В такой неопределенности Тесса раньше оказывалась только раз, в год смерти отца, а тому уже восемь лет. Пока папа был здоров, он оставался блистательным остолопом со вспыльчивым нравом: в тех редких случаях, когда папа соизволял поехать вместе с семьей на пляж Нептун, он сидел в широкополой панаме, погрузившись в «Ланцет», вытянув бледные ноги под раскидистым зонтиком. Ему сходили с рук его рассеянность и откровенные насмешки над филологическими замашками Тессы («вместо „анастезии“ нужно использовать латинское слово»), потому что Шерил тоже была врачом, а Клэр собиралась им стать. Тессу как раз приняли в Корнель, равно как и в Университет Флориды (ее страховочный вариант), — и тут семейство огорошили его диагнозом. Она восемнадцать лет мечтала сбежать из Флориды, но вдруг оказалось, что Корнель — это очень далеко и очень дорого. Ей дали понять, что отъезд ее станет верхом эгоизма, поскольку Дин при смерти, а Шерил перегружена работой. Во всех этих разговорах, которые велись вполголоса, постоянно сквозила мысль, что мечты Тессы куда менее значимы, чем мечты Клэр: она почти сняла жилье в Энн-Арборе, и нельзя ставить под удар ее будущее на медицинском поприще.
Когда Дин умер, Тесса вдруг поняла, что у нее не осталось ни личного, ни эмоционального ресурса, чтобы вступать в самостоятельную жизнь. Ей исполнилось двадцать, последние два года она только и делала, что возила Дина по врачам, толкла обезболивающие таблетки, поддерживала его в минуты уныния, смотрела, как он умирает, смотрела, как он смотрит, как умирает. Слезы сестры и матери на похоронах она восприняла как личное оскорбление, каждая капля кислотой прожигала ткань ее бытия, сама же она хранила угрюмое сдержанное молчание. Оценки она получала так себе, на личную жизнь забила, сестра вот-вот опубликует первую собственную статью (о чем она успела сообщить Дину перед самой его кончиной), а череп его матово белел сквозь поредевшие волосы, кожа стала прозрачной, и всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы чего-то достичь, но так до конца и не достиг, ее жертвенность не оценил, хотя она и была его любящей дочерью, его безропотной сиделкой, свидетельницей самых тягостных для него мгновений, по сути его матерью, — все это опустошило ее окончательно.
Будущее просматривалось смутно. За этот год она успела перевести несколько пространных фрагментов «Энеиды», сидя в круглосуточной забегаловке рядом с трассой Гейнсвил — Джексонвил, но в кампус пока не переехала, хотя от мысли, что она так и останется дома, земля уходила из-под ног. Дин, пока был жив, по сути, ничего не взращивал ни в доме, ни за его пределами, и сама неотличимость окружающего до от после причиняла Тессе невыразимую боль, причем единственным выходом ей представлялись картофельные оладьи и бездонные чашки кофе в забегаловке для дальнобойщиков рядом с 301-й дорогой, блаженная анонимность тамошнего вечного синготического дневного света, а также миф о происхождении Римской империи, изложенный в двенадцатой книге Вергилия. Она напрочь утратила понимание того, что после окончания университета в жизни ее на полных к тому основаниях будут присутствовать Вергилий или Овидий, — Дин в один из дней что-то пробормотал про юридический факультет, так что часы, проведенные за записью перевода, представлялись ей способом перечеркнуть саму идею того, что у нее есть будущее. Из этих ночных бдений родилась статья о богобоязненности и ее взаимосвязи с основным сюжетом, которую заметил Крис и мгновенно раздобыл стипендию, чтобы вытащить автора из этого ее американского захолустья — до приезда Тессы он слыхом не слыхивал о Джексонвиле, по крайней мере по его собственным словам.
И тут началась жизнь. В Оксфорде Тесса пламенно предалась своей страсти, без всяких извинений, невзирая на отношения с Беном и даже на смерть его отца — похороны в прошлом месяце пришлись на тот день, когда она должна была сделать вполне себе эпохальный доклад на конференции Ассоциации классических исследований в Эдинбурге. Рука Бена, лежавшая в ее руке, когда он попросил ее не уезжать, показалась ей последней нитью, привязывавшей ее к земле, но она все-таки решила не оставаться, а теперь и Бен решил не оставаться тоже.
Она-то думала, что он ее простил, но на деле просто затаил обиду. Вчера вечером она слишком поздно вернулась домой и не успела приготовить ужин. Бену через день нужно было уезжать на Северное море, а еще он уже и так готовил два вечера подряд. В этот вечер он решил проявить характер, о чем Тесса узнала почти сразу после того, как влетела к себе в квартиру, запыхавшаяся и вспотевшая под кардиганом. На работе она долго спорила с Крисом по поводу выдвинутого ей требования добавить ссылку в уходившую в печать статью. Один из рецензентов настаивал, чтобы Тесса подчеркнула, что «любовь» Аполлона к Дафне не всегда трактуется в ироническом ключе.
Это не имело отношения к основной теме статьи, однако уступать Тесса не собиралась.
— Прости, пожалуйста! — выкрикнула она еще из прихожей, уже почувствовав запах соуса маринара и услышав, как кипит вода. — Все из-за Криса, мы с ним поспорили!
В кухне, она же гостиная и столовая, Бен, стоявший у стола для готовки, смерил ее неоднозначным взглядом. Она поцеловала его в щеку и, переодеваясь в спальне, стала объясняться дальше:
— Крис вцепился — не оторвешь: показан ли amor в сюжете Дафны и Аполлона с иронией или нет. У меня написано, что слово «любовь» употреблено в ироническом смысле, Аполлон — великий стрелок из лука, который спас мир от Питона, — вызывает Купидона на состязание в стрельбе, и Купидон пускает в него стрелу, отчего Аполлон влюбляется в Дафну, которую преследует с упорством матерого насильника, так что она просит отца превратить ее во что-нибудь такое, что Аполлон уже не сможет трахнуть, — и он превращает ее в лавр. — Тесса пригнулась под наклонным потолком, перекрикивая бульканье кипящей воды: — В Риме есть прекрасная статуя Бернини: Аполлон обвил Дафну рукой, а ее кожа превращается в кору, из пальцев проклевываются листья. Ты помнишь, что такое лавр? Метонимически — трофей. В первой книге даже есть эпизод, когда по ходу состязания в стрельбе из лука возникает затруднение, какие кому вручить трофеи или награды, потому что лавров еще не существует. Ну, в общем, «любовь» Аполлона к Дафне, безусловно, задумана с ироническим подтекстом. Типа, глядите, до чего довела Дафну его любовь. Притом что Аполлон-то остался Аполлоном, без всяких последствий.
Тесса вернулась на кухню, шагнула к Бену. Брусок пармезана почти исчез: похоже, Бен вознамерился полностью его уничтожить.
— Может, нам этого хватит? — спросила она.
— И это все из-за сноски? — уточнил он.
— Ну, в определенном смысле да.
Бен продолжал натирать сыр.
— Вот так и будешь тереть? Ты за что-то на меня сердишься?
— Да боже ж мой. Я опять готовлю ужин, потому что ты не явилась…
— Прости меня, пожалуйста.
— А ты мне талдычишь о какой-то сноске.
Тесса сосредоточилась на том, чтобы отпустить свой гнев. Пусть останется в Вестфалинге.
— А ты чего ждала? — не унимался Бен. — Суси-пуси? Положить тебе вкусненького? Я завтра уезжаю, нам даже скандалить некогда.
— Зачем тогда скандалишь? — огрызнулась Тесса.
И вот сейчас она сжала белый кончик фильтра — он еще не остыл — между двумя пальцами и выбросила в ближайшую урну. Дошла до Седьмой лестницы, где провела львиную долю двух последних лет — осваивала под руководством Криса преподавательские обязанности, прошагала мимо его двери — она была закрыта — в кабинет, который делила с Энни, писавшей докторскую по истории и географии. Повернула ключ, дверь прикрывать не стала. Кожаная куртка Энни трупом убитого зверя валялась на оттоманке. Между стеной и их общим дубовым столом скособочились два зонтика. В воздухе висел невнятный запах дождя, в стрельчатые окна вливался свет. Тесса вытащила из сумки ноутбук, гадая по ходу дела, не прислал ли ей Бен со вчерашнего дня хоть какое сообщение. Например, он что-то забыл. Кроме нее. Она проверила почту. Просмотрела сообщение от «Эппл» — бэкап завершен, убедилась, что нет писем ни из Лондонского университетского колледжа, ни из Брейзноуза, ни из Сент-Эндрюса, Кейс-Вестерна, Калифорнийского университета и прочих мест, от которых зависело ее некогда многообещающее будущее, и открыла послание с хотмейловского адреса, которое очень напоминало фишинг.
Не советую Вам в будущем просить у Кристофера Эклса рекомендательные письма.
Ниже был прикреплен файл с фотографией. Тесса тут же вспомнила, что за спиной у нее — открытая дверь. Закрыла ее и только потом щелкнула по иконке. Снимок письма Криса, написанного на бланке Вестфалинга. Рекомендательное письмо. Текст она перечитала дважды.
Рекомендательное письмо
Тессу Темплтон я знаю с 2006 года, в указанном году она поступила в магистратуру по классической филологии, где обучалась под моим руководством. В первый год ее учебы в Оксфорде сотрудничество наше было минимальным, однако мне известно, что она хорошо проявила себя на семинаре по методике научной работы, а на весенних экзаменах, известных как переходные, получила оценки выше среднего.
Несмотря на малообещающее начало научной деятельности, Тесса многого добилась на пути к получению докторской степени. Как и многие кандидаты, еще не освоившие приемов самостоятельной работы, необходимых для профессиональных научных изысканий, она слабо справляется с изучением источников и подготовкой собственных статей, поэтому в первый год обучения мы встречались с ней чаще, чем я обычно встречаюсь со студентами, работой которых руковожу. Определенную проблему представляет и ее склонность вступать в дискуссии, что не всегда подкрепляется должной сдержанностью. Тем не менее за три года моего научного руководства и поощрения она значительно повысила уровень профессиональной этики, стала рациональнее распределять свое время — в результате, полагаю, весной ей удастся с успехом защитить докторскую диссертацию.