Учитель по секрету рассказал, что завтра с утра выдвигаемся с посольством к вятичам. Радомысл уже все приготовил. Гостомысл указания раздал. В пути надо будет попросить сокола поднять мне уровень владения топором. Вернее, не поднять, а в принципе получить хотя бы какие-то знания в этом ремесле. А с учетом моего нулевого уровня владения оружием, Соколу придется пожалеть о том дне, когда все-таки смог меня «уломать» освоить варяжский топор. Бедный Сокол. Даже жаль его. Немножко.
Повернувшись к дяде, я попытался узнать подробности посольства к соседям, но ничего путного не разузнал. Он отмахивался от меня, как от назойливой мухи. Вредный старикан.
Довольно быстро насытившись вкусной и питательной едой, я начал присматриваться к гостям. За непродолжительное время я уже начал запоминать некоторых постоянных посетителей отцовского дома, его соратников. Не понятно было только некое странное положение двух женщин среднего возраста, которые помогали Руяне накладывать еду на стол. Можно было бы предположить, что они помощницы или служанки, но иногда они довольно откровенно приобнимали Гостомысла, причем без какой-либо ревности со стороны Руяны. И это было удивительным. Неужели она совсем без собственнических чувств? А может они наложницы? Да нет, не может быть.
Из любопытства я спросил у Сокола об этих женщинах. Тот сначала удивился вопросу, но потом, вспомнив, наверное, что я немного «того», с поехавшей памятью, рассказал кое-что, заставившее меня слегка «подзависнуть». Одна из них, та, которая постарше, оказалась первой женой Гостомысла, мать трех его погибших сыновей по имени Ньёруна. Она слегка нервная, с резкими движениями и колючим взглядом. А вторая, моложе, это третья жена – Софья, скромная и очень милая. Моя мать – вторая жена этого легендарного князя.
Это получается, что многоженство здесь разрешено. Поэтому моя мать нормально реагирует на их притязания в адрес отца. Вот же папаня, жеребец.
Ньёруна, заметив мой интерес в свой адрес, как-то поджалась вся и недовольно отвернулась. Она сидела возле Гостомысла. Женщина что-то сказала проходившей мимо нее девушке, помогавшей подносить еду и та стремглав сбежала. Вот что за невезенье, на пустом месте неприятности нахожу. Какая кошка пробежала между Ларсом и первой женой Гостомысла? Кстати, а как ее называть? Старшая мама? Жуть.
Постаравшись больше не разглядывать никого, я уткнулся в тарелку, разжевывая подвернувшийся под руку кусок мяса с пряностями. Но это меня не спасло. Меня потянули за рукав, привлекая к себе внимание. Девушка, которую окликнула Ньёруна, протягивала мне что-то похожее на лютню. Я недоуменно на нее смотрел – сначала на девушку, потом на музыкальный инструмент, опять на девушку и снова на лютню. Со стороны это выглядело глупо, видимо.
– Гости мужа моего! Благодарствую вам, что пришли к нам и подняли кубки в честь сыновей моих, отдыхающих сейчас в Ирие[5] и вкушающих яства, подобно великим воинам словенского рода-племени, – Ньёруна привстала со своего места с кубком в руке, – мне помнится, у Ларса был дивный дар в ремесле, услаждающего слух.
Все присутствующие повернулись ко мне. Я не совсем понимал что происходит, но то, что явно необычное – точно. Сокол мне на ухо прошептал что-то ободряющее, посоветовав не злиться и не прибить какую-то старуху.
– Позволим же единственному выжившему в той битве, – продолжила Ньёруна, – почтить славу погибших братьев. Сыграй, отрок!
Вот же змея. Это она из-за того, что я выжил, а ее дети нет? Я что ли виноват в этом? Зачем же она так колко смотрит на меня с еле заметной усмешкой? Я понял, она знает, что у Ларса амнезия и сыграть он не сможет. Видимо, таким образом она хочет меня поставить в неловкое положение, выставив неумехой, не достойного быть наследником. А вот выкусь, старая карга! Это, конечно не гитара, но суть одна и та же. Эх, давно я не играл и не пел. В студенческие годы я давал жару, да так, что ого-го! И не хвастаюсь я. Может чуть приукрасил, но суть не поменялась.
Лютня имела пять парных струн. Пробежавшись по ним, я поднастроил их и задумался. А что же сыграть? Я не помню уже многого из того, что игралось раньше на автомате. И тут меня озарило. Есть одна шикарная баллада, которая в это время идеально впишется. А главное, она зайдет Гостомыслу и поставит на место неудачника-провокатора Ньёруну. И я запел, ох как я запел. А как сыграл! Во мне сейчас актер Безруков говорит. Баллада о трех сыновьях[6] даже в мое время не оставляла никого равнодушным:
В краю средь гор и цветущих долин
Текла река, исчезая вдали.
Прекрасней не было страны,
Где рождались баллады и сны.
В дорогу звал глас таинственных гор.
Три сына там покидали свой дом.
Один был горд, другой – упрям,
А третий был сердцем смирён.
Слова Отца были грусти полны:
«В любви моей вы росли, как цветы.
