Отвергая национализм в различных видах, латиноамериканские марксисты стремятся к конкретно-историческому анализу роли различных культурно-этнических компонентов в формировании наций региона, к творческому исследованию уникального латиноамериканского феномена взаимодействия различных историко-культурных напластований — наследия доколумбовых цивилизаций, иберийских традиций, вклада европейской иммиграции ХIХ — ХХ вв.
Названный феномен составляет важнейшую, определяющую черту латиноамериканской специфики. Весьма характерен в этом плане приведенный Л. Осповатом пример из истории духовной жизни стран региона: «Еще в 1939 году Пабло Неруда начал поэму, посвященную родной стране — Чили. По мере работы замысел расширялся, поэт убеждался, что «корни всех чилийцев распространяются под землей и уходят в иные пределы». Когда десять лет спустя поэма была окончена, она оказалась «Всеобщей песнью» Латинской Америки»{35}.
Сказанное Нерудой о чилийцах можно отнести и ко всем иным народам региона. Действительно, если мы начнем выяснять, куда тянутся корни того уникального растения, имя которому — Латинская Америка, то получится впечатляющая картина: по существу, его «корневая система» охватывает основную часть нашей планеты. Здесь обнаружатся и самые, по-видимому, далекие азиатские (ведь по господствующему в современной науке представлению именно из Азии пришли первые люди, заселившие будущий Новый Свет), и африканские, и европейские истоки. Многоликий образ Латинской Америки составляют люди всех цветов и оттенков кожи и самого различного происхождения. В странах региона можно обнаружить потомков или представителей очень многих народов Земли. Латинская Америка — это и индеец, и тот, в ком течет кровь иберийских завоевателей, и потомок вывезенных из Африки негров-рабов, и недавний выходец из какой-либо европейской страны, укоренившийся на латиноамериканской почве в ходе массовой европейской иммиграции второй половины XIX — начала XX в., и потомок переселенцев из Азии — Индии, Китая, Японии.
Все названные элементы вступали в ходе истории в активное взаимодействие. С этим связана необычайная сложность этнических процессов. В то же время в их развитии можно выделить и преобладающую тенденцию. По мнению большинства советских этнографов-латиноамериканистов, основное направление этнического развития в регионе определяет очень сложный и неоднозначный процесс формирования метисных наций. Данной тенденции противостоит, однако, контртенденция к сохранению социально-этнических общностей, не входящих в эти нации: прежде всего крупных индейских народностей, а также отдельных групп потомков переселенцев из Европы{36}.
В Латинской Америке шел и идет не только процесс биологической метисации — смешивания представителей различных рас и народов, но и наблюдалось и наблюдается очень сложное взаимодействие различных культурных элементов. И в этом плане регион представляет собой яркую многокрасочную картину: каждый из участников исторической драмы Латинской Америки приносил на ее землю свои обычаи, которые трансформировались под воздействием местной среды и в ходе процесса взаимодействия с другими участниками. Пожалуй, самую богатую палитру красок являет Карибский бассейн. Взять хотя бы примеры из области религии. Здесь мы обнаружим и приверженцев христианства, и сильные пережитки африканских культов (воду на Гаити, шанго на Гренаде и др.). На Кюрасао и Тринидаде рядом с католическими и протестантскими церквами можно встретить мечети и синагоги, индийские храмы и буддийские пагоды. Хотя в большинстве стран Южной Америки внешние признаки культурного многообразия менее броски, однако и здесь оно налицо. Дать ответ на вопрос «кто мы?» в подобных условиях латиноамериканцам было очень непросто. Над проблемой самоидентификации народов региона бились его лучшие умы.
Выдающийся аргентинский просветитель Д. Ф. Сармьенто писал: «Кто мы? Европейцы? Сколько бронзовых лиц не позволяют утверждать это. Туземцы? Ответом, пожалуй, могут стать презрительные усмешки наших белокурых дам. Метисы? Но никто не хочет быть ими, а тысячи наших земляков не желают признавать себя ни аргентинцами, ни американцами. Нация ли мы вообще?.. Аргентинцы ли мы? Но с каких пор и в каких пределах мы можем себя так называть?»{37} Многие латиноамериканские мыслители — от С. Боливара до Л. Cea — искали и ищут корни латиноамериканской специфики в процессе метисации — слияния в некое новое целое различных культурно-этнических элементов. По-видимому, это вполне справедливо. Несколько предваряя дальнейшее изложение, хотелось бы отметить: по нашему мнению, самобытность Латинской Америки обусловливается не каким-то одним из участников взаимодействия культур, будь то индейское, испанское, португальское или западноевропейское начало; она — в особом характере взаимосвязи, переплетения, сращивания различных этнокультурных элементов, образующих неповторимые индивидуальные сочетания в каждой из стран.
Основную направленность многостороннего процесса взаимодействия различных культурных элементов определяет тенденция к синтезу. Однако, очевидно, правомерен и разделяемый многими исследователями вывод о том, что процесс синтеза, идущий уже на протяжении ряда столетий, еще не завершен. Этот вывод относится к региону в целом, хотя различные страны находятся на разных стадиях данного процесса. Незавершенность синтеза означает, что в умах и душах жителей Латинской Америки продолжается сложнейший драматический процесс столкновения и взаимодействия разных духовных миров. Известный чилийский писатель и критик Ф. Алегриа отмечал: «В сознании чилийца продолжается борьба разных культур, и он еще не способен их примирить. Это, впрочем, можно сказать и обо всех пародах Испанской Америки»{38}.
Судя по всему, есть основания говорить о возникновении в регионе в результате взаимодействия различных цивилизаций и культур совершенно особого типа сознания, в рамках которого это взаимодействие интериоризировалось, т. е. его «участники» проникли во внутренний мир латиноамериканца, причем ни один из них не мог полностью изгнать оттуда остальных.
По-видимому, данное явление получило наиболее полное развитие на начальных стадиях формирования латиноамериканских наций и имеет тенденцию к ослаблению но мере развертывания процессов культурного синтеза. Соответственно, оно слабее выражено в тех странах, где такой синтез продвинулся уже достаточно далеко (Мексика, Венесуэла, в несколько ином плане — Уругвай, Аргентина), и сильнее там, где процессы национального формирования, в том числе создания единой национальной культуры, еще далеки от завершения (андские страны — Перу, Боливия, Эквадор, многие государства Карибского бассейна).
По мере углубления процессов взаимодействия, «врастания» разнородных духовных элементов в ткань культуры латиноамериканских народов шел процесс постепенной трансформации сознания, характеризовавшегося, так сказать, «культурной многоукладностью», кот да преобладал момент борьбы различных культур, в сознание, которое можно охарактеризовать как «синтезирующее», кот да на смену открытому драматическому столкновению приходят уже гораздо более сложные и неоднозначные формы взаимодействия, общей характерной чертой которых является противоречивое сочетание взаимопритяжения и взаимоотталкивания с общей тенденцией ко все большему сближению и к слиянию в перспективе в новом качестве.
Следует, однако, иметь в виду, что синтез — это процесс создания нового качества, но еще не само это качество, поэтому и «синтезирующее» сознание хотя и представляет собой единство различных элементов, но единство противоречивое, еще неполное, такое единство, в котором отчетливо различимы вступившие во взаимодействие исходные компоненты.
Известный представитель аргентинской марксистской мысли Э. Ai ости, характеризуя процесс метисации в своей стране, очень образно и верно сказал о «бурной симфонии крови»{39}. Эти слова применимы и ко всем иным странам Латинской Америки. Но дело не ограничивается лишь «симфонией крови». Здесь взаимодействует такое множество различных культурных традиций, сталкивается настолько разный духовный опыт, что правомерно говорить и о не менее бурной «симфонии духа» латиноамериканских народов, постепенно рождающейся из хаоса столкновения разных «звуков» и «музыкальных тем». Если воспользоваться образом Гегеля, то можно утверждать, что Латинская Америка являла и во многих отношениях продолжает являть собой до сих пор воплощенное «беспокойство границы» различных культур и цивилизаций.
Соотношения между теми или иными этнокультурными элементами в тех или иных странах могут быть совершенно различными. Причем они никогда не остаются в статике, постоянно меняясь с ходом исторического процесса. Общее явление культурно-цивилизационной неоднородности массового сознания варьирует от положения, при котором безусловно доминируют архетипы (прообразы, образцы) европейской культуры, а индейские, африканские или иные элементы находятся на периферии сознания, не оказывая почти никакого влияния на поведение людей (можно выявить географические зоны, для которых характерна именно такая ситуация, — это Буэнос-Айрес и Атлантическое побережье Аргентины, Уругвай, юг Бразилии, в значительной мере — центральная часть Чили), до ситуации, при которой на периферии сознания оказываются уже элементы европейской культуры (такой вариант характерен, по-видимому, по крайней мере для части индейских общин андских стран и Гватемалы).
К сказанному следует добавить, что в Латинской Америке, несомненно, живут и люди, целиком «принадлежащие» какой-то одной культурной традиции: латиноамериканские европейцы (не подвергшиеся ассимиляции жители колоний переселенцев из Европы) и представители тех индейских племен, которые еще живут при первобытнообщинном строе, чьи контакты с цивилизацией носят эпизодический характер.