1
К торосам минеры Гната Михалюты, как всегда, доехали на санях. От них известными только им стежками-дорожками зашагали к берегу. Вскоре без каких-либо приключений переползли шоссе и направились в степь.
Впереди дозор — Колокольцев и Мусафиров. В ста метрах от них — основная группа.
За два часа прошли с десяток километров. Так далеко они еще ни разу не забирались в тыл врага. В селах, скрывавшихся в балках, мигали огоньки, гудели машины. Иногда поднималась стрельба.
— Может, передохнем? — нарушил молчание Воскобойников. — Определенно, все устали.
— Нет, — возразил Михалюта. — Пока не найдем место, где можно будет провести день, — никакого отдыха.
Время от времени к Михалюте подходили Колокольцев и Мусафиров, чтобы сверить маршрут с картой. Их обступали бойцы, кто-нибудь включал фонарик.
Ориентирами минерам служили балки и древние курганы. Где-то в этих степях находилась и Савур-могила. И снова Гнату пришли на память слова о побеге трех братьев из Азова:
Став найменший брат до Савур-могили доходжати,
Став же буйний вітер повівати,
Із козацьких молоденьких його ніг валяти.
«Що перше горе — безвіддя,
Друге — безхліб'я…
Уже ж мені своїх братів не наганяти.
Уже ж мені в отцевському дворі не бувати,
Уже ж мені свого отця-неньку у вічі не видати.
Наслідував мені господь
У турецькій, у бусурменській у великій неволі
На Савур-могилі смертю постраждати…»
Стали найстаршого сина із двору зсилати,
Стали його обществом-народом
До розстрілу випроводжати.
Став найстарший брат
Гірко плакати-ридати,
Свого брата найменшого
Пішого піхотинця споминати…
Гнат мечтательно вздохнул.
— Об этой степи Чехов написал повесть. Возможно, он видел эти самые места. Только это была летняя степь.
— А весной тут, конечно, настоящая красота! Цветут тюльпаны, маки, как море плещется ковыль! — восторженно произнес Нудьга. — А с курганов, наверное, и море видно.
Михалюта остановился.
— Смотрите, луна всходит.
Луна только что выглянула из-за вершины кургана и казалась его серебряной короной. Минеры стояли в тени, а вокруг мириадами алмазов поблескивал снег.
— Какая сказочная картина! — покачал головой Михалюта.
— Стоять бы вот так рядом с любимой девушкой и смотреть без конца на это чудо. — Нудьга положил руку на плечо Михалюты. — Эх, Гнат, когда только кончится эта проклятая война! Как хочется тишины, покоя, девичьей ласки.
— Кончится, Дмитро, когда-нибудь кончится, — грустно улыбнулся Гнат. — И мы еще попляшем и на твоей, и на моей свадьбе. Ну что, хлопцы, пошли дальше?
Уже перед рассветом минеры переползли речку Кальмиус — идти по тонкому льду было опасно. Провалишься в воду — что делать? Ни обсушиться, ни обогреться негде.
Когда в степи начала заниматься заря, остановились. Пора искать место, где можно было бы пересидеть до вечера.
Михалюта и Нудьга поднесли к глазам бинокли и стали рассматривать степь. Неподалеку увидели кошару с дырявой крышей. Рядом была криница с журавлем.
— Кошара брошена, наверно, осенью, — сказал Нудьга. — Как? Заселим? Да и железная дорога всего в каком-то полукилометре. А от сел и хуторов клуня довольно далеко.
— Согласен, — коротко ответил Михалюта.
Подрывники зашли в кошару. Сняли с чердака остатки сена, пахнувшего полынью, притрусили пол.
Во время похода бойцы проголодались. Поэтому все тут же начали доставать из вещмешков хлеб, тарань, жареную рыбу. Воскобойников вынул оладьи, испеченные из жмыха и дерти, которые дала ему на дорогу какая-то молодица. Мусафиров предложил «пирог» из перетертой и пережаренной вместе с высевками тюльки.
Нудьга обвел взглядом «стол», облизал губы и проговорил грустным голосом:
— Ешь — не хочу. А представьте себе, как сейчас хотят есть ленинградцы: и наш брат, и гражданские? Когда я слушаю передачи из Ленинграда, кровь в жилах застывает. Сколько там уже умерло людей от голода! Кто сосчитает?
Минеры тут же притихли, помрачнели.
После обеда все улеглись спать. На страже остались два подрывника. Не спал и Гнат Михалюта. Он лежал на чердаке и следил за железнодорожной колеей, расположенной неподалеку от кошары. Его внимание привлекла насыпь, описывавшая дугу на краю балки.
«Там и будем ставить мины», — решил Гнат.
Он начал обдумывать предстоящую операцию, распределять силы минеров.
«Охрана и прикрытие — четыре бойца со стороны Волновахи и столько же с мариупольского направления. Остальные занимаются минированием: двое устанавливают заряды, третий относит землю, маскирует мины. Надо наготовить веников. Курящих заставим вывернуть свои карманы — посыплем заминированные места табачком, чтобы собаки не вынюхали след. Один будет следить за сигналами бойцов прикрытия! Каждая тройка должна поставить самое малое две мины. Расстояние между минами — сто шагов. Фашистам и в голову не взбредет, что так густо может быть заминирован участок длиной всего в полтора километра! Электролиты надо настраивать от восьмого эшелона через каждые три или четыре. — Михалюта улыбнулся. — Вот сутолока будет!..»
Из-за поворота выехала дрезина с тремя солдатами. Ехала она медленно. Это насторожило Гната: «Следят, нет ли чего подозрительного на колее».
Через несколько минут из Волновахи на Мариуполь прошел поезд. На платформах стояли танки, орудия. Было и четыре пассажирских вагона.