Что ждёт вас там, в чужих краях?
Да хранит вас молитва моя.»
И звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Сохраните богатство Души
И Любви нескончаемый Свет!»
Прошли года, затерялись вдали.
В краю средь гор и цветущих долин
Встречал отец своих детей
После долгих разлук и скорбей.
И первый сын возвратился домой:
«Гордись, отец, – я великий герой!
Вся власть моя, и в этом суть
На крови я построил свой путь!»
Второй привёз золотые дары:
«Смотри, отец, я могу все миры
Купить, продать и слёзы всех
Превратить в серебро и успех!»
И звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Разменяли богатство Души
Ради славы и блеска монет.»
А третий сын на коленях стоял:
«Прости, отец, я великим не стал.
Смиренным был, врагов прощал».
А отец с теплотой отвечал:
«Душа твоя и добра, и чиста.
И пусть богат ты и знатен не стал,
Но ты хранил любовь мою.
Я тебе свой престол отдаю!»
Музыка и слова баллады написаны великолепной Татьяной Шиловой. Когда я первый раз услышал эту произведение, я был взволнован и наполнен эмоциями. Эта баллада в моем воображении рисовала настолько живые картины, что можно сказать, я посмотрел фильм. Яркий и красочный.
Я не ошибся в своем выборе. Я не злораден по натуре. Но перекошенное лицо Ньёруны было бальзамом на мое сердце.
Гостомысл встал. Его глаза подозрительно блестели. Он хотел что-то сказать. Хватал ртом воздух и сдувался. Махнув рукой на свои попытки, он обошел стол и подошел ко мне, крепко прижимая к себе. Звенящая тишина разрушилась под одобрительные крики гостей.
Мне стало стыдно за свой поступок. Как-то неприятно стало. Этот человек потерял троих детей и сегодня чуть не потерял последнего, а я тут такие «песенки» распеваю. Да он же собой прикрывал меня от лучника, ценой своей жизни, дабы сохранить мою. Чувствую себя негодяем. В этом веке люди настолько открытые, что даже прожженному цинику двадцать первого века должно быть стыдно. Здесь спор решается силой, либо своим разумением справедливости. И я в это чистое и честное лезу своими грязными сапогами из информационного века.
Наобнимавшись, отец поднял кубок за славных потомков словенского племени и яркое будущее нашего народа. Я же в расстроенных чувствах, стараясь не показывать свое настроение, под конец застолья, покинул пирующих и направился в свою избушку. Сокол тоже направился спать, напомнив мне о ранней побудке и поездке к вятичам.
Уже лежа в постели, я пытался осмыслить события сегодняшнего дня и проанализировать свое поведение. Мне нравится здесь. Если бы не постоянные покушения на меня, то было бы вовсе хорошо. С другой стороны, при удачной инсценировке своей гибели, можно остаться и наблюдать за становлением Руси. Можно помочь Рюрику зародить массовое производство товаров и создать промышленность. Можно столько всего наделать, что ни один из династии Рюриковичей не сможет не восхититься делами этого времени. Так ни к чему и, не придя в своих размышлениях, организм вырубился, погружаясь в сладостную негу.
– Вставай, баляба! – голос Сокола за дверью был полон злости, – Ларс, выходи, а не то сломаю дверь и лично тебя брошу в реку.
Я мигом проснулся. Мне кажется, этот тип не шутит. Лучше не провоцировать его на исполнение угроз. Одевшись под грозные окрики учителя, я выскочил наружу. Сокол стоял с ведром воды и намерением окатить меня с головы до ног. Его замершая поза мне не понравилась. Кажется, он еще не передумал совершить утреннее омовение моей бренной тушки. Я поднял руки вверх в классическом жесте сдачи в плен. Вроде бы убедил его в добрых намерениях, если судить об опущенном ведре и вредной ухмылке этого изверга.
Как оказалось, меня уже ждали у центральных ворот города, когда подъехавший Сокол не увидел меня спозаранку. Потому он направился ко мне с целью вытрясти дух и разбудить нерадивого ученика. Все это рассказывал учитель, пихая меня в незажившее еще ребро, не забывая сдабривать богатейшими матерными оборотами мою сонливость и вялость. Умыться толком мне не дали.
У ворот нас ждал дядя Радомысл и четверо варягов. У дядюшки была помятая физиономия, видно, что вчера он вдоволь пообщался с крепкими напитками. Молча кивнув на мое приветствие, мы тронулись в путь. Варяги держали под уздцы наших с Соколом коней.
Хольмград расположен в живописном месте. В это время года природа наливается насыщенными яркими красками. Окружающие леса изобилуют какофонией звуков. Рассвет на востоке только начал подкрашивать алым цветом вихрастые облачка. Дорога на юг петляла по лугам и лесам.
Ближе к полудню дядюшка оживился, чему явно способствовала кожаная фляга с подозрительной жидкостью, притороченная к луку его седла.
Меня же интересовала мысль об Эсе. По идее она должна нас сопровождать. Вот только знает ли она о моем отъезде. Вот и проверим ее профпригодность.