Леди удачи — страница 2 из 8

Глава 1

Следующие несколько часов у Джона Вейда было мало времени для раздумий. Словно автомат, ходил он по кораблю, передавая или сам выполняя приказы, не менее других ошеломленный свалившимся на него откровением о том, кто Мэри на самом деле. Меньше всего это поразительное событие подействовало, казалось, на саму Мэри, которая без тени самодовольства занималась переговорами с Джеком Рэкхэмом, изредка подгоняя матросов резкими приказами.

Вейд обнаружил, что не в силах оторвать от нее взгляда, и, изучающе разглядывая ее черты, пришел к выводу, что нет ничего удивительного в том, что Рид сразу показался ему исключительно привлекательным юношей, когда они впервые встретились на корабле капитана Прентиса. Уже тогда ее великая сила жизни на голову возвышала ее над товарищами, и Вейду приходило в голову, что она скорее человек энергичного и полного сил Нового Света, чем излишне разумной и загнивающей Англии. И когда майор Бонне высадил его на острове, Джон жалел лишь о разлуке с молодым Ридом, голос которого постоянно звучал в его памяти.

Но сейчас он был неспособен на последовательные логические размышления и переживал все происходящее словно сторонний наблюдатель, не в силах поверить, что сам принимает участие в таких удивительных происшествиях.

Как только Мэри до конца осознала всю выгоду своего нового положения, она дала Джеку Рэкхэму знать, что, как ни ценит она его доброту в связи с подарком испанского корабля, она давно настроилась командовать «Ястребом».

— Разумеется, тебе лучше, чем кому другому, известно, что, если женщина вбила что–нибудь себе в голову, тут ничего не поделаешь, Джек! — сказала она. — Еще много недель назад я решила, что когда–нибудь «Ястреб» станет моим. Я влюбилась в этот корабль.

— Делай все что хочешь, Мэри, девочка моя, — отвечал Джек с глубоким вздохом. — Клянусь, чем скорее я окажусь подальше от тебя, тем меньше пострадает мое уважение к самому себе!

Он сделал вид, что рассматривает испанский галион, но, зная, что выбора у него нет, очень скоро согласился взять его себе в обмен на «Ястреб». Перемена мест прошла довольно легко, потому что на захваченном судне оказалось множество зеркал и удобные каюты, понравившиеся Энн Бонни.

Осмотрев трюм испанского корабля, они нашли большое количество золотых монет и ценный груз кошенили. Поскольку Мэри была заинтересована только в деньгах, она договорилась с Рэкхэмом, что ее команда получит все золото, а груз на продажу, за который можно было выручить больше, заберут его люди.

Необходимо было разделить матросов, и для этой цели всю команду выстроили в ряд на палубе. Затем Рэкхэм произнес перед ними небольшую речь, объяснив, что они не могут продолжать путь вместе.

— Некоторые из вас захотят плыть с капитаном Ридом, другие, возможно, будут против того, чтобы служить под командованием женщины, даже такой, как Мэри Рид. Всего вас семьдесят человек, и я бы просил тех из вас, кто желает остаться со мной, отойти в сторону.

Двадцать из семидесяти предпочли, чтобы их капитаном оставался Рэкхэм, а из оставшихся пятидесяти Мэри выбрала тридцать человек, не считая Джона Вейда, потому что они с Джеком договорились, что для управления большим испанским кораблем нужно больше народа.

Уладив таким образом все дела и перетащив на «Ястреб» сундуки с золотом, капитаны поняли, что теперь им остается лишь распрощаться. Мэри взяла Рэкхэма за руку и поблагодарила за помощь в прошлом, когда он вытащил ее из простых матросов.

— Прошу тебя, не напоминай мне об этом, Рид! — ответил Джек. — Ты заставляешь меня чувствовать себя зеленым юнцом, да так оно и есть. Чарли Вейн потерял свое место всего лишь из–за обвинения в трусости, но я проиграл свой корабль женщине! Думается мне, чувства мои притупились и бессилие старости уже веет над моей головой. Разве волосы мои поседели, разве руки начали дрожать от паралича или колени подогнулись, что я мог много месяцев жить бок о бок с красивой женщиной и не знать об этом?

— Держись, Джек! Клянусь честью, такой женщины, как я, достаточно для любого мужчины, — вставила Энн Бонни. — Я рада, что выдала Мэри!

— Да, это лучшая услуга, которую мне когда–либо оказывали, — согласилась Мэри. — Да и Джеку не о чем жалеть. Как женщина я бы ничем не могла быть ему полезна.

— Конечно, она ведь холодна, как статуя! — сказала Энн.

— Мне было бы достаточно просто любоваться такой статуей, дамы.

— Бесстыдный мерзавец, я лучше знаю, что тебе нужно! — воскликнула Энн. — А Мэри интересуют только сражения, путь к своей цели и мужская жизнь!

— Но это у нее неплохо получается, — ответил Джек. — Да что об этом говорить!

— Довольно болтовни! — произнесла Мэри. — Давайте займемся каждый своим делом.

Они снова пожали друг другу руки, и Мэри села в дожидавшуюся ее гичку. И, пока ее люди усердно гребли к «Ястребу», она размышляла о том, как жаль, что такие хорошие люди, как Рэкхэм, позволяют женщинам порабощать себя, чувствуя облегчение от того, что теперь она станет хозяйкой самой себе.

Вернувшись на «Ястреб», она созвала своих людей и объявила, что Джон Вейд станет первым помощником, а Уилкенс боцманом. Выбор остальных офицеров она предоставила самим матросам. Потом, разделив команду на две вахты, она взяла одну себе, а другую отдала Джону Вейду. Направив после этого корабль к ближайшей отмели, она поставила его на якорь и заставила матросов вычистить его так, как его никогда еще не чистили прежде. Удостоверившись, что все занялись делом, она послала за Джоном Вей–дом.

Ее каюта, которую раньше занимал Джек Рэкхэм, находилась в длинном коридоре, выходившем на корму. Каюта Джона была расположена напротив. Стоя у двери и собираясь постучать, Вейд размышлял, изменится ли теперь манера поведения Мэри.

Но голос ее звучал как обычно, когда она ответила на его стук. Несколько секунд он стоял на пороге, щурясь, чтобы привыкнуть к слабому свету, и наконец различил ее фигуру за столом. Свет поступал в каюту через окошко сбоку на корпусе корабля. Мэри делала запись о своем назначении в судовой журнал. Она с улыбкой подняла голову.

— Всемогущий Господь, как мог я сразу не догадаться, что ты женщина? — воскликнул Джон Вейд. — Ни один мужчина не способен так улыбаться!

— Клянусь, ты не единственный, кто заблуждался в этом! — ответила Мэри.

— Но мне следовало понять…

Они посмотрели друг на друга, и Мэри встряхнула плечами.

— Ты, наверное, считаешь меня гнусным отродьем сатаны, которому самое место в Ньюгейте! — проговорила она. — Но, признаться, людское мнение не слишком меня интересует. Я всегда шла по своему собственному пути, и, клянусь, так будет всегда, чтобы об этом ни думали все мужчины, женщины и дети в мире! Но я уважаю тебя, Джон, и потому я расскажу тебе, как вышло, что я начала носить мужское платье.

Она начала вкратце пересказывать ему события своей жизни, и, слушая ее рассказ, Джек понял, что перед ним одна из самых необыкновенных женщин на свете. Ее поступки казались невероятными, но еще более удивительным было то, что при таком образе жизни она смогла остаться настоящей женщиной. Любая, кто жила среди мужчин, пила с ними и сражалась, должна была стать черствой и грубой. Но, несмотря на мужскую прическу и одежду, Джон видел, что Мэри сохранила в себе все женское очарование и свежесть. Удивляясь, что ей удалось не пропустить в себя ни капли мужского цинизма, Джек решил, что Мэри выстроила стену между собой и своими действиями. Женщина, наделенная такой физической силой и властью, обычно обладает неприятным низким голосом, самоуверенностью, но Мэри вела себя так, словно он был ее другом детства, она разговаривала с ним непринужденно, и Джон понимал, почему даже самые грубые матросы беспрекословно выполняли ее указания.

— Тебе кажется странным, что я дошла до того, чтобы одеваться как мужчина, — говорила она. — Но, могу поклясться, для меня в этом не было ничего необычного. Девочкой на судне моего отца я носила мужскую одежду. Потом мать послала меня к бабушке в мужском наряде. Когда меня отослали в монастырскую школу, я, естественно, скучала по дням потерянной свободы. Естественно, я сбежала. Женское платье было неудобным для бегства, и, разумеется, свобода начала ассоциироваться у меня с мужской одеждой. Я всегда хотела быть мужчиной, чтобы иметь возможность участвовать в сражениях, — и вот мне подвернулась такая возможность. Я пошла в армию и после этого всегда считала себя мужчиной, если не считать опыта в Бреде. Вот в двух словах и все мое прошлое.

Она потерла ногти о манжету и перешла к яркой картине своего будущего.

— С того самого дня, когда я впервые вышла в море, Джон, я мечтала о собственном судне, и теперь, когда оно у меня есть, я не собираюсь отдыхать на своих лаврах. Мы сделаем «Ястреб» кораблем, какого еще не было в истории мореплавания, и у нас будет такой успех, что мы не будем знать, куда нам девать наши богатства.

Джон сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться на ее словах, и спросил, интересуют ли ее деньги.

— Клянусь, нисколько, Джон! — воскликнула она, — Меня интересует лишь, как их добыть. Видишь ли, у нас только одна жизнь, — продолжала она, вскакивая на ноги, — а люди готовы прожить ее, сидя на одном месте и ничего не делая, если им хватает хлеба, чтобы поддерживать жизнь в их жалких телах!

Она торопливо шагала взад–вперед по темной каюте.

— Господи помилуй, нет, это не по мне! Бездействие убьет меня. Я всегда должна быть в движении, всегда к чему–то стремиться.

— У тебя странный характер для женщины, — не сдержался Вейд.

— Возможно, но это выше меня! — ответила Мэри. — Я не могу жить в покое, даже если бы сама этого захотела. Но теперь, когда у меня есть возможность осуществить мои мечты, я этого не хочу. Пока успех на моей стороне, люди буду делать для меня все, чего я потребую.

И даже в этот момент ее не знающий устали мозг не стоял на месте. Уставившись на тусклый луч, падающий из маленького окошечка, она сказала, что нужно впустить в помещение больше дневного света, и что она собирается передвинуть койку, чтобы в каюте стало просторней.

И в тот миг, когда она повернула голову, чтобы взглянуть на койку, Джон Вейд понял, что влюблен в нее. Глядя на ее волосы, стянутые на затылке в тугую косичку, он подумал о том, что, если их распустить, они будут завиваться.

Его ошеломленное недавними событиями сознание работало лениво, но во рту пересохло от ужаса. В своей жизни он мало общался с женщинами, но его испугала не неожиданность: его беспокоило лишь то, что ему привелось влюбиться в женщину, в которой спят все женские инстинкты. Он посмотрел ей в глаза, но не увидел и не почувствовал в их карей глубине никакой мысли о мужчине. Как и говорила Энн Бонни, любить Мэри — это все равно, что влюбиться в статую, и хотя она, с ее демонической энергией, ничуть не походила на кусок мрамора, Вейд понимал, что в чем–то это сравнение справедливо.

— Ты когда–нибудь думала обо мне, после того как меня оставили на острове? — неожиданно обронил он.

Мэри прекратила осмотр каюты и нетерпеливо взглянула на него.

— Думала ли я о тебе? — повторила она. — Да, я с самого начала решила, что ты должен быть моим штурманом, но майор Бонне, казалось, нарушил все мои планы.

— Я имею в виду, думала ли ты обо мне так, как не думала ни о каком другом мужчине? — настаивал он.

Любая другая женщина приняла бы этот вопрос как ухаживание, но только не Мэри.

— По–другому? Клянусь, мне всегда нравилось разговаривать с тобой — ты рассказывал мне о неизвестных землях. Я никогда прежде не встречала человека из Нового Света.

Джон Вейд понял, что ничего не добьется, и сделал вид, что внимательно слушает рассказ о ее бесконечных планах на будущее. Но едва ли он слышал хоть слово, потому что его мысли были полны жалобами на собственную горькую судьбу, заставившую его полюбить такого человека. Но, взяв себя в руки, Джон решил подчиниться року — он знал, что женщина еще не пробудилась в Мэри и что если он откроет ей свои чувства сейчас, то лишь сделает себе же больней или, чего доброго, окажется в кандалах. Но мысль о том, чтобы отступить, не пришла ему в голову— он будет прилежно служить ей, ни словом не упоминая о любви; он будет ждать своего времени, и рано или поздно что–нибудь разбудит Мэри. Сейчас она — лишь спящая красавица, но, насколько мог судить Джон, принц, который попытается поцеловать ее, лишь получит звонкую оплеуху. Единственный выход — терпеливо ждать, и Джон Вейд угрюмо говорил себе, что Мэри Рид не единственная, кто, вбив что–либо себе в голову, долго не видит вокруг ничего другого.

Глава 2

Мэри должна была набрать на корабль больше матросов, потому что ее тридцать человек составляли лишь треть количества, необходимого для достойного управления «Ястребом» и сражений. Посоветовавшись с Уилкенсом, ставшим самым верным поклонником Мэри, она решила, что самое подходящее для этой цели место — остров Пиньос, расположенный с южной стороны Кубы.

— Поганая дыра, сифилис с лихорадкой ее побери, но там полно смелых парней, которые только и мечтают о таком капитане, как капитан Рид! — сказал Уилкенс. — Предоставьте мне самому расписать им наш корабль.

Мэри испытующе посмотрела на него, раздумывая, не замышляет ли он нового предательства, но одного взгляда было достаточно, чтобы рассеять ее опасения, и она приказала Джону Вейду направить корабль к острову Пиньос, лежащему неподалеку от Юкатанского пролива.

Вскоре она убедилась, что Уилкенс нисколько не преувеличивал — на острове они нашли головорезов всех наций, но, чувствуя, что с ними может быть сложно договориться, она строго приказала команде держать язык за зубами о том, что она женщина. И чтобы никто не проболтался, она на время запретила покидать корабль — на остров сошли лишь шесть человек, которых выбирала она сама, для того чтобы помочь перевезти провизию, которую купят она и Уилкенс.

За всю свою жизнь боцман никогда не видел, чтобы корабль запасали подобной снедью. Мэри настояла на том, чтобы нагрузить судно овощами, свежими фруктами, черепаховым мясом, яйцами, сыром, живыми цыплятами и даже одной коровой. Боцман не верил своим глазам, видя, что подобное отправляют на «Ястреб», но слово Мэри было для него законом. Он слушался ее и повсюду следовал за ней, как пес, и в его отношении к капитану, столь славно одолевшему его в поединке, было что–то нелепо–трогательное от сторожевой собаки. Если его и удивляли ее приказы, он не подавал вида и был резок с теми, кто подвергал ее мудрость сомнению. В отличие от знаменитого капитана Беллами, Уилкенс отнюдь не считал, что все люди равны, и Мэри, по его мнению, находилось неизмеримо выше остальных.

Когда «Ястреб», таким образом, был вполне снабжен провиантом, Мэри приступила к набору новых матросов в свою команду. Вместе с Уилкенсом и той же шестеркой, которой она позволила покинуть корабль, она обходила таверны. Там они делали предварительный осмотр, отбирали тех, кто, по их мнению, подходил, и просили его отойти с ними в сторону. Уилкенс предлагал им работу и в ярких красках описывал корабль, в то же время тонко намекая, что их капитаном будет женщина. Хорошо вооруженная шестерка стояла вокруг. Намерение Мэри заключалось в том, чтобы в случае отказа так запугать человека, чтобы у него не возникало никаких сомнений в том, что тайну следует хранить при себе. Но вышло так, что картина, которую рисовал перед ними Уилкенс, и уверенный твердый блеск в его глазах так завораживали пиратов, что они почти без размышлений соглашались на предложенное. Но Мэри строго ограничила число добровольцев до тридцати. Она знала, что успех в нападении на испанцев и, возможно, ее уникальное положение помогли ей на время заработать расположение старой команды, и потому не хотела, чтобы новички превосходили ее в количестве. Так была набрана команда в шестьдесят человек, в которой для идеального количества не хватало примерно тридцати матросов, потому что многопарусный «Ястреб» в девяносто тонн водоизмещения имел еще и десять пушек. Но Мэри объяснила Уилкенсу, что возместит нехватку добровольцами, набранными с кораблей, которые они захватят.

Но даже преданность Уилкенса подверглась серьезному испытанию, когда Мэри в последний момент взошла на борт вместе с англичанином по имени Билли Рэттенбери, которого нашла на берегу. Она спасла его от нескольких пьяных французов, и его благодарность оказалась столь велика, что он упросил ее взять его с собой на корабль. Он утверждал, что в Англии работал врачом, и Мэри взяла его на «Ястреб» в качестве хирурга. Это был безобидный приземистый, толстый человечек, вскоре заслуживший всеобщее доверие, даже скупого на похвалу Уилкенса.

Когда «Ястреб» был готов к отплытию, Мэри созвала своих людей и произнесла перед ними короткую речь.

— Мои забияки, все вы подписали или поставили крестик под обычным документом, в котором вы соглашаетесь на многие условия, в том числе получать свою долю от добычи, которая нам достанется, — начала она. — Но скажу, не скрывая своего мнения, что самый важный пункт нашего договора заключается в том, что власть на корабле принадлежит капитану Риду, справедливые приказания которого вам, как бы вы ни увиливали, все–таки придется выполнять.

Взрыв хохота приветствовал эту остроту, и, обведя взглядом толпу живописных пиратов, собравшихся на палубе, Мэри почувствовала, что они находятся в хорошем расположении духа, а это самое главное при обращении к подобным слушателям.

— Но есть одно обстоятельство, которое вам следует взять на заметку и которое не указано в договоре, — продолжала она. — Мы с мистером Вейдом условились, что будем нападать лишь на французские и испанские корабли. Отчасти именно по этой причине я набирала в команду «Ястреба» одних англичан. Возможно, вы не видите оснований для подобного решения. Зачем нам выказывать верность английскому правительству, если оно не слишком–то печется о нас, скажете вы. Вы правы, но важно не путать правительство с людьми. Мне никогда не нравилась мысль сражаться со своими же соотечественниками. К тому же большинство англичан бедны как церковные мыши. И что самое важное, ребята, подумайте только, как приятно называться не просто пиратами, а каперами! Я получу полномочия капера, которые придадут нашим действиям вид законности. Они будут работать получше документа, написанного на датском языке, которыми пользуются некоторые капитаны пиратских кораблей. Сам капитан не умеет читать на датском, но размахивает этой бумажкой перед носом у всех и каждого, заявляя, что она ставит его в положение Дрейка, пока наконец не появится человек, который знает датский, и, прочитав документ, он понимает, что эта бумажка дает владельцу право охотиться на диких свиней где–нибудь на острове Эспаньола. А ведь и на ней висели королевские печати!

Шутка была хорошо принята, но Мэри внезапно стала серьезна.

— Клянусь честью, ребята, пока вы находитесь под моим командованием, вы можете не бояться виселицы. Если только вы будете держаться вместе и выполнять мои приказы, Вудс Роджерс никогда не сможет захватить нас, даже если отправит за нашим кораблем всю ямайскую эскадру.

Крики одобрения приветствовали это обещание, но Мэри подняла руку и продолжала:

— А теперь я перехожу к тому, что может вам не понравиться. Впереди зима, и, насколько я понимаю, вы уже поздравляете себя с тем, что вскоре будете бродить по берегу Кубы с женщинами под руку, беспечно проматывая деньги, которые мы с вами заработаем. Так пираты — простите, каперы — обычно проводят зиму. Но это говорит лишь об их глупости. На дворе — декабрь, декабрь 1719 года. Возможно, завтра, послезавтра или следующей весной нас ждет смерть. Всем известно, что жители Новой Испании отправляют свои сокровища из Кампече на острова Святой Троицы, остров Маргариты и в Каракас. Их перевозят в красивых галионах, при взгляде на которые радуется душа. Но один моряк, которого я много лет назад повстречала в одной таверне, рассказал мне, что, против всех ожиданий, они выбирают для торговли зимнее время. Причина столь странной тактики не в их глупости, но в благоприятном направлении ветров, дующих зимой. Весной, наоборот, ветры плохо подходят для их цели. Я никогда не забываю таких сведений, и я решила, что, как только у меня появится возможность, я использую их. Поэтому сейчас я предлагаю вам отказаться от зимнего отдыха!

— Делайте с нами все, что хотите, капитан Рид! — закричал Уилкенс. — Ручаюсь вам, все матросы последуют за вами, как за самим дьяволом, если вы прикажете!

— В таком случае, мистер Вейд, направляйте корабль к бухте Кампече, — приказала Мэри. — Я всеми костями чую, что нам повезет!

Воспользовавшись не успевшим еще угаснуть энтузиазмом своей команды, Мэри заставила всех, включая своего помощника, ежедневно заниматься тренировками по фехтованию. Но вскоре она обнаружила, что Джон Вейд не слишком сильно нуждался в них, он показал себя искусным бойцом, единственным на корабле, кто был способен, к ее великому удовольствию, вымотать ее во время поединка. Остальные матросы с каждым днем увеличивали свои навыки. Кроме того, на «Ястребе» царила дисциплина и доверие капитану, иногда напоминавшие ей о службе в армии. Отличие заключалось лишь в том, что на ее корабле каждый выказывал больше инициативы и энтузиазма, чем солдаты командующего в войне с французами герцога Мальборо. Кроме того, ее люди не страдали от обычных болезней, которым так часто

подвергаются моряки: работу не прерывали неприятности, вызванные цингой, кожными заболеваниями или гангреной. Мэри следила за тем, чтобы на камбузе в любое время горел большой огонь и чтобы каждый из матросов как можно чаще менял одежду; каждый имел сменное белье. Такая забота и пища, которой Мэри кормила свою команду, казались неслыханной роскошью, но Мэри не сомневалась, что именно они являются причиной хорошего здоровья и постоянной готовности ее людей к бою.

Когда «Ястреб» оказался в водах Кампече, Мэри убедилась в том, что ее предсказания об ожидающей их удаче были вполне оправданны. Поверив слову Англии о том, что она расправилась со своими пиратами, испанцы начали высылать в море свои корабли с сокровищами в огромном количестве. Все, что оставалось делать Мэри, это не торопясь плавать в этих водах, дожидаясь, пока добыча сама придет к ней в руки. Испанцы не могли противостоять умело организованным натискам команды «Ястреба», и вскоре постоянные сражения стали казаться монотонными даже ее матросам. В течение следующих пяти месяцев они творили на море все, что хотели, и вскоре уже начали внимательнее приглядываться к кораблям, прежде чем напасть. Мэри пропускала суда, захват которых не мог принести большой выгоды, и при осмотре захваченного корабля искала только деньги и драгоценности. Но если галион, как бы велик он ни был, выглядел тяжелым от нагруженных на него сокровищ, ничто не могло спасти его от яростной атаки «Ястреба». Искусно управляемый Джоном Вейдом, шлюп Мэри мог догнать любое судно в этих водах.

Самые старые из матросов говорили, что им никогда не приходилось слышать о подобном успехе, даже в дни самого расцвета пиратского дела. Каждый на борту «Ястреба» стал богачом, потому что они не имели возможности потратить награбленные деньги. Мэри так строго следила за ними, что, казалось, они сами не осознавали, что денег у них хватило бы на то, чтобы обеспечить себе выпивку и женщин на много лет вперед. Постоянный успех не делал их капризными, напротив, они стремились к новым задачам и были готовы встретиться с любой опасностью. Одного слова Мэри было достаточно для того, чтобы матросы пошли за ней на английский военный корабль. Они так привыкли верить в ее удачу, что не отступили бы в бою с самим дьяволом, и то, что они входили в уникальную во всей истории мореплавания команду, преисполняло их особенной гордостью.

Слава Мэри быстро распространилась в этих местах, и, с ходом времени, сражения становились все большей редкостью. Достаточно было поднять на «Ястребе» Веселого Роджера, которого нарисовал Билли Рэттенбери, с изображенным на нем традиционным черепом с перекрещенными костями и улыбающейся женщиной, и испанцы понимали, что перед ними страшная женщина–пират, и флаги их кораблей соскальзывали вниз с топ–мачты.

Но Мэри всегда гуманно поступала с пленными. Она убивала испанцев лишь в битве, и, зная, что захваченные корабли положено сжигать, всегда дожидалась, пока команда не удалиться на достаточное расстояние в лодках. Если же она одерживала победу слишком близко к берегу, тогда она отвозила пленников подальше в море, и уже там отсылала их назад.

В каюте Мэри стоял ее собственный большой сундук для драгоценностей, доверху забитый золотыми монетами и дорогими камнями, но она открывала его лишь для того, чтобы добавить туда новых сокровищ. Рядом стоял другой сундук. В нем Мэри хранила наряды, отнятые у женщин с захваченных кораблей: в нем лежали изумительно элегантные платья, украшавшие когда–то будуары многих испанских и французских светских дам. Мэри никогда не заглядывала в этот сундук и втайне стыдилась его существования, считая, что это необъяснимая слабость с ее стороны, но тем не менее нередко пополняя его содержимое.

К маю 1720 года рядом с галионами с сокровищами стало появляться все большее количество сопровождающих кораблей, но, несмотря на протесты, которые испанское правительство наверняка подавало Англии, и требования обеспечить на море безопасность, английские власти, очевидно, не без некоторого удовольствия наблюдали за происходящим и бездействовали, довольные, что их собственным судам ничто не грозит. Мэри поздравила Джона Вейда с его даром предвидения, а он взамен воспользовался случаем напомнить ей об обещании бросить пиратское ремесло, как только она получит достаточно денег, чтобы прожить на них.

— Этого ты, несомненно, добилась! — говорил Джон Вейд. — У тебе достаточно богатств, чтобы жить на них всю оставшуюся жизнь. Ты стала знаменита, твоей команде не было равных за всю историю пиратства. Чего еще ты можешь желать?

Мэри задумчиво посмотрела на своего помощника, отметив, насколько он похорошел за последнее время: загорелый, изящный. Он внимательно смотрел на нее сверху, и Мэри подумала, что если бы она родилась мужчиной, то хотела бы быть именно такой. В его чертах, в его детской улыбке и чуть оттопыренных ушах сквозило что–то необыкновенное. Мэри дружески положила руку ему на плечо.

— Чего мне еще желать, Джон? — повторила она. — На такой вопрос мне всегда нелегко ответить. Но я чувствую, что до сих пор все было просто, слишком просто.

Она погрузилась в свои мысли, и Джон готов был держать пари о том, что ее рука, лежавшая на его плече, вздрогнувшем от холодного прикосновения, не имеет для нее никакого значения.

Глава 3

Матросы с «Ястреба» не могли смириться лишь с одним изменением, которое Мэри произвела на полубаке. Однажды один из старых моряков пришел на полуют и после долгих почтительных покашливаний объявил Мэри, что товарищи просили его поговорить с капитаном.

— Что–то вроде депутации, если позволите, — сказал он с нервным смехом.

— Говори, что тебе нужно, только переходи ближе к делу, — ответила Мэри.

— Ну, капитан Рид, я бы хотел сказать, что то, с чем я пришел, — это не мое мнение. Так думают мои товарищи, и они говорят, если быть откровенным, что не могут вынести преобразований в еде, которые вы сделали. Морской сухарь раньше приходился им по вкусу, да и теперь вполне подходит. Они говорят, что им не нравится жевать фрукты и овощи, которыми вы их кормите, а ключевая вода уж совсем не вяжется с ромом, которым бедный моряк так любит нагрузить свое брюхо. Короче говоря, мои товарищи просили передать, что они слишком стары, чтобы с ними нянчились, как с детьми.

— В этом суть дела, так? — спросила Мэри. — Созовите их вместе, боцман, обе вахты.

С самодовольной ухмылкой Уилкенс отправился собирать команду, руганью поднимая матросов с коек. Когда все выстроились на палубе, Мэри, уперев руки в бока, осмотрела их и, дождавшись, пока все затихнет, начала:

— Итак, насколько я поняла, вам не нравится, что с вами нянчатся, как с детьми! Раньше вам выдавали морской сухарь, он подойдет вам и сейчас, — спокойно проговорила она.

Люди беспокойно задвигались, зашептались, неуклюже топчась на палубе.

— Проклятье, вы — компания жалких наглецов! — неожиданно закричала Мэри. — Вы хорошо помните другие корабли, которые имели несчастье возить на себе таких мерзавцев, как вы. Смерть и ад, кто–нибудь из вас видел хоть один корабль, на котором ни один человек не умер или хотя бы не страдал от боли в животе? Отвечайте.

Повисла гробовая тишина, даже сопение смолкло.

— Думаете, я делаю это ради ваших вшивых шкур? — снова проревела Мэри. — Я слежу за вами потому, что у меня нет желания видеть, что на моем судне люди мрут как мухи, как это происходит на всех остальных лоханях. Мне не хочется искать и заново тренировать новых людей. Если у вас не хватает мозгов, чтобы понять, в чем причины вашего здоровья, спросите костоправа. Что вы думаете об этом, мистер Рэттенбери?

— Хирурги всего мира уже много лет назад выяснили, что смертность на кораблях можно прекратить, просто–напросто изменив питание, — ответил Билли Рэттенбери. — Я знаю лишь одного капитана, у которого достало здравого смысла, чтобы это сделать.

— Слышите, вы, безмозглые прохвосты? Возвращайтесь по своим норам и предоставьте думать тем, кто это умеет!

Боцман, ухмыляясь, распустил людей, и больше никому не приходилось слышать жалоб на пищу.

Но Мэри не собиралась пользоваться своим положением и без нужды ужесточать дисциплину, и в конце мая она позволила своей команде устроить небольшой отдых на берегу. Бросив якорь в пустынной бухте неподалеку от берегов Кубы, в который можно было запастись свежими фруктами и пресной водой, она приказала привести «Ястреб» в порядок и хорошенько его вычистить. Дав матросам свое благословение и обильные запасы рома и настояв, чтобы они по очереди держали вахту на берегу, она отослала их с корабля. Чтобы не терять своих людей в ненужных ссорах, она дала им не слишком большое количество спиртного, но они безропотно и благодарно приняли и эту милость. Зная, как легко развлечь моряков, она поощряла игру в карты, кости и, в особенности, танцы, которые доставляли им неизмеримое удовольствие.

Саму Мэри подобный отдых лишь утомлял. Она с нетерпением ждала времени, когда можно будет снова взяться за дело, и все свое время проводила на «Ястребе», изучая вместе с Джоном Вейдом карту или заново осматривая судно в поисках новых путей повысить его эффективность или увеличения удобств. Билли Рэттенбери, хирург, стал ее безустанным собеседником, вместе они обсуждали бесчисленные способы улучшить питание, строя планы, которые заставили бы многих надменных офицеров в Адмиралтействе в Лондоне изумленно поднять брови.

Но когда матросы прислали делегацию, смиренно попросившую ее присутствовать на одном из своих увеселений, она не могла отказать. Команда инсценировала мнимый суд, излюбленное развлечение моряков.

— Мрачноватый юмор, по–моему, — заметила Мэри, нетерпеливо похлопывая себя по бокам, когда их шлюпка причалила к берегу.

— Но им нужно развлекаться, — ответил Джон. — Постоянная работа и отсутствие забав заставляют морячка скучать.

— Тогда я, наверное, чертовски скучна, — сказала Мэри. — Меня интересует только работа.

Вейд инстинктивно протянул ей руку, чтобы помочь пройти по изрытой корнями земле, но она, казалось, не заметила этого.

Матросы дожидались их появления. Все роли судейских и преступников уже были отрепетированы. Судья, Уилкенс, с бесстрастным выражением лица сидел на дереве с грязным куском парусины, накинутым на плечи вместо мантии, колпаком на голове и в очках, сквозь которые он недовольно моргал на чиновников и присяжных. Не были забыты и судебные приставы — только вместо жезлов они держали в руках багры, гандшпуги и тому подобное. Осужденного играл Билли Рэттенбери, и он действительно выглядел достойным сочувствия преступником. Своими грустными глазами смотрел он вверх на раздутого судью, и на лице его беспрерывно сменялись сотни разных гримас. Лорда–атторнея представлял молодой резвый лондонец. Как только Мэри и Джон Вейд заняли свои места, приставы несколько раз ударили по земле жезлами, и процесс начался.

Суд открыл лорд–атторней.

— Если позволит ваша светлость и вы, господа присяжные, человек, который находится перед вами, — гнусный пес, да, именно гнусный пес, и я смиренно надеюсь, что ваша светлость велит повесить его немедленно. Он занимался пиратством на семи морях, и мы докажем, если позволит ваша светлость, что этот малый, этот злодей, сидящий перед вами, избежал тысячи штормов и остался невредим даже тогда, когда его корабль разбился в щепки. Что это доказывает, спрашиваю я вас, ваша светлость? Лишь то, что ему не суждено было утонуть! И все же, не боясь виселицы, он продолжал убивать и насиловать мужчин, женщин и детей; тут и там грабить корабли; топить и сжигать барки и шлюпы, как будто в него вселился сам дьявол. Он совершал и более тяжелые злодеяния, и мы докажем, что он виновен в том, что пил слабое пиво! Ваша светлость знает, как к этому нужно относиться, — ведь каждый трезвый человек — наверняка негодяй. Милорд, я должен был говорить красноречивей, но, как известно вашей светлости (а также капитану Риду), весь наш ром вышел, а как может кто–ли–бо защищать закон, если его брюхо не греет глоток спиртного?! Как бы то ни было, я твердо верю и от души надеюсь, что мне удалось отчетливо объяснить вашей светлости, почему я предлагаю повесить этого малого.

— Эй ты, послушай! — взревел судья. — Ты, вшивый, жалкий, зловредный пес — что ты имеешь сказать в свое оправдание? Почему бы мне не вздернуть тебя немедленно, чтобы ты, как пугало, сушился на солнышке?! Виновен ты или нет?

— Невиновен, если позволит ваша милость, — пропищал Билли Рэттенбери, высовывая язык.

— Невиновен?! — вскричал Уилкенс. — Повтори это, и я повешу тебя без всякого разбирательства. Кроме того, ко мне следует обращаться «ваша светлость», а не «ваша милость». Милость мы не расходуем на таких негодяев, как ты.

— С позволения вашей светлости, — задрожал Рэттенбери, — я не менее честный малый, чем любой, кому когда–либо приходилось сновать между носом и кормой корабля, и могу отдавать концы, ставить паруса, вязать узлы и стоять за штурвалом не хуже любого матроса, бороздящего соленые воды морей. Но некий Джордж Уилкенс, известный пират, страшнейших из всех, кому не привелось болтаться в петле, захватил меня и заставил совершать преступления, если позволит ваша милость. Простите, ваша светлость.

— Ну ты, отвечай! — снова заревел Уилкенс, багровый от гнева. — Как тебя судить?

— По законам Господа Бога и моей страны.

— По законам дьявола тебя будут судить, — ответил Уилкенс, потирая руки и поворачиваясь к присяжным. — Господа присяжные, по–моему, нам не остается ничего иного, как перейти к обсуждению.

— Верно, милорд! — воскликнул лорд–атторней. — Если этому парню позволить говорить, он, чего доброго, оправдается, а это было бы оскорблением нашему суду!

— Но, ваша светлость, я надеюсь, ваша милость учтет, что…

— Учтет?! — воскликнул судья Уилкенс, с яростью подвинувшись на своем месте. — Как ты смеешь даже думать об этом? Никогда в жизни я ничего не учитывал! Учитывать — это измена.

— Но я надеюсь, ваша светлость выслушает некоторые объяснения?

— Вы только посмотрите, как разболтался этот мерзавец! — проговорил Уилкенс, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Зачем нам твои объяснения?! Ты у меня узнаешь, мошенник, что мы сидим здесь не для того, чтобы выслушивать объяснения. Мы действуем в соответствии с законом. Мой обед готов?

— Да, милорд, — ответил лорд–атторней.

— Тогда слушай меня, заключенный, — продолжал реветь судья Уилкенс, вытирая губы мантией. — Тебе придется страдать по трем причинам. Во–первых, потому, что несправедливо, если судья будет сидеть здесь и никто при этом не окажется повешен. Во–вторых, тебя нужно повесить за то, что у тебя чертовски подходящий вид для виселицы. И в–третьих, ты будешь повешен, потому что я голоден. Тебе следовало бы знать, что если обед для судьи готов прежде, чем окончится слушание, значит, заключенный будет повешен. Для тебя это закон, мерзавец. Уведите его и придайте его участи, тюремщик.

Матросы приветствовали мнимый суд обильными аплодисментами, и Мэри тоже пришлось выказать свое удовольствие. Она поняла данный ей намек и послала на «Ястреб» за новыми запасами рома. После этого моряки устроили соревнования по боксу, на которые ее пригласили судьей, но она так устала от шума, что предпочла, взяв Джона Вейда за руку, пойти прогуляться с ним под пальмами.

Мэри пребывала в задумчивости, она молча шла вперед, уставив глаза в землю. Пыл влюбленного разбудил в Джоне надежду, и он размышлял, не мог ли он сам оказаться предметом ее мыслей.

— Мне понравился мнимый суд, и он показал, что команда в хорошем расположении духа, — заметил он. Его сердце колотилось так сильно, что казалось, он вот–вот упадет без чувств.

— А мне он показался скучным, — коротко сказала Мэри.

Было ясно, что ее мысли находятся далеко от него. Джон с ожесточением сек траву прутиком, который нес в руках.

— У тебя нет чувства юмора, в этом половина твоих бед, — пробормотал он.

— Поосторожней, ты можешь раздразнить змей своей палкой, — сказала Мэри. — Ну и что из того, что у меня нет чувства юмора? Проклятье, чего ради ты выходишь из себя?

Она в изумлении посмотрела на Джона, и он пожалел, что не смолчал.

— Просто для тебя любой отдых превращается в скуку, — сказал он.

— Может, и так, — ответила она, присаживаясь под деревом. — Я никогда не чувствовала потребности в отдыхе.

— Тебя занимает хоть что–нибудь, кроме сражений?

— Мы такие, какими нас создали, Джон, — сказала Мэри. — Ничего не поделаешь — я не испытываю особой любви к представлениям, особенно на такую мрачную тему, как повешение пиратов. Ты, наверное, заметил, что я с трудом дотерпела эту чепуху до конца. У меня есть одна идея, которую я хотела бы поскорее воплотить.

— Редко случается, чтобы у тебя ничего не было на уме, — проворчал Джон Вейд.

— Помнишь, недавно я говорила тебе, что все, чего мы достигли, далось нам слишком просто? — напомнила она. — Мой новый план посложнее,

— Продолжай, — сказал Джон Вейд. — — В какое новое безумие ты хочешь нас втянуть? Рано или поздно ты наверняка совершишь ошибку.

— Неподалеку от Ранчерри, рядом с рекой Рио–Гранде, есть богатая жемчугом отмель. Каждый год испанцы высылают флот в дюжину кораблей под охраной военного корабля из Картахены, чтобы собирать на этой отмели жемчуг. На каждом судне есть по крайней мере, два негра; негры — отличные ныряльщики. А ты сам знаешь, как испанцы обращаются со своими рабами, Джек! Они заставят негров работать день и ночь, пока все их корабли не будут до отказа забиты жемчугом.

Она подтянула колени, обвила их руками и задумчиво посмотрела на море.

— Эту эскадру испанцы называют Жемчужным флотом. Это название радует мой слух, — пробормотала она.

— Они будут очень хорошо вооружены, — беспокойно заметил Джон Вейд. — Даже если их будет охранять всего лишь один военный корабль, то он будет настоящим монстром. Да и на остальных судах наверняка будут пушки.

— Был один пират, француз, который попытался напасть на Жемчужный флот, — сказала Мэри. — Черт побери, я завидую этому человеку!

— Я полагаю, его захватили?

— Напротив. Ему удалось ограбить один из галионов, и он ушел бы из–под носа военного корабля целым и невредимым, если бы не неумелый штурман, из–за которого он потерял бизань–мачту. По–моему, его ошибка заключалась в том, что он сам не напал на военный корабль. Что ты об этом думаешь?

— Ничего.

Мэри задумчиво потерла ногти о манжету.

— Сейчас то самое время года, в которое Жемчужный флот должен уже собираться возвращаться в Картахену, — сказала она. — Я высочайшего мнения о твоих способностях штурмана, Джон, и вот что у меня на уме. Я хочу проверить, смогу ли я превзойти того француза!

Она вскочила на ноги, стряхивая с одежды песок.

— Я превзойду его! — пообещала она и убежала к своей команде.

Джон Вейд застонал и медленно побрел за ней.

Глава 4

На следующий день после того, как Мэри закончила подготовку «Ястреба» к плаванию, якорь был поднят, и шлюп начал медленно удаляться от Кубы к материку. Мэри не торопилась и тщательно изучал? каждый появлявшийся в поле зрения парус, но позволяла испанцам плыть своей дорогой, ничего не предпринимая, что было необычно, если учесть ее поведение в прошлом. Джон Вейд не мог вытянуть из нее ни слова о ее намерениях и решил, что лучше оставить ее в покое. Она пребывала в угрюмом настроении, и внимательно наблюдавший за ней Вейд заметил, что вся ее внешность менялась почти до уродливого, когда на нее находило подобное состояние. В такие минуты ее фигура казалась приземистой, а не стройной, а выражение лица становилось каким–то тяжелым. Джон с беспокойством размышлял о том, не искажает ли жизнь, которую она ведет, что–то важное в ее сознании, но, вспоминая обычный для нее пыл и страсть к жизни, отгонял от себя всякую мысль об этом. Матросы тоже чувствовали, что что–то неладно.

и даже Билли Рэттенбери старался избегать женщины на полуюте.

Вскоре около небольшого островка они увидели флот, направлявшийся в устье реки Рио–Гранде. Мэри долго внимательно рассматривала корабли и наконец улыбнулась — ее мрачности как не бывало.

— А вот и наши драгоценные лодочки! — воскликнула она. — Взгляни–ка, Джон.

Он взял у нее из рук трубу и с интересом посмотрел на величавую процессию, изящно танцующую на волнах.

— У военного корабля, похоже, достаточно большое количество пушек, — отметил он.

— Не бойся, мы с ними справимся, — ответила Мэри.

Но вместо немедленного нападения, которого опасался Джон Вейд, она приказала ложиться на другой галс и вести «Ястреб» в противоположном направлении, пока Жемчужный флот не скроется из вида. Джон остался в замешательстве, не зная, как относиться к подобной тактике, но искренне надеясь, что она объясняется тем, что на этот раз нервы Мэри не выдержали. Со своей стороны, Мэри внимательно разглядывала море, объявив команде, что в ее кармане лежит золотая гинея для того, кто первым закричит «корабль!». Им долго не везло, и Мэри обрушила на свою судьбу поток проклятий, когда, за час до сумерек, они заметили топ–мачту фрегата, идущего прямо на них. Мэри поспешно схватила трубу.

— Испанец, и вполне проворный, — удовлетворенно проговорила она. — Канониры — по местам! Но постарайтесь не показываться.

Матросы побежали к пушкам, а Мэри поспешила в свою каюту и, достав из сундука испанский флаг, захваченный когда–то на одном из кораблей, подняла его на топ–мачту. Испанец шел по прежнему курсу, ничего не подозревая.

— Теперь, мои матросы, мы должны действовать без ошибок! — воскликнула Мэри. — Я хочу захватить этого дона, и хочу сделать это быстро.

Канониры поплевали на руки, ожидая приказаний.

— Но я не хочу, чтобы вы повредили корабль, — продолжала Мэри. — Ваш первый залп должен пройти прямо над ними, понятно? Попытаемся напугать его настолько, чтобы он сам сдался. Сразу после того, как выстрелят пушки, поднимайте мой настоящий флаг.

Моряки недоверчиво переглянулись, но навели пушки, как она просила. У испанца все еще не возникало никаких подозрений в том, что он приближается к своему соотечественнику. Мэри видела, как команда без дела бродит по палубе, кто–то перегнулся через юрт, чтобы лучше рассмотреть их. Но на расстоянии двадцати ярдов она дала команду стрелять и поднимать свой флаг. На испанском судне поднялась паника — ни одно ядро не задело корабль, но, по–видимому, шока, произведенного выстрелом, и пиратского флага было вполне достаточно. Испанский флаг медленно пополз вниз по топ–мачте. Мэри велела своим людям поскорее занимать шлюпки и сама повела свою к испанцу. Капитан приветствовал ее поклоном и очаровательной улыбкой.

— Мои сожаления, сеньорита. Но на этот раз вы даром потратили время. У нас нет никакого груза — мои трюмы пусты.

— Превосходно, ваше кабальерство, — ответила Мэри. — Мне нужен не груз, а ваше судно. Рассаживайтесь в лодки, да пошевеливайтесь.

Капитан в изумлении поднял брови, очевидно пораженный тем, что знаменитая женщина–пират не отпустит его с миром, обнаружив, что на его корабле нечем поживиться. Быстро прогнав испанцев, Мэри успела провести беглый осмотр судна прежде, чем их лодки удалились. «Санта–Мария», так назывался этот корабль, имел десять пушек и хороший арсенал оружия.

Ее команда возросла до девяноста человек за счет добровольцев, поступивших на «Ястреб», когда слава Мэри достигла своего апофеоза. Оставив пятьдесят моряков, причем выбрав только темноволосых, на «Санта–Марии», и назначив командовать судном Уилкенса, она сама вернулась на «Ястреб» и приказала снова класть курс к реке Де Ла Хача, но держаться подальше от берега, так, чтобы с земли ее корабль нельзя было различить. К счастью, «Санта–Мария» почти не уступала «Ястребу» в скорости, и остаток дня и половину ночи оба корабля шли на всех парусах. С рассветом она разрешила подвести корабль поближе к берегу, зная, что они уже достаточно удалились от устья Рио–Гранде.

Пройдя около лесистого побережья до маленького залива, извивающегося по линии берега, она выслала вперед лодку, чтобы промерить его глубину, и бросила якорь в небольшой бухте, где «Ястреб» был почти совсем незаметен за высокими деревьями. Наконец она решила поделиться своим планом с Джоном Вейдом.

— Все довольно просто, Джон, — объяснила она. — Я возьму на себя «Санта–Марию», а ты будешь управлять «Ястребом». Как только покажется Жемчужный флот, я начну медленно двигаться к нему навстречу по линии берега с поднятым испанским флагом. Их военный корабль примет меня за соотечественника, держащего путь из Маракайбо. Я поприветствую приближение флота залпом и подожду, пока приблизится военный корабль — у него не будет оснований заподозрить что–то неладное. После этого я начну палить по нему из всех орудий с короткого расстояния, и в тот же момент вы должны выйти из укрытия и вступить с ним в бой. Будет он идти спереди или позади флота, не имеет никакого значения: если даже он идет за ними и корабли с жемчугом попытаются спастись бегством во время боя, «Ястреб» без труда нагонит их. Я думаю, в любом случае нам удастся одолеть военный корабль, каким бы большим он ни был. Что скажешь, приятель?

— Звучит убедительно, — ответил Джон. — В команде есть кто–нибудь, кто знает испанский?

— Билли Рэттенбери, — сказала Мэри. — Он уже откопал в каюте испанского капитана газету с последними новостями, чтобы, если это будет необходимо для вящей убедительности, сообщить их испанцам.

— А что, если Жемчужный флот уже прошел это место?

— Только не на такой скорости, на которой они двигались вчера, — успокоила его Мэри. — Ночью мы должны были обогнать их — ведь им еще нужно доле и даться отставших.

— Позволь мне командовать «Санта–Марией», — попросил Джон. — Ты всегда оставляешь самое интересное для себя.

— Дьявол меня побери, если я это сделаю! Ты не добьешься, чтобы я променяла место в первом ряду на галерку!

— Будь осторожна, — сказал Джон.

Они пожали друг другу руки, но, чуть задержав руку Мэри в своей, Джон почувствовал, что она уже не замечает его присутствия. Ее мысли кружились вокруг предстоящей битвы.

«Что за бойцовый петух!» — устало подумал Джон, глядя, как она спускается в лодку. Он знал, что, возможно, больше не увидит ее живой, но она прощалась с ним с такой легкостью, как если бы он был ее парикмахером, если бы она когда–нибудь пользовалась услугами такового.

После двухчасового ожидания лодка, которую Мэри выслала на разведку, торопливо возвратилась с известием, что Жемчужный флот замечен в излучине реки и идет по направлению к ним, держась поблизости от берега. Мэри дала знак Джону Вейду, означавший, что военный корабль возглавляет процессию, а сама вывела «Санта–Марию» из залива и медленно направила корабль навстречу испанцам. Матросы уже заняли свои места, но им был дан строгий приказ не показываться. Испанцы могли разглядеть лишь нескольких моряков, лениво прохаживающихся по палубе «Санта–Марии».

Все меньше становилось расстояние между судном Мэри и испанским военным кораблем, тяжелой трехпалубной громадиной, горой возвышающейся над «Санта–Марией». За ним цепочкой тянулись корабли с жемчугом.

Четыреста ярдов, триста ярдов, двести, сто. Мэри, улыбаясь в душе, внимательно следила за испанцем, не подозревавшим о ловушке, которая его ожидает. Билли Рэттенбери окликнул донов на испанском.

Это был условный сигнал. Раздался грохот десяти пушек испанской «Санта–Марии», и ядра с сокрушительной силой обрушились на военный корабль. Он получил пробоину ниже линии воды, его грот–мачта повалилась, и воздух наполнился криками изумленной команды. Прежде чем испанцы успели прийти в себя, прежде чем успели разослать своих людей к пушкам, хорошо знающие свое дело канониры Мэри дали второй залп.

Эффект был моментальный: ядро, должно быть, угодило прямо в пороховой склад — кормовая часть верхней палубы гигантского корабля с ужасающим грохотом взорвалась. Куски мачт, снасти, тела взметнулись в воздух, и тотчас же за этим взрывом раздался второй — пороховой склад в передней части судна тоже загорелся. Через несколько минут дым рассеялся, и все, что осталось от испанского корабля — разбросанные в разные стороны обломки и несколько барахтающихся в воде уцелевших моряков — открылось взгляду пиратов.

Ошеломленные внезапностью своей победы, Мэри и ее команда не могли пошевельнуться. Тишину нарушали лишь пронзительные крики испуганных попугаев и обезьян в прибрежных лесах. Наконец команда «Ястреба» подняла радостный клич, но Мэри с досадой швырнула саблю на доски палубы.

Джон Вейд, которому она дала знак приступать к окружению кораблей с жемчугом, без труда выполнил свою часть задания — испанцам не хватило времени для маневров, а скорость «Ястреба» превышала скорость любого из них.

Собрав все суда вместе, Мэри стала обходить их один за другим вместе с Джоном Вейдом, Уилкенсом и Билли Рэттенбери, объявившим, что он знает ценность жемчуга и снова показавшим себя опытным в самых разных областях человеком. Негры, которых испанцы держали на своих кораблях, были перепуганы до смерти от того, что только что предстало их взору, и потому готовы были отдать весь жемчуг пиратам, что бы ни подумали о них их хозяева. Они работали на отмели несколько месяцев, так что на каждом судне хранился наполненный до отказа жемчугом солидный бочонок.

Матросы Мэри с нескрываемой радостью копались в кучах сияющих белых камней, и даже сдержанный Джон Вейд не мог скрыть своего восхищения. Но Мэри, казалось, просто не замечала бочонков, которые пираты выкатывали на палубу, чтобы показать ей, и за все то время, пока они с Джоном плыли обратно на «Ястреб», не произнесла ни единого слова.

— Что ты собираешься делать с «Санта–Марией»? — спросил Вейд, после того как все сокровища были погружены в трюмы.

— Сожгу, — ответила Мэри.

Она стояла, молча глядя, как ее команда возвращается на корабль, не обращая никакого внимания на Билли Рэттенбери, возбужденно суетившегося вокруг нее.

— Проклятье, Билли, в чем дело? — наконец произнесла она.

— Цена жемчуга, который мы захватили, пятьсот тысяч золотом!

— Насколько я понимаю, это означает, что с тем, что у нас уже есть, наше богатство сейчас превосходит груз любого судна, когда–либо бороздившего просторы семи морей?

— Морган, Оллонэ и Эйвери просто дети, играющие в пиратов, по сравнению с нами!

Мэри не ответила.

— Идея — твоя, план — твой, выполнение — тоже твое, — сказал Вейд, вопросительно глядя на нее. — Ты сделала то, на что не осмелился бы ни один человек. Ты захватила Жемчужный флот, теперь ты должна быть удовлетворена. Почему бы тебе не выйти из игры, пока еще можно?

— Испанцем просто не повезло, — нетерпеливо отворачиваясь, ответила Мэри. — У них не было шанса отбиться — здесь нет моей заслуги.

Уилкенс и Рэттенбери переглянулись; Рэттенбери многозначительно коснулся рукой лба.

Глава 5

В течение следующих нескольких недель многие начали разделять мнение Вейда. Матросы, в особенности те, кто много повидал на своем веку, начали поговаривать о том, что они заслужили право на отдых и возможность потратить свои деньги. Стоит ли грабить испанцев лишь для того, чтобы любоваться на монеты и драгоценные камни в своих сундуках? Зачем все это, если на такие деньги они могли бы обеспечить себе вдоволь женщин и выпивки до конца жизни? Каждый обладал богатством, достаточным, чтобы при желании купить целое поместье. Существовали разные мнения о том, как лучше поступить. Некоторые считали, что команда должна разойтись кто куда, другие — что следует организовать поселение в выбранном ими месте и привести туда женщин и все, что нужно для жизни. Раздумья и споры продолжались целыми днями: люди начали беспокоиться, ссорились, и дисциплина, которой они были обязаны своими успехами, неуклонно ослабевала.

Но Мэри сидела запершись в своей каюте и никому не открывала. Казалось, ее не интересовало, что происходит с ее командой и судном, и только Вейд и Билли Рэттенбери осмеливались приблизиться к ней. Вейд пытался разгадать, что у нее на уме, но ему ничего не удавалось выяснить, кроме того, что уж конечно не он занимает ее мысли. Он с трудом вытягивал из нее указания: она велела ему направить судно к мысу Святого Антония, лежавшему с западной стороны Кубы, но Джон почувствовал, что она назвала это место совершенно бесцельно, просто чтобы отвязаться от него. Мэри предпочитала компанию Билли Рэттенбери и проводила целые часы, слушая его истории о жизни в горных частях Южной Америки. Но даже

Билли нередко выходил из ее каюты рассерженным, говоря, что в эту женщину вселился дьявол.

Без всякой цели они завернули в пролив, расположенный между Кубой и материком, а настроение команды постепенно ухудшалось.

Теперь во время вахты они были невнимательны, хотя Джону Вейду удавалось как–то заставлять своих людей работать. Он чувствовал беспокойство и негодовал на Уилкенса, человека, способного сплотить всю команду, но отказывавшегося вмешаться. Он говорил, что раз такое положение устраивает капитана Рида, значит, оно подходит и ему. Вейд неустанно пытался образумить Мэри, но добился лишь угрозы, что когда–нибудь она закует его в кандалы.

Одной особенно темной ночью они бросили якорь у материка, поставив корабль под укрытие небольшого островка под названием Канкан. Свободный от вахты, Вейд глубоко спал, когда внезапно грубые руки стащили его с койки. Озадаченный и еще не совсем проснувшийся, он услышал шум драки на палубе, но в следующее мгновение его толчками выпихнули из каюты. Палуба кишела темными фигурами, но, прежде чем он успел заговорить с державшими его людьми, его скрутили по рукам и ногам и, бросив в темный трюм, привязали к стояку. Трюм был наполнен невидимыми грубо бранящимися людьми, и, узнав одного из них по голосу, сыпящего особенно злобными проклятьями, он спросил Уилкенса, кто захватил «Ястреб».

— Испанцы. Жалкие трусливые мерзавцы!

— Как им удалось приблизиться так тихо?

— Спросите у вахты капитана Рида, — мрачно ответил Уилкенс. — Они, должно быть, спали и видели сны о своих мамочках, которых им больше не придется увидеть.

— Вот что значит доверять женщине! — произнес из темноты сердитый голос. — Мне это никогда не нравилось.

— А ты бы хотел, чтобы капитан Рид и штаны за тебя натягивал?! — прорычал Уилкенс. — Разве то, что она была в плохом настроении, причина не выполнять свои обязанности, Сэм Вильяме?

Никто не ответил боцману, но Вейд почувствовал общую враждебность по отношению к Мэри. Обвинения за неудачу принадлежали ей, подобно тому, как она получала доверие команды за успех. Джон думал, не сидит ли она среди них в этой кромешной тьме, слушая их разговор и страдая.

— Клянусь, разговорами дела не поправишь! — сказал он. — Держитесь начеку, если испанцы не дадут нам шанса убежать, значит, нам не повезло. Обычно они совершают ошибки.

Некоторые, видимо, поверили его словам и, судя по храпу, уснули, несмотря на неудобство, но сам Джон не мог отделаться от беспокойных мыслей. Они слишком долго грабили испанцев, чтобы те дали им шанс сбежать: имя женщины–пирата стало притчей в Новой Испании, и любой испанский капитан сделал бы все возможное, чтобы доставить свою пресловутую добычу в ближайший город в целости и сохранности. Вейд догадывался, что этим местом станет Кампече, город, из которого выходило большинство галионов с сокровищами, на которые они нападали.

В бледной серости рассвета стало видно, что трюм набит всеми матросами с «Ястреба»; здесь ждали своей участи более девяноста человек. Не хватало только Мэри. Вейд надеялся, что ей каким–то образом удалось сбежать, но вскоре после рассвета сам испанский капитан привел ее в трюм. Вейд узнал в нем капитана «Санта–Марии», корабля, который они использовали для нападения на Жемчужный флот. Со связанными за спиной руками Мэри стояла, молча глядя на своих людей с горьким выражением лица. Несмотря на опасность и всеобщее уныние, Вейд не мог удержаться от улыбки при таком зрелище: Мэри Рид — беспомощна! Он ожидал, что, стоит ей повести плечами, как веревки сами упадут с ее рук. Ее привязали к стояку рядом с Билли Рэттенбери, и испанский капитан с вежливым поклоном удалился.

— Проклятье, я подвела вас, ребята, — сказала Мэри.

— Это не ваша вина, — проворчал Уилкенс. — В этом виноваты подлецы, которые уснули на вахте.

— Нет, Уилкенс, они бы не спали, если бы я была в здравом уме! — возразила Мэри. — Нас взяли без боя. Да, есть о чем рассказать! Я заслуживаю того, чтобы меня пристрелили на месте, но как же тяжело расплачиваться такой ценой за первую ошибку. Минутная беспечность, и мы потеряли все, что имели, и наши жизни в придачу.

Она погрузилась в мрачное молчание, а матросы начали беспокойно переглядываться.

— Мы неплохо поработали! — наконец произнес один из них. Он вытащил зубами из кармана игральные кости, потряс во рту и бросил на колени вместо доски.

— Ага, мы им здорово показали, — поддержал его другой. — Вам не в чем себя винить!

— Фи, я же говорил вам, чем все это кончится, — сказал Сэм Вильямс. — Даже на самую лучшую женщину в мире нельзя положиться.

— Заткни пасть! — проревел Уилкенс.

— Ты не на полуюте, Джордж Уилкенс, и я буду говорить то, что думаю, — ответил тот. — У нас осталось немного времени, чтобы выговориться, и я хочу сказать, что, будь нашим капитаном мужчина, этого бы не произошло.

Мэри покраснела от этих слов — для нее не могло быть худшего оскорбления, — но не произнесла ни слова.

— Если бы мне развязали руки, я бы выбил тебе все зубы! — проговорил Уилкенс.

— Ты не жаловался, Вильямс, пока капитан Рид наполнял твои карманы всеми сокровищами Испании, — заметил Джон Вейд. — Советую тебе помалкивать.

Остальные поддержали Вейда, и Вильямс затих, но Мэри сама сила их защиты казалась обвинением. Она молча сидела в стороне, свесив голову на грудь и не обращая никакого внимания на шутки, которыми Билли Рэттенбери пытался развеселить ее.

Так продолжалось целый день, еду и питье в трюм приносили два глухонемых мулата. Потом моряки услышали, как якорь упал в воду и в борт «Ястреба» ткнулись несколько лодок. Мэри вывели из трюма наверх и отвели в запасную каюту, где снова крепко привязали к стояку в центре комнаты.

Вскоре в каюту снова вошел испанский капитан в сопровождении нескольких важно разодетых мужчин, вероятней всего, зажиточных купцов или высоких должностных лиц. Они расспрашивали ее о совершенных ею поступках, а капитан выступал в роли переводчика. Не видя смысла продлевать свою агонию, Мэри честно признала, что она —- Мэри Рид, но заявила, что считая испанцев извечными врагами англичан, она, не стала бы называть себя пиратом, предпочитая слово «капер».

Не добиваясь от нее ничего большего, мужчины вышли за дверь, но она окликнула капитана.

— Сеньор, скажите мне, как солдат солдату, — обратилась она к нему, — что они собираются со мной сделать?

Капитан посмотрел ей в глаза и отвесил легкий поклон.

— Отвечу вам, как солдат солдату, сеньорита, забывая о том, что вы еще и красивая женщина, — ответил он. — Они прикажут поставить виселицу, и завтра, не тратя времени на суд, вас заберут с этого судна и повесят. Всех ваших людей ожидает та же участь.

Он поколебался и добавил, пожав плечами:

— Что еще с ними можно сделать? Таких сокровищ еще не видели ни на одном корабле.

Какое–то время он, не произнося ни слова, смотрел на нее, а потом сообщил, что его брат — губернатор Кампече.

— Он способен на многое, сеньорита, даже объявить вам помилование, — продолжал он. — Я — знаток женщин, но никогда прежде я не встречал такой женщины, как вы. Если вы согласитесь встать под мою защиту, сеньорита, то ручаюсь, к вам будет проявлено величайшее внимание: к вам будут относиться как к редкому камню или цветку.

Мэри улыбнулась в ответ.

— Я польщена, сеньор, — ответила она. — Но это означало бы спасти свою жизнь с помощью уверток. К тому же, как женщина я могу удовлетворить вас гораздо меньше, нежели в качестве противника, в этом я могу вас уверить.

— Я сожалею, — степенно произнес капитан. — Эта ночь будет неприятной для меня, но если вы все же передумаете, мое предложение остается в силе. Имейте в виду, что, чем позже вы его примите, тем трудней, как вы сами понимаете, будет моему брату.

