Анатолий КузнецовЛЕДИ ГАМИЛЬТОН
В Москве уличными плешками на разговорном языке называются места, где можно купить женщину.
Постоянно уходя от облав милиции, плешки кочуют с площади Революции на проспект Карла Маркса, с проспекта Маркса на Комсомольскую площадь, и, чтобы их найти, нужно спросить у водителя такси: «Шеф, где сегодня плешка?»
Обычно он знает, тут же берётся вас доставить, покажет товар и возьмёт с тротуара то, на что вы укажете, за что ему следует неписаная, но точная такса — пять рублей.
В тот вечер главная плешка работала у Ленинградского вокзала. Мы с Андреем быстро нашли её с помощью такси, но, пожалуй, приехали слишком поздно. Часы на вокзальной башне показывали половину второго. После часа ночи торги кончаются, можно рассчитывать лишь на случайную труженицу, вышедшую на последний заход, чтоб на том и пошабашить.
Мы вышли из машины и расплатились, увидев с досадой, что сегодня спрос намного превышает предложение. По тротуару вдоль фасада вокзала стояли и бродили десятки мужчин — и ни одной хотя бы мало-мальски приемлемой женщины.
Правда, под фонарным столбом стояли две: мать и дочь, судя по подобию. Матери было лет пятьдесят, толстая и глупая баба, лицо блином, по-деревенски обвязанная грязным платком; она крепко держала за руку дочь, такое же лицо блином, такой же платок, глупо улыбающееся молодое животное лет шестнадцати. К ним подходили мужчины, баба с ними жадно торговалась, спорила, доказывала, и они отворачивались. Подошли и мы.
— Сколько просишь за дочку? — спросил Андрей. — К нам на хату, до утра.
— В паре ходим, саму дочку не пущу! — визгливо, как на базаре, закричала баба.
— Да сама ты кому нужна? Давай нам девку, а ты иди себе спать на печь.
— Не нужна, так отваливай к рас…! — баба заругалась длинно, цветисто; мы отвалили.
Тут подлетело такси, из которого вывалились пять или шесть пьяных негров, студентов Международного института имени Патриса Лумумбы. С тех пор, как этот замечательный институт образовался в Москве, они постоянно портят все дела на плешках. Окружив мать с дочерью, они рявкали, объяснялись на ломаном языке, через минуту потащили их в машину. Чтобы всем уехать, свистнули второе такси, и обе машины исчезли под мостом в направлении Садового кольца.
Андрей хмуро усмехнулся:
— Пофартило красавицам. Правда, и поработают они на этот хор, но валюты у негров много… Корову купят. Итак, одна осечка. Загадаем. Считаю до трёх.
Мы двинулись вдоль фасада вокзала. Женщин не было.
Дойдя наконец до закрытого входа в станцию метро «Комсомольская», мы увидели двух старух лет по шестьдесят-семьдесят, которые прохаживались с кошёлками в руках. Они были похожи на нищенок с церковной паперти. К ним принялись приставать трое мальчиков-школьников, горячо в чём-то их убеждали, показывали деньги. Странно и не совсем понятно было это.
Андрей, старый и опытный волк с пятилетним стажем дружинника, ныне доцент кафедры марксизма, определил сразу:
— Явные бандерши. У них имеются девочки за углом, вне досягаемости милиции, они торгуют. Теперь твоя очередь, подходи.
Школьники, разочарованные, отошли; я шагнул к старухам.
— Бабушки, нужны две молодые девочки, на хату, до утра. Имеете?
Одна старуха смерила меня взглядом с ног до головы и раздражённо ответила:
— Что имеем, видишь сам.
— Две девочки… — повторил я, не совсем понимая.
— Обратись к милиционеру! — отрезала другая, отворачиваясь, и от её лохмотьев удушливо пахнуло мочой; пьяные такие старухи валяются под витринами, обмочившиеся, пока их не подберут и не увезут в вытрезвитель.
Я вернулся к Андрею сконфуженный. Он толковал со школьниками, которые огорчённо объясняли:
— Нет, не бандерши, они проститутки. Мы говорим: у нас всего на троих пять рублей, давай, бабка, мы тебя втроём возьмём, а она хочет с каждого по пять и ни в какую не соглашается.
— Осечка номер два, — озадаченно сказал Андрей. — Это уже дивно, как я ошибся. К чёрту, меня затошнило. Вот третий шанс, и поедем домой спать.
К плешке беззвучно, по неосвещённой полосе, как тень, подкралось такси. В нём виднелось единственное выделяющееся пятно: на переднем сиденье, рядом с шофёром, сидела явно женщина. Такси рывком выехало под фонари, а женщина опустила стекло и выдвинулась в окно, показывая себя.
Мы отшатнулись.
То было не лицо, а какая-то мёртвая пугающая маска. Весьма немолодая, видимо, женщина наложила на себя столько кремов, помады и пудры, что походила на клоуна, и, тем не менее, угадывалось, что она уродлива и страшна, как смерть.
Такси медленно проплыло мимо нас с этой дикой маской в окне, проехало, как похоронный фургон, вдоль всего тротуара, и другие мужчины тоже от неожиданности лишь напряжённо глядели, но никто не сделал движения остановить такси. Оно поддало газу и умчалось.
— Пошло на второй заход, — сказал Андрей, глядя вдаль и не теряя его из виду; такси объезжало по кругу огромную площадь, постояло под светофором и свернуло на поворот к вокзалу.
