— Говорю вам, что это очень срочное письмо, — настаивал садовник, — его нужно вручить немедленно, так сказал посыльный.
— Давайте, Жермен, давайте. — Грандье уже предчувствовал катастрофу. Ледяной страх снова сжал его сердце — он заметил красную звезду, запечатывающую массивный конверт из кремовой бумаги. Вскрыв его, бедняга прочел:
«Вы меня обманули. Поэтому я, как и обещал, убил этой ночью одного из местных жителей. Убедитесь сами — пойдите на улицу Сен-Николя и посмотрите на мертвеца. У него на виске моя отметина. Если завтра в полдень у меня не будет пятидесяти тысяч франков, погибнет Ваш сын».
Строчки плясали в глазах господина Грандье. Несчастный, убитый из-за него там, на улице Сен-Николя… возможно ли это?! Может быть, это лишь последняя угроза, последнее, высшее предостережение?
Неодолимая сила толкала господина Грандье из дома, гнала его прочь, кровавый туман застилал глаза. Вот он на улице Сен-Николя… мечущиеся люди, крики, распахнутая настежь дверь, простоволосая женщина… Месье Грандье пробирается через толпу с хриплым криком: «Я хочу видеть мертвеца!»
И вот комната, полная народу, но обезумевший Грандье, никого не замечая, смотрит на кровать, где в кровавых простынях вытянулся, широко раскрыв глаза, мертвец: у него перерезано горло, на левом виске пламенеет звезда с пятью лучами. Грандье наклоняется над лицом убитого.
«Красная звезда! Меня тоже скоро убьют».
Он бросается вон из комнаты, проталкиваясь через толпу, бегом возвращается на виллу и запирается в своем кабинете.
«Я полностью разорен и не могу удовлетворить требования бандитов. Под угрозой жизнь моих детей… Я умираю в совершенном отчаянии и завещаю детям отомстить за меня.
Господин Грандье перечитал записку, вытащил из ящика письменного стола револьвер, приставил его к виску и решительно, без колебаний нажал на курок.
ГЛАВА 2
Два друга. — Ученый и репортер. — Поль Редон и Леон Фортэн. — Сколько убийств! — Секрет золота. — Новый металл. — Леону Фортэну необходимы 50 000 франков. — Мечта стать Золотым Королем. — Арест.
— Гляди-ка! Наш дражайший друг Поль Редон!
— Он самый, дорогой Фортэн. Как, у тебя все окна настежь?!
— Но при таком солнце… И воздух теплый!
— Теплый, но не жаркий. А я всегда мерзну, ты же прекрасно знаешь. Мои меха в разгар июня — легенда Парижа.
— Да уж, ты закутан, как эскимос.
— Не говори мне об эскимосах, не то я начну чихать. От вида запотевшего графина у меня начинается насморк, а от книг о Северном полюсе замерзают до волдырей руки.
— Устраивайся где-нибудь.
— С удовольствием, но где? Твоя лаборатория несколько тесновата…
— Спасибо на добром слове. Шесть квадратных метров, забитых барахлом, ты называешь лабораторией!
— Был рад узнать, что тебя назначили ассистентом профессора.
— Да, я теперь под крылышком старика Метивье.
— Поздравляю!
— О, были кое-какие трудности. Но в конце концов дело уладилось. А все потому, что я зовусь Фортэн, ведь это имя носит один из барометров.
— Как всегда, шутишь, приятель.
— Черт возьми! А как иначе? Ты же знаешь, что оптимизм — мое единственное богатство. В настоящий момент я счастлив, что имею постель, кусок хлеба и эту конуру, чтобы как-то закончить диссертацию. И это все благодаря моим родителям. Они много трудятся и, чтобы я мог заниматься любимым делом, жертвуют собой из любви к своему великовозрастному отпрыску.
— Я думал, твой отец разбогател на овощах.
— Отнюдь. Цветная капуста заменяет в нашем саду цветы. Отец с увлечением занимается своим огородом, но доход невелик. Ну да речь не об этом, лучше скажи мне, каким добрым ветром тебя занесло в наши края?
— Неважным ветром, — отвечал Редон. — Я приехал расследовать одно дело.
— Что за дело?
— Этой ночью в сотне метров отсюда совершено убийство.
Поль Редон был журналистом, вернее, репортером. Но репортером высшего класса, английского или американского толка. Он обладал даром выуживать информацию из ничего и соединял высокий профессионализм с остротой мысли, что вызывало черную зависть у работников полиции, которые его хорошо знали.
Небольшое состояние обеспечивало ему независимость, поэтому он работал, когда хотел и на кого хотел. Большие парижские газеты платили бешеные деньги за его информацию.
Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести с темными волосами и бородкой, с бледным лицом и на редкость проницательными серо-голубыми глазами. Очень смелый и отлично тренированный, Поль Редон имел две странности: во-первых, он всегда мерз и поэтому круглый год кутался в шерсть и меха, а во-вторых, считал, что болен множеством хронических болезней, от которых постоянно лечился.
В нравственном отношении Поль был человеком несгибаемой воли и кристальной честности; иронизируя над всем и вся, он немедленно откликался на просьбу о помощи и под маской скептика скрывал редкую горячность, редкое великодушие. Его энергичность, которую невозможно было заподозрить в человеке, как огня боявшемся сквозняков и пристально следившем за рекламой всех новых лекарств, удивляла всех знавших Редона.
