фьеф другому патрицию, Марино Дандоло) и др. Филокало Навагайозо в 1207 г. захватил остров Лемнос, остававшийся во владении его потомков до 1277–1279 гг., когда он вновь перешел под власть Византии, вместе с Кеей, Серифосом, Тирой и пр. Еще одной островной династией стал род Гизи, завоевавший в 1207 г. Спорады (Скирос, Скиафос и Скопелос), а также Тинос и Миконос. Род Веньеров до 1363 г. коллективно владел островом Китира. Первоначально независимые, враждовавшие друг с другим правители Эгеиды, стремившиеся к самостоятельности и потому приносившие сначала оммаж латинскому императору (как Санудо в 1207 г.), или иным государям, постепенно признали протекторат Венеции, а принадлежавшие им острова либо включались в состав прямых владений Республики (как, например, земли Гизи в 1390 г.), либо раздавались в качестве феодальных держаний. Последним крупным приобретением Венеции стал Кипр (1489 г., под протекторатом Республики с конца 60-х годов XV в.)[19]. В годы существования Латинской империи (1204–1261) венецианские купцы, как показал недавно Д. Якоби, развернули в Константинополе активную предпринимательскую деятельность и располагали значительными капиталами[20]. В XIV в. Венеция смогла также закрепиться в Причерноморье, где устроила укрепленные фактории в Трапезунде и Тане, выдерживая жесткое сопротивление соперников-генуэзцев[21].
Генуя не являлась участницей Четвертого Крестового похода. Ее проникновение на византийскую территорию было облегчено мирным договором с никейским императором Михаилом VIII Палеологом (1261 г.), вскоре после этого соглашения отвоевавшим Константинополь. Генуэзцы основали крупные фактории, превратившиеся затем в большие, хорошо укрепленные городские центры: Перу в Галате (1267–1453) и Каффу (Феодосию) в Крыму (60-е годы XIII в. — 1475 г.). Все побережье Черного моря было усеяно генуэзскими поселениями, факториями, крепостями, лежащими часто на территории, принадлежавшей местным греческим, мусульманским и грузинским правителям. Их предоставление регулировалось первоначально договорами с ханами Золотой Орды, трапезундскими и византийскими императорами, но постепенно они расширяли свою автономию, обретая, как Каффа или Пера, все большую автономию, в том числе, и от метрополии. Так в Крыму возникла генуэзская Газария — комплекс городов, крепостей и деревень (казалий), находившихся под юрисдикцией консула Каффы. Наибольшее значение там играли мощные крепости Солдайи (Судак), Чембало (Балаклава) и Воспоро (Керчь). В Западном Причерноморье генуэзцы опирались на фактории, расположенные в устьях главных рек — Днепра (Илличе), Днестра (Монкастро — Белгород), Дуная (Килия, Ликостомо). В Восточном — на Тану (Азов), Матрегу (Тмутаракань, на Таманском полуострове), Many (Анапа), Севастополис (Сухуми), Фассо (Поти), Ло Вати (Батуми). Наконец, в Анатолии генуэзцы создали важнейшие торговые фактории в Трапезунде, Синопе, Симиссо (Самсун), Понтираклии (Эрегли). Многие из них являлись терминалами сухопутных дорог к побережью и имели большое значение не только в местной, но и в международной посреднической торговле. Каффа и Тана, кроме того, были главными центрами работорговли в регионе[22]. В Эгейском море генуэзцам принадлежали остров Хиос (1346–1566) и Фокея с богатыми месторождениями квасцов. С 1384 по 1464 г. они владели также крупнейшим портом Кипра Фамагустой. Генуэзская фамилия Гаттилузи правила островами Митилена (Лесбос, 1355–1462 гг.), Фасос (с 1427 г.), Лемнос (с 1453/6 г.), Самофракия и Имврос (1409–1456), городом Энос на Фракийском побережье (с 1383 г.)[23].
Характерной особенностью генуэзской колонизации было то, что она осуществлялась в основном не государством (слабым и раздираемым внутренними противоречиями), а различными объединениями генуэзских граждан-предпринимателей, патрицианских и пополанских семейств (альберги), торговыми компаниями, ассоциациями финансистов — кредиторов государства (компере), специально создаваемыми обществами по эксплуатации доходов той или иной территории (маоны, особенно известна маона Хиоса). В XV в. в генуэзской колониальной политике огромную роль играл знаменитый Банк Сан-Джорджо, которому с 1453 г. принадлежали все черноморские владения генуэзцев. Распыленность поселений, городов и колоний, отсутствие четких политических границ, разнообразие форм управления, широкая автономия отдельных факторий, объединенных в лучшем случае вокруг какого-либо крупного регионального центра (как, например, Каффа), а не вокруг метрополии, сохранившей лишь политический суверенитет и некоторые контрольные административно-финансовые функции, делали Генуэзскую Романию непохожей на колониальную империю типа венецианской, с ее жесткой централизованностью. Не без основания Дж. Пистарино назвал совокупность генуэзских поселений, разбросанных на большой территории от Британских островов до Азовского моря, «федерацией» (commonwealth)[24]. Она основывалась на общности генуэзского гражданства правящих слоев, торгово-предпринимательских интересов, обычаев и юридической практики.
На Ионических островах с 1357 г. установилось господство неаполитанского рода Токко. Основатель династии Леонардо I, «палатинский граф Кефалонии, Итаки и Занты», в 1362 г. стал сеньором Левкадии и Водицы. А один из его преемников, Карло I, овладев Яниной, получил в 1415 г. титул деспота от византийского императора Мануила II Палеолога. Захватив в следующем году Арту, он воссоздал под латинским владычеством Эпирское государство. Впрочем, судьба последнего не была долговечной: в 1430 и 1449 гг. обе его столицы были завоеваны османами. Токко же признали суверенитет Венеции, к которой в 1482 г. отошли их последние владения — Ионические острова. Такой в общих чертах была политическая картина Латинской Романии.
Латинские завоевания, и прежде всего взятие Константинополя, привели к перемещению колоссальных материальных и культурных ценностей. Участник похода рыцарь Робер де Клари полагал, что «и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько добра, сколько было найдено в Константинополе» крестоносцами[25]. Того же мнения придерживался и один из вождей похода, маршал Шампани и хронист Жоффруа де Виллардуэн: в Константинополе была взята самая крупная добыча со времен сотворения мира. Лишь официальному распределению между франками и венецианцами подлежала невероятная сумма — 900 тыс. марок серебра (ок. 215 т) и 10 тыс. сбруй[26]. Но это лишь часть того, что досталось победителям после грабежей и расхищений, остановить которые было невозможно[27]. Католическое духовенство присваивало многочисленные реликвии, которые ценились ничуть не меньше драгоценных металлов и так же, как они, служили объектом торговли. Подчас между победителями разыгрывались целые баталии за наиболее ценные греческие святыни. Так, например, в 1206 г. венецианский подеста Константинополя, ворвавшись с отрядом воинов в храм Св. Софии, силой отнял у клириков переданную императором Генрихом I латинскому патриарху Томмазо Морозини почитаемую икону Одигитрии, по преданию писанную евангелистом Лукой, оклад которой был усыпан драгоценными камнями. Икона эта затем, вплоть до 1261 г., хранилась в принадлежавшей венецианцам церкви Пантократора в Константинополе, несмотря на анафему, торжественно произнесенную патриархом и подтвержденную в 1207 г. папой Иннокентием III[28].
Сокровищницы стран Западной Европы, особенно Венеции, также интенсивно пополнялись большими и малыми памятниками древнего и византийского искусства[29]. Никита Хониат нарисовал впечатляющую картину разграблений и нередко уничтожений произведений искусства и привел длинный список погибших памятников, в числе которых были расплавленные на металл знаменитые античные статуи[30]. Судьба Константинополя повторялась затем, хотя и в неизмеримо меньших масштабах, при захвате Фив, Афин и других балканских городов. В Афинах, в частности, была разорена митрополия, находившаяся в Парфеноне, и опустошена библиотека, которую годами собирал брат Никиты Хониата митрополит Афинский Михаил. В одном из писем Михаил жалуется епископу Эврипскому Феодору: «Тебе известно, что я привез с собой немало книг из Константинополя в Афины, да и там еще приобретал новые. И не представлял я никогда, для кого собираю эти сокровища. Да и могло ли мне, несчастному, на ум прийти, что я делаю это не для своих соплеменников, а для италийских варваров: ведь они не в состоянии ни читать в подлиннике эти творения, ни разуметь их с помощью перевода. Скорее ослы постигнут гармонию музы и скорее навозные жуки станут наслаждаться благовонием мирт, чем латиняне проникнутся очарованием красноречия»[31]. Такое суждение было характерно для образованного грека в эпоху завоевания.
Завоевание, осознанное как глубокое социальное и культурное несчастье, сразу же вызвало «исход» из многих захваченных городов. Из Константинополя в первую очередь уходили люди состоятельные, принадлежащие к высшей административной и церковной верхушке империи. Жители окрестных деревень встречали их с презрением и ненавистью, видя унижение гордой константинопольской знати, повинной, по их мнению, в бедствиях, постигших империю[32]. Постепенно город стали покидать и другие категории населения, чему способствовала религиозная и экономическая политика завоевателей. Вынужденная эмиграция укрепляла очаги сопротивления латинянам и была опасна для их господства. Дело в том, что после взятия Константинополя количество крестоносцев едва ли значительно превышало 50 тыс. человек, среди которых было лишь несколько тысяч рыцарей