Оно в точности повторило прежнюю эволюцию. Вторично, в похоронном молчании, медленно проехало вдоль шеренги мужчин, разочарованно фыркнуло, поддало газу и умчалось.
— Пошло на третий круг, — комментировал Андрей, следя за такси, как кот за воробьём. — Однако игра уже забавна.
Такси действительно вынырнуло из тени в третий раз. Маска теперь напряжённо высунулась из окна всем бюстом и шевелила губами. Когда она поравнялась с нами, стало слышно, как она дребезжаще и безголосо поёт арию Кармен:
— Так берегись люб-ви-и моей… Тарам-пам-пам…
Она пропела перед всей молчаливой шеренгой вдоль тротуара. Такси задерживалось на секунды, трогалось дальше, затем ушло на бешеной скорости.
— Марья, гляди! — крикнула одна старуха с кошёлкой другой. — Леди Гамильтон работает! Оперы поёт, ха-ха!
Обе расхохотались.
— Берём, — сказал Андрей.
— Ты с ума сошёл?
— Берём. Я сказал: считаем до трёх. Значит, судьба.
Когда такси в четвёртый раз вынырнуло из тени, он поднял руку.
— Садись!
Мы вскочили на заднее сиденье и ещё не захлопнули как следует дверь, а машина уже была под мостом. Молодой водитель, цыганской наружности, злобно рвал и не тормозил на поворотах. Маска всем корпусом повернулась к нам, пугая близостью мертвенного лица:
— Извините, за нами, кажется, следит патрульная ракушка. Нет, свернула, слава богу… Я работаю в машине. Или на дому у клиента. Своего дома у меня нет.
— О’кэй, ко мне на хату, шеф, на Маяковскую, — бодро сказал Андрей.
Маска тотчас уточнила:
— По десять рублей с каждого, итого двадцать; далее шофёру пять и оплата счётчика.
— На счётчике восемь рублей! — ахнул Андрей. — Накатала!..
— Зато я делаю всё.
— О’кэй, тогда сотри живопись с лица, с этого «всё» и начнём.
— Нет. Сначала деньги вперёд.
— Конечно, конечно… — Андрей поспешно полез за бумажником. — Двадцать рэ, за двоих. Шеф, а это ваши, прошу.
Шофёр, не глядя, взял пятнадцать рублей двумя пальцами, сунул в нагрудный карман. Женщина тщательно спрятала деньги в сумку, вынула пачку салфеток и принялась вытирать лицо.
— У меня есть водка, — сообщил шофёр. — Тут под сиденьем три бутылки, отдам по шесть рублей.
— Спасибо. У нас дома своя.
Это его окончательно взбесило, он зашвырял машину и догнал до площади Маяковского в молчании за несколько минут.
В квартире, при ярком электрическом свете, без краски, она оказалась обыкновенной, даже, я бы сказал, весьма ординарной немолодой женщиной, с морщинами, дряблой кожей, с бурыми кругами под глазами. Похоже, была очень усталая.
Стараясь поскорее разрядить неловкость первой минуты, Андрей поспешил выставить коньяк, закуски.
— Как тебя зовут?
— Люда.
— Садись, Люда, да выпей.
— Вы меня извините, — сказала она. — Я очень прошу меня извинить. Я не могу пить. Однако, если позволите, я закурю.
— Конечно, конечно! — Андрей проворно подвинул сигареты и пепельницу. — Тогда мы выпьем сами. А то бы ты… за компанию?
— Нет, я вас подожду, заряжайтесь, я подожду.
— Ну что ж так?
— Извините, мне нельзя, у меня крайне больны почки. Не обращайте внимания.
При её безучастном присутствии питьё и еда не шли, тем более что вечер мы убили в ресторане, заказывая, как обычно, горы, не в силах поглотить, лишь ковыряя да свиняча, что считает долгом делать каждый, коль кутит в московском ресторане. Андрей принялся упрашивать:
— Ну проглоти ты что-нибудь, что ли, для приличия.
— Отстаньте. Мне уже раздеваться или будете ещё пить?
— Погоди. Без спешки. У нас вагон времени.
Она закончила одну сигарету, без передышки прикурила от неё следующую. Равнодушным взглядом окинула стены.
— Если можно, не заставляйте меня делать стриптиз на столе, ненавижу, все партийные скобари непременно требуют стриптиза, начитались о Западе, а сами в жизни не видели, и требуют от своих советских проституток: лезь на стол и изображай. Я уже стара, у меня венозные узлы, малопривлекательное зрелище. Со мной лучше в темноте. Поверьте, не надо стриптиза.
— Мы не собирались… — пробормотал Андрей.
— Благодарю вас. Это была единственная просьба, в остальном — как я сказала, делаю всё.
— Вы чувствуйте себя как дома, — несколько смущённо сказал Андрей. — Вы зачем так много курите? Хотите минеральной воды? Вот орехи, конфеты… чем богаты… Здесь есть пластинки, может, тихонько пустим музыку?
Её передёрнула судорога, но она тут же улыбнулась.
— Уж эти интеллектуалы, желают не только тело, но ещё нужна обстановка, душевность. У меня нет душевности, ребята, нет у самой, нет в продаже. Простите. У меня злой язык. Вы ко мне добры, а я…
— Видно: вы очень взвинчены, — сказал я. — Может, лучше всего вам было бы сейчас элементарно отдохнуть?