— Я не побеспокою вашего брата, сеньор, — сказала Мэри.

Испанец снова поклонился и покинул каюту.

Безо всяких видимых причин настроение Мэри поднялось, как только она осталась одна. Разговор о повешении не мог напугать ее, она давно уже привыкла видеть смерть, так что даже мысль о своей собственной не слишком беспокоила ее. Но пыл вернулся к ней при мысли о новом тяжелом сражении с сильно превосходящим по силе противником. Она поклялась, что любым способом исправит свою ошибку и спасет не только свою собственную жизнь, но и жизни своих людей.

Оглядев каюту, Мэри вынуждена была признать, что шансы для бегства казались ничтожными. Изо всех сил напрягая свои мускулы, она не смогла порвать веревки. Кроме двух пустых глиняных горшков с узким горлышком, предназначенных, чтобы наливать в них вино, в каюте не было ничего, что она могла бы использовать. Если бы ей удалось разбить один из них, осколок мог бы послужить ей, чтобы освободиться от веревок. Испанцы связали ей ноги только у лодыжек, но все попытки дотянуться до горшков не увенчались успехом. Непрерывно стараясь освободиться, Мэри наконец почувствовала боль в запястьях — негр, который связывал ее, слишком хорошо знал свое дело.

Незадолго до наступления ночи Мэри услышала громкий шум шагов за дверью. Узнав солдатскую поступь, она решила, что это охранник пришел на ночное дежурство, и в тот же миг в ее голове созрел план, возможно подсказанный предложением капитана, напомнившего ей, что она женщина. Свободными пальцами Мэри схватилась за рубашку сзади, и, когда солдат остановился за дверью, она с трудом стащила ее назад, выставив обнаженную грудь. Прислонившись головой к стояку, она молилась, чтобы испанец оказался достаточно любопытен, чтобы посмотреть на свою пленницу. Мог ли мужчина, охраняющий женщину–пирата, не клюнуть на такой соблазн!

Естественно, дверь вскоре отворилась, и солдат осторожно просунул голову в каюту. Сквозь опущенные веки Мэри наблюдала, как он, затаив дыхание, посмотрел, нет ли кого в коридоре. Аккуратно закрыв за собой дверь, он на цыпочках начал подкрадываться к ней.

Мэри неотрывно следила за ним, ее виски пульсировали от напряжения. Солдат подбирался все ближе, это был большой бородатый мужчина. Мэри думала лишь о том, куда лучше ударить — в шею или в живот. В живот она могла попасть наверняка, нужно лишь идеально рассчитать время, и наконец, собрав все свои силы, Мэри решила, что подходящий момент настал. Только бы удача не подвела ее на этот раз!

Обеими ногами она ударила испанца в жирное брюхо, и, когда он, громко захрипев, согнулся от боли, она пнула его коленями в подбородок. Шлем лишь увеличил силу удара, и часовой без чувств повалился к ее ногам. Оттолкнув его, Мэри попыталась зацепить ногами эфес его шпаги.

Нельзя было терять ни секунды, испанец в любой момент мог очнуться. Мэри удалось развернуть тело так, что шпага поднялась вверх, и вскоре она смогла наполовину вытащить ее из ножен. За несколько секунд она перерезала веревку на ногах и, соскользнув вниз, уперлась руками в клинок.

Освободившись, Мэри выпрямилась и спрятала грудь, с презрением глядя на лежащего у ее ног мужчину. Он уже начал двигаться, и, сунув кляп ему в рот, она крепко связала его перерезанными веревками.

Обыскав сундук в каюте, она не нашла в нем ничего, что могло бы ей пригодиться, по нелепому капризу гульбы в нем лежало лишь одно потертое женское платье. В насмешку она накрыла им беспомощного часового и, вооружившись его шпагой и пистолетами, вышла из каюты, осторожно закрыв за собой дверь, и тихо пошла вперед по пустынному коридору. Глиняные горшки она захватила с собой, зная, что они могут понадобиться ей, если придется плыть.

Стояла непроглядная темнота, но Мэри знала «Ястреб» как свои пять пальцев. Впереди раздавался звон гитары и мягкий голос, поющий испанские песни. Перебегая из тени в тень, Мэри пробиралась к главному трюму, но скоро ей пришлось признать, что она ничего не может сделать для освобождения своих людей. Часовые стояли повсюду; они ходили ровной солдатской походкой перед каждой лодкой, и Мэри поняла, что ей придется прыгать в воду, хотя она совсем не умела плавать.

Заткнув отверстия горшков кусками парусины и крепко привязав их подмышками концом веревки, который она нашла на палубе, она повесила пистолеты и шпагу себе на шею и, осторожно спустившись по корпусу корабля, скользнула в воду.

Удача снова улыбнулась ей — море оказалось теплым, течение несло ее к берегу, а глиняные горшки легко держали на воде. Она быстро плыла вперед, и вскоре ноги ее коснулись твердой земли. Мэри вышла из воды и бросилась по глубокому сухому песку к видневшемуся впереди лесу. Поскольку все еще не рассвело, она побоялась углубляться в лес, опасаясь змей. В ожидании восхода Мэри старалась получше высушиться и согреться, разгоняя кровь в затекших лодыжках и запястьях.

Глава 6

На рассвете она увидела, что «Ястреб» был захвачен тремя большими военными кораблями — испанцы хотели быть уверенными в успехе, когда высылали на нее такой большой флот, но, как оказалось, она не заслужила такого внимания. Два судна стояли перед «Ястребом», а третий охранял его сзади. Все четыре корабля, как будто укоряя ее, качались на волнах, и Мэри пришла в бешенство от мысли, что ее захватили в тот момент, когда она даже не подозревала, сколько противников на нее нападают.

Потом она увидела, что на «Ястребе» поднялась сумятица. Люди бегали по палубе взад и вперед, флаги торопливо поднимали, и Мэри решила, что настало время действовать. Кампече лежал к югу от нее, и она могла выбрать лишь одно направление: на север вдоль побережья. Она отправилась в путь немедленно, ее мысли крутились вокруг Джона Вейда, Билли Рэттенбери, Уилкенса и остальных — всех тех, кто лежал сейчас связанный в трюме, ожидая своего последнего часа. Они услышат о ее бегстве, и, зная своего капитана, сердца их наполнятся слабой надеждой, что она сотворит чудо, чтобы спасти их. Но потом они отойдут от дел, чтобы преспокойно жить на заработанные деньги. Мэри отказывалась думать об этом и, кусая губы, размышляла лишь о том, как выручить их из беды.

Казалось, ее шансы невелики. Единственное, что она могла сделать, это добраться по побережью до Юкатанского пролива, где она смастерит себе плот, достаточно надежный, чтобы доплыть до острова Пиньос. Там она встретится с пиратами, которые захотят помочь «Ястребу», если она пообещает им сокровища, хранящиеся на его борту. Даже если богатства уже перевезены в Кампече, любой пират согласиться напасть на город ради такого количества золота. Но на это путешествие уйдет несколько недель. Останется ли кто–нибудь из ее людей жив к этому времени? Смерть девяноста человек будет мучить ее совесть всю оставшуюся жизнь и даже дольше…

Спотыкаясь, бежала она вперед, чувствуя, что удача снова отворачивается от нее, и стараясь не думать ни о чем, кроме того, как бы оказаться подальше от Кампече. Пока она еще не слышала шума погони, но испанцы наверняка догадаются, в каком направлении она попытается скрыться.

Лес становился все гуще; если в нем и были тропинки, Мэри не удавалось их отыскать, и, чтобы хоть как–то двигаться вперед, ей приходилось прорубать себе дорогу шпагой. Ее поражала такое безумное плодородие здешних мест: кустарники, казалось, хватали се за одежду ревнивыми пальцами и местами составляли сплошную непреодолимую стену. Неподвижный удушливый воздух угнетал ее, и вскоре пот уже тек с се лица ручьями. Она продолжала отчаянно сражаться, неистово прокладывая себе дорогу; ей начинало казаться, что, кроме щебетания птиц, она слышит дыхание леса, тихое и спокойное. Мэри боялась только змей, но она не могла упустить свой шанс; не имея времени даже на короткую передышку, она вскоре перестала обращать всякое внимание на пиявок, которых сначала с омерзением отрывала от кожи. Единственной пищей ей служили несколько диких ягод, а питьем — солоноватая вода из луж.

Вскоре после того, как Мэри решила, что уже полдень, она услышала позади шум близкой погони: мужские голоса и лай собак. В это время она вышла к мелководному пруду и, торопливо войдя в воду, пересекла его, чтобы сбить собак со следа. Отыскав пустое дерево, она влезла в дупло, с содроганием представив себе, как питон обвивает свои кольца вокруг ее тела, и стала ждать.

Возбужденный лай приближался, и сквозь щель в стволе дерева Мэри видела, как на другой стороне пруда появились люди с собаками. Звери остановились около воды и стали принюхиваться, а люди злобно ругались на них. Наконец одна из собак потянула в противоположном от Мэри направлении, и вскоре все стихло.

Мэри с дрожащими коленями вылезла из дупла и отправилась дальше. Она бежала, стараясь не думать ни о чем, и, решив, что уже удалилась достаточно далеко от Кампече, начала пробираться к берегу. Мягкий песок затруднял путь почти так же, как бурелом в лесу, но она шла все дальше, спасаясь от безжалостной жары под самодельной шляпой из листьев. Выйдя к морю, она почувствовала, что наконец–то нашла долгожданного друга, но, как внимательно ни всматривалась она в дружеское лицо, то не подавало никакой надежды. За целый день не появилось ни одного корабля. Она не знала, что стала бы делать, если бы все–таки заметила парус, но его появление, по крайней мере, утешило бы ее. Она представила себе, как окликает английский военный корабль, как он берет ее на борт и как она рассказывает капитану, что девяносто важных английских чиновников были задержаны в Кампече. Она почти наяву видела, как капитан с подозрением оглядывая ее, задает ей вопросы и как она сыплет проклятиями в ответ — и ей пришло в голову, не начинается ли у нее бред.

Быстро пришли сумерки, и, шагая вперед по извилистому берегу, Мэри увидела у устья небольшой речушки огни деревни. Что делать? Проскользнуть в деревню, вверив себя судьбе, или вернуться в лес?

Несмотря на то что ноги Мэри подкашивались от усталости, она не могла не отметить чудесную красоту окружавшего ее пейзажа. Полная луна придавала всему этому великолепию волшебную таинственность. Эти уединенные просторные места с широкими побережьями были изумрудом окрестностей. Море светилось, и посеребренные светом луны пальмы выглядели красивее, чем днем. В кустах летали светлячки, а огромные сверкающие волны накатывались на песчаное побережье. В деревне тихо стучали барабаны и нежные голоса пели заунывные песни.

Неведомо почему созерцание этой дивной красоты прогнало усталость Мэри, и когда она двинулась вперед к реке, надеясь на глоток свежей воды, в ее походке появилось подобие уверенности. Пробираясь против течения, она медленно удалялась от деревни, и вдруг, когда она уже собиралась остановиться, послышался чей–то голос.

— Пусть эта стерва сама таскает себе воду! — проговорил он. — А мы как–нибудь обойдемся ромом.

С беспокойством потирая лоб, Мэри подумала, что ил этот раз ее действительно охватило безумие. Но внезапно раздался стук лодки, ударившейся о берег реки, и в нескольких ярдах от себя Мэри рассмотрела гс очертания. Подкравшись поближе и не выпуская из рук шпагу, Мэри увидела, что в лодке сидят три чело–иска: моряки в платках, обвязанных вокруг головы. На задней скамье стояла большая бочка.

— Пусть Ситцевый Джек сам таскает воду для своей стервы, — продолжал говоривший. — Он единственный, кто хоть что–то от нее получает. Нам от псе — только беды.

Мэри чуть не закричала от радости и бросилась к ним навстречу.

— Эгей! — крикнула она. — Собутыльники, поприветствуйте друга!

— Это еще что за дьявол? — сказал первый моряк, торопливо вытаскивая пистолет.

— Проклятье, готов поклясться, что это Мэри Рид или ее призрак, — сказал другой.

— Это Мэри Рид собственной персоной. Никогда еще не была я так счастлива слышать ваши хриплые голоса. Но для разговоров нет времени. Где Джек?

— Стоит на якоре в миле от устья.

— Тогда сейчас же отвезите меня к нему, живо!

— Нас послали за пресной водой для ее величества госпожи Энн Бонни, — сказал один из матросов. — Нас повесят просушиться на солнце, если мы вернемся с пустыми руками.

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — заверила их Мэри. — У меня срочное дело и очень мало времени. Давайте, ребята.

Она наклонилась к реке и помыла себе лицо и шею, позволяя холодной воде стекать по спине и груди. Выпив немного, она села в лодку.

К ней вернулась ее обычная уверенность — матросы не могли ослушаться ее и, сказав, что доверяют ее слову, расселись в лодке и повели ее к устью реки. По дороге Мэри рассказала им, как обстоят дела, и все трое оживленно налегли на весла. Вскоре они уже оказались около корабля Рэкхэма, все того же испанского галиона, и, привязывая лодку к кораблю, один из матросов спросил Мэри, не нужны ли ей добровольцы.

— Наверняка понадобятся, ребята, — ответила она.

— Тогда мы хотим быть с тобой, — сказал главный. — Лучше сражаться с тысячью испанцев, чем тратить время на то, чтобы, как лакеи, прислуживать безумной ирландке.

На палубе Мэри встретил изумленный Джек Рэкхэм.

— Дьявол меня побери, ты вернулась ко мне, Мэри, девочка моя… — начал он.

— Нет времени для болтовни, Джек, дружище, — прервала его Мэри. — Доны захватили «Ястреб», и сейчас он стоит неподалеку от Кампече под охраной трех военных кораблей.

— Когда ты сбежала? — спросил Джек, резко ставший серьезным.

— Этим утром, примерно на рассвете.

— Твоих матросов еще не вздернули?

— Одному Богу известно! — ответила Мэри, упрямо отказываясь поверить в это.

— Что я должен сделать? — спросил Рэкхэм.

— Дай мне тридцать своих лучших людей, а остальное я сделаю сама. Я заменю любого, кого потеряю в бою, и заплачу тебе, сколько захочешь. На «Ястребе» полно золота.

— Я, разумеется, пойду с тобой, — сказал Рэкхэм.

— О нет, ты никуда не пойдешь, — раздался тонкий голос. — Клянусь честью, ты останешься там, где тебе место, — с женщиной, которая бросила ради тебя дом и мужа!

— Привет, Энн, — торопливо сказала Мэри. — Я не собираюсь забирать твоего мужчину.

— Будь я проклят, я пойду, если сочту нужным! — воскликнул Джек. — Почему не напасть на них на этом корабле?

— Ничего не получится, Джек. Они в мгновение ока разнесут твой корабль в щепки. Это дело для ломок; если ты дашь мне тридцать человек и четыре лодки, я буду счастлива.

— Когда они будут нужны тебе? — спросил Джек, кусая губы. — Ты выглядишь усталой, как сама смерть.

— Я отправлюсь прямо сейчас, — ответила Мэри. — Глоток рома — и я снова буду в форме.

Джек Рэкхэм поспешно ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения, а Энн принесла Мэри бутылку рома и сыра, который та съела с большим аппетитом.

— Мне жаль, что я так ревновала тебя к Джеку, — сказала Энн со странной для нее кротостью. — Посмотри, Мэри, теперь я ношу его ребенка.

Мэри даже закашлялась ромом.

— О Господи, да что же здесь делается! Ничего удивительного, что ты не в духе. Я бы скорее согласилась завоевать всю Испанию!

Они улыбнулись друг другу и пожали плечами.

— Каждому свое! — заметила Энн.

Джек вернулся, чтобы сообщить, что его люди готовы. Мэри заткнула за пояс два пистолета, которые он протянул ей, и попросила дать ей столько оружия, сколько он мог.

Матросы построились в ряд, молча ожидая приказаний.

— На длинные речи у нас нет времени, — обратилась к ним Мэри. — Девяносто англичан, ваших товарищей, ждут, когда испанцы вытрясут из них жизнь. Возможно, их уже повесили, но я почему–то уверена, что они еще живы. Мне кое–что известно о донах: высокие должностные лица приказали, чтобы меня вздернули первой, а испанцы скорее поменяют местами небо с землей, чем ослушаются их приказа. Дон никогда не сделает и шага без приказания, если это в его власти. Если вам нужен другой стимул, то знайте, что в случае успеха я сделаю каждого из вас богачом.

— Девяносто англичан ждут смерти, — сказал человек, которого Мэри встретила у реки. — Этого вполне достаточно. А с капитаном Ридом у нас хватит сил на то, чтобы перевернуть весь Кампече, если понадобится.

Казалось, его слова выразили общее мнение, и Мэри разослала их по лодкам, сама заняв место в ведущей. Она объяснила пиратам, что они должны добраться до Кампече до рассвета, и они с воодушевлением налегли на весла. Мэри видела в четверти мили изгиб линии берега. Через некоторое время, показавшееся Мэри невероятно коротким, если вспомнить ее мучительный путь через лес, она разглядела в утренней полутьме смутные очертания Кампече и четырех кораблей, покачивавшихся на волнах в том же положении, в каком она их оставила.

Мэри чувствовала, что уверенность в своих силах окончательно вернулась к ней. Фортуна снова улыбнулась ей — яркая луна скрылась за тучи, как будто сознательно помогая им приблизиться незамеченными. Мэри была уверена, что многие Испанцы со всех кораблей все еще на берегу, ищут беглянку, и это значительно облегчало ее задачу.

Находясь от кораблей на расстоянии, на котором доны не смогли бы расслышать голоса в лодках, Мэри начала объяснять своим людям план.

— Я хочу, чтобы по три человека заняли каждую из трех лодок, а остальные двадцать один пусть остаются со мной в четвертой, самой большой. Три маленькие лодки должны подгрести вплотную к испанским военным кораблям, по одной к каждому; моя лодка подплывет к «Ястребу». Когда я сочту, что у вас было достаточно времени, я подам сигнал — скажем, крик попугая — его несложно изобразить. По этому сигналу вы должны перерезать якорные канаты испанских кораблей и после этого отправляйтесь к «Ястребу» с такой поспешностью, какую только выдержат ваши весла. Мы будем сражаться, и к этому времени нам может понадобиться ваша помощь. Вы должны вступить в битву, и постарайтесь создать столько шума и сумятицы, сколько сможете. Что касается двадцати одного человека, которые остаются со мной, — двое из вас должны будут отвечать за запас мушкетов и сабель.

Как только мы нападем на «Ястреб», возьмите все оружие и высыпьте в кучу на палубе. Не принимайте участия в сражении. Когда вы это сделаете, пробирайтесь в трюм и освободите команду «Ястреба» — они связаны только веревками, а их охранники, скорее всего, выбегут на палубу, чтобы присоединиться к своим. Каждому, кого вы освобождаете, объясняйте, где найти оружие. Думаю, что с их помощью нам удастся одержать победу.

Люди разделились по лодкам, и каждая отправилась к точке своего назначения. Мэри подвела свою лодку на двадцать ярдов к «Ястребу», и матросы подняли весла, с ожиданием глядя на нее. В такие моменты время тянулось особенно долго, но наконец Мэри дала условный сигнал. Матросы приготовились погрузить весла в воду, но она все еще сидела, неподвижно уставившись в темноту. Она могла различить очертания одного из военных кораблей и ждала, когда он двинется с места. Казалось, время застыло, но когда Мэри уже начала терять всякую надежду, огромная тень начала медленно скользить по течению.

— Вперед, ребята, — негромко сказала Мэри. — Гребите прямо к «Ястребу» и держитесь за мной, когда мы окажемся на борту.

Матросы гребли длинными размашистыми резкими взмахами, и лодка стремительно приближалась к «Ястребу». Никакого оклика с корабля не послышалось, и, привязав лодку, Мэри тихо прокралась на борт. Остальные последовали за ней, за исключением тех двоих, которым она велела освободить свою команду.

Неожиданно над водой разнесся шум ругательств с трех унесенных течением военных кораблей. Убедившись в том, что сейчас они уже не смогут попасть на «Ястреб», Мэри с диким воплем повела своих людей к корме. Ошеломленные испанцы испуганно протирали глаза, как будто не веря, что их товарищи действительно падают мертвыми под ножами пиратов. Но судно буквально кишело солдатами, и, как только пираты разделались с первыми, еще большее количество испанцев хлынуло на палубу.

Уже рассвело, и пиратам было удобно сражаться. Но чем ближе подбирались они к корме, тем яростней становился бой, к тому же люди Мэри начали уставать, а шестеро из двадцати одного уже пали мертвыми. Мэри дралась за троих, она громким голосом подбадривала англичан и выкрикивала страшные проклятья испанцам, отказываясь верить, что все ее старания не увенчаются успехом. Она думала о Джоне Вейде и Уилкенсе, заточенных в трюме, и молилась, чтобы те двое, которым она дала специальное задание, беспрепятственно справились с ним.

