сно, что на этот раз груддисы потянули на голову шапку не по мерке. Не появись Улльга, трюды и чернобородые дорубили бы этих бешеных собак и сами. А тут ещё Сивый на граппр трюдов перемахнул…
— Было бы топорище из дерева, сломал бы, — убеждённо кивнул Кленок.
— Ясное дело, — согласился Поршень, потирая плечо. Ноет и горит. Ещё бы — приложат тебя о палубные доски со всей дури, ещё не так запричитаешь. — Особо ведь секиру делали. Вся из железа.
За простые вдох-выдох, вдох-выдох Сивый раскатал кормовых груддисов по палубе, подмигнул трюдам, показал самому крепкому, скорее всего предводителю дружины: «Всё кончилось, рты позакрывайте». Как… как позакрывайте, если всё, что ты знал о бое, этот сивый с ухмылкой перечеркнул одной жирной чертой? Ну не разлетаются здоровенные лбы по сторонам, ровно не секирой их оприходовали, а мачтовая перекладина с бедро толщиной обманула привязные узлы и расшвыряла тех вправо, этих — влево. И звук боевой секиры не такой — короткий, отрывистый, звонкий, если удар пришёлся в доспех, глуше — если в щит, смачный — если в плоть. А тут звонкий и глухой сразу, и протяжный, и зычный, и треск, и почти слились в один, ровно рубаха по шву ползёт, и влажное «хлю-у-у-уп», и спросил бы кто: «А что ты видел?», ответил бы: «А ничего!». Ну мелькнуло синее пятно перед глазами, ну ветерком обдало, ну свист слышал, и все. Плюнь за борт — плевок до воды не долетел бы, как всё кончилось, вон стоит, секиру отряхивает, лыбится. Нет, ухмыляется. Показал, стойте на месте, дальше я сам. Повернулся спиной, пошёл на нос. И лишь теперь опускаешь меч, которым ты собирался разрубить этого недоумка-груддиса, да страхолюд сивый буквально из под носа выдернул добычу, что-то сделал, и только вот-вот стало видно, что именно сделал. Лежит у борта под скамьей, взгляд удивлённый, пытается встать, руками сучит, но если туловище почти надвое разрублено, кровью истечёшь быстрее нежели поймёшь, что вот это — собственные ноги, только лежат наискось, под углом, потому и не узнаёшь, хотя сапоги вроде твои. И остальные лежат, ровно изломанные тряпичные куклы, неправильно лежат, аж глазам больно. И клещами стискивает темя зубастая и безжалостная мысль — захотел бы рядом постелить всех без разбору, что трюдов, что груддисов, уже лежал бы, таращил бессмысленные зенки в небо, стискивал бесполезный меч.
— Гля на нос, — Щёлк показал Гюсту, — старого прикрывают что ли?
— Ага, вроде того, — кормчий убеждённо кивнул, — И не похоже, что седой испуган.
— А полуденники ничего такие, — одобрительно поцокал языком Кленок. — Отчаянные.
— Уф-ф-ф-ф-ф, — Неслухов аж перекосило, даже по глазу прикрыли, не сговариваясь — то Сивый вгрызся в схватку.
Груддисы уже поняли, что попали между молотом и наковальней, четверо отделились от схватки на носу, встретили Безрода у мачты. Первого срубил, ровно тонкое дерево — с двух рук, справа-налево, стряхивая тело с секиры, пнул ногой так, что мёртвый снес живого рядом и обоих успокоил борт, зарубленного и оглушенного. Третьему кулаком в боевой рукавице с щедрого бокового замаха испортил голову — ну… Неслухам показалось, что это был боковой замах, а Поршень готов был поклясться, что видел, как кулак мало не целиком погрузился в череп, но вот честное слово, уже сам сомневаешься, что видел, то ли удар в голову, то ли то, как доламывает четвёртого. Одно только и верно — был звук «кр-рак».
— А вот интересно, стрелу поймает? — Поршень, как зачарованный, смотрел на изуродованную голову третьего. Точно, вон вмятина после кулака. Здоровенная. Жуткая. Голова в шлеме теперь, ровно яблоко надкушенное. И будто самого кто-то изнутри щекочет ледяными пальцами, к горлу поднимается. Бр-р-р-р!
— Поймает? — переспросил старший Неслух. — Пустишь стрелу — догонит, пристроится рядом и зубами на лету перекусит. И это… глазками мне тут не сверкай! Это не дар, а проклятие! Понимать надо!
— Знать бы ещё, за что ему такое, — буркнул Щёлк, — Ведь три дня потом сам не свой будет.
— А что ему снится, одна Верна и знает. Поди, усни после такого. Я вот здесь стою, меча в руки не брал, и то… Не дайте боги, эта башка пробитая приснится.
— Гля, наш-то в себя приходит, кажись, — Гюст кивнул на граппр трюдов, — глаза посинели, трясти перестало.
Остальных груддисов полуденники добили и таращились на Сивого, разинув рты и не зная, что сказать. Мечи вперёд простёрли, просто так жизни не отдадут, но… в глазах нет надежды после того, что видели.
— Кто такие? — крикнул воевода трюдов с кормы. — Зачем вмешались? Мы и сами справились бы.
— Заставные, — приложив ладони ко рту, через ладью ответил Щёлк, — со Скалистого острова. И, между прочим, бешеные псы не ваша собственность. Кто нашёл, того и сапоги.
— А это тот самый унд с рубцами на лице, который в ту войну… — трюд кивнул на Сивого, что присел на гребную скамью.
— Да.
Только теперь бояны полезли через борта, спокойно, деловито. Безрод скинул рукавицы, показал «дайте пить», Рядяша снял питейку с пояса, передал.
— Благодарю тебя, храбрый воитель, — полуденники раздались вправо-влево, и седой ступил вперед. — Как бы сам ни был силён, помощь всегда оказывается вовремя. Из сказанного мы немногое поняли. Кто вы, удачливое и храбрейшее войско?
— Бояны, со Скалистого острова, с Чернолесской заставы.
Седой и чернобородый здоровяк, наверное отец и сын, переглянулись.
— Подобного искусства в умерщвлении врагов я давненько не видел.
Щёлк нахмурился было, но Рядяша весело махнул рукой и прогремел, как весенний гром, которым вскорости наступит урочное время:
— Это ещё мы не встряли. Думаешь, отец, почему нас на Скалистый загнали? Ага, не знаешь… Сам видел, что один натворил и то полуголодным остался. А встряли бы мы, целая дружина? Вот и воюем с деревьями на Скалистом, если врагов нет. Тесно нам в городе.
Седой и чернобородый вновь переглянулись.
— И самое время прикинуть, соратнички, как добычу поделим. Наш-то, ого-ого сколько намолотил.
А когда с Улльги раздался свист, и угрюмый, потерянный Поршень мрачно кивнул куда-то вниз, в ладейное чрево, Щёлк и Рядяша на граппре оттниров тревожно переглянулись…
Домой шли под парусом, никакой гребли. Без потерь всё-таки не обошлось. Поршень нашёл Кленка внизу, на ступеньке со свёрнутой шеей. И ведь цел-целёхонек, ни мечной раны, ни клевка стрелы, сам при оружии, да в броне. Как? Всего-то и крови — висок рассадил об угол. Упал неудачно. Странная и нелепая смерть. Костлявая отметила двоих, так один и нашёл второго. Поршень да Кленок.
Чёрный граппр груддисов плёлся сзади привязанный, как бодливый бычок. Трюды свою часть добычи взяли прибытком из трюма, и вышло там барахла приблизительно равноценно граппру, с собой что ли груддисы всё таскали? Сомнительно, граппр потяжелел, не всякую погоню выиграешь. Перепрятывать шли, а тут добыча подвернулась? Похоже на правду…
Сивый дремал на носу, укрытый верховками, время от времени его корёжило, ровно секирой бьёт, головой мотал, точно с глаз что-то долой прогоняет, и постанывал. Еле слышно, почти в себя. Слегка отпустило, но пока окончательно похорошеет… Когда будет следующий приступ?
— Ты чего смурной? — на корме Гюст шутливо пихнул Щёлка в бок. — Зуб что ли ноет?
— Ноет, но не зуб. Мысль убежала. Поймал было, а выскользнула, как склизкая рыба, поганка такая! Только хвостом махнула.
— Важная мысль?
— Показалось, что важная. Странно тут что-то. Неправильно. Ладно, сама вернётся в урочное время…
Граппр трюдов пристал к пустынному каменистому берегу в самом вечеру, оттниры едва не наощупь завели корабль в губу, и даже не губу, а так — небольшую губку, места нашлось едва-едва, второй граппр деть было бы просто некуда.
— Необитаемый? — спросил Зимограсс.
— Самый необитаемый из всех необитаемых в этой части моря, — кивнул Тустис, вожак дружины трюдов.
Дерабанн кивком показал сыну «иди за мной», ладонью остановил железодревых, готовых следовать за повелителем дальше на этом краю света, и с масляным светочем первый по веслу сбежал с борта на каменный порожек. Чарзар, вскинув на плечо мешок, стоявший у борта, последовал за отцом.
— Теперь нас не видно и не слышно, — Зимограсс остановился в котловине небольшой долины с невысокими, но крутыми склонами. Снег здесь ещё держался большими белыми шапками, склоны поросли редким невысоким лесом, и всюду на белом чернели камни, камни, камни… — Поставь мешок.
— Уверен, что продержишься? Не маловато припаса?
— У меня почти не будет времени предаваться чревоугодию, — Зимограсс обречённо покачал головой.
Чарзар без единого слова уселся на валун, сцепил руки в пальцах, поднял брови «я слушаю».
— Настало время осуществить мечту наших с тобой славных предков. Хизана должна стать великой державой и обрести то поистине ослепительно сияние, которого достойна. И никто… никто во всем остальном мире не скажет тебе того же самого! Никто во всей остальной вселенной не желает возвеличивания нашей с тобой земли, и уж не знаю почему так случается, но когда один истово жаждет сделать то, что противно второму, льётся кровь. Когда ты ступишь на этот тернистый пусть, прольётся кровь. Обязательно прольётся. И много. И мы здесь только с одной целью, — Зимограсс бросил быстрый взгляд на мешок, — сделать так, чтобы больше пролилось крови наших врагов, нежели нашей.
Чарзар слушал молча, не перебивал. Брови его постепенно опустились и сошлись на переносице в одну линию.
— Не лезь в лобовую, если это не принесёт ожидаемой победы, расшатай врага изнутри, найди его слабое место и ударь. Бей по больному, посей раздор, страви отца с сыном, соседа с соседом, и когда они будут заняты грызней друг с другом, ударь! Неожиданно и сокрушительно. Обрати соседа в свою веру, дай ему свои глаза, он должен видеть то, что видишь ты, слышать то, что слышишь ты! Перетащи на свою сторону золотом, посулами, оторви от корней, и когда станет возможно, сожги всё!
Будущий дерабанн слушал недвижимо, будто каменное изваяние.