Уверен, что список личных врагов воительницы пополнился новыми именами. Пока я отвлекался на Эсу, между дядей и полоцким воеводой возникла перепалка. Радомысл не хотел, чтобы я принимал вызов и требовал замену. Воевода же упирал на то, что именно я являюсь причиной смены князя, а, следовательно, я и должен отвечать за свои поступки. По мнению полоцких, если я смогу победить в поединке, то они примут нового князя, если же нет, то выберут нового князя.
– Не гоже кривичам под неугодным князем ходить, – повысив голос, ругался Куляба.
– Это я не угодный? – раздухарился Радомысл.
– Ты, Радомысл, подчиняешься Гостомыслу, которому наследует в будущем Ларс. Поэтому нужно нам, кривичам, знать о том достоин ли нами повелевать такой княжич.
Пока высокие мужи пререкались, подошел Сокол.
– Ларс, – обратился он ко мне, – считай, что это урок на твою пригодность к воинскому искусству. Я достаточно тебя обучил. Ты быстр и умен. Я верю, что у тебя все получится.
Сокол отвернулся и направился к дяде. Радомысл перестал ворчать и резюмировал итог переговоров. Если победит Куляба, то в Смоленске проведут новые выборы князя. При этом Радомысл не может в них участвовать. Вопрос о нахождении кривичей в северном союзе будет решать новый князь. А Полоцк имеет право самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Если же победу одержу я, то полоцкий воевода признает главенство Смоленска и непосредственно Радомысла в качестве князя кривичей. Нарушивший правила будет считаться проигравшим.
Куляба соскочил с коня. Он был моего роста, но довольно широк в плечах. Густая вьющаяся борода воеводы доходила ему до середины туловища. На нем были такие же кожаные латы, что и на мне. Броня ничем не отличалась от тысячи прочих, что я видел в этом времени. Не знаю, на сколько это будет важно для меня, но у него был шлем, который отсутствовал у меня. Что примечательно, он был мечником. В этом столетии меч был признаком привилегированного сословия. Маленький круглый щит выглядел не серьезно. Если не ошибаюсь, такой щит назывался «баклером», его еще именовали кулачным щитом. Щит мог не только пассивно защищать от вражеского оружия, но и мог использоваться в качестве дополнительного оружия. Легкость щита и изогнутый центр делали его удобным для того, чтобы отклонить удар. Такое парирование оставляло нападавшего открытым для быстрой контратаки, а прочность и острые края позволяли нанести удар непосредственно щитом. Самый сложный противник – это тот, от которого ты не знаешь чего ожидать. Поэтому нужно максимально точно прорисовать в голове возможный рисунок боя, как говорил на тренировках Сокол.
Я покрепче схватил свои топоры-близнецы. За время учебы на этом оружии, они стали для меня почти невесомыми. Чтобы почувствовать их вес, приходилось кистями совершать кругообразные движения.
Эса подошла и наклонилась к уху, пожелала удачи и еще раз одарив полоцких переговорщиков смертоубийственным взглядом, ускакала назад к войску. Сокол и дядя кивнули мне. Радомысл хотел что-то сказать, но сдержался. Полоцкая свита воеводы, подбадривая Кулябу и не сомневаясь в исходе поединка между опытным воякой и юнцом-выскочкой, умчалась к своей армии.
Мы остались вдвоем. По правилам поединка победит тот, кто признает поражение и сдастся, либо смертельно ранит или убьет противника. Дуэль до первой крови еще не придумана, она будет изобретена только через семь-восемь веков. Поэтому нужно выложиться по полной.
Наши переговорщики добрались до своих войск. Судя по гомону и звукам радости, им сообщили, что битвы не будет и все решится путем Суда Богов. С моей стороны послышались ритмичные удары топоров о щиты с громким уханьем. Прямо как исландцы на чемпионате мира в 2018 году. Веселые воспоминания вытянули из меня улыбку. Куляба напрягся, но потом и сам хмыкнул. Он сделал шаг, чуть разведя руки в стороны. Странно, что в левой руке у него был меч, а не щит. Может он левша?
А дальше началось форменное избиение меня. Этот мужик делал ложные замахи мечом и атаковал всегда острыми краями щита. Я за пару минут покрылся не смертельными, но глубокими кровоточащими порезами.
Я уверовал в свою силу и думал, что действительно научился владеть топорами. Но этот воевода спустил меня на землю. Топорами очень трудно обороняться. Мне то и дело приходилось уклоняться от щита и отводить острием топора надвигающийся меч. Основной моей задачей было гасить инерцию меча и не попадать под лопасти щита воеводы. Надо отдать должное Кулябе, он превосходно тушил мои попытки к контратаке. У меня была надежда зацепить своим топором меч противника будто крюком, зажимая лезвие меча между обухом и языком топора, но воевода не позволял мне сделать ни одного лишнего движения. Если все пойдет таким образом, то я просто потеряю кучу крови и начну совершать ошибки.
Мне все тяжелее и тяжелее было уворачиваться от атак Кулябы. Почувствовав мою слабину, противник ускорился. Мое поражение становилось неминуемым. Удары и ложные замахи сыпались как из рога изобилия.