— Держитесь, ребята! — кричала она.

Но в людях Рэкхэма не было того огня, который ей удавалось разжечь в своей команде. Они медленно отступали и уже готовы были сдаться, когда на помощь подоспели еще девять человек, вернувшиеся от военных кораблей, после того как перерезали им якорные канаты. Они сплотили уставших пиратов, а Мэри удвоила свои усилия, поражая испанцев одного за другим.

Но, несмотря ни на что, пиратам удавалось лишь удерживать свои позиции: у них не хватало сил на то, чтобы продвигаться вперед, — а Мэри знала, что стоять на месте означает подписать себе смертный приговор. Как только трем военным кораблям испанцев удастся навести свои пушки на «Ястреб», они позабудут о том, что на борту есть их соотечественники; испанцы разнесут «Ястреб» в щепки.

Но, когда Мэри уже начала уставать, она почувствовала, что кто–то яростно сражается рядом с ней.

— Продолжай в том же духе, Мэри, девочка! — произнес спокойный голос.

Уголком глаза Мэри увидела Джона Вейда и чуть не закричала от радости.

— Для тебя я — капитан Рид, приятель! — воскликнула она. — Остальные уже на свободе?

— Выходят наверх! — ответил он, парируя удар и нанося своему противнику рану в плечо.

Новая волна бодрости прокатилась по рядам пиратов, и с возрастающей уверенностью они прорубали себе путь вперед. С грозным ревом в сражение ворвался Уилкенс, и его появление окончательно лишило испанцев присутствия духа. Они дрогнули и обратились в бегство, в отчаянии прыгая в морскую воду.

Глава 7

Пираты подняли радостный крик, но Мэри жестом заставила их замолчать, не позволяя им поддаться восторгу, который мог оказаться преждевременным.

— Поднять якорь и все паруса, — закричала она, подбегая к штурвалу.

Внимательным взглядом она заметила, что испанцы на военных кораблях наконец справились с управлением и, борясь с ветром, двигались прямо на «Ястреб». Но их отнесло слишком далеко, и Мэри рассчитала, что они должны успеть проскользнуть мимо них. Естественно, как только ветер наполнил жизнью паруса «Ястреба», он гордо полетел вперед по волнам, и, как будто зная, что он быстрее своих преследователей, презрительно избавился от погони неуклюжих тяжелых военных кораблей. За спиной беглецов послышалось несколько неудачных выстрелов, но вскоре испанцы поняли бесполезность всякой попытки вернуть их, и занялись тем, что стали вытаскивать из воды уцелевших солдат.

Тут уж ничто не могло помешать команде «Ястреба» выказать свои чувства. Они приветствовали Мэри восторженными криками, и по щекам старых закаленных морских волков катились слезы радости. Мэри улыбаясь стояла рядом с Джоном Вейдом, уперев руки в бока. Наконец она подняла руку, чтобы заставить всех замолчать.

— Среди вас все еще есть человек по имени Сэмюэль Вильямс?

В ответ на вопрос раздался взрыв смеха, и матросы вытолкнули вперед Сэмюэля Вильямса. Мэри двинулась к нему, агрессивно выставив вперед подбородок, и чем ближе она подходила, тем дальше он отступал назад.

— Ты помнишь приятную беседу, которую вы вели в трюме этого судна, Сэмюэль Вильямс? — спросила она.

У него было широкое красное лицо, но сейчас оно стало бледным как простыня.

— Да, капитан Рид, — пробормотал он.

Она пристально посмотрела на него и повернулась к команде.

— У меня плохая память, ребята, — сказала она. — Может быть, вы можете напомнить мне, что говорил Сэмюэль Вильямс во время этой небольшой беседы?

Восхищенным хором пираты ответили ей:

— Он сказал, что мы попали в трюм из–за того, что нам не повезло иметь капитаном женщину.

— Ах, да, именно так! — задумчиво подтвердила Мэри.

Повисла гробовая тишина, и Вильяме решил пойти ва–банк.

— Клянусь, это была чистая правда, — с отчаянием воскликнул он.

— Я надеялась, что ты так скажешь, — сказала Мэри. — Если бы начал скулить и просить пощады, я оторвала бы тебе голову. Ну, ребята, — продолжала она, поворачиваясь к остальным матросам, — вас схватили по моей вине. Но нет на свете мужчины или женщины, которые никогда не совершили бы ни одной ошибки. Я свою исправила.

Крики восхищения были ей ответом.

— Я исправила свою ошибку, Сэмюэль Вильямс? — повторила она.

— Еще как! — ответил он, глуповато улыбаясь. — Вы лучшая среди нас!

Мэри в шутку легонько ударила его в подбородок и отослала назад к товарищам.

— Я не уверена, что это достойный комплимент, — воскликнула она. — Не слишком лестно быть лучшей в компании таких мерзавцев, какие собрались на этой посудине.

Матросы рассмеялись, как будто получили наивысшую похвалу.

— А теперь мы с мистером Вейдом пойдем осмотрим трюмы — интересно, оставили ли доны что–ни–будь из наших денег.

Для начала они отправились в каюту Мэри и нашли ее точно в таком же состоянии, в каком видели последний раз: жемчуг, драгоценные камни, деньги и платья — все было на месте. Спустившись в запасной трюм, они тоже обнаружили все в прежнем виде. Мэри с недоверием посмотрела на Джона Вейда.

— Клянусь, подобной легкомысленности я не ожидала даже от донов! — заметила она.

— Меня это не удивляет, — ответил Джон. — Я немного понимаю по–испански и расслышал, как их капитан приказывал оставить все как есть. На «Ястреб» должны были пожаловать какие–то высокие гранды — они хотели застать все в таком же положении, как когда корабль только был захвачен. Таких сокровищ раньше не видели даже в Испании.

— Как они будут разочарованы! — сказала Мэри.

Мэри пошла на корму, чтобы сообщить своим матросам радостную весть — все их сокровища, которые они для безопасности хранили в трюме, оказались не тронуты. Оглушительные крики радости зазвучали со всех сторон, и восторг пиратов увеличился вдвое, когда Мэри объявила, что угощает всех ромом.

— Только не перебарщивайте, — предупредила она. — Не напивайтесь. В следующий раз нам не удастся спастись от донов. Пойдемте, мистер Вейд, я приказала принести несколько бутылок вина в свою каюту. Выпьем за мое здоровье, я заслужила, чтобы сегодня за меня пили.

Они взяли с собой Уилкенса и Билли Рэттенбери. В каюте она широким жестом вытащила вино.

— Этот случай требует того, чтобы за него выпить, — сказала она.

Гости ожидающе посмотрели на Вейда, но он никак не отреагировал на ее слова, почувствовав внезапную неприязнь к ее самодовольству. Активность всегда была присуща Мэри, но не высокомерие или самовлюбленность. Не дождавшись ни слова от Вейда, Билли Рэттенбери сам предложил тост за ее здоровье.

— За самую необыкновенную женщину, какую когда–либо видел мир, — сказал он, глядя на нее преданными собачьими глазами, полными обожания.

— Которая стоит десятка мужчин! — прорычал Уилкенс.

Вейд не проронил ни слова, но поднял свой бокал вместе с остальными.

Мэри улыбнулась и, как показалось Вейду, не без некоторого самодовольства, поблагодарила их. Вейд решил, что разговор пора настроить на более реалистический лад.

— Сколько человек Рэкхэма ты потеряла? — спросил он.

Она искоса посмотрела на него.

— Двенадцать из тридцати.

— Двенадцать! — воскликнул Джон. — И ты обещала ему заменить любого, кого потеряешь?

— Обещала.

— И что же ты собираешься делать? У нас нет лишних людей.

Мэри наполнила свой бокал, поднесла к свету и залпом осушила. Потом повернулась к Вейду.

— Что я собираюсь делать, мистер? Да ничего! Я отдам Ситцевому Джеку столько жемчуга, чтобы ему хватило на всю жизнь, — людей отослать не так–то легко.

— Так не пойдет, — сказал Джон Вейд. — Ты не можешь нарушать свое слово. Ситцевого Джека могут захватить, если у него будет недостаточно матросов. Эти проклятые испанские лохани могут справиться и с кораблем, которым управляет и полная команда.

Мэри ничего не ответила, но продолжала молча наливать себе бокал за бокалом, выпивая их залпом.

— Ты не можешь нарушать свое слово, — настаивал Джон Вейд. — В нашем ремесле так не поступают.

— Кто сказал, что не могу, мистер? — ответила наконец Мэри, покачиваясь на ногах. — Я — Мэри Рид, самая необыкновенная женщина из всех, кто когда–либо появлялся на свет. Более необыкновенная, чем Беатриче, чем даже королева Елизавета.

— Это не причина для того, чтобы нарушать свое слово, — сказал Вейд. — Любой дурак может сделать это. Так поступают только трусливые шавки!

— Ты назвал меня шавкой?! — вскричала Мэри. — Ты слышал, как он назвал меня шавкой, Уилкенс, а ты, Билли Рэттенбери? Я закую его в кандалы.

Уилкенс и Рэттенбери с беспокойством переглянулись, и Рэттенбери сказал, что им пора идти.

— Вы останетесь здесь, ребята, — икая, сказала Мэри. — Я приказываю вам остаться и пить со мной. Не так уж часто вам выдается случай выпить с такой женщиной, как я. Не обращайте внимания на мистера Вейда Проповедника.

Мужчины неохотно взяли свои бокалы.

— Я сказал, что вы не можете нарушать своего слова, капитан Рид, и готов повторить это, — снова произнес Джон Вейд. — Ни один капер не может позволить себе обмана по отношению к своим товарищам, будь то сам Тич или Эйвери.

— Кто такие Тич и Эйвери по сравнению со мной!

— Делай как знаешь, — ответил Вейд. — Но одно я знаю точно. Ни один человек на борту «Ястреба» не сможет управлять кораблем так, чтобы не нарваться на рифы. Ты знаешь, кто умеет это. Согласись уплатить долг Джеку Рэкхэму, как подсказывает тебе честь, и я останусь твоим штурманом. Но если ты откажешься, тебе придется самой сверять курс с картой.

Мэри поставила бокал и ударила кулаком по столу.

— Я спасла ему жизнь, и вот его благодарность! — воскликнула она. — Но я покажу тебе, как я отношусь к подобным угрозам.

— Лучше послушайте его, капитан Рид, — посоветовал Уилкенс.

Но Мэри стремительно выбежала на палубу, не обращая внимания на всю троицу, бросившуюся вслед за ней. Созвав людей Рэкхэма, она приказала принести из ее каюты сундук с жемчугом.

— Вы, наверное, уже думаете о том, чтобы вернуться к своему хозяину, ребята, — обратилась она к ним, ее лицо пылало от выпивки. — Вы хорошо поработали, и нам не отблагодарить вас никакими словами. Передайте Джеку, что я сожалею, что не могу сама выразить ему свое уважение, и что я извиняюсь за потерю двенадцати человек из его команды. Но Мэри Рид никогда не делает ничего наполовину: в качестве компенсации я отдаю вам этот жемчуг.

Царственным жестом она откинула крышку сундука и, вытащив горсть жемчуга, просеяла его между пальцами. Матросы Рэкхэма не могли сдержать своего удивления.

— Забирайте свои четыре лодки и возвращайтесь, — продолжала Мэри. — Вы всегда будете на моем корабле почетными гостями, но я не советовала бы вам сбегать с этим сокровищем, чтобы оставить его себе. Куда лучше получить положенную вам долю, чем попасться в руки испанцам.

Люди Рэкхэма осторожно погрузили сундук с жемчугом на лодку и под прощальные крики команды «Ястреба» стремительно поплыли прочь по направлению к судну Ситцевого Джека, стоявшему на якоре неподалеку от берега.

Мэри ядовито посмотрела на Джона Вейда, но тот без единого слова резко повернулся на каблуках и удалился в свою каюту.

— Пусть идет, — сказала Мэри в ответ на вопросительный взгляд Билли Рэттенбери. — Он остынет, а нет, так обойдемся и без него! Ты — пес, как назвал тебя атторней на мнимом суде — и это словечко подходит к твоему виду, Билли, ты и правда немного похож на спаниеля.

Прежде чем он успел ответить, раздался крик дозорного с топ–мачты:

— Француз слева по борту, капитан Рид.

Слева от «Ястреба» действительно шел фрегат, судя по виду нагруженный сокровищами. К Мэри сразу вернулся весь ее жар, и она разослала своих людей по местам, как будто забыв о том, что их сундуки и так были наполнены богатствами.

Француз, вероятно, понял ее намерения и попытался спастись бегством, но Мэри не дала ему ни единого шанса, и вскоре «Ястреб» нагнал беглеца. Мэри приказала поднять Веселый Роджер и дала предупредительный залп. Этого было достаточно — фрегат остановился, и его флаг скользнул вниз с топ–мачты.

Мэри велела спустить лодку на воду и послала за Джоном Вейдом.

— Мы вместе осмотрим французский корабль, мистер, — сказала она.

Она ожидала, что Вейд будет отказываться, но он, по–прежнему не говоря ни слова, последовал за ней. Они молча подгребли к фрегату, на борту которого их встретил не в меру разговорчивый капитан, пытавшийся объяснить им, насколько поняла Мэри, что его трюм пуст.

— Мы посмотрим сами, мистер, — сказала она.

Они обыскали судно, но не обнаружили на нем

ничего ценного, кроме нескольких золотых монет в каюте капитана, которые они не потрудились забрать. Капитан, отреагировавший на это довольной улыбкой, рассказал, что их корабль шел во французские владения на острове Эспаньола, чтобы перевезти оттуда нескольких важных персон. О правдивости его слов свидетельствовали роскошно обставленные каюты. Мэри задумчиво стояла у дверей, а потом неожиданно указала на дверь в конце коридора.

— Вы не открыли для меня эту дверь, месье.

Выражение лица француза немедленно переменилось, и он с деланным удивлением пожал плечами.

— Там ничего нет, мадемуазель, абсолютно ничего, я вас уверяю, — заговорил он, неожиданно перейдя на французский.

Мэри не стала тратить время на приказания, но, подойдя к двери, сама подергала за ручку. Обнаружив, что каюта заперта, она просунула рукоять шпаги сквозь щель между досками двери и, протиснув внутрь руку, чтобы поднять щеколду, открыла дверь. Странное зрелище предстало ее глазам.

Мэри никогда не приходилось прежде видеть ни на суше, ни на море, чтобы комната была обставлена с подобной роскошью. Пол устилали толстые ковры, стены были увешаны старинными гобеленами, а в углу находилась небольшая, но изысканная кровать с балдахином. Повсюду стояли зеркала, и на туалетном столике в беспорядке валялись склянки с духами и пудреницы. Но все это Мэри видела лишь краем глаза — ее взгляд был прикован к женщине, сидевшей за столиком.

Взлом, очевидно, не произвел на женщину никакого впечатления, она спокойно смотрелась в небольшое зеркальце, которое держала в руке. Это была маленькая женщина со склонностью к полноте, но эта черта скорее подчеркивала ее изящество, чем отнимало. На ней было платье с очень низким вырезом со спины, и когда она обернулась, чтобы посмотреть на вошедших, под корсажем заволновались полные красивые груди. Ее платье было настолько дорогим, что, казалось, даже если бы оно не было надето на столь великолепную женщину, оно все равно приковывало бы к себе внимание.

У женщины была небольшая (как у птички, подумала Мэри) головка и чуть слишком длинная, но с идеальными линиями, шея. В ее фигуре нельзя было найти ни одного изъяна; создавалось впечатление, что ее тело сделано из фарфора; резко очерченный нос, полный презрительный рот, красивые ямочки на щеках и экстравагантно убранные волосы делали ее лицо аристократическим. Из–под платья виднелась изящная ножка.

Полуобернувшись и все еще не отводя глаз от зеркала, она увидела французского капитана.

— В чем дело, монсиньор? — томно спросила она на правильном французском языке.

Капитан объяснил, что корабль захватили английские пираты.

Дама отложила зеркальце и обернулась, чтобы рассмотреть Мэри. Ее наглые глаза медленно обвели ее взглядом с головы до ног, оценивая каждую мелочь одежды — чулки, грубые бриджи и рубаху. Мэри увидела, что в ее лице не появилось страха, лишь интерес, который могло бы вызвать редкое животное.

— Фи, так вот что вы называете пиратами! — скачала она.

— Было бы неплохо, мадемуазель, если бы вы с большим почтением относились к английской мадемуазель… — начал капитан.

— Английской мадемуазель?! — прервала его француженка, поднимая брови и оглядывая каюту. — Где же эта мадемуазель?

Капитан указал на Мэри, все еще стоявшую в центре каюты в глубокой растерянности. Француженка поразила Мэри, ее изящная женственность взволновала ее, и сейчас она чувствовала себя неуклюжей, как слон в посудной лавке.

— Я — Мэри Рид, знаменитая женщина–пират, — пробормотала она, не зная, произведет ли ее имя впечатление или такая бесцеремонность лишь выдаст ее неуверенность в себе.

Француженка смерила ее внимательным взглядом и инстинктивно подтянула юбки.

— Боже мой, какое ничтожество! — снова прозвучала характерная грассирующая французская речь.

Грациозно встав на ноги, она подошла к Мэри ровной походкой, присущей лишь женщинам из высшего света, — казалось, что юбки сами скользят по полу. Цинично рассматривая свою захватчицу вблизи, она обошла Мэри кругом, как будто находилась в музее восковых фигур.

Заметив улыбку Джона Вейда, Мэри внезапно вышла из себя.

— Пора прекратить этот фарс! — закричала она. — Вам лучше вести себя поосторожней, моя прекрасная леди, если вы не хотите, чтобы я выбила из вас все ваше изящество!

Ничего не ответив, француженка пожала плечами и посмотрела на Мэри. Одного взгляда было достаточно.

— Вы сделали хоть что–нибудь в своей жизни, о чем стоило бы вспомнить? — вскричала Мэри. — Что вы можете, кроме как холить свое маленькое бездушное тело и слушать льстивые комплименты от своих расфуфыренных кавалеров? Неужели вы не понимаете, что я могу вздернуть вас на нок–рее или отдать своим матросом, чтобы они позабавились с вами?!

Француженка улыбнулась. Она вернулась к туалетному столику, вытащила из пудреницы пуховку и снова повернулась к Мэри.

— Я жду, мадемуазель женщина–пират! — спокойно проговорила она.

Ее холодные зеленые глаза снова обвели Мэри взглядом, и на лице появилось сдержанное презрение.

— Ваши матросы заслужили того, чтобы посмотреть на красивую женщину, не так ли, мадемуазель женщина–пират?

Мэри бросилась вон из комнаты, хлопнув за собой дверью и впервые в жизни чувствуя себя побежденной.

Глава 8

Мэри и Джон Вейд не произнесли ни слова по дороге обратно на «Ястреб» и даже избегали смотреть друг другу в лицо. Когда они поднялись на палубу, Вейд, казалось забывший обо всех своих угрозах, спросил, куда Мэри намерена прокладывать курс.

Оставив его вопрос без ответа, Мэри позвала своего слугу–негра и приказала приготовить горячую ванну в ее каюте. После того как он выполнил этот приказ, она велела принести ей зеркало, пудру и духи. Пораженный столь необычными требованиями, слуга широко раскрыл рот от изумления и, воздев свои черные руки к небесам, отправился шарить по каким–то тайникам, чтобы достать ей то, о чем она просила. Мэри стояла, бесстрастно наблюдая, как он относит эти вещи в ее каюту, и, когда он снова вышел оттуда, приказала ему следить, чтобы никто не беспокоил ее.

Мэри пребывала в непонятном экстазе. В первую очередь она подошла к большому зеркалу и осмотрела себя с головы до ног. В нем она увидела крепкого и энергичного молодого человека, полного здоровья. Он был одет в белую хлопковую рубаху, бриджи из грубой ткани, толстые шелковые чулки, доходящие ему до колен, и ботинки с большими серебряными пряжками. Мэри внимательно разглядывала его широкие плечи, сильные ноги и загорелое лицо, черту за чертой, и наконец пришла к выводу, что он хорош собой, почти красив. Глаза юноши смотрели прямо на нее с решительностью и вызывающей самоуверенностью. Холодно оценивая зрелище, представшее ее взгляду, Мэри решила, что была бы рада, окажись такой юноша рядом с ней в бою, но при этом он не вызвал бы у нее никакого интереса как друг. Он был слишком самодостаточен.

Мэри торопливо сбросила с себя одежду и залезла в душистую ванну. Тщательно намылившись и помывшись, она вытянула ноги и закрыла глаза. Окунувшись в непривычную роскошь, она пыталась расслабить каждую мышцу своего тела и каждую мысль в своей голове. Она лежала неподвижно, ни о чем не думая, ничего не делая.

Ощутив, что покой охватил ее целиком, она вылезла из ванны и, неторопливо вытершись и напудрив все тело, снова подошла к зеркалу. Быстрым жестом Мэри распустила волосы, и они волной заструились по плечам.

То, что предстало ее взгляду теперь, вызвало у нее изумление. Мэри удивленно провела пальцами по стройным бедрам, животу и груди, как будто впервые видя свое тело. С чувством все возрастающего возбуждения она побежала к сундуку с платьями, присутствие которого в каюте до сих пор вызывало у нее стыд, и достала оттуда наряды испанских дам из высшего общества, захваченные капитаном Ридом на одном из кораблей донов.

Выбрав самое изящное из нижнего белья, Мэри начала одеваться, делая каждое свое движение почти ритуальным. Вернувшись к сундуку, она извлекла оттуда простое платье из белого атласа с низким вырезом спереди и на спине. Одевшись, она взяла со стола ручное зеркальце и занялась своим лицом и волосами.

Закончив, Мэри снова повернулась к большому зеркалу. Результат ее трудов заставил ее затаить дыхание; не веря своим глазам, она стояла, любуясь на собственное отражение и приложив от избытка чувств одну руку к груди.

Вместо молодого человека, перед ней стояла красивая высокая девушка. Изысканные линии атласного платья скрашивали склонность к излишней крепости, которой явно обладал молодой человек. Завивающиеся каштановые волосы, высокий лоб, красные полные губы и темно–карие глаза делали лицо девушки утонченным. Мэри Рид с чуть приоткрытыми губами и сияющими глазами смотрела на свое отражение.

Так она стояла, размышляя о презрении в глазах француженки и вспоминая тот день, когда впервые повстречала на Нью–Провиденс Энн Бонни. Энн тогда говорила, что когда–нибудь Мэри найдет себя. Тогда это показалось Мэри безумным и нелепым пророчеством, но вот пришел день, когда оно сбылось.

И, глядя на себя в зеркало, Мэри думала о том, что жизнь ее против ее же воли превратилась в хаос. Она делала то, чего не делала до нее ни одна женщина. Она сражалась и побеждала мужчин их же оружием; она познала ошеломительный успех; однажды она совершила ошибку, но сумела ее исправить; но ни в чем она не находила удовлетворения, и теперь Мэри чувствовала, что все, что она делала в своей жизни, оказалось бесполезным. Какой–то бесенок упрямства захватил ее и заставил отрицать саму себя, заставил притворяться тем, чем она не являлась на самом деле. И то, что ее притворство приносило ей удачу, не меняло дела. Сейчас она ясно понимала — все кончено. С этого момента она должна ближе узнать девушку в зеркале; в двадцать шесть лет она должна заново начать свою жизнь. Она почувствовала, как внутри закипают новые силы, предвещавшие что–то — она сама точно не знала что — и намекавшие, что приведут ее к чему–то неожиданному.

Раздался стук в дверь. Мэри автоматически произнесла «Войдите», все еще не в силах отвести глаз от зеркала. Сделав наконец над собой усилие и повернувшись, она увидела в каюте Джона Вейда, который смотрел на нее, не веря своим глазам.

— Мэри! — вскричал он.

Раньше Мэри только крепко выругалась бы, если бы мужчина застал ее крутящейся около зеркала, но сейчас это даже не пришло ей в голову. Она подошла к Джону Вейду, и ей показалось, что его она тоже видит впервые. Это был высокий и стройный мужчина, в глазах которого мелькал странный огонек.

— Джон! — воскликнула Мэри, словно лунатик хватая его за руки. — Минуту назад я все понимала: я тала все о своем будущем, о своей жизни, о своем мире. Я ни в чем не сомневалась. Теперь я чувствую себя неуверенной, заблудившейся. Что со мной случилось, Джон?

Даже голос Мэри звучал по–новому, в нем открылась какая–то глубина.

— Объясни мне, что произошло? — повторила она.

— Ты наконец пришла в себя, — ответил Вейд — Раньше ты спала, но теперь проснулась и протерла глаза от сна.

Мэри с глубоким вздохом села на край своей кровати.

— Что со мной станется? — спросила она. — Ни мужчина, ни женщина… Что из меня выйдет?

— Есть кое–что, что ты не могла потерять. Это твоя смелость, — проговорил Джон. — Теперь тебя ожидает более сложное дело, чем те, которые приходилось выполнять капитану Риду.

— И почему презрение этой француженки так расстроило меня? — спросила Мэри. — Я никогда не смогу стать такой женщиной.

— Да, слава богу, такой ты никогда не станешь, — сказал Джон. — Но кто может понять причину таких вещей? Должно быть, ее слова задели тебя за живое, потому что она сказала их в подходящий момент.

— После того как я поссорилась с тобой, Джон, — вспомнила Мэри.

— Да, — ответил Джон Вейд.

Он взглянул Мэри в лицо и сжал ее руки в своих.

— Не знаю, правильно ли говорить такие вещи в такую минуту, — сказал он. — Но я люблю тебя, Мэри. Люблю тебя с той самой минуты, когда впервые узнал, что ты женщина. Я понимал, что тогда с тобой было бесполезно говорить об этом, потому что это означало кричать о любви мраморной статуе. Но теперь, когда и ты тоже знаешь, кто ты на самом деле, я не могу молчать.

— Джон, дай мне время, — ответила Мэри. — Я еще даже не знаю, каково это — быть женщиной. Как я могу говорить о любви?

— Я ждал и могу ждать дольше. Когда–нибудь ты сможешь говорить и о любви, — пообещал ей Джон. — Но сейчас мы должны подумать о том, что мы будем делать дальше.

— Я не смогу снова стать капитаном моим матросам, — сказала Мэри. — Мне придется отказаться от «Ястреба» и от всей моей прекрасной команды, которая так хорошо служила мне.

— Думай о будущем, а не о прошлом, — посоветовал Джон. — Я бы не стал жалеть о том, что бросаю подобный образ жизни.

— Тебе он никогда не нравился, так ведь, Джон? Почему же ты согласился остаться со мной?

— Почему я согласился?

Мэри посмотрела в его темные глаза, и теплое сладостное чувство охватило ее. Она улыбнулась новой, застенчивой улыбкой.

— Не нужно никаких сожалений и колебаний, — настаивал Джон. — Мы должны совершить прорыв прямо сейчас!

— Что ты предлагаешь?

— Америка — вот место, которое нам подходит, — ответил он. — Англия и Европа вянут с каждым днем, к тому же в Англию ты все равно не сможешь вернуться. Америка — большая молодая страна, она полна жизни. Это подходящее место, чтобы начинать новую жизнь.

— Звучит неплохо, — сказала Мэри. — Да, мы так и сделаем. Я люблю совершать поступки сразу, как только мысль о них пришла в голову. Мы возьмем с собой жемчуг и деньги?

— Как хочешь. Я бы на твоем месте оставил все jto — не думаю, что ты нуждаешься в роскоши.

— Мы возьмем большую часть, — решила Мэри. — Если ты захочешь — избавимся от нее в любой момент. Давай, Джон, — воскликнула она, сжимая его руку, — отправляемся. Иначе что–нибудь пойдет не так.

— Я направлю корабль на Америку прямо сейчас и поведу «Ястреб» так быстро, как только можно, — проговорил Джек, глядя далеко в пространство. — Мы с тобой высадимся на берег в лодке. Я пойду и изменю курс прямо сейчас.

— Я не хочу больше надевать мужскую одежду, — попросила Мэри. — Я останусь здесь, пока не настанет время уходить.

— Скоро мы окажемся около американских берегов, — пообещал Джон Вейд.

— Скоро! — воскликнула Мэри. — Новые берега и новая жизнь! Я с трудом смогу дождаться этого дня.

Пылая румянцем, счастливая, стояла Мэри перед Джоном Вейдом. Он обнял ее, и впервые за всю свою жизнь Мэри поняла, что сдаться иногда может быть приятней, чем победить.

Глава 9

Вейд принял управление «Ястребом» на себя; Мэри оставалась внизу, в своей каюте, собирая вещи, которые она хотела забрать с собой. Она тщательно отбирала лучшие жемчужины и драгоценные камни, решив оставить большую часть денег на борту. Так прошла почти вся ночь — Мэри была слишком возбуждена, чтобы ложиться спать.

Через несколько дней, в полдень, Джон пришел, чтобы сказать ей, что дозорный увидел землю и что он пообещал матросам, что она поговорит с ними, прежде чем покинуть «Ястреб».

— Они ждут тебя на палубе, — сообщил он.

— Я никогда прежде так не нервничала, Джон, — ответила она. — Ты считаешь, что я обязательно должна поговорить с ними?

— Они ждут этого, — улыбаясь сказал Джон.

— Ладно, тебе, наверное, кажется странным, что Мэри Рид так волнуется, — произнесла Мэри, заметив его улыбку. — Оставь меня ненадолго. Вскоре я выйду на палубу.

Она подумала о том, что не может появиться перед матросами в платье из белого атласа, которое выглядело уместным лишь в гостиных, и, быстро порывшись в заветном сундуке, достала оттуда креповую юбку с широкой, украшенной цветочном узором оборкой и голубую блузу. Мэри чувствовала, что короткая юбка лучше подходит для такого случая, и, повязав на голову голубой платок, она торопливо вышла на корму.

Матросы столпились внизу, и, когда она вышла на полуют, взявшись руками за перила, чтобы в последний раз посмотреть на свою команду, ее поразило, что у нее достало сил на то, чтобы управлять такой суматошной компанией. Пираты подняли свои бурые от загара лица, и удивленный шепот прошел по толпе, словно порыв ветра.

— Подумать только, ребята, — начала Мэри, нервно откашлявшись, — мистер Вейд, должно быть, уже сообщил вам, что вы остались без капитана. Клянусь, не в моих силах объяснить вам, что произошло. Возможно, Сэмюэль Вильяме был прав, и женщина плохо подходит для того, чтобы командовать вами. А может быть, мое решение объясняется женским непостоянством. В чем бы ни была причина, но во мне произошли перемены, и бессмысленно отмахиваться от этого. Мистер Вейд и я отправляемся в Америку, где мы надеемся начать новую жизнь. Нет никакого смысла откладывать это, раз мы приняли решение, поэтому мы уезжаем немедленно. Я взяла часть моих денег с собой, но в моей каюте вы найдете еще немало сокровищ, которые вы сможете присовокупить к своим богатствам. Вам, ребята, придется выбрать себе нового капитана, но если вы хотите послушаться моего совета, то я скажу вам — уходите с моря. Среди вас нет человека, который мог бы достойно управлять кораблем, к тому же удача когда–нибудь покидает своих избранников. Мы знали успех, но придет время и он откажет вам. Обоснуйтесь все вместе на каком–ни–будь острове или расходитесь, честно поделив добычу между собой.

Мэри остановилась и оглядела их, крепче сжав перила руками.

— Но что бы ни ждало в будущем вас или меня, — продолжала Мэри, — сейчас все мы охвачены грустью, грустью расставания с теми, с кем вместе мы жили, страдали и сражались. Мы не можем удержаться от этой грусти, ребята, но я хочу поблагодарить вас за то, какими первоклассными моряками все вы были. Ни у одного капитана никогда не было лучшей команды, и я готова поклясться, что и сейчас никто на семи морях не может похвастаться такими матросами. Я никогда не забуду то время, что мы провели вместе. Что бы со мной ни случилось, ребята, я всегда буду помнить, как «Ястреб» стал бичом для донов и как мы сражались и побеждали извечных врагов Англии. Я никогда не забуду и никогда не пожалею об этом времени.

Воцарилась тишина, и Мэри подумала, что матросы остались недовольны ее речью. Она вспомнила, как в первый раз стояла перед ними, чуя смертельную опасность, когда неожиданно открылось, что она женщина. Потом Уилкенс снял шляпу.

— Все мы здесь заматерелые моряки, леди, — сказал он. — Но у всех тяжело на сердце от того, что вы покидаете нас. Как вы сказали, много славных сражений выдержали мы вместе с капитаном Ридом, и ни один из тех, кто находится на борту «Ястреба», не забудет его. Капитан Рид погиб, хотя мы знали, что в честном бою никто не смог бы одолеть его. Чтобы низвергнуть его, понадобилась самая красивая женщина на семи морях.

Матросы заревели от смеха, а Мэри почувствовала, как румянец заливает ее щеки.

— Вы много говорили про нас, леди, — продолжал Уилкенс, — но я хочу сказать, что чем бы мы ни решили заняться, без капитана Рида нам ничего бы не удалось. На судне от нас толку было бы не больше, чем от фигур, украшающих носы кораблей. И у нас достанет здравого смысла для того, чтобы не пытаться заниматься прежним ремеслом без капитана Рида. Мы покончили с этим, и слава богу, что у нас есть груда латуни, и нам не пришлось болтаться на нок–рее. Капитан Рид мертв! Никогда прежде не рождалось такого капитана. Но Мэри Рид все еще жива, и все мы кричим в один голос: «Долгой жизни и счастья ей!» Да сопутствует ей в Америке такая же удача, как капитану Риду на Карибах!

Матросы заголосили, а Джон Вейд, видя огорчение Мэри, вступил в разговор.

— Если это будет хоть как–то от меня зависеть, она будет счастлива, — пообещал он. — Но перед смертью капитан Рид, как и подобает хорошему капитану, думал о своей команде. И он завещал передать вам, что, если вы решите бросить пиратство и продать свои драгоценности так, чтобы вам не задавали лишних вопросов, вы должны сделать это на рынке на острове Тортуга. Он говорил, что потом вам следует поселиться на острове Эспаньола — с северной стороны вы без труда найдете себе место, чтобы организовать поселение. Климат там прекрасный и земли богатейшие. Я подчеркнул курс, которого вам нужно держаться, Уилкенс.

Джон вручил Уилкенсу карту и объявил, что им пора отправляться. Старательные матросы охотно перенесли сундуки с драгоценностями и платьями в лодку, которую они приготовили заранее, на всякий случай снабдив ее обильным запасом провизии и пресной воды. Билли Рэттенбери умолял взять его с собой, но Джон Вейд отказал ему, сказав, что, если желание хирурга не ослабнет, он сможет разыскать их с Мэри в Каролине через шесть месяцев. Джон взялся за руль, и вскоре их лодка уже уносилась от «Ястреба» под троекратное «ура» команды.

Мэри еще раз обернулась, чтобы посмотреть на судно, которое она так любили, и на команду, которую сама создала, и стала размышлять о том, что теперь все это в прошлом. Она променяла свой успех на неведомое будущее, но она не сомневалась, что сделала правильный выбор. Успех не терпит даже кратчайшей остановки на месте: успех — это самое трудное в мире, и чтобы добиться его, нужно всегда быть в движении. Она помахала «Ястребу» рукой и, отвернувшись, мгновенно прогнала судно из своих мыслей, возбужденно разглядывая линию берега впереди.

Гладкое море светилось, а свежий ветер быстро гнал их вперед. Занятый рулем и парусом Джон Вейд ободряюще улыбался Мэри, а «Ястреб» уносился на юго–восток и вскоре превратился в маленькую точку на горизонте. Перед ними было рассыпано невероятное количество маленьких островков, а впереди виднелся берег Флориды.

— Мне не нравится мысль приставать к берегу с этим сундуком, — заметил Джон. — Могут посыпаться вопросы. Будет безопасней оставить его на одном из островков.

— Как хочешь, Джон, — ответила Мэри.

— Я знаю эти отмели как свои пять пальцев, — продолжал Вейд. — Когда я был юнцом, у меня была маленькая лодочка, и все праздники я проводил здесь, неподалеку от побережья Флориды. Здесь есть островок, который я смогу найти с завязанными глазами, там в центре в форме треугольника растут три дерева. Им–то мы и воспользуемся.

Они высадились на островке, с некоторым трудом перенесли сундук на берег, и, взяв из него только деньги, глубоко закопали в центре треугольника, образованного деревьями.

— Даже если ураган с корнем вырвет их, я смогу разыскать это место, — сказал Джон.

Они снова отплыли от берега и, обогнув небольшую группу новых островков у Флоридского пролива, увидели стоящее на якоре испанское судно.

— Лохань Джека Рэкхэма! — воскликнула Мэри.

Джон посмотрел в подзорную трубу и объявил, что

Мэри не ошиблась.

— Хочешь подплывем к ним попрощаться? — спросил он.

— Клянусь, не знаю, — колебалась Мэри. — Я ни в малейшей степени не сентиментальна, по крайней мере по отношению к Джеку Рэкхэму. Он — всего лишь обломок того, кем он мог бы стать, — тень мужчины.

— Нужно из вежливости попрощаться с ним, — сказал Джон, поворачивая руль. — Мы не будем задерживаться на его корабле.

Они подплыли к галиону незамеченными.

— Хорошую же вахту они держат! — проговорила Мэри.

Привязав лодку и взобравшись на борт, они позвали Джека Рэкхэма. Вскоре тот вышел из нижней каюты и, смущенно улыбаясь, направился им навстречу.

— Что это? — произнес он. — Мэри Рид в женском платье?!

— Не обращай на это внимания, — сказала Мэри. — Что ты за капитан! Если бы мы оказались кораблем из королевского флота, ты ничего не успел бы сделать.

— В этих краях такой опасности нет, — сказал Джек. — Но, чума меня побери, какая же ты красавица, Мэри! Кто бы мог подумать, что за мужчиной, который дрался, пил и ругался лучше любого из нас, скрывается такое воплощение красоты? Что я упустил, дьявол меня побери, несчастного дурака!

— Теперь слишком поздно, — резко произнес Джон Вейд. — Она едет со мной в Америку.

— Что ж, ты настоящий счастливчик! — ответил Рэкхэм. — Желаю удачи вам обоим! Вы правильно делаете, что бросаете пиратское ремесло. Оно на последнем издыхании. С ним все кончено.

— Но мы успели немало rta нем заработать, — заметила Мэри. — Мы не отсиживались в нижней каюте, занимаясь любовью дни и ночи напролет!

Рэкхэм пожал плечами. Мэри заметила, что он сильно растолстел: его лицо распухло от слишком частых выпивок — печальный контраст с тем Ситцевым Джеком, с тем лихим юношей, который спокойно взобрался на борт «Возмездия» и потребовал у майора Бонне выделить ему людей для Чарли Вейна. Вот что могла сделать с мужчиной женщина! Мэри бросила взгляд на Джона Вейда, понимая, что никогда не испортит его своим стремлением к легкой жизни.

— Пойдемте вниз, пропустим по стаканчику, — предложил Рэкхэм, прерывая неприятную тишину.

Они последовали за ним в каюту, где их встретила Энн Бонни.

— Ты пришла в себя, дорогая, — сказала она. — Я же говорила, что это произойдет.

— Ты была абсолютно права, Энн, — ответила Мэри. — Я собираюсь в Америку с Джоном, чтобы начать все сначала.

— Это самое лучшее, что ты можешь сделать.

Они снова погрузились в унылое молчание. Наконец Энн заметила, что Мэри могла бы заменить людей, которых она потеряла.

— Ты права, я так сожалею об этом! — ответила Мэри, улыбаясь Джону Вейду. — Мне нет прощения. Я вбила себе в голову, что могу делать все, что пожелаю.

— Забудь об этом. Мы обойдемся и без людей. К тому же у нас есть жемчуг, который ты нам прислала, — сказал Рэкхэм, дрожащей рукой наполняя их бокалы.

Они выпили, и Мэри подумала о том, как хорошо было бы скорее оказаться подальше отсюда, как вдруг оглушительный грохот залпа потряс корабль и наверху послышались звуки рушащегося рангоута. Все четверо ринулись на палубу.

Несколько охваченных паникой матросов спотыкаясь пробежали мимо них; грустное зрелище ожидало их на палубе корабля: оставшиеся матросы носились взад–вперед, словно перепуганные куры, обе мачты валялись на досках, а в тридцати ярдах от гали–она стоял правительственный шлюп — ему удалось приблизиться незамеченным. Пока они стояли без дела, не в силах оторвать глаз от этой картины, грянул второй выстрел, и по всей палубе рассыпалась картечь, неся с собой смерть и увечья.

Мэри и Рэкхэм выскочили вперед, пытаясь ободрить матросов и уговаривая их сражаться.

— Вперед, ребята, — орал Рэкхэм, размахивая саблей. — Это всего лишь один–единственный шлюп. Черт побери, раньше мы могли одолеть и два одновременно!

Мэри вырвала саблю из руки убитого пирата и поддержала голос Рэкхэма своим, надеясь, что один звук ее голоса придаст людям Джека смелости.

— Бейтесь, как мужчины! — завопила она. — Мэри Рид с вами! Вас все равно вздернут — уж лучше погибнуть в честном бою!

Но пираты уже зашли слишком далеко, ужас, который ничто не могло унять, охватил их, когда со свирепыми криками на палубу посыпались английские матросы во главе с лейтенантом.

— Эх, теперь уже нам ничего не остается! — сказал Джек Рэкхэм, поплевав на руки. — Вставайте спина к спине, образуем квадрат!

Его голос вновь звучал отчаянно и бесшабашно, как будто на свет снова появился прежний Джек Рэкхэм. Энн Бонни подоткнула юбку и сжала в руке саблю, а Джон Вейд, не произнося ни единого слова, смотрел на Мэри.

— Мне жаль, Джон, — прошептала Мэри. — Я так и думала, что когда–нибудь удача изменит нам.

— По крайней мере, мы умрем вместе, — ответил Джон, улыбнувшись.

Матросы набросились на них, и завязался бой. Энн Бонни показала себя очень неплохо; Джон Вейд сражался спокойно, краем глаза все время следя за Мэри; Ситцевый Джек продемонстрировал все свое былое искусство и силу — он громко хохотал, когда битва была в самом разгаре. Мэри Рид билась так, как ей никогда не приходилось драться раньше. Сила ее

ударов настолько поразила матросов, что они отступиоставляя раненых и убитых.

— Взять их живыми, ребята, — крикнул лейтенант. — Здесь есть, чем удивить Порт–Ройал.

Матросы подошли к пиратам снова, и Мэри понялаа, что у битвы с таким перевесом сил может быть лишь один исход. Шесть человек окружили Вейда и в конце концов выбили у него из рук саблю. Сама она сражалась с четырьмя, и они постепенно оттесняли ее от упавшей мачты, которую она использовала, чтобы прикрыть спину. Шаг за шагом Мэри отступала все дальше, и вдруг оглушительный удар обрушился сзади ей на голову. Она повалилась на колени и потеряла сознание; сквозь тяжелый туман бреда Мэри видела, как ее и Джона везут по реке мимо множества уродливых крокодилов. Сама не зная почему, она была уверена, что это река протекает в Америке.

Глава 10

Мэри открыла глаза. Голова раскалывалась от боли, а на сердце было тяжело от чувства, что она уже целую вечность живет в ночном кошмаре. Злые крикливые голоса, повторяющиеся обрывки разговоров, не связанных между собой, звучали в ее сознании; она слышала и свой собственный голос в их хоре, и смутные искаженные лица склонялись над ней, раскачиваясь взад–вперед, словно лица, изображенные на поплавках, колеблющихся на волнах.

Наконец голоса затихли, и, убедившись, что она все еще жива, Мэри повернула голову и обнаружила, что лежит на набитом соломой тюфяке в крохотной камере. Сделав над собой усилие, она поднялась и поставила ноги на землю. Ноги дрожали от слабости, руки не слушались, и к горлу подступила тошнота. Мэри чувствовала, как будто ее затягивает в гигантскую стремнину ужасающей глубины.

Когда голова немного прояснилась, Мэри огляделась в камере и сразу ощутила, что кто–то наблюдает за ней. Чувство страшной тревоги охватило ее — чьи–то глаза смотрели на нее сверху, как будто сама гладкая стена разглядывала ее. Непроницаемая, словно море.

Наконец высоко под потолком Мэри заметила маленькое зарешеченное отверстие, в котором разглядела расплывчатые черты негритянки. Темные глаза глядели прямо на нее с глубокой жалостью.

Мэри быстро зажмурилась, чувствуя, что сходит с ума. Снова открыв глаза, она увидела, что на месте черного лица появились надменные черты тонколицей белой женщины. Она смотрела на Мэри нетерпеливым пожирающим взглядом, а затем, гордо вскинув голову, исчезла.

Уверенная, что здравый рассудок отказал ей, Мэри устало закрыла глаза, прислушиваясь к барабанной дроби, стучавшей в ушах, как вдруг скрипнули ржавые петли, и дверь в камеру отворилась. Послышались приближающиеся шаги, и к кровати подошла опрятная, с приятным лицом женщина с кружкой в руке.

— Аккуратно, милая, — проговорила она. — Не волнуйся. Тебе было плохо. Выпей немного, это вернет тебя к жизни.

Она поддержала ее за спину, и накрахмаленная кофта охладила пылающее лицо Мэри. Женщина осторожно вылила содержимое кружки в рот Мэри.

— Бренди, моя милая, но очень слабое, — пояснила она.

Мэри ощутила, что жизнь снова возвращается в ее тело.

— Мне уже лучше, спасибо, — прошептала она.

Женщина села рядом с ней на кровать и взяла ее руку.

— Ты выглядишь точно сама смерть, — сказала она. — Не разговаривай, пока не почувствуешь, что силы к тебе вернулись, моя милая.

Мэри облизала сухие потрескавшиеся губы и посмотрела на свою одежду. На ней была все та же кремовая юбка с цветочной оборкой, но теперь вся она была заляпана бурыми пятнами запекшейся крови.

— Да, представляю, как я сейчас выгляжу.

— Ты сражалась, милая. Я слыхала, что ты билась не хуже самого Дрейка.

Мэри вспомнила о лицах и посмотрела вверх, на отверстие. Глаза новой белой женщины рассматривали ее.

Мэри вскрикнула и попыталась подняться на ноги.

— Дьявол меня побери, кто эти женщины? — вскричала она.

— Это жители Порт–Ройала пришли позлорадствовать над твоей бедой, милая. С Библией в руках и молитвами на устах. Ты — известная личность.

— Умоляю вас — прогоните их, — попросила Мэри.

Женщина залезла на стол у стены и захлопнула задвижку, прикрепленную к отверстию. Это была крупная женщина с пышной грудью, одетая в опрятную черную юбку и серую кофту; вокруг нее распространялся душистый запах лаванды. Мэри решила, что ей около шестидесяти лет. Сразу создавалось впечатление, что она любит чистоту и аккуратность, а ее морщинистое лицо и добрые голубые глаза развеивали любые предположения о том, что она может быть строгой или упрямой. Она походила на жену крестьянина, и Мэри без труда представила себе, как она перегибается через ограду фруктового сада, а за ее спиной цветут яблони.

— Значит, я в Порт–Ройале, — сказала Мэри.

— Да, в здешней тюрьме. Я сама — жена тюремщика.

— Клянусь, вы совсем не похожи на палача Тайберна!

— Тюремщики — такие же люди, как и все остальные. Нельзя сказать, что мой муженек жестокий человек, а я сама делаю, что могу, чтобы помогать несчастным мужчинам и женщинам. Ты несколько дней бредила, моя милая, и мне стало жаль тебя. Такая молодая и хорошенькая, а моряки так тебя избили!

— Что с моим лицом?

— Все в порядке. Ни царапины.

— Где Джон Вейд?

— Это который самый спокойный? Он в камере дальше по коридору. Ведет себя как настоящий джентльмен и ни о чем не просит, кроме того, чтобы ему сообщали новости о твоем здоровье. Он так волнуется, но, похоже, он не из тех, кто станет выставлять свои чувства напоказ. Дни и ночи напролет он бродит туда–сюда по своей камере, и мой муж даже сказал, что он так до смерти себя заходит. Он будет просто счастлив узнать, что ты пришла в себя.

— Бедняга! — вздохнула Мэри. — Он стал пиратом из–за меня, и это привело его к виселице.

— Тебе никогда не придется услышать от него ни одного упрека, — сказала женщина. — А сейчас ты уже вдоволь наговорилась, так что я пойду и передам ему добрые вести. Ложись и отдохни, не пройдет и часа, как я вернусь.

— Передайте ему привет, — попросила Мэри, закрывая глаза.

Но воображение ее работало слишком активно, чтобы уснуть, хотя все тело ныло от боли. Почему судьба так жестока к ней? Попасть в лапы смерти в тот самый момент, когда она познала новые чувства и захотела начать новую жизнь! Быть повешенной как собака, когда ей так часто удавалось избежать смелой смерти в бою! Расстаться с жизнью в петле, когда счастье, которое она так искала, возможно, было уже совсем близко! Все это тяжело, но она не будет винить в этом свою судьбу. Человек сам выбирает себе участь, и значит, она упустила что–то по своей собственной вине.

Жена тюремщика заглянула в камеру и пожурила Мэри за то, что та не спит.

— Я слишком о многом жалею, — ответила ей Мэри. — Как Джон Вейд?

— Твой джентльмен ведет себя как обычно. Просил передать, чтобы ты не волновалась. Он надеется, что ему как гражданину Америки разрешат встретиться с отцом и тот вытащит вас обоих отсюда.

Мэри улыбнулась:

— Они не из тех, кто позволят женщине–пирату избежать виселицы, даже если в дело вмешаются все отцы Америки.

— Его отец — богатый человек?

— Нет, насколько я знаю, простой плотник. И хотя его сын уверяет, что он человек идеи, его находчивости едва ли хватит на то, чтобы спасти мою шею. Проклятье, давайте поговорим о чем–нибудь приятном. Откуда вы родом?

— Моя фамилия Йелланд, а родилась я в Девоне, и городе Байдфорд, — ответила женщина. — Вот уже десять лет, как я не видела Англию, и потому мне, конечно, приятно видеть молодую англичанку, вроде вас. Нет второго такого места, как Англия и как Девон. Одному богу известно, что такое напало на моего муженька, что он решил уехать оттуда!

— Я знала много хороших моряков из Девона, — заметила Мэри. — Даже сам Джек Рэкхэм родился там.

— В нашей тюрьме есть такой человек. Капитану Рэкхэму нездоровится с того дня, как он попал в заключение, он довольно слаб, но жизнерадостен, как сверчок. Он никогда не просит закрывать окошечко — любит, чтобы женщины на него смотрели. Все время шутит с веселыми и насмехается над надменными. Да, готова пари держать, что он был хорошим моряком.

Мэри не стала рассеивать ее иллюзий, и женщина продолжала с упоением рассказывать о Девоне, ее мысли унеслись далеко, к самому ее детству.

— Ах, знали бы вы, чем был Девон для моряков, да и для пиратов! Лопни мои глаза, но я не могу без смеха слышать все эти россказни о повешении пиратов. Помню, мой школьный учитель говорил мне, что старая Англия представляла бы из себя жалкое зрелище, если бы не пираты!

— Да уж, клянусь, мне жаль, что вам предстоит судить меня, миссис Йелланд, особенно если учесть, что я могу претендовать на то, чтобы называться капером, а не пиратом! — проговорила Мэри. — Кстати, когда меня будут судить?

— Как только я скажу, что ты оправилась, моя милая.

— Пусть это произойдет завтра, — сказала Мэри. — Не люблю откладывать дела в долгий ящик.

Когда на следующий день Мэри забрали из камеры и повели в здание суда, у нее снова поднялся жар, и она с трудом понимала, что происходит. Жене тюремщика разрешили стоять рядом с ее местом, и как только Мэри очутилась на скамье подсудимых, она спросила, где Джон Вейд.

— Его здесь нет, моя милая, — прошептала в ответ миссис Йелланд. — Его дело будут разбирать завтра.

После этих слов Мэри потеряла к суду всякий интерес. Она сидела, слушая гул голосов адвокатов, и вскоре научилась отличать их словесное жужжание от более низкого звука — шепота зрителей, болтавших между собой. Голос судьи, похожий на пронзительный лай, она тоже узнавала с легкостью. Голова Мэри все сильнее болела от духоты, стоявшей в здании суда, ей казалось, что слишком большие для головы глаза вот–вот лопнут, и она не могла дождаться, когда закончится этот фарс.

Потом голос судьи громом раздался в ее ушах, и миссис Йелланд потянула ее за руку.

— Судья спрашивает, хочешь ли ты что–нибудь сказать, милая.

Она поднесла к носу Мэри нюхательные соли, и та с трудом различила в толпе расплывчатых белых лиц распухшую физиономию судьи. Сжав нюхательные соли в кулаке, она медленно поднялась на ноги.

— Я прошу прощения, милорд, но я неважно себя чувствую, — начала она. — И все же я не жду от вас жалости. Это было бы бесполезно, даже если бы я хотела получить ее от вас. Я с радостью положила бы конец этому представлению. Я — Мэри Рид, и я занималась на семи морях тем, что вы назвали бы пиратством. Мне везло больше, чем любому другому. Я хотела бы сказать лишь одно: я никогда не грабила английские и американские корабли — только испанские или французские. Это все, что я имею сказать вам, кроме того, что Джон Вейд, молодой американец, которого будут судить завтра, невиновен. Я силой принудила его принимать участие в своих делах.

Обессиленная, она снова села и поднесла к лицу нюхательные соли. Затем ее снова заставили подняться и оставаться в таком положении все то время, пока судья объявлял приговор.

— Вы — гнусная, наглая женщина! — проревел он. — Шлюха и закоренелая грабительница. Вы имели наглость встать перед судом и признать свою вину, вы даже попытались оправдать своего товарища по злодеяниям, молодого американца, который, без всяких сомнений, был вашим любовником. Я испытаю истинное наслаждение, исполняя свой долг, и приговорю его, так как же как и вас, к наказанию, которое вы оба сполна заслужили. Ваше поведение — это оскорбление нашему суду и его королевскому величеству, и я от души надеюсь, что вы проявите большее уважение к небесному трибуналу, перед которым вам обоим скоро предстоит предстать. Потому что для вашего тела на земле уже нет никакой надежды. Настоящим я приговариваю вас к препровождению к виселице и повешению за шею до наступления смерти. Через семь дней ваше тело будет снято с виселицы и захоронено вне кладбища. Да будет Господь милостив к вашей душе!

Когда Мэри уводили, она внезапно вспомнила мнимый суд и Джорджа Уилкенса в роли судьи и громко рассмеялась.

— Клянусь, у Джорджа Уилкенса получалось лучше!

Ее отвели обратно в камеру вместе с тихонько всхлипывающей миссис Йелланд.

— Значит, тебя должны повесить, бедняжка, тебя должны повесить, — причитала она.

Мэри села рядом с ней, уставив взгляд в пространство.

— Когда это произойдет?

— Послезавтра, — ответила миссис Йелланд, утирая слезы. — Теперь послушай меня внимательно, девочка моя. Скажи, что ты беременна, и ты спасена. Такой трюк провернула твоя подруга Энн Бонни. Судья попросит меня осмотреть тебя, и не будет большого греха, если я солгу ради спасения твоей жизни.

— Дьявол их всех побери! — проговорила Мэри. — Я не собираюсь ползать перед ними на коленях. К тому же я не вдохну свежего воздуха, если рядом со мной не будет Джона Вейда.

Она погрузилась в молчание, кусая губы, и, с минуту поколебавшись, миссис Йелланд объявила, что она думала о способе бегства из тюрьмы.

— Я так сильно волновалась за тебя прошлой ночью, моя дорогая, что не могла сомкнуть глаз, — призналась она. — Металась и вертелась с боку на бок так, что чуть кровать не сломала, и Йелланд меня отругал. А потом меня вдруг как озарило. За городом у меня есть подруга по имени Нелли. Говорят, она немного тронутая, но, так это или нет, а я за ней ухаживала, и она мне ничего плохого не сделала. Нелли живет в небольшом домике в лесу, и она болеет лихорадкой. Я видела многих, кто помер от лихорадки, и знаю, что Нелли тоже умирает, да и сама она это понимает. Так вот, милая, Нелли как раз твоего роста и весит примерно столько же, сколько ты.

— Проклятье, а нам–то что с этого? — спросила Мэри, ее сердце забилось сильнее, вдохновленное слабой надеждой.

— Ну понимаешь, моя милая. Теперь, когда тебя ждет смерть, джентльмены наверняка позволят тебе принять посетителя. Йелланд и я сможем провести к тебе Нелли, закутанную в плащ и в шляпе, закрывающей лицо. А здесь она займет твое место. Ты уйдешь в ее плаще, а она будет умирать в тепле, под моим присмотром, вместо того чтобы оставаться одной в лесу.

Мэри вскочила на ноги и сжала руку женщины.

— Спокойно, моя милая, — сказала миссис Йелланд. — Я вижу лишь одну преграду — это Йелланд. Он очень упрямый человек, ужасно упрямый, и ничего не сделает, если только это не принесет ему денег. У тебя они есть, милая?

— Ни полпенни! — ответила Мэри, когда вдруг ей в голову пришла мысль о сундуке, который они с Вейдом спрятали на острове. — Подождите! — воскликнула она. — Джон Вейд может объяснить ему, где спрятаны сокровища, которые сделают его богачом. Но ему придется поверить Джону на слово. Мы не можем ждать, чтобы Йелланд разыскивал их, — нас повесят слишком скоро.

— Йелланд не так уж глуп, — успокоила ее миссис Йелланд. — Он может отличить джентльмена от обманщика, это уж точно.

— Но я не уйду без Вейда, — сказал Мэри. — Можно устроить ему бегство?

— Если он человек с характером, то мы могли бы передать ему напильник, чтобы он сбежал сам. Ему будет проще, потому что все внимание было сосредоточено на Джеке Рэкхэме и на вас.

— Было на Джеке Рэкхэме?

— Да, моя милая. Капитана Рэкхэма больше нет. Он качается в петле — это произошло сегодня утром. Кажется, я ошиблась в капитане. Я–то считала его смелым девонским юношей, но, похоже, он оказался трусом. Оказывается, когда ты получила этот страшный удар по голове, мистер Джек сбежал под палубу и заперся в каюте вместе с остатками команды. Понадобилась дымовая бомба, чтобы выкурить их оттуда.

— Клянусь, для него было ударом увидеть, как я распласталась на палубе, — сказала Мэри, печально улыбаясь. — Наверное, он подумал, что я мертва.

— Да, а его женщина не простила его за это. Когда его отвели на виселицу, он попросил позволить ему услышать слово ободрения от Энн Бонни (той, что спасла свою шею с помощью живота). И она сказала своему любимому, что ей жаль видеть его в подобном положении, но если бы он дрался, как мужчина, то ему бы не пришлось быть повешенным, как пес.

— Да, это похоже на Энн, — подтвердила Мэри. — Она никогда не прощает минутной слабости. Жаль, что их ждала такая печальная участь, что они погубили весь блеск своей юности.

Вспомнив красивое лицо Джека Рэкхэма, каким она впервые увидела его, и думая о том, какой милой парой были эти двое, и о том, как счастливы они были вместе, Мэри вздрогнула, но усилием воли прогнала мысли об этом из головы.

— Клянусь, я буду думать только о будущем, — сказала она. — Пойдите спросите вашего мужа, согласен ли он на ваш план.

— Хорошо, моя милая, но я должна открыть оконце, иначе меня ждут неприятности. Люди захотят посмотреть на тебя теперь, когда им стало известно, что тебя повесят.

— Делайте как знаете, но торопитесь, — ответила Мэри.

Миссис Йелланд отодвинула задвижку и вышла из камеры. Вскоре перед взглядом Мэри снова начали сменяться чужие лица, но она чувствовала, что теперь, когда в ней зародилась надежда, ей будет легче это перенести. Но миссис Йелланд не возвращалась до самого вечера, и Мэри уже начала беспокоиться, когда женщина снова вошла в камеру. Она приложила палец к губам и снова закрыла оконце.

— Все готово, моя милая, — сказала она. — Йелланд сначала было заупрямился, но мистер Вейд быстро приучил его есть со своей руки. Нелли будет приятно знать, что своей смертью она окажет хорошую услугу несчастной душе. В лесах по ней никто не будет скучать, и, если все будет в порядке, джентльмены никогда ни о чем и не узнают. Если я скажу, что вы умираете от лихорадки, никто и близко не подойдет, а когда бедная Нелли умрет, ее запишут как Мэри Рид. Это будет приятно бедняжке.

— Да благословит вас Господь, — сказала Мэри со слезами на глазах.

— Не торопись, моя милая. Мы дадим Нелли бренди и поможем ей дойти сюда к девяти утра. А когда все закончится и Нелли похоронят, мы с Йелландом вернемся в Байдфорд и купим маленький домик у реки. Тот, в котором я родилась.

— Клянусь, я рада, что мои сокровища послужат такой доброй цели, — произнесла Мэри. — Без всяких сомнений, вы используете их лучше, чем это смогла бы сделать я.

Лица, наблюдающие за ней через решетку, больше не мучили Мэри, и когда миссис Йелланд оставила ее, что она сделала после многих ободряющих слов, Мэри отвернулась лицом к стене и тут же заснула; на ее щеках появился румянец от возбуждения и близости спасения.

Глава 11

Мэри проснулась внезапно. Ее сознание сразу заработало с невероятной активностью, туман сна моментально развеялся. Она знала, что не какой–то неожиданный звук разбудил ее — с ужасающей уверенностью она осознала, что предчувствие некоего зловещего события, которое вот–вот должно произойти, не дало ей спать. Мэри не сомневалась в том, что событие это гибельным образом повлияет на ее жизнь, но разгадывать, как именно, ей не хотелось. Все произойдет само собой. Ее сознание, хотя и вполне избавившееся от дурмана сна, казалось, висело в пространстве, как будто свободное от телесной оболочки — оно парило в воздухе, и это чувство было вдвойне непривычным для женщины, которая всегда жила всецело своим телом и была столь не расположена к любого рода размышлениям, если они не способствовали действию.

Некоторое время, возможно, несколько часов она пребывала в таком состоянии, наполненном раздумьями и каким–то тайным смыслом, праздно рассуждая сама с собой, действительно ли то, что произошло недавно на «Ястребе», явилось рождением новой Мэри Рид. Поднимется ли она с этого тюфяка настоящей женщиной, готовой играть ту роль, которую ждали от нее мать и Энн Бонни? Сможет ли она, изгнав из своей натуры самоуверенность, доверчиво отдаться в руки возлюбленного? Возлюбленного? Это слово не вызвало у нее никаких особых чувств. Станет ли оно когда–нибудь значить для нее больше, чем все остальное?

Серьезно и не торопясь она обдумывала эти вопросы и не находила ответов. Но хватит ли у нее времени? Сейчас время, казалось, застыло на месте.

Мэри вспомнила радость, которую испытала вчера, после того, как миссис Йелланд сообщила ей, что она сможет устроить побег. Не возникало почти никаких сомнений, что пожилая женщина исполнит свое обещание, но даже бегство теряло всякую важность по сравнению с тем странным, непривычным настроением, в котором Мэри пребывала сейчас. Миссис Йелланд и Джон Вейд отодвинулись далеко на задний план и вчерашнее возбуждение казалось просто нелепой безделицей. Охваченное утомлением и вялостью, тело Мэри казалось тонким, почти призрачным, и Мэри чувствовала, что оно не имеет больше никакого значения. Лишь ее сознание было по–настоящему живым.

Мэри заметила, что внимательно прислушивается к тишине погруженной в сон тюрьмы. Где–то медленно на пол падали невидимые капли воды. Далеко в коридоре звучали одинокие шаги, отзывающиеся гулким эхом. К этим звукам присоединился шум возящихся друг с другом мышей. Мэри неуверенно подняла голову, пытаясь рассмотреть их, но в камере стояла непроглядная темнота.

Часы с внешней стороны тюрьмы пробили два: их мрачный скучный бой продолжал звучать в голове Мэри со сводящей с ума монотонностью. Сначала она подумала, что это эхо, потом поняла, что это стучит пульс в ее висках.

Осознав это, она перестала обращать на него внимание и снова прислушалась к звукам в камере. Вода. Снова мыши. Ветер свистит под дверью, хлопая потрескавшимися кусками покрытия на полу.

Но в то же время другая часть ее сознания тоже напряженно работала. Неправильно говорить, думала она, что человек не может думать о двух вещах одновременно. Вот, например, она, которая привыкла всегда думать о чем–то конкретном… Сейчас ее мозг разветвился на две мысленные дорожки: она не упускала ни капели, ни шума мышиной возни и в то же время спрашивала себя, почему пульс звучит в ее ушах, словно барабанная дробь. Барабанная дробь? Торжественно марширующий полк. Ружья на плече. Глухой стук барабанов. Нередко шла она со своими товарищами солдатами в подобной процессии, но странно, что капризная память навязала ей эту картину именно сейчас, когда ее мысли крутились так далеко от ее прошлого. Она лишь еще один бедняга, которому не повезло и которому никогда больше не окунуть носа в пивную кружку.

Мэри попыталась вернуть свои мысли к воде, мышам и ветру под дверью, но она уже не могла управлять ими. Раньше она спокойно следовала своим мыслям, но сейчас ей хотелось удержать их на месте. Прочь от бараков. Прочь от ружей на плече. От мрачных лиц, выстроившихся в линию.

Но она не могла избавиться от этой части навязчивых воспоминаний, затягивающих ее, словно неиссякаемый поток. Бурная стремнина осознания ошеломила ее, на мгновение смыв из ее мозга все остальное. Она поняла, что разбудило ее, что за зловещее событие, так явно касающееся ее судьбы, должно было произойти. Мэри Рид знала, что умирает.

Но ее сознание вело себя столь капризно и неустойчиво, что снова безразлично унесло ее мысли вдаль. Мэри жаждала управлять ими по своему желанию, потому что все бесцельное и беспорядочное всегда ее раздражало. Она прислушивалась к шуму воды, мышей и ветру под дверью, размышляя о том, что скоро уже не услышит свиста ветра над землей. Эта мысль не вызвала у нее никаких чувств, она продолжала бесстрастно смотреть в потолок, убежденная, что там чуть–чуть светлей.

Но через мгновение она пришла в себя. Умираю? Как может быть, чтобы она умирала, если засыпала здоровой и полной надежд? Умираю? Мэри Рид не умирала. С чего она это взяла, откуда могла узнать? Быть может, это всего лишь кошмарный сон и завтра прохладное прикосновение кофты миссис Йелланд к ее щеке разбудит ее? Никогда в жизни она не мечтала ни о чем сильнее, чем о крахмальной жесткости этой серой кофты.

Мэри подняла руку, показавшуюся ей такой легкой, как будто из нее выпустили всю кровь, и коснулась своих щек и лба. Щеки горели, на них выступил пот, которого раньше не могла вызвать даже жара тропического леса.

— Клянусь, девочка моя, на этот раз ты попалась, — произнес голос внутри Мэри. — Ты наверняка умрешь сегодня — возможно, этим утром; может быть, даже до завтрака.

Голос затих, как затихает голос в торжественной, наполненной воздухом церкви, оставив в Мэри страх, одиночество и в то же время желание посмеяться над помпезностью этого момента.

— Умру? — беззвучно шевелились ее губы. — Умру?

Паника подступала все ближе к ней. Темнота камеры заполнилась живыми молчаливыми, страшно гримасничающими образами. Мэри хотелось закричать, чтобы поднять на ноги всю тюрьму, весь мир. Люди не должны мирно спать в своих постелях с довольными улыбками на лицах, когда она, Мэри Рид, умирает одна в тюремной камере. Но Мэри знала, что ни один звук не вырвется из ее сухих потрескавшихся губ, и сознание этого дополнило чувство беззащитности перед захватившим ее кошмаром. Она чувствовала, как будто на нее давит тонна пуха, или перьев, или теплого песка, — она задыхалась… «Какая же я дура, — подумала Мэри. — Может быть, я уже умерла и похоронена?» В ужасе она протянула вверх обе руки, но они не наткнулись на крышку гроба. Она попыталась подняться и почувствовала облегчение, услышав под собой скрип тюфяка.

Без сил она откинулась назад, и чернота камеры закружилась перед ее глазами, распадаясь на круги и кольца мерцающего света. Крепко закрыв глаза, она убеждала себя, что если перестанет думать, то страху не добраться до нее. Но чувствуя, что воронка мыслей снова затягивает ее своей глубиной, она попыталась обмануть приближающееся отчаяние, ища утешения в словах. Каждое слово она выговаривала медленно и торжественно, как будто они были чарами против смерти и страха.

— Это тюремная лихорадка, моя милая, — говорила она. — Ты подхватила ее вчера в суде, когда они говорили, что вздернут тебя. Может быть, сам судья ей болен. Нет ничего особенного, по крайней мере для Ньюгейта, если все судьи и адвокаты окажутся в могиле раньше тех бедняг, которых они приговорили к смерти.

Каждое слово падало в тишину одинокой камеры, словно камень в бездонный колодец. Но речь стоила Мэри слишком больших усилий, и вскоре она почувствовала, что теряет сознание. Темнота как будто сгустилась, а вереница шальных мыслей на время остановилась.

— Черт побери, Мэри Рид перепугана! — воскликнула она. — Мэри Рид ведет себя, как испуганное дитя!

И она была вынуждена признать, что впервые в жизни по–настоящему испугалась. Она, которая посылала людей в бой на смерть! Она, которая сама тысячу раз смотрела в лицо смерти и ни разу о ней не задумывалась! Но это напоминало азартную игру: выиграешь — станешь еще богаче, проиграешь — смерть не заставит себя ждать. Не нужно было размышлять о природе смерти, о том, что ожидает после. Но смерть медленная и мучительная, когда лежишь в камере, даже саму Мэри Рид заставила задуматься о неведомом.

Она снова зажмурилась, сжав веки с такой силой, что почувствовал форму глазных яблок в глазницах, которым так скоро предстоит опустеть. Мысль о пустых гниющих глазницах удивила ее, но она знала, что такие мысли надо гнать от себя подальше, не то паника перейдет в настоящее безумие, и тогда ее последние часы будут походить на смерть одинокой бешеной собаки. А ей хотелось превозмочь в себе страх больше, чем она когда–то мечтала захватить Жемчужный флот.

Сделав над собой усилие, Мэри снова прислушалась к шуму, к которому уже успела привыкнуть. Капающая вода. Свист ветра под дверью. Они будут слышны и следующей ночью, но что ждет ее?

Мэри торопливо искала в своей памяти что–то, что могло бы служить ей талисманом. Джон Вейд? Его имя овеяло его теплом, но он был слишком далек, слишком сильно отличался от нее. Энн Бонни? Уилкенс? Бен Хорнер? Майор Бонне? Чарли Вейн? Капитан Прентис? Джек Рэкхэм?

— Что ж, быть может, меня ждет приятная компания, — прошептала Мэри, улыбнувшись. — Если бы я могла быть уверена, что увижу капитана Прентиса и Ситцевого Джека, я умерла бы спокойно. Но могу ли я быть в этом уверена?

Они ушли из мира раньше. Смерть одинока, она персональна, думала Мэри. Почему это не всегда так, почему считается, что смерть — это что–то общее? Почему призраки бродят толпами, почему каждый не занимает свой уголок темноты или света, одиноко прогуливаясь по корме своего личного судна?

— Слава богу, я и позабыла бояться! — сказала самой себе Мэри. — А это все, что мне нужно. Какая была бы нелепость, если бы Мэри Рид умерла в страхе — она, которая ничего не боялась в жизни!

В тот же миг призраки Джека Рэкхэма и других, успокоившие ее, исчезли, и, чтобы не допустить до себя затаившийся страх, Мэри схватилась за соломинку, начав размышлять о природе смерти. «Что есть смерть?» — спрашивала она себя с возрастающим любопытством, как будто речь шла не о ее собственной судьбе. «Почему все боятся смерти?» «Смерть — это конец, просто конец», — ответила она сама. «Но почему же она внушает такой ужас, — настаивала какая–то часть ее сознания, — почему даже те, кто никогда не ведал страха, боятся ее?» «Смерть — это чистая непреодолимая стена, она пугает, потому что мы не знаем ничего, с чем ее можно сравнить», — решила она наконец.

Ее мозг продолжал устало барахтаться в вопросах, когда вдруг, совершенно неожиданно, в ее памяти возник отрывок из стихотворения — то ли из стихотворения, то ли из Библии: «Ласковый чародей сон, брат смерти». «Вот оно», — воскликнула она с облегчением. Вот единственное, с чем можно сравнить смерть. Может быть, это и ошибка, как и все, что нам известно, но этим нельзя пренебрегать: смерть есть сон.

Мэри не знала, кто написал эти стихи, да ее это и не интересовало. Но она испытывала благодарность к неизвестному поэту. Может, она услышала этот отрывок во время своего недолгого пребывания в монастыре—а значит, правда, что все, о чем человек узнает, как бы невнимателен он ни был, когда–нибудь в жизни пригодится ему. Поэт наверняка удивился бы, узнай он, что строчка из его стихотворения скрасила последние часы женщины — он бы удивился, а может быть, даже и немного рассердился бы.

Мэри повторила строчку. Да, вот о чем ей следует думать. Смерть — это сон. Никто не может сказать о ней ничего больше, да это и не нужно. Это сон, избавление от всех невзгод и забот. Нет причин бояться смерти, даже если она приходит к столь юной девушке. Талисман, который она искала, найден, и мысли Мэри сразу успокоились, лишившись стремительности ночного кошмара.

Мэри глубоко вздохнула, закрыла глаза и спокойно прислушалась к барабанной дроби, не утихая стучавшей в голове, и знакомым звукам, не ощущая, что они происходят в определенном пространстве и времени. Мысли снова стали последовательными, лишившись своей раздвоенности.

Она почувствовала, что оглядывается на свое прошлое так, как будто все события ее жизни происходили не с ней — не так, как на историю, которую она себе рассказывает, и не так, как будто ищет в ней смысл. Ее жизнь предстала перед ней бесконечным потоком не связанных между собой зрительных образов, которые она когда–то видела, сама не замечая этого. Чувство, что солнце обжигает ей ноги, когда она впервые оказалась в тропических широтах и ступила на грубые просмоленные доски палубы. Неуместная муслиновая шляпка Энн Бонни. Лужица пива на столе гостиницы в Бреде. Отсвет солнца на копне рыжих волос Денниса Мак–Карта, когда он раскачивался в петле. Красная крыша домика в Голландии. Доброта, скрывающаяся под суровыми чертами капитана Прентиса. Локон, падающий на лоб Джека Рэкхэма, когда он впервые поднялся на борт судна капитана Прентиса, которым командовал тогда майор Бонне. Грязная шея матроса, выступавшего от имени команды пиратов против ее преобразований. Яркий шейный платок цыганенка на рынке в Бреде. Недовольно свесившиеся усы полковника, слушающего рассказ о ее обмане. Ажурные чулки девушки, которая пришла, чтобы выслушать ее приказания в «Ландогер Троу» в Бристоле, когда Мэри разыскивала свою мать. Две чайки, кружившие над кораблем майора Бонне, когда он догонял «Утреннюю звезду». Нелепо вытаращенные от восхищения глаза Эркюля Постума. Вода, которая сверкала в какой–то реке (она сама не помнила где) в теплый весенний день. Бледно–розовые ладони негра, которого она попросила принести ей пудру и духи, чтобы одеться в женское платье…

Так беспорядочно и бесцельно сменялись перед ней эти образы, и такое рассматривание своей жизни укрепило ее решительность и спокойствие: она чувствовала, что черпать силы в прошлом — это привилегия стариков и умирающих, помогающая расположить жизнь в правильной перспективе. И хотя ее воспоминания были лишены всякой связующей нити, Мэри обнаружила, что они служат ей не для того, чтобы понять ценность своей жизни. Если бы ей дано было начать все сначала, она без колебаний ответила бы «да».

Мэри знала, что многие назвали ее жизнь плохой, безнравственной и необдуманной. Она убивала людей. Но это происходило лишь в честном бою. Кто–то сказал бы, что она воровала. Но она делала это только ради радости боя и только у врагов своей страны. Что же касалось всего остального, Мэри не могла вспомнить, чтобы когда–нибудь подводила кого–либо, или совершала низость или подлость, или лгала. А ведь это чего–то стоило?

И у нее было много удач, за что она могла благодарить судьбу. Она никогда не болела, тело ее обладало здоровьем молодого зверя. Никогда ни о чем не жалела. Никогда не знала ответственности за чужую жизнь или поступки. Никогда не испытывала потребности в роскоши. Никогда не мучили ее никчемные мысли о тщете существования, портившие жизнь столь многим.

Ее короткая жизнь прошла бесшабашно и славно, ей не приходилось заботиться о завтрашнем дне. Она знала, как жить в настоящем, как жить каждым мгновением своей жизни. Размышления или поиски истины редко посещали ее мозг: она жила как счастливая язычница.

Она знала, что большинство скажет, что она упустила все, что должна иметь женщина: мужа, дом и детей. Да, это пробел в ее жизни, но она никогда не чувствовала потребности иметь все это, так что и здесь ей повезло. Красивое лицо Джона Вейда на миг появилось перед ее взглядом, но она решительно отогнала его. Она смогла победить свой первый и последний страх: ей хотелось умереть уверенно, так же как она жила, а сожаление о том, что еще могло бы быть в ее жизни, ни к чему не привело бы. Может быть, жизнь с Джоном многому научила бы ее. Она могла узнать, что никогда прежде не была счастлива. Но так же могла бы она стать и несчастным, никому не нужным существом, не способным привыкнуть к своему новому качеству и живущему мучительными воспоминаниями о потерянной свободе. Она прожила жизнь, как умела: нет смысла портить последние часы ненужными раздумьями. Все, о чем мечтала Мэри теперь, это достойный конец.

А значит, она могла оградить свое сознание от сожалений о прошлом или несбывшемся будущем. Мэри спокойно лежала на тюфяке, в полусне и полубодрствовании, с восхищением созерцая странные проблески своей жизни, снова начавшие вспыхивать в ее воображении. Она полностью утеряла чувство времени — время стало для нее неизмеримой и бесполезной субстанцией. Те секунды, минуты или, возможно, часы, что она лежала после своего пробуждения, были дольше всех лет ее жизни, вместе взятых.

В таком положении Мэри и оставалась, пока скрип ключа в замочной скважине не заставил ее неохотно повернуть голову. В камеру вошла миссис Йелланд, очевидно, она принесла хорошие новости — лицо ее сияло от возбуждения. Но одного взгляда на Мэри оказалось достаточно, чтобы слова, уже готовые вырваться у нее, застыли на губах.

Некоторое время старуха стояла, глядя сверху на Мэри, из окна в коридоре через открытую дверь в камеру проникало солнце. Потом она заперла камеру и тихонько подошла к Мэри. Она все еще молчала и, внимательно вглядываясь в лицо умирающей, положила на ее горящий лоб свою прохладную руку и пощупала пульс на запястье. Мэри позволяла ей делать все, что хочет, она была охвачена чувством сладкого томления. Она знала все, что собирается сказать миссис Йелланд, но это не имело никакого значения — это были всего лишь слова, а Мэри уже находилась почти в недосягаемости для любых слов.

Миссис Йелланд выпустила ее запястье из рук.

— Бедняжка моя, ты уходишь, — проговорила она. — Я–то думала спасти тебя, но, похоже, этому не суждено произойти.

Мэри улыбнулась.

— Не берите в голову, — прошептала она. Она говорила лениво, восхитительные образы сменялись перед ее глазами. — Может, это к лучшему. Разве вы можете представить себе, как я убираюсь в доме или укачиваю ребенка на руках?

— Да, ты смелая девочка, — ответила миссис Йелланд, садясь на кровать, как будто она пришла для легкой беседы с больным. — Я не буду тебе мешать.

Она взяла руку Мэри в свою и стерла с ее ладони пот. Воцарилась тишина, обе прислушивались к медленному тяжелому дыханию Мэри.

— Нелли согласилась занять мое место? — прошептала Мэри.

— Да, — сказала миссис Йелланд, тоже понижая свой голос до шепота. — Нелли согласилась прийти, но теперь я, конечно, остановлю ее.

— Бедняжка, ей все–таки придется умереть одной в лесу, — сказала Мэри, неожиданно улыбаясь.

— Не волнуйся об этом, — ответила миссис Йелланд. — Но что я скажу бедному молодому джентльмену — я не в силах придумать.

— Джону? — проговорила Мэри, переводя дыхание. — Передайте ему привет. Скажите, чтобы помнил обо мне, если захочет, но пусть никогда ни о чем не жалеет. Никаких цветов. Никаких слез. Просто случайное смешное воспоминание. Он не должен позволять, чтобы прошлое вмешивалось в его жизнь. Не должен выстраивать из покрытых пылью камней храм любви, которая не состоялась. Пусть женится, когда захочет. Пусть вместе с женой и детьми пьет иногда за здоровье странной, но счастливой женщины. Клянусь, Джону не придется выдумывать сказки, чтобы рассказывать своим детям!

Она откинулась назад, утомленная столь длинной речью. Какое–то время они сидели молча, потом Мэри еще более слабым голосом спросила, запомнит ли миссис Йелланд все это.

— Каждое слово, милая. И я прослежу за тем, чтобы он выбрался отсюда. У него в поясе нашлось две или три жемчужины, которые он показал Йелланду, и это заставило моего муженька поверить в вашу историю о сокровищах.

И, взглянув на то вспыхивающее, то снова бледнеющее лицо Мэри, миссис Йелланд спросила, не хочет ли она чего–нибудь.

— Ничего, спасибо, — ответила Мэри, медленно, с усилием открывая глаза.

— Ты хочешь, чтобы я привела твоего возлюбленного попрощаться?

— Нет, нет, — воскликнула Мэри с внезапно появившейся энергией. — Только не это. Со мной все кончено, и тут уже не помочь. Я не хочу снова его видеть. Пусть запомнит меня, какой я была, — хорошим товарищем.

— Успокойся, моя милая, — сказала миссис Йелланд, гладя Мэри по лбу. — Я не сделаю этого, если ты не хочешь.

И, после еще одной паузы, как будто слова вырывались у нее неохотно, из какого–то любопытства, ко–торого сама она стыдилась, миссис Йелланд спросила:

— Тебе страшно, милая?

Мэри снова открыла глаза, и лицо ее озарил отблеск ее прежней храброй улыбки.

— Сначала мне, конечно, было страшно, — ответила она. — Когда я проснулась в тишине ночи и поняла, что умираю. Но в такой момент и сам Дрейк перепугался бы!

— Конечно, милая, конечно.

— Но теперь я чувствую себя уверенно и, как ни странно, счастливой. Говорят, боги любят тех, кто умирает молодыми. По крайней мере, я умираю, как жила. Смело.

Больше она ничего не сказала. Она закрыла глаза, но миссис Йелланд не уходила. Она видела многих, кто умер от тюремной лихорадки. Положив руку на запястье Мэри, она сидела рядом со слезами на глазах, потому что ни одна смерть не вызывала у нее большей жалости, чем эта. Но она не пропускала ни малейшего изменения в лице девушки, пока не увидела, что улыбка застыла на ее губах. Миссис Йелланд знала, что Мэри победила в своем последнем сражении.

Фрэнк Шэй