С Фортэном они подружились еще детьми в знаменитом коллеже Сен-Барб и, став взрослыми, сохранили эту дружбу.
Того же возраста, что и его друг, Леон Фортэн сильно от него отличался и духовно и физически. Он был высок, широкоплеч, мускулист. Его красивая, гордо посаженная голова напоминала орлиные профили наших древних галльских предков, от которых он унаследовал глаза цвета моря, нос с легкой горбинкой, яркие губы и длинные рыжеватые усы со свисающими кончиками. Отважный как лев, он обладал такой исключительной мягкостью и добротой, что, однажды узнав, его нельзя было не полюбить.
Внешность Фортэна вводила в заблуждение. Его легко было принять за героя плаща и шпаги, за непременного участника самых отчаянных авантюр. Отнюдь! Леон Фортэн, несмотря на свою молодость, уже прославился как очень известный ученый, многие открытия которого, хотя и державшиеся в большом секрете, наделали немало шума. Для него жизнь сводилась к одному — к работе, которая заполняет все существование, но дает великую и чистую радость.
Услышав так неожиданно от своего друга об убийстве, о котором он ничего не знал, Фортэн резко поднял голову:
— Преступление? Здесь?! Это что-то уж слишком… В это трудно поверить.
— Я видел много убийств за время моей репортерской работы, и у всех был какой-то мотив, какая-то явная причина, что-то, что можно пощупать… — говорил между тем репортер.
— Ты знаешь жертву?
— Да, обычный малый, совершенно безобидный, врагов у него не было. Его убили без всякой видимой причины. Я бы это назвал «убийство из любви к искусству».
— Сейчас никто ни в грош не ставит человеческую жизнь, — печально заметил Фортэн. — Для многих все едино — что убить человека, что дать ему пощечину. Человеческая кровь проливается так же легко, как кровь моих подопытных свинок.
— A-а, так ты по-прежнему мучаешь морских свинок?
— Увы, да. Я только что открыл новое анестезирующее средство… Могу пока только сказать, что оно полностью заменяет хлороформ.
— Бедные свинки! И они страдают в ожидании, пока люди начнут им пользоваться?
— Да, мой милый филантроп.
— А скажи-ка, что это там на столе? Похоже на медную крошку.
— Медную? Эти золотые опилки — все, что осталось от моей последней двадцатифранковой монеты.
— Я сейчас при деньгах. Если пятьдесят луи тебя устроят…
— Пятьдесят луи! Нищенская сумма! Если бы пятьдесят тысяч франков! Вот что мне нужно, и немедленно. Ах, если бы у меня были пятьдесят тысяч франков!
— И что бы ты сделал?
— Я смог бы воспользоваться величайшим открытием века и стал бы Королем Золота.
— А зачем тебе становиться Королем Золота?
— Не задавай глупых вопросов! Во-первых, чтобы жениться на мадемуазель Марте, во-вторых, чтобы удовлетворять все ее прихоти, все фантазии, капризы… Начнем с за́мка…
— В Испании, конечно?
— В Андалузии, а почему бы и нет? Затем я предложил бы мадемуазель Марте…
— Которая уже была бы мадам Фортэн!
— Безусловно! Я бы ей предложил яхту, дом на Елисейских полях, шале в Трувиле, виллу в Ницце и тысячу других вещей! Но у меня нет этих проклятых пятидесяти тысяч франков! Я хочу их иметь, они меня преследуют, мучают меня…
— Это так серьезно?
— Посмотри, и ты сам скажешь, не должен ли любой обладатель пятидесяти тысяч франков приползти ко мне на коленях, умоляя принять эту сумму. Видишь эту маленькую пластинку?
— По-моему, она из свинца.
— Нет, это новый, открытый мною металл.
— Ах, черт!
— У него еще нет названия. Я изобрел его, опираясь на периодическую таблицу Менделеева. Понимаешь?
— Ни слова.
— Ничего, я потом объясню. Смотри!
— Вот здорово! Твой безымянный металл притягивает золото, как магнит железо!
— Ну да! Именно так. Как магнит железо. Но с невероятной силой и чувствительностью. Я уже проделал массу опытов, и всегда в моем металле присутствовала исключительная избирательность на золото.
— Действительно чудо.
— Я смешал опилки железа, цинка, серебра, никеля, платины и золота, и тотчас же моя пластина произвела селекцию — к ней притянулись только золотые крупинки.
— Погоди, надо дать новому металлу имя.
— Я назвал его металл X, как Рентген свои лучи.
— Не годится. Я буду его крестным. Жизнь ему дал ты, и я хочу дать ему имя. Мы назовем его… Да! Назовем его леониум! Неплохо для металла — леониум.
— Действительно красиво. Спасибо. Но поговорим о серьезных вещах. Ты только представь себе последствия этого открытия! Предположим, что мы водрузим на алмазный цоколь легчайшую стрелку из моего металла…
— Леониума!
— Да-да, со временем я привыкну к его названию. Так вот, получится что-то вроде компаса. Ты следишь за моей мыслью?