Я на столько устал от этого боя, что в порыве ярости максимально приблизился к воеводе и оттолкнул его основаниями топоров. Я делал это инстинктивно, не задумываясь. Куляба от неожиданности сделал несколько шагов назад, восстанавливая равновесие. Я же, пользуясь передышкой, метнул один топор, а следом и другой, в сторону врага. Эса должна была бы гордится учеником в моем лице. Оружие полетело туда, куда я и планировал. Без сильного замаха метательным орудием тяжело нанести существенное повреждение врагу. Все это могло бы принести мне успех, если бы Куляба не уклонился поочередно от летящих топоров. Стоять безоружным не имело смысла. После первого уворота воеводы, я сразу понял, что и второй топорик его не зацепит. Юркий противник мне попался. Поэтому я не нашел ничего более «разумного», как сократить дистанцию и сразится врукопашную.
Прыжок. Апперкот. Полет Кулябы. Любо-дорого смотреть. И чего я раньше так не сделал? Наблюдая за приземлившимся противником, я размышлял о том, что нужно запомнить то удивленное выражение лица Кулябы, когда я, безоружный, успел нанести ему удар в момент его уклонения от второго топора.
Воевода приземлился с гулким звуком, который я слышал у лошадей, если их постучать по брюху. Многочисленные порезы не давали мне шанса медлить, угрожая потерей сознания. Я рванул к противнику, наступая ему на запястье, высвобождая меч. Выпавший клинок переместился в мою руку и материализовался у горла Кулябы.
Ну, давай, сдавайся быстрее, а то я сейчас потеряю сознание. В голове туман, перед глазами пелена. Руки дрожали. Возможно, именно дрожь в руках заставила задуматься воеводу о том, что я могу и не дождаться признания его поражения, поэтому он скороговоркой прокричал: «Сдаюсь».
Отступив от Кулябы, я повернулся в сторону своей армии и поднял меч. Грохот радостно ликующей армии донесся до меня. Ко мне скакали всадники. Сквозь дымку в глазах, впереди всех, я смог разглядеть взволнованную моську Милены. Смотри-ка, как скачет. Моя, бестия!
Силы меня покидали. Я упал на колени, роняя меч. Вот будет умора, если я так и шмякнусь лицом в землю.
Я смог. Не знаю как, но я сумел сохранить княжескую лавку за дядей. Мое сознание покинуло меня, махая ручкой. Молодая трава, утоптанная во время боя, стремительно приближалась к моей физиономии. Всё-таки шмякнулся.
Пробуждение было радостным. Тело будто парило в облаках. Я лежал на кровати, обмотанный бесчисленным количеством материи. Будто в коконе, будто в сетях паука.
Что-то слишком часто я оказываюсь в забытье. Смоленск – негостеприимный город.
– Очнулся, бóлезный, – прошуршал нежный и ласковый голос.
Я повертел головой в поисках источника звука. Небольшое помещение, в котором я находился, было похоже на обиталище любителя гербариев. То тут, то там развешены на сушку разнообразные травы. Запах в домике стоял непередаваемый, казалось, что от густоты аромата можно повесить в воздухе любой металлический предмет. Бревенчатые стены украшены разнообразными письменами-рунами. Большая печь, у которой я лежал на низкой кровати, пылала жаром. Тусклый свет из слюдяных окон проникал сюда будто нехотя, с опаской. Возле противоположной от меня стены, стояло несколько столов с травами. Возле одного из них стояла старушка в темном балахоне. Она подошла ко мне с миской в руке и наклонилась, протягивая блюдце к моему рту.
Влажная субстанция вошла в глотку и обожгла внутренности. Старушка зажала мне нос своими крючковатыми пальцами, заставляя еще сильнее открыть рот в попытке хватануть воздух. Остаток жидкости она резким движением влила не поморщившись.
Я даже закашлять не успел, как она убрала руки и одарила меня щербатой улыбкой. Лицо старушки было испещрено морщинами. Такое ощущение, будто ей лет этак сто-двести. Столько морщин на квадратный сантиметр кожи я не видел никогда. Сухой сморщенный нос, глубоко посаженные глаза и тонкая линия губ довершали образ древней бабки.
По телу разлилась сладостная нега. Не знаю, чем меня напоили, но действие у этого снадобья расслабляющее.
– Кто ты, старушка? – поинтересовался я.
– Для тебя, иномирец, я сейчас лекарь, – донеслось от нее.
Знахарка, значит, она. Странно как-то. Вроде старушка, которая годится мне в «пра», в десятом колене, бабушкой, а голос, словно у молодой девчушки – звонкий, нежный.
Стоп! Она меня назвала «иномирцем». Я внимательно вгляделся в старушку, задумчиво посматривающую на меня. Что она имела в виду под словом «иномирец»?
– Почему я иномирец? – с напряжением в голосе спросил я.
– А кем еще называть того, кто занял чужое место в этом мире? Ну, хочешь, буду тебя называть переселенцем?
– Не понимаю, о чем ты говоришь, старая…
– Да все ты понимаешь, – бабка стукнула меня по лбу деревянной миской.
– Ай, больно же! Чего драться-то сазу? – я потер пострадавшее место.
– А это, чтобы не думал со мной шутки шутить, – мило проворковала знахарка.