Легенды и мифы Невского проспекта — страница 2 из 20

1

Плотная застройка начальных кварталов Невского проспекта прерывается плавным течением реки Мойки. Эта река в дельте Невы протяженностью свыше 5 километров вытекает из Фонтанки возле Летнего сада и втекает в Неву у самого ее устья. Легенды о названии реки, в первую очередь, связаны со звуковыми ассоциациями. Уж очень соблазнительно вывести этимологию слова «Мойка» от глагола «мыть». Тем более что само название «Мойка» восходит к более раннему топониму – Мья. А та, в свою очередь, – к древнему финскому слову «мую», которое, кстати, переводится как «грязь», или «слякоть». То есть Мойка – это просто мутная, грязная речка. Старые легенды об этом противоречивы и противоположны по смыслу. С одной стороны, говорили, что в старину эта протока служила «единственно для мытья белья», с другой – некоторые исследователи считают, что старинная русская пословица «Беленько умойся», имевшая широкое распространение в раннем Петