«Нет сомнения, что Наполеон старается вызвать Россию на разрыв с ним в надежде, что я действительно сделаю ошибку и стану агрессором. При существующих обстоятельствах это действительно была бы ошибка, и я решил её не делать (Выд. авт.)[105]». После этих слов все подсчёты О. Соколова полков, дивизий, провианта с маркитантами, которые стягивал царь к польской границе, становятся абсолютно бессмысленными. Интересно, что сам Наполеон ни в 1810, ни в 1811, ни в 1812 г. не опасался русского вторжения в Польшу, а 15 мая 1811 г. даже написал министру иностранных дел Б. Маре: «Сообщите моему резиденту в Варшаве, что слухи о восстановлении Польши русскими являются смехотворными»[106].
Здесь следует отметить ещё одно обстоятельство, которое г-н Соколов упорно не желает понять: любые военные действия в отношении Наполеона с того момента, как он начал вести захватнические войны, невозможно называть агрессией. Ибо война с целью пресечения деятельности и даже уничтожения агрессора есть освободительная война. Совершенно очевидно, что любые действия СССР и западных государств в отношении Гитлера во время Второй мировой войны являлись не агрессией, а противодействием агрессору. Точно так же любые действия России и европейских держав в отношении Наполеона, в том числе и наступательные, являлись справедливыми и освободительными. Наполеоновская империя была государством-разбойником, не уважавшим ни международное право, ни взятые на себя обязательства.
Но император Александр, даже имея бесспорные факты готовящегося нападения наполеоновской армии на Россию, отказался первым извлекать меч из ножен. В письме к Наполеону от 13(25) марта 1811 г. царь откровенно объяснял причины и характер военных мероприятий России: «Я не могу не принять мер предосторожности. В Великом Герцогстве Варшавском вооружения продолжаются безостановочно. Число войск в нём умножено безо всякой соразмерности. Работы над новыми укреплениями не прекращаются. Воздвигаемые же мною укрепления находятся на Двине и Днепре. Ваше Величество, столь опытные в военном деле, не можете не сознаться, что укрепления, сооружаемые в таком расстоянии от границы, как Париж и Страсбург, суть меры не нападения, но чисто оборонительные. Впрочем, к вооружениям понудили меня происшествия в Великом Герцогстве Варшавском и беспрерывное возрастание сил Вашего Величества в Северной Германии»[107]. В конце письма Александр I предупреждал Наполеона: «Если будет война, то она возгорится по Вашему желанию. Сделав всё для её отвращения, я буду уметь сражаться и дорого продам своё существование»[108].
В феврале 1810 г. военный министр генерал М. Б. Барклай де Толли во всеподданнейшей записке Александру I предлагал вести против Наполеона оборонительную войну и предлагал создать главную оборонительную линию по Западной Двине и Днепру. В местах, прилегающих к этим рекам, планировалось построить крепости, укреплённые лагеря, создать запасы продовольствия, боеприпасов, устроить госпитали и т. д. Излагая своё видение стратегического плана ведения войны, Барклай де Толли писал, что общая цель всех трёх армий — «оберегать западные пределы России и действовать по обстоятельствам и при случае наступательно». На протяжении 1810, 1811 и в первой половине 1812 г. подготовка к войне осуществлялась в основном по этому плану. Тем не менее в феврале 1811 г. генерал Л. Л. Беннигсен разработал свой стратегический план, предусматривавший главным образом наступательный характер войны. Его суть сводится к тому, что Россия должна опередить Францию и первой объявить ей войну, заняв Пруссию и Польшу. План предусматривал выход российских войск на линию Одера, сосредоточение и принятие генерального сражения в междуречье Висла — Одер, а в качестве союзника должна была выступить Пруссия. Что касается армии Великого Герцогства Варшавского, то Беннигсен рассматривал вариант её уничтожения в случае оказания сопротивления. Минимальное количество войск, необходимое для проведения наступательной операции, определялось в 160 тыс. человек. Однако этот план был отвергнут: Александр I пришёл к выводу, что поляки не окажут достаточного содействия русским войскам в случае их вступления в Великое Герцогство Варшавское. Не менее важной оказалась для русского императора и позиция Пруссии, король которой не только уклонился от союза с Россией, но и начал переговоры о более тесных союзнических отношениях с Францией и не поддержал планы царя относительно Польши.
В том же 1811 г. свой план предложил и генерал князь П. И. Багратион, согласно которому необходимо сразу отдалить театр военных действий от пределов России и вторгнуться на территорию Великого Герцогства Варшавского, где разбить противника по частям, прежде чем ему удастся сконцентрироваться. Этот смелый план был неисполним как из-за невыгодного для русских соотношения сил, так и по причинам общего политического свойства[109]. Российский историк П. Н. Грюнберг пишет: «Александр I не мог принять план Багратиона, как и иные планы., основанные на превентивном ударе, с благородной целью отодвинуть войну и разорение от границ России. Как бы ни были они продуманы и аргументированы в военном отношении, эти планы приносили политический ущерб, давали противнику формальный повод объявить Россию зачинщиком войны, агрессором»[110].
Тем не менее Александр I решил использовать элемент этого плана — и выдвинуть армию П. Багратиона к границам Великого Герцогства Варшавского, и этим дезориентировать неприятеля. Говоря о возможном вторжении армии Багратиона в Польшу, Бенкендорф свидетельствует, что «русское командование затеяло своего рода игру с Наполеоном, показывая своими действиями, что готово следовать известным французскому командованию проектам, но не шло в их исполнении далее демонстрации намерений»[111].
О том, что Александр не собирался вести никаких наступательных действий, а, наоборот, планировал отступать в глубь страны, свидетельствуют и иностранные источники. Министр иностранных дел К. Меттерних вспоминал: «Наполеон был убеждён, что русская армия будет атаковать. Что касается меня, то я был уверен, что Император Александр не перейдёт границы, будет ждать атаки французской армии и отступит перед ней. Я выразил эту точку зрения. Наполеон попробовал её опровергнуть, ссылаясь на стратегические соображения и на взгляды и манеру действий Царя, которые, как он полагал, изучены им досконально»[112].
О. Соколов безо всяких доказательств пишет: «Разумеется, уверенность Меттерниха в том, что „Александр не перейдёт границы“ и что русская армия будет отступать, появилась, скорее всего, задним числом». Откуда такой вывод, на чём он строится? И как сочетаются в одном предложении слова «разумеется» и «скорее всего»? Вообще, как только чьи-нибудь воспоминания не вяжутся с главной идеей О. Соколова о «русской агрессии», он сразу же относит их к числу «добавленных задним числом».
Это касается и мемуаров графа Л.-М. де Нарбонна, которого Бонапарт послал в мае 1812 г. в Вильно для дезинформации русского командования. О. Соколов приводит цитату из книги воспоминаний А.-Ф. Вильмена, которого называет «фантазёром». Почему, становится ясно из воспоминаний де Нарбонна о его беседе с Александром, о которой он поведал уже после войны Вильмену. По словам де Нарбонна, царь сказал: «Я не строю иллюзий. Я знаю, что Наполеон — великий полководец. Но, как видите, на моей стороне пространство и время. Вы не будете иметь даже уголка в этой враждебной для вас стране, где я бы не смог бы защищаться, прежде чем заключить позорный мир. Я не нападаю, но я не опущу оружия, пока хоть один иностранный солдат останется на территории России»[113].
Понятно, что такие слова Александра I никак не согласуются с навязываемой нам идеей русской «агрессии». Поэтому воспоминания Вильмена объявляются О. Соколовым «фантазиями». Однако эти воспоминания в целом подтверждаются отчётом де Нарбонна маршалу Даву, отрывок из которого приводил Н. К. Шильдер в книге об Александре I. В этом отчёте граф докладывал: «Русская армия не перейдёт Неман ни в Гродно, ни в Тильзите, ни в другом месте. Мы не настолько счастливы, чтобы они на это решились»[114].
Понимая, что отрывок из отчёта де Нарбонна, мягко говоря, не подтверждает версию о готовящемся нападении России, О. Соколов заявляет, что «рапорт Нарбонна не имеет ничего общего с тем, что позже будут писать в мемуарах! Вот что на самом деле докладывал генерал-адъютант императора, не в изложении его секретаря через сорок лет, а именно тогда, накануне войны». После этого О. Соколов приводит текст рапорта де Нарбонна, который в принципе мало чем отличается от отрывка Н. Шильдера. В целом он приводит читателя к тем же выводам: русские переходить не будут. Но удивляет другое: этот отрывок О. Соколов взял из воспоминаний пасынка Наполеона Евгения Богарне[115]! Почему мы должны считать за истину в последней инстанции воспоминания Богарне и не верить мемуарам, скажем, Меттерниха, г-н Соколов объяснять не счёл нужным[116], так же, как и то, почему наполеоновский генерал граф Ф.-П. де Сегюр назван у него «известным творцом мифов». Наверное потому, что бригадный генерал де Сегюр, входивший в близкое окружение Наполеона, не знал о «готовящемся русском нападении» и простодушно сообщил то, что слышал от де Нарбонна: