь в южной части центральных графств этот символ мая редко зацветал раньше середины месяца. Тем не менее в венце всегда была по крайней мере одна веточка, усыпанная нераскрывшимися зелеными бутонами.
Отдав должное дому священника и поместью, дети направлялась к жилищу фермера и коттеджам; затем маленькое шествие совершало семимильный тур по узким извилистым проселкам, окаймленным высокими терновыми изгородями с распускающимися на них почками. В те дни еще не было автомобилей, от которых требовалось уворачиваться, а другие транспортные средства появлялись редко, разве что проедет повозка фермера, фургончик пекаря с белым верхом или двуколка с няней и детьми, выехавшими на прогулку. Иногда участники шествия сворачивали с проселка и пересекали заросшие лютиками луга по тропинкам и перелазам или шли по паркам и садам, чтобы навестить какой-нибудь богатый дом или уединенную ферму.
В обычной жизни деревенские дети того времени редко оказывались за пределами своего прихода, и это долгое шествие открывало для большинства из них новые края. Ребята получали восхитительную возможность для исследования. Они пробовали срезать путь: один год – через лес, другой – мимо рыбоводных прудов или загона с быком, а может, и без быка. На одном пруду, мимо которого проходили дети, плавал одинокий лебедь; на террасе перед каким-то особняком расправляли на солнце хвосты павлины; насос, накачивавший воду в дом, озадачил их подземным гулом. Часто начинался ливень, и в памяти Лоры, оглядывающейся на пятьдесят лет назад, эта сцена предстает размытым пятном с мокрой листвой, радугами, криками кукушки и заслоняющим все остальные впечатления влажным благоуханием желтофиоли и примулы в майском венце.
Иногда по дороге попадалась такая же процессия из другой деревни, но такого великолепного майского венца не было ни у кого. У некоторых вообще не было ничего, заслуживавшего названия венца; только букеты, кое-как привязанные к палкам. Ни лорда с леди, ни короля с королевой – обычная толпа с копилками, выпрашивающая деньги. Жалели ли их жители Фордлоу и Ларк-Райза? Нет. Они показывали встречным языки и, забыв прелестные майские песенки, кричали:
Хардвикские побирушки!
Приходите в Фордлоу тряпки собирать,
Чтоб свои мешки для пудинга залатать!
Да! Да! Да!
Соперничающее шествие отвечало в том же духе.
Когда процессия звонила в парадную дверь, королева и ее свита скромно стояли за венцом и подпевали, если только ее величество не вызывали вперед, чтобы осмотреть корону и полюбоваться ею. Самое интересное происходило у задних дверей богатых особняков. В загородных домах в то время держали целые армии прислуги, и майская процессия обнаруживала, что двор заполнен горничными и кухарками, молочницами и прачками, лакеями, конюхами, кучерами и садовниками. Им пели песенки, они восхищались венцом; а потом, под дружные смешки, поддразнивания и уговоры, одна из придворных дам срывала с головы короля шапку, другая приподнимала вуаль королевы, и застенчивый, робкий мальчик, к огромному удовольствию зрителей, чмокал свою спутницу в розовую щечку.
– Еще! Еще! – кричал с десяток голосов, и поцелуи повторялись до тех пор, пока королевская чета, помрачнев, не отказывалась целоваться, даже если ей предлагали пенни за поцелуй. Затем лорд приветствовал свою леди, а лакей – свою жену (последнюю пару, видимо, ввели, чтобы потрафить публике), копилку передавали по кругу, и она начинала тяжелеть от опускаемых в нее пенсов.
Как лакеи с респектабельными бакенбардами и горничные в маленьких, похожих на вязаные крючком салфетки наколках на гладко зачесанных волосах и длинных, развевающихся лиловых или розовых ситцевых платьях, так и дети в приукрашенных лентами убогих нарядах принадлежали к одному и тому же уходящему порядку вещей. Мальчики почтительно дергали себя за челки, девочки приседали перед старшими слугами, потому что те по значимости следовали сразу за джентри. Некоторые из них действительно принадлежали к классу, который в наши дни уже не идет в услужение; ибо в те времена профессии сиделки, учительницы, машинистки или продавщицы были еще мало востребованы и не способны привлечь дочерей мелких фермеров, лавочников, трактирщиков и управляющих фермами. Большинству из этих девушек приходилось либо идти в горничные, либо оставаться дома.
После главного дома необходимо было посетить с венцом дома управляющего, главного садовника и конюха; после чего процессия через сады и парки, леса и поля направлялась к следующему месту остановки. Не всегда все шло гладко. У детей уставали ноги, особенно если башмаки не годились по размеру или были изношены. Между мальчиками вспыхивали перебранки, и иногда приходилось улаживать дело дракой. Часто сильный ливень заставлял всю компанию прятаться под деревьями в поисках укрытия, а венец со снятым покрывалом тем временем освежался под дождем; или какой-нибудь сердитый лесничий прогонял процессию, срезавшую дорогу, увеличивая их путь на несколько миль. Но эти мелкие неприятности почти не омрачали счастья в день, настолько близкий к совершенству, насколько это вообще возможно в человеческой жизни.
Затем наступал момент, когда дети поворачивали к дому; и наконец – наконец-то! – в весенних сумерках показывались огоньки, мерцавшие в ларк-райзских окнах. И чудилось, что великий день закончился навсегда, ведь десятилетнему ребенку год представляется веком. Однако оставались еще майские деньги, которые нужно было раздать в школе на следующее утро, «леди», которую приводили в порядок, прежде чем убрать обратно в сундучок, уцелевшие цветы, которые нужно было поставить в воду: завтрашний день тоже был не совсем обычным. Так что последние мысли засыпающего ребенка мешались со снами о лебедях, павлинах, лакеях, усталых ногах и толстых кухарках с розовыми лицами, в коронах из маргариток, превращавшихся в чистое золото, а затем медленно таявших.
XIV. В церковь по воскресеньям
Если бы жителей Ларк-Райза спросили, к какой религии они принадлежат, девять из десяти ответили бы: «к англиканской», поскольку практически всех их крестили, венчали и отпевали как англикан, хотя во взрослой жизни немногие ходили в церковь между крещениями своих отпрысков. Детей препровождали туда после воскресной школы, которую регулярно посещало лишь около дюжины взрослых; остальные оставались дома: женщины стряпали и нянчили детей, а мужчины, покончив с тщательным воскресным туалетом, включавшим в себя бритье и стрижку друг друга, а также брызганье водой из ведра при громком отфыркивании, отнюдь не спешили шнуровать ботинки или надевать воротничок и галстук и проводили день дома: ели, спали, читали газету и выходили проинспектировать соседских свиней и огороды.
Имелись в деревне и более ревностные христиане. Трактирщик и его семья были католиками и после пробуждения отправлялись к утренней мессе в соседнюю деревню, когда другие еще ворочались в постелях, желая как следует выспаться в воскресенье. Кроме того, в Ларк-Райзе жили три методистские семьи, которые воскресными вечерами собирались в одном из своих коттеджей для молитвы и восхваления Господа; но большинство методистов также посещали и церковь, снискав себе по этой причине прозвище «дьявольских ловкачей».