Михалюта стиснул зубы. «Это тебе не машина на шоссе! Один такой эшелон чего стоит, если полетит с насыпи…»
Из-за тучи выглянуло солнце. Гнат, прищурившись, смотрел на блестящие рельсы, которые тянулись к самому горизонту и где-то там, далеко-далеко, казалось, протыкали хмурое небо.
«Это ж и Наташа ездила здесь. И, наверное, думала о наших встречах на станции Основа?.. Да, все в жизни взаимосвязано…»
Михалюта взглянул на Дмитра Нудьгу, спавшего рядом. Сержант улыбался во сне.
— Счастливый… — прошептал Гнат.
Нудьга, будто услышав его голос, тут же проснулся…
— Отдохни, Гнат! А я послежу и за часовыми, и за обстановкой. Покемарь. Ночь будет напряженная.
— До нее еще дожить надо.
— Доживем. Никуда от нас не денется эта ночь.
— Ты во сне улыбался, словно после поцелуя с Ниной.
— Она и в самом деле мне снилась. Видишь, даже во сне не расстаюсь с ней.
— Половина дня уже тю-тю. По всему видно, что мы прошли сюда незамеченными. Только бы в кошару кто-нибудь не забрел.
— Если кто-то заглянет, задержим до ночи.
Но никто минеров за день не потревожил. Все обошлось благополучно. И вечером они начали готовиться к выходу на железнодорожное полотно.
2
Более двух часов с перерывами (прошло три поезда) работали уже минеры. Бойцы выдалбливали под рельсами ямки для восьмикилограммовых зарядов и мин, относили с насыпи песок и землю, осторожно, словно хрусталь, опускали в ямки смертоносный груз.
Подрывники хотя и тренировались на рельсах в Ейске, все-таки нервничали, волновались. Особенно нелегко было Михалюте, Нудьге, Колокольцеву и Мусафирову — они настраивали химический электролит на заранее назначенный срок взрыва, ставили «ловушки», которые подорвут заряд, если немцы, обнаружив мины, начнут их обезвреживать.
Когда поставили последнюю — четырнадцатую мину, Михалюта подошел к Нудьге:
— Дмитро, ты как-то говорил про НЗ на берегу залива. Он еще там?
— Конечно. Этот НЗ ждет удобного случая. А почему ты спросил?
— Да та-ак… Потом скажу. Сейчас хлопцы все устали, измучились.
— Это верно… Люди все как выкрученные мочалки, — согласился Нудьга. — Но я, кажется, догадываюсь, что ты задумал.
— Помолчи пока, — предупредил Михалюта. — Дойдем до залива, тогда я все и скажу.
Возвращались подрывники к берегу той же дорогой. Навстречу дул влажный теплый ветер, который нес уже весну. И хотя тяжелые вещмешки опустели (в них не было тротила и мин, запасов продуктов), бойцы шли медленно. Не слышно было ни смеха, ни шуток. Десятки километров, пройденные ими, давали о себе знать.
Через четыре часа минеры наконец добрались до прибрежной полосы. Нудьга вывел группу прямо к кустам, где был спрятан тротил, завернутый в водонепроницаемую ткань.
— После такой каторжной работы и перехода я приказывать не хочу, — сказал тихо Михалюта. — Но у меня есть один план: надо подорвать баржи с боеприпасами, с которых мы были обстреляны. За Мануэля Бельду.
Минеры начали перешептываться. Все знали, что испанцы давно собираются покончить с этими баржами, отомстить за смерть своего земляка.
— Почему раньше не предупредил об этом! Хлопцы уже расслабились. Определенно, — высказал недовольство Воскобойников.
— Нужно всего шесть-семь минеров. Надо снять часовых, взобраться на палубы и там поставить заряды.
— По мне стреляли с этих барж, я и пойду снимать часовых! — вышел вперед Сергей Колокольцев.
— Я тоже пойду! — стал рядом с Колокольцевым Мусафиров.
— А мы что, хуже вас?..
— Ишь, герои…
— Мы тоже пойдем! — послышались голоса.
— Хорошо, — повеселел Михалюта. — Пошли. А те, кто совсем обессилел, пусть не спеша идут к своему берегу. Мы догоним.
Забрав из тайника взрывчатку, подрывники взобрались на кручу, переползли шоссе.
Вскоре они добрались до затона, где стояли неподалеку от берега похожие на длинные скирды две баржи, превращенные немцами в склады боеприпасов.
Ползти по льду было неприятно, то и дело попадались лужи. Многие минеры промокли. Утешала всех одна мысль — отсюда, со стороны берега, враг их не ждет, пулеметы на баржах нацелены в глубь залива.
У барж были выставлены двое часовых. Один прохаживался, постукивал ногой об ногу. Другой дремал, прислонившись к трапу.
В дело пошли финские ножи. Часовые были сняты без шума.
Подрывникам хватило десять минут, чтобы на обеих баржах поставить мины замедленного действия на самый короткий срок, — им не надо было копать лунки, относить землю, возиться с электролитом. Тут все делалось без всякой маскировки, да еще и при ясной луне.
Спустившись по трапам с барж, минеры побежали в сторону южного берега. Бежали из последних сил, скользили, падали в лужи.
— Быстрее! Быстрее! — торопил бойцов Михалюта. — Вот-вот сработают мины.
— Дьяволы, а не люди! Определенно, дьяволы! — кричал Воскобойников, упав на лед. — Где же взять столько сил? Не могу! Вы что? В одну ночь хотите всю вражескую армию разбить?
Над ним склонился Колокольцев.
— Вас ист дас? Сейчас здесь будет такой ад, какого ни один черт не видел. Вставай, батя! И…
Он не договорил.
На барже, стоявшей ближе к берегу, вспыхнул огонь. А через секунду залив вздрогнул от взрыва. Под ногами минеров затрещал лед. В небо взметнулось пламя. Баржа разломилась пополам, корма и нос стали быстро погружаться в воду.
На берегу застрочили пулеметы. Луч прожектора скользнул по заливу и замер на второй барже. И тут же сработала, будто ждала этого мига, вторая мина. В небо снова взметнулся огненный смерч. От грохота взрывов боеприпасов у минеров заложило уши.
Огонь и дым застлали весь вражеский берег.
Воскобойников улыбнулся.
— Ты прав, Сергей! Определенно, ад! Побежали! Теперь у меня столько сил, что я, кажется, до самого берега без передышки смогу добежать…
3
Уже вторую ночь полковник Веденский почти не спал, хотя на наблюдательном пункте, расположенном на самом берегу залива, бойцы отдали ему одни нары. Он переживал за минеров старшего сержанта Михалюты, на этот раз ушедших на задание так далеко.
Илья Гаврилович бродил над обрывом, заложив руки за сниму, и через каждые двадцать — тридцать минут спрашивал у дежурного на наблюдательном пункте:
— Ну что там?
— Никаких сигналов, никаких признаков, — отвечал каждый раз одно и то же дежурный.
И вдруг среди ночи на вражеском берегу взметнулись два фонтана огня. Пальцы полковника впились в светящийся циферблат. Стрелка обежала круг, проскочила двадцать семь точек, и Веденский услышал два приглушенных взрыва.
— Это Гнат подорвал баржи! Хотя бы все обошлось благополучно, — прошептал он.
Илья Гаврилович представил, как нелегко сейчас бойцам Михалюты. По ним бьют пулеметы и минометы. Бежать по льду опасно — много полыней, особенно возле берега, где лед исклеван артиллерийскими снарядами. Один неосторожный шаг — и все! Конец! Окажешься на дне залива.
— Дежурный! — повернулся полковник к наблюдательной вышке. — Передайте, чтобы готовили обоз. Как только начнет светать, надо будет выехать навстречу группам.
— Из колхоза только что позвонили: обоз готов. Можно ехать хоть сейчас.
Когда развиднелось, вдали, на ледяном поле, появились темные точки. Вскоре они приобрели очертания человеческих фигур. Минеры возвращались без маскировочных халатов, чтобы скорее заметили свои.
Навстречу им помчались сани.
Через полчаса Доминго, Гаспар, другие бойцы уже выпрыгивали из саней. Они дрожали от холода. Одежда на них смерзлась. Лицо Ангела Гаспара почернело, он еле держался на ногах.
— Что случилось? — с тревогой спросил полковник.
— Хол-лод-дно, — ответил Ангел, стуча зубами.
— Он искупался, — пояснил Доминго. — На льду появилось много промоина.
— Сейчас же идите греться! Смените белье.
Доминго поднял руку:
— Докладывай. Минер моей группа подорвали мост на шоссе и поставил семь мин! — Доминго помолчал и, вздохнув, добавил: — Мадридцы все знают. Но кто баржа без нас уничтожили!
— Си-и… Без нас, — обиженно добавил Ангел Гаспар, еле шевеля языком.
— Минеры старшего сержанта Михалюты, — ответил Веденский.
Доминго улыбнулся.
— Камарадо Михалюта… А договорились вместе… Не хорошо.
Вскоре к берегу подъехала группа Михалюты. Гнат доложил Веденскому о выполнении задания.
— Молодцы, спасибо! — поблагодарил полковник минеров. — Готовься, Гнат, к поездке в Ростов. Тебя вызывают в штаб фронта.
— Зачем? — удивился Михалюта.
— Не знаю, — пожал плечами Илья Гаврилович.
Гнат однажды уже ездил в Ростов — отвозил планшет немецкого инженера и сопровождал пленных. Тогда в разведотделе штаба фронта он сказал о намерении полковника Веденского послать разведчика с радиостанцией на северный берег Таганрогского залива. «Может, в этом и кроется причина вызова?» — подумал Гнат.
4
Подрывники полковника Веденского работали без сбоев, четко по графику. Одни группы ставили мины, другие в это время готовились к походу, третьи, вернувшиеся с задания, отдыхали.
Днем и ночью гремели взрывы на северном берегу — взлетали в воздух склады с боеприпасами, превращались в груду металла эшелоны с танками, орудиями и другой техникой. Движение транспорта на шоссе Мариуполь — Таганрог иногда прекращалось на несколько часов. Не помогли немцам и «тралы» — нагруженные песком сани, которые бронетранспортеры толкали впереди себя. Узнав о «тралении» дороги, подрывники начали ставить мины замедленного действия с таким расчетом, чтобы они взрывались не под первым наездом на них, а под вторым, четвертым и даже десятым.
Гитлеровцы стали минировать свое побережье. На их минах в первые ночи подорвалось четыре минера. Но уже на третью ночь бойцы Веденского наловчились не только обезвреживать вражеские мины, но и переставлять их в другие места — гитлеровцы начали подрываться на своих же минах.
Фашисты прорубили у самого берега длинные полыньи. Но и эта акция не остановила минеров. Они стали брать с собой доски и по ним переползать через проруби.
Фашистское командование подключило к борьбе с подрывниками Веденского авиацию. Немцы хорошо знали, что минеры выходят на задание вечером, когда еще светит солнце, и возвращаются на свой берег поздним утром. Над заливом стали появляться группы «хейнкелей» и «мессершмиттов». Полковник Веденский обратился к командующему фронтом за помощью — в схватку с вражескими самолетами вступили краснозвездные истребители. В небе над побережьем и Азовским морем начались жестокие воздушные бои.
Такой была обстановка в середине сорок второго года на берегах Таганрогского залива.
Староста Анатолий ни днем, ни ночью не знал покоя. Он чувствовал себя между двух огней: с одной стороны — немцы, которым служил, с другой — «белые привидения» с южного берега, которые побывали у него три недели назад.
Свое слово, данное минерам, он держал — консервная банка, спрятанная в яру, не пустовала. В последние дни он все чаще жаловался, что жить в селе ему теперь опасно. Немцы начали догадываться, что в окрестностях села имеются агенты партизан и минеров. Подозревали в шпионаже даже старост и некоторых начальников полицейских участков. А тут еще взрыв барж с боеприпасами. Наказаны многие офицеры за неумение бороться с советскими подрывниками. А что ж тогда ожидать после такого фейерверка ему, старосте села, вблизи которого все это происходит?..
Ранним февральским утром красноармейцы, патрулировавшие на берегу, заметили на льду залива двух неизвестных. Это были начальник полиции Назаров и староста Анатолий.
— Стой! Кто такие?
— Ведите к своим командирам, — сказал Назаров. — Я начальник полиции.
— А я староста, — буркнул Анатолий. — Мы принесли ценные сведения.
Красноармейцы повели их в штаб батальона. За ними увязались мальчишки.
— Полицаев ведут!
— Полицаев поймали! — кричали они, перебивая друг друга, и швыряли в перебежчиков снежками.
К мальчишкам присоединились женщины — раскрасневшиеся, разгневанные. Узнав, что пленные не немцы, а предатели, некоторые хватали палки и рогачи. Шум и крик поднялся на всю улицу.
— Что за гвалт, Варвара Ивановна? — спросила Наташа у хозяйки, вошедшей в хату.
— Полицая и старосту из поселка, что на том берегу, ведут.
Наташа бросилась к окну. Процессия как раз находилась против хаты. Наташа узнала высокого, съежившегося Анатолия и низкого, щуплого Назарова.
«Какой позор! До чего я дожила?.. Гнат, милый, прости меня! Прошу! Я не буду жить с ним. Но сейчас… — Наташа выскочила на улицу, даже не набросив на плечи платка. Услышала ругань, проклятия. — И меня проклинайте, люди! И меня!..»
Крики были такими грозными, что на акациях закаркало воронье, поднялось в небо, закружилось, будто хотело посмотреть, чем же это заняты люди.
Анатолий мысленно прощался с жизнью. Он надеялся переждать в селе Наташи огненный смерч войны. Жить тихо, мирно. Но ничего из этого не получилось. Хотя сначала все вроде бы шло хорошо. Но потом…
Первым потрясением был побег Наташи на советский берег. Будь он тогда дома, убил бы на месте. Казнил себя, что до конца ее не узнал, не раскусил. «Пусть замерзает, если ей не хочется жить, если не понимает, что к чему на войне! — утешал он себя той ночью. — Может быть, дошла, а может?.. Такой ветрище!..»
Другим потрясением, свалившимся как гром среди ясного неба, был приход «белых привидений» во главе с Гнатом Михалютой. Злая судьба свела их с глазу на глаз не только как соперников, любивших одну девушку, но и как врагов.
Надо было спасать себя, и он согласился быть информатором. Он был бы им и дальше, и немцы, возможно, ничего не узнали бы. Но ведь Михалюта сказал, что придет к нему с рацией. А это уже страшно. Это значит смерть. Сигналы рации услышат немцы, засекут, а потом на виселицу и радиста, и того, у кого он скрывался.
«Нет, надо идти на тот берег, так будет лучше. Может быть, свои не расстреляют. Все-таки я им служил, — тешил он себя мыслью. — Да и Наташа, наверно, там. И она замолвит за меня словечко. Ведь мы ребенка ждем! А дитя не виновато, что клокочет такая страшная война и не поймешь, кто кого побеждает и чей будет верх…»
Он решил поговорить об этом с начальником полиции Назаровым. Если бы тот согласился. Ну, посадят в тюрьму. Но ведь не расстреляют же. Посидит, а там видно будет. Если победят немцы, то обязательно выпустят, если возьмут верх свои, учтут, конечно, что он был информатором минеров, и простят все грехи.
Сейчас, когда его вели, будто вора, пойманного с поличным, когда разгневанные женщины, мальчишки толкали в спину, плечи, обзывали грязными словами, он уже каялся, что отважился перейти на этот берег, жалел, что Назаров согласился, — один он не пошел бы. Он проклинал себя, Гната, Наталку. Конечно, можно было бы остаться и там. Но все побережье уже лихорадило. Немцы не таясь говорили, что среди полицаев есть большевистский лазутчик, а может быть, замешан в диверсиях и сам староста, чья жена так неожиданно и бесследно исчезла. Особенно поднялся шум, когда за одну ночь были взорваны два моста, когда от взрыва мины погибло четыре офицера и немецкий инженер, прибывший из Берлина.
Вот тогда-то он и не выдержал, поделился своими мыслями с начальником полиции.
«Как быть? — переспросил Назаров, хитровато прищурившись. — С кручи да в море! Ведь на суше, если не убежим, все равно найдут и повесят. Выход один — на тот берег. Может, простят… Немцы уже бегут от Москвы. Пошли, пока не поздно…»
Он все думал, с какого боку подойти к Назарову, а оказалось, начальник полиции сам искал выход для своего спасения.
— Простите!.. Смилуйтесь, люди! — упал на колени Анатолий.
Вдруг на всю улицу раздался крик:
— Это мой муж! Не убивайте его!
— Наши мужья и сыновья на фронте!..
— А эти гады!.. — зашумели в ответ женщины.
Наташа еле протиснулась в середину толпы.
— Убейте и меня! Это мой муж! — крикнула она так решительно, словно и в самом деле готова была умереть за Анатолия.
Сельчане удивленно посмотрели на нее. Заметили на красивом лице рыжеватые пятна. Застыли в нерешительности…
5
Задержанных допрашивал старший лейтенант Мотыльков в присутствии полковника Веденского.
— Скажите, с какой целью вы перешли на наш берег?
— Мы пришли к вам искупить свою вину, — ответил Назаров, понурив голову.
— А Михалюта еще хотел у старосты поселиться с рацией, — с насмешкой в голосе заметил Мотыльков полковнику. И снова обратился к задержанным: — Чем вы можете это доказать? Где гарантия, что вы пришли не как шпионы?
— Клянусь, нет! — вскинул Назаров голову.
— А может быть, вы надеялись затеряться в нашем тылу, сменить фамилии и продолжать жизнь, словно и не служили немцам? — спросил Веденский. — Что скажете на это, господин Анатоль?
Услышав свое имя да еще с прибавкой «господин», Анатолий вздрогнул.
— Понимаю, я не заслуживаю доверия. Но я не шпионить пришел, — залепетал он. — Мне угрожала виселица. Вдруг не стало жены, немцы решили, что она ушла к партизанам. А тут еще эти взрывы. Меня вчера вызывали в Бердянск, в гестапо.
— И вы пошли на этот берег с надеждой, что наш народ милосердный?
Анатолий вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
— Дайте мне возможность кровью искупить свой позор! — воскликнул Назаров. — Пошлите меня за «языком», и я вам его приведу. Хотите, забросаю гранатами комендатуру! Только поверьте мне!
— А староста приведет «языка»? — спросил Мотыльков.
— Нет, у него не хватит духа, — ответил Назаров. — Приведу я! Он до смерти испугался, когда на нас набросились женщины и мальчишки. Если бы не Наталка, он, наверное, умер бы от страха.
— А может, от стыда и позора?
Анатолий выпил стакан воды, еще больше втянул голову в плечи.
— Я служил у немцев, — продолжал Назаров, — но я не убил ни одного человека. Дайте мне возможность искупить вину своей кровью в бою, а не у стенки. Уверяю вас…
— Не убил, потому что не хватило времени, — прервал его Мотыльков. — Попав в окружение, старшина Назаров спрятался. Не попытался перейти линию фронта или найти партизан. Превратился в послушную овечку. Немцы приказали ему стать на учет, и он стал. Приказали служить в полиции, и он стал полицаем. Так?
— Так, — буркнул Назаров. — Тогда я не верил, что немцев можно остановить. Моя вина. Расстреляйте меня! Только не пишите об этом матери.
— Ишь, мать он вспомнил! — покачал головой Веденский. — Что же ты раньше о ней не подумал?
— Очень прошу вас, не пишите матери, что меня расстреляли свои, — повторил Назаров. — Пусть я буду среди тех, кто пропал без вести.
Мотыльков закурил папиросу, прошелся по комнате:
— Сколько солдат в гарнизоне вашего села?
— Две сотни, — ответил Назаров.
— И… комендатура в школе, — добавил приглушенным голосом Анатолий. — За высоким забором с колючей проволокой.
— Две сотни, говорите? И комендатура в школе? — переспросил Мотыльков.
— Да, — кивнул Назаров. — Я хорошо знаю и подходы к штабу полка на Кривой Косе. Не раз там бывал.
Мотыльков повернулся к конвоиру.
— Уведите их!
Назаров и Анатолий встали.
— Могу я встретиться со своей женой? — спросил Анатолий.
— Наташа не хочет с вами встречаться, — ответил Мотыльков.
— Не может быть! — воскликнул Анатолий. — Ведь она спасла меня, собой рисковала.
— Может быть, потому и не хочет, что спасла. Идите!
Когда Анатолия и Назарова вывели, Мотыльков вопросительно посмотрел на полковника:
— Я сам поведу бойцов в село и разгромлю комендатуру.
— Согласен, — ответил Веденский. — Мне кажется, что этот второй, Назаров, в разговоре был более откровенным. А староста идет куда ветер дует. Но в этой ситуации именно он должен провести наших бойцов в село. Так надо для него самого.
Настроение у Анатолия было угнетенным. Где же Михалюта? Должен же подтвердить, что он, Анатолий, передавал минерам сведения о немцах. А может, это и хорошо, что его нет? Скажет, что не выдержал староста, оставил свой пост, назовет трусом.
И еще одно мучило Анатолия — Наташино поведение! Отказалась от встречи с ним. А он радовался, что она жива, верил, что любит, ведь только любовь может толкнуть женщину на такой поступок. Другая бы сказала: «Так ему и надо, получай по заслугам!» А Наташа защитила его от разозленных женщин, взяла позор, бесчестье и на себя. В те жуткие минуты она была для него ангелом. Но почему же теперь не хочет его видеть?
И вдруг Анатолий понял: причиной всего является все тот же Гнат Михалюта. Он, как привидение, преследует его с тех нор, как они расстались с ним на Южном вокзале в Харькове…
— Ты что скрежещешь зубами? — нарушил молчание Назаров. — Кого ты так пережевываешь?
— Тебе еще и смешно? — вспыхнул Анатолий.
— Нет, не смешно. Я все думаю, как нам надежнее комендатуру разгромить. Без этого мы здесь не нужны… А ты, конечно, боишься?
— Да, боюсь, потому что родился для другого дела.
— Хочешь быть директором завода? Министром? Похвально! Однако ты не забывай, что сейчас война… Ты как себе хочешь, а я поведу минеров на тот берег. Не использовать такой шанс — значит быть совсем дураком. Это единственная возможность спастись от расстрела. А твоя Наталка — женщина что надо. Таких еще поискать! Ты не стоишь и мизинца ее…
— Не мели чепухи! — оборвал Назарова Анатолий.
— Правду говорю. Наталка — святая женщина. Молись на нее. Ты совсем ей не пара. Понял? — Назаров сплюнул под ноги, лег на нары, повернулся лицом к стене.
6
Гнат вернулся из Ростова через пять дней. С ним прибыл и представитель Азовской флотилии капитан третьего ранга Багатолетко.
Увидев свет в окнах школы и услышав сквозь открытые форточки бодрую мелодию, Михалюта попросил шофера остановиться.
— Разрешите, товарищ капитан третьего ранга, мне здесь выйти? Водитель отвезет вас к полковнику. Я скоро приду.
— Хорошо. Можете быть свободны, — кивнул Багатолетко.
Газик помчался дальше, а Михалюта направился к школе.
В окно он увидел группу бойцов и девчат. Возле Зины Головатой стоял с гитарой Марьяно Чико. «Значит, вернулся из госпиталя, — улыбнулся Гнат. — Это хорошо».
Зина склонилась к Марьяно, что-то сказала ему. Он кивнул, ударил по струнам гитары. Минеры и девчата дружно захлопали в ладони, отбивая ритм мелодии. Нина пригласила на танец Дмитра Нудьгу.
«Ведь как бывает в жизни, — покачал головой Гнат. — Живут парень с девушкой рядом или служат в одной части, и девушка не знает, что парень любит ее, вздыхает по ней украдкой. Но стоит подсказать ей, и, глядишь, появилась на свете еще одна счастливая пара… Вышла бы Наташа замуж за такого, как Нудьга, слова бы ей не сказал в упрек. А то нашла вьюна, пескаря скользкого. Эх, Наталка-Наталка…»
Гнат хорошо понимал, что Анатолий пришел не за тем, чтобы искупить свой позор. Он побоялся прятать его с рацией в хате. А план — поселиться на той стороне залива — одобрили в разведотделах армии и фронта. И вот этот слизняк так подвел, приплелся в расположение батальона минеров.
С моря дул теплый, влажный ветер. Не за горами весна. Скоро растает лед в заливе. И тогда у минеров кончится здесь работа, батальон, конечно, передислоцируют на другой участок фронта. Подрывники оставят знакомых девчат, а кто и жену. Не все доживут до Дня Победы. Не все вернутся к своим родным, женам, любимым. Что поделаешь? Война есть война…
Бойцы-украинцы сильными голосами запели известную украинскую песню:
Розпрягайте, хлопці, коней,
Та й лягайте спочивать,
А я піду в сад зелений,
В сад криниченьку копать.
Весь батальон подхватил уже по-русски:
Раз… Два… Калина,
Чернявая дивчина,
В саду ягодку рвала…
В штабе батальона Михалюта застал полковника Веденского, комбата Мотылькова и капитана третьего ранга Багатолетко.
— Взятый вашими минерами в плен обер-лейтенант Беккер, — сказал Багатолетко, — дал ценные сведения о гарнизоне на Кривой Косе. Пока что там расположены три артиллерийские и три минометные батареи, осветительные установки и десять смонтированных на автомашинах радиостанций. Я сказал «пока что» неслучайно. Наличие стольких передвижных радиостанций свидетельствует о намерении немцев прислать на Кривую Косу еще воинские части. Сборным батальоном поручено командовать мне.
— Что ж, это хорошо, — кивнул Веденский, и добавил, посмотрев на Михалюту: — Некоторые наши минеры уже подружились с вашими моряками в Ейске.
— Ваше командование угадало наше желание — ударить сообща по Кривой Косе, — улыбнулся Мотыльков. — Встретим праздник Красной Армии и Флота вместе с вами! Сварим на Кривой Косе отличную уху!
— Сварим! — улыбнулся и Багатолетко. — Но надо спешить, пока немцы сами не ударили с Кривой Косы и пока лед не стал хрупким.
Мотыльков обратился к Михалюте:
— Рассказывай, что там в разведотделе?
— Наверное, заберут меня от вас. Пошлют с рацией на тот берег. Не надо было в штабе показываться на глаза, — невесело произнес Гнат.
Все притихли. Гнат понимал, что и капитан третьего ранга, и старший лейтенант, и полковник сейчас думают о нем. Может быть, сочувствуют ему. Ведь работать в тылу, где нет лесов, а только степь и море, где села и города забиты немцами, нелегкое дело.
— Товарищ старший лейтенант, а как ведут себя перебежчики? — после долгой паузы спросил Гнат.
— Ты опоздал с вопросом. Пока ты находился в Ростове, я водил бойцов на разгром комендатуры. Проводниками были перебежчики, — сказал Мотыльков.
— И что же? — заинтересовался Михалюта.
— До берега и поселка мы прошли незамеченными: проводники оказались надежными. Местность и расположение немцев знали хорошо. Назаров еще и прикончил часового возле комендатуры. Мы заминировали объект. Мины загремели, когда мы спустились с кручи на лед. В небе вспыхнули ракеты, нас обнаружили. Без боя не обошлось. Тогда и был убит Назаров, а Анатолий ранен в плечо.
— Пролил, значит, Анатолий Петрович кровь в бою, — задумчиво произнес Михалюта. — Снял с себя вину и перед Наталкой…
— Я еще не сказал вам об одной просьбе, — обратился капитан третьего ранга к Веденскому. — Командующий флотилией просит прислать к нам минеров-инструкторов, чтобы подучить моряков вашей специальности для действий в тылу противника. Скоро весна, корабли смогут выйти в море, наши десанты будут действовать на суше.
— Мы откомандируем к вам испанцев — Доминго и Чико. И еще кого-нибудь из наших, — ответил Веденский.
— Заранее благодарю. Без мин на вражеском берегу нам нечего делать.
— Да, это так, — согласился Веденский. — Без мин на войне не обойтись. — И задумчиво добавил: — Особенно без мин замедленного действия и мин, управляемых по радио.
Михалюта вышел из штаба.
Ночь была звездная. Воздух чистый, морозный. Дышалось легко.
Внизу, под кручей, — полоска берега и море, закованное льдом, с озерцами воды. Ранняя весна! Небо с каждым днем становилось все синей и синей, а ночью — темным, аж черным.
Гнат запрокинул голову.
«Сколько же этих звезд! Сверкают себе, и нет им никакого дела до наших земных забот, до наших бед и страданий…»
7
Последними покидали клуб хозяева-минеры и организаторы праздничного самодеятельного концерта, который надолго останется в памяти бойцов, моряков и местных жителей.
Михалюта вышел из клуба вместе с Чико и Зиной.
Зина была обеспокоена: Марьяно до сих пор хромал.
— С такой ногой сегодня в море нельзя, — сказала она.
— Но, но! — возразил Чико. — Гнат, мы был в первый поход, мы пойдем и в последний. Так?
Михалюта кивнул.
— Зина, ты Чико не знаешь. Никто его не остановит.
В стороне, под акацией с искривленным ветрами стволом, в черном пальто и белом пушистом платке стояла Наташа.
— Вышла полюбоваться первым дыханием весны? — спросила Зина, обнимая ее за плечи.
— Сегодня рыбаки будут провожать бойцов на тот берег. Вот и вышла повидать своих. А где же хлопцы?
— Отправились готовиться к походу, — ответил Михалюта.
Марьяно и Зина пошли дальше. Гнат и Наташа остались под деревом вдвоем.
В ветвях посвистывал ветер. В небе ни облачка, только солнце сияло в беспредельной голубизне.
— Скоро весна, — тихо произнесла Наташа, глядя на море. — И ты идешь?
— Иду.
Наташа положила руку на потрескавшийся, шершавый ствол акации.
— Я буду ждать тебя, Гнат.
— Анатолий скоро выпишется из госпиталя.
— Не говори мне о нем, — губы Наташи задрожали.
— Чудно: служил он у немцев — ты была с ним, а покаялся, пролил кровь — ты отворачиваешься от него.
— Тебе этого не понять, — вздохнула Наташа.
— Ошибаешься, я давно знал, что он не для тебя.
— А почему же ты не убедил меня в этом? Хотя, прости, началась война. Окопы под Лохвицей, тот лейтенант, что посрывал со своей гимнастерки петлицы, и сержант Пепинка… Моя нерешительность… Все это не прошло напрасно, все учило меня уму-разуму. Ты, Гнат, не думай, что я напрашиваюсь на твое внимание. Нет. Я просто буду ждать тебя и завтра, и всегда.
— Эти слова похожи на сказанные когда-то тобой и не похожи.
— Ты вспомнил станцию Основа?
— И железнодорожную колею, где мы ждали свои поезда — один на Мариуполь, другой — на Золочев. Это были разные направления.
— Не упрекай. Теперь у меня та же дорога, что и у тебя, у Нудьги, у всех вас. Ваши минеры останутся в моей памяти и сердце навсегда. Это мне поможет. Война ведь еще долго будет длиться.
— Да, войне пока что лишь девять месяцев, — произнес задумчиво Гнат и уточнил: — В час весеннего равноденствия будет ровно девять месяцев. А сколько же еще надо воевать, чтобы дойти до границы, до заставы, где служил Дмитро Нудьга, а потом еще до Берлина? Год? Два? Три?..
— А если немцы весной или же летом снова пойдут в наступление? — со страхом спросила Наташа. — Разве такое невозможно?
Гнат не ответил. Молча взял руку Наташи. На мгновение ему показалось, что они находятся на станции Основа.
— От моих братьев никакой весточки. Может, погибли. Ты, Гнат, теперь самый дорогой для меня человек.
Наташа достала из кармана носовой платочек с вышивкой по краям.
— Это тебе на намять.
Гнат расстегнул стеганку, спрятал платочек в карман гимнастерки.
— Вот что, Наташа, — Гнат переступил с ноги на ногу, не зная, как сказать о том, что его беспокоило.
— Говори.
— Возможно, я завтра не вернусь с того берега. — Заметив в глазах Наташи испуг, договорил торопливо: — Не вернусь вместе со всеми. Но это не будет означать, что меня убили. Просто так надо.
Она все поняла.
— Сколько людей в армии, а без тебя почему-то не могут обойтись там, — Наташа кивнула на залив, в сторону северного берега. — Ты возвращайся. Я рада, что ты есть на свете. Я буду ждать тебя.
Гнат осторожно вытер пальцем слезу на ее щеке и ушел.
Наташа долго смотрела ему вслед.
Ветер тоскливо завывал в колючих ветках акации, надсадно скрипел искривленный ветрами ствол.
«Вот так и моя жизнь, как этот ствол акации, неровная. Почему?» — с болью подумала Наташа.
8
Солнце спустилось к горизонту, когда на берегу под кручей выстроились взводы и роты морских пехотинцев и минеров. Бойцы были одеты в маскировочные халаты, вооружены винтовками-трехлинейками, автоматами, ручными пулеметами. На правом фланге несколько расчетов с ПТР — противотанковыми ружьями.
Минеры и моряки были перетасованы в шеренгах. Сержант Нудьга стоял рядом с мичманом Савиным, с которым познакомился в Ейске. Как и тогда, Савин был в фуражке с натянутым, будто кожа на барабане, верхом. Мичман так загляделся на младшего лейтенанта медслужбы Нину Аркадьевну (она о чем-то беседовала со старшим лейтенантом Мотыльковым), что не заметил, как к нему подошел капитан третьего ранга Багатолетко. Он снял с мичмана фуражку и надвинул на его голову черную шапку-ушанку.
Михалюта стоял рядом с главстаршиной Линницким, широкоплечим моряком с задумчивым лицом. Слева от главстаршины — Арон Бабаян, вернувшийся на днях из госпиталя. Раненая рука его быстро зажила. Из батальона Арона не отчислили. Напрасно он волновался.
Нина тоже отправлялась с санитарами к торосам, где они развернут медпункт. Переговорив с Мотыльковым, она пошла на левый фланг, где находились санитары со своими конными упряжками. Шла, сопровождаемая сотнями глаз, словно была здесь командующим и принимала парад.
Минеры и моряки стояли по команде «Вольно!» напротив полковника Веденского, комбата Мотылькова и командира морского десанта Багатолетко.
— Товарищи красноармейцы, матросы и командиры! — обратился к воинам Веденский. — Поздравляю вас с большим праздником, двадцатичетырехлетием Красной Армии и Военно-Морского Флота! Сегодня мы идем громить вражеский гарнизон на Кривой Косе. Немцев там больше тысячи. Нас меньше. Но мы моряки и минеры! Нам помогут группы партизан-подрывников. Командиры взводов и боевых групп ознакомлены с дислокацией врага, знают свою задачу. Два месяца тому назад наше командование побаивалось, что противник сосредоточит силы на северном берегу и ударит через залив по южному берегу. Чтобы этого не случилось, нас и прислали сюда. И мы честно выполнили свой долг. Противник привык иметь дело с нашими подрывными группами из десяти, пятнадцати, изредка двадцати бойцов. А этой ночью с моря нагрянет целый батальон хорошо вооруженных «белых привидений», как величают нас немцы. Да здравствуют наши доблестные Красная Армия и Военно-Морской Флот! Смерть фашистским захватчикам!
Берег задрожал от троекратного «Ура!». Багатолетко прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица матросов и минеров, остановился и крикнул:
— Сборный батальон! Смир-но!.. На-пра-во!.. Шагом марш!.. За-певай!..
Мичман Савин откашлялся и начал звонким тенором:
Распрощался с Нюрой черноокой
У садочка, у ее реки.
И сказал я Нюре той бедовой:
«Ухожу я, Нюра, в моряки!»
Сотни матросов и минеров подхватили припев:
Марш вперед!
Друзья, в поход!
Все мы краснофлотцы!
Звук лихой
Зовет нас в бой…
Наташа стояла, обняв искривленный ствол акации, росшей одиноко на крутом берегу, и вслушивалась в песню, что доносилась с моря.
Вскоре песни не стало слышно — сборный батальон минеров и моряков растаял в бело-розовом, подсвеченном заходящим солнцем мареве.
9
Неподалеку от Кривой Косы несколько бойцов из взвода главстаршины Линницкого провалились в покрытую тонким льдом большую полынью, прорубленную немцами. Среди них был и старший сержант Михалюта.
Гнат нес два тяжелых вещмешка — в одном рация, в другом — питание к ней, поэтому он сразу же пошел ко дну.
Дома, в пруду, Гнат не раз нырял до самого дна. Но тогда перед прыжком в воду он набирал полные легкие воздуха. Сейчас Гнат не успел этого сделать — провалился неожиданно. Тяжелые вещмешки тянули его вниз. Он задыхался.
Из последних сил Гнат греб руками воду под себя, сучил ногами, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха. Уже несколько секунд над ним колыхалась черная толща воды.
Наконец вынырнул, увидел звездное небо, бойцов. Некоторые из них взбирались на лед. Кто-то, кажется, Линницкий, крикнул: «Держись, друже!» — и кинулся в воду. Следом за ним прыгнули Нудьга и мичман Савин.
Тяжелые вещмешки снова потянули Гната вниз — сбросить их в воде он не мог.
«Хотя бы уж скорее было дно. Говорят, Азовское море неглубокое. Я бы оттолкнулся и…»
Вдруг Гнат почувствовал, как кто-то схватил его за руку, но тут же выпустил.
«Наверно, это моя смерть?» — подумал он.
Гнат открыл глаза. Вокруг темень.
«Страшно умирать в море! Поэтому и боялся такой смерти Мануэль Бельда. Но он похоронен на круче, откуда видно чуть ли не его Испанию. А я?.. Это же я принес на берег его тело…»
Наконец-то дно! Гнат оттолкнулся из последних сил, стал выныривать. Вот и небо!
Несколько рук схватили Гната за воротник стеганки, вытащили на лед.
Но не от морского дна оттолкнулся Михалюта, теряя сознание. Под него поднырнули Нудьга и Савин и вытолкнули из воды.
Мичман Савин и главстаршина Линницкий вынырнули рядом. А Дмитро Нудьга не вынырнул. Он немного уклонился в сторону, ударился головой о лед и навсегда остался в морской пучине…
«Как страшно, когда вместо неба над головой толща морской воды…» — думал Михалюта, шагая рядом с главстаршиной Линницким и мичманом Савиным к вражескому берегу. Иногда он останавливался, поправлял за спиной вещмешок с рацией, облизывал пересохшие губы. И чувствовал на них горечь соли: то ли от высохшей морской воды, то ли от слез по утонувшему другу — сержанту Дмитру Нудьге.