а за собой.
В складском закутке он откинул край коврика и поднял паркетную плиту, лежавшую на двух лагах. Вернер без особого удивления спустился по уходившей вниз лестнице, держась за протянутую вдоль стены конопляную веревку.
Если лесенка под люком во дворе вела в подвал, то эта сколоченная Митчем лестница кончалась за кирпичной стеной, уже в самом потайном помещении.
Там Митч включил свет, и Вернер восхищенно присвистнул. Митч поставил чемодан на низкий столик и стал раскладывать книги из чемодана по полкам. Вернер, наблюдая за ним, сказал:
– Я много думал над вопросом, который вы мне задали.
– Над каким вопросом?
– Боюсь, вашему проекту недостает амбициозности.
– Вы тоже?
– Можно узнать, кто еще?
– Знакомая, – ответил Митч, поворачиваясь к нему.
– Какого рода знакомая? Впрочем, это меня не касается. Но раз мы одинакового мнения, то я с ней согласен. Вы слишком рискуете, в сущности, ради мелочи. Если дальше так пойдет, вы будете предоставлять эти бесценные книги ограниченному числу людей, счастливчикам, а это расходится со смыслом литературы, как его вижу я. Надо смотреть дальше и шире, ставить гораздо более крупную цель, переходить в определенном смысле к сопротивлению.
Некоторое время Митч молчал, погруженный в напряженное размышление.
– Я мог бы создать читательский клуб, – сказал он наконец. – Люди собирались бы в этой комнате, которая легко вместит полсотни человек, раз-два в неделю. Мы бы вели дебаты, вместе продумывали действия в обход закона, добивались, чтобы запрещенные книги продолжали читать. Можно было бы даже подумать о системе рассылки.
– Вы никудышный актер. Эту идею подсказала вам ваша подруга, не так ли?
Митч покачал головой, взял два стакана и плеснул в них виски. Вернер чокнулся с ним и залпом осушил свой стакан.
Потом они выпили по второму и третьему, больше ничего не говоря, потому что все уже было сказано. Профессор посмотрел на часы и вздохнул.
– У меня есть час, чтобы привести себя в порядок. Вообще-то я не возражал бы, если бы вы помогли мне подняться по этим ступенькам, что-то они стали круче.
Митч помог ему выбраться на поверхность и проводил к двери.
– Чемодан оставьте себе, дарю. Я больше не путешествую, максимальная продолжительность моей поездки теперь – один час.
Мадам Берголь воспользовалась уходом профессора, чтобы выйти следом за ним, бросив на Митча негодующий взгляд.
Вернер ошибался, полагая, что Матильда навела Митча на мысль о читательском клубе. Эта мысль была полностью – или почти что – его собственная. У Матильды были твердые суждения, выборочное возмущение, идеалы – но никакого конкретного плана. Тем не менее в одном она была права: побудить каждого сомневаться во всех на свете – именно к этому власти и стремились.
Утром Митч выскользнул из постели, собрал свои вещи и покинул квартирку Матильды, стараясь не шуметь. В раздумьях он прогуливался по набережной, где у него произошла встреча с его бывшей преподавательницей литературы. Мадам Ательтоу узнала своего ученика, сидевшего в позе мыслителя на скамейке.
– Ты не так уж изменился, – заговорила она, садясь рядом с ним. – Не говори того же мне, прошло двадцать лет.
Ей было любопытно узнать, чем он занят. Митч рассказал. Она не удивилась и решила, что ремесло книготорговца прекрасно ему подходит. Он запомнился ей усердным учеником и безудержным мечтателем – редкое сочетание, обычно бывало либо одно, либо другое. Митч ничего такого не помнил, как не помнил и занятных историй о себе, которые мадам Ательтоу радостно ему поведала. Она слишком разболталась на вкус человека, почти не спавшего ночью, но ему было приятно ее общество, ее глаза оказались живее, чем он помнил, голос успокаивал. Она рассказала, что живет на другом конце города, редко оттуда выбирается и беззаветно предана книжному магазину в своем квартале. Как Митч ни намекал ей, что уже поздно и что ему пора возвращаться, мадам Ательтоу никак его не отпускала.
– Отчего ты такой угрюмый? Женщина, дела?
– Не то и не другое, – ответил Митч.
– Ты хорош собой, в отличной форме, занят отличным делом – а выглядишь так, будто на тебя рухнули все беды мира.
– Скажем так, для книготорговли сейчас нелегкие времена.
– Люди меньше читают, это верно. Хозяйка моей книжной лавки все время на это жалуется, но ее торговля не страдает. Возможно, ты сам что-то делаешь не так.
– Мой магазин чувствует себя не хуже других, но беда в том, что теперь чиновники решают, что я вправе продавать.
Мадам Ательтоу похлопала его по руке, желая утешить. Его взгляд потерялся где-то между берегом и рекой, медленно струившейся перед ними.
– Я слышала про этот закон. Он совершенно абсурден, еще абсурднее количество людей, посчитавших его принятие оправданным. Но каждый год издается столько книг, что положение, наверное, не настолько серьезное, как ты его изображаешь.
– Ошибаетесь. Содержание сексуального характера, персонаж, определенно принадлежащий к ЛГБТ, язык, сочтенный оскорбительным, намек на суицид, рассуждения о расизме или ксенофобии, сомнение в религии, все, что беспокоит, шокирует или отклоняется от проповедуемой ими морали – все это попало под запрет. Половина авторов, которых открывали нам вы, мадам Ательтоу, отныне вычеркнуты из учебных программ. Сегодня у вас не было бы права ни рассказывать о них, ни упоминать их произведения, ни читать нам отрывки из них.
Так, теплым утром, на приятном ветерке, при бликах света, отражавшегося от неспешной реки, преподаватель на пенсии, сидевшая на скамейке со своим бывшим учеником, узнала о том, что раньше ускользало от ее внимания. Принять эту правду оказалось так трудно, что ей показалось, что на нее обрушилась непомерная тяжесть. Мадам Ательтоу рассердилась, когда в парламенте был принят закон HB 1467; точно так же она сердилась, сталкиваясь в магазине с подорожанием ветчины; сердилась, когда, повредив при неудачном падении плечо, целых пять часов, мучаясь от боли, ждала в отделении неотложной помощи, пока ею займутся. Мадам Ательтоу соглашалась, что в последние года она много сердилась, но бездействовала и сейчас ужасалась этому.
Она повернулась к Митчу и посмотрела на него с сожалением, как смотрела раньше на своих учеников, когда, войдя в класс, начинала занятие с внезапного опроса.
– А ты, малыш Митч, сделал что-нибудь со своим возмущением?
В ее голосе больше не было прежней властности, Митч даже уловил в нем сочувствие человека, доверившегося вам и превратившего в своего союзника. Он с волнением признался ей, что сохранил несколько сотен запрещенных книг, всерьез подумывает о том, чтобы нарушить закон, и ломает голову, как бы так это сделать, чтобы не попасться. Он добавил, что с благодарностью примет любое ее предложение на сей счет.
Мадам Ательтоу подняла палец, но уже не чтобы потребовать тишины, а чтобы взять паузу на размышление.
Она встала, прошлась вдоль берега, несколько раз минуя Митча и что-то бормоча себе под нос, потом вдруг замерла и уставилась на двух уток, вместе позарившихся на одну хлебную корку.
– Тушить пожар огнем! – вскричала мадам Ательтоу с воодушевлением учительницы, решившей усмирить целый неугомонный класс. – Губернатор взъелся на книги со страху, он боится заключенной в них силы. Это то, что я старалась вам внушить, требуя читать те или иные книги. Вы часто меня ненавидели, но я учила вас искусству понимать, а не торопиться с суждением, покушалась на вашу убежденность, на ваши предрассудки. На моих занятиях происходило знакомство с чужаками, мы отправлялись навстречу новым цивилизациям, задавались вопросами о новых идеях, сталкивались с иными способами мыслить. Губернатор старается сохранить в неприкосновенности тот узкий мирок, в котором властвует. Малыш Митч, нас ждет нечто большее, чем ты способен представить, если мы окажемся смелы и немного безумны. Раз у тебя есть эти книги, мы сделаем так, что они будут ходить по рукам в десять раз быстрее, чем раньше. Власти могут на нас наброситься и заставить дорого заплатить, но если ничего не делать, то все полетит в тартарары.
– Предлагаете мне выставить их в витрине? Ничего не выйдет, ко мне уже приходил проверяющий, меня заставят прикрыть лавочку.
– У меня есть идея получше. У молодежи неутолимая тяга ко всему запретному, она станет рвать эти книги у нас из рук, восхвалять их авторов, только их и обсуждать между собой. Мы запустим поветрие, против которого цензоры будут бессильны. Я поговорю об этом с некоторыми бывшим коллегами, которые еще трудятся, все это, конечно, заслуживающие доверия люди.
Митч, впечатленный ее рвением, тоже задумался. Идея распространять книги в лицеях и университетах показалась ему слишком рискованной. Рано или поздно кто-нибудь из преподавателей или надзирателей конфискует одну из них, рано или поздно таких людей наберется много, необязательно сочувствующих правому делу, рано или поздно кто-то из учащихся, испугавшись угроз, даст слабину, и власти доберутся до истоков крамолы. Сама по себе идея сеять среди молодежи увлечение запрещенными книгами была замечательной, но только при условии, если найдется действенный способ заразить ее вирусом чтения.
Митч поблагодарил мадам Ательтоу, перед расставанием они обменялись координатами и условились в скором времени встретиться опять.
Решение проблемы он нашел по пути в свой магазин.
Он позвонил Матильде и пригласил ее вместе поужинать, чем обрадовал и даже тронул ее, ведь он впервые сам проявил инициативу. Она спросила, куда он ее поведет, но это был сюрприз, и она осталась в неведении, услышав только, что они встретятся назавтра у него в магазине перед самым закрытием.
Сразу после Матильды Митч позвонил г-ну Вернеру, который сперва вежливо, но твердо отклонил приглашение. Митч пообещал ему хороший ужин с великолепным вином. Вернер терпеть не мог ужинать в компании, но если с достойной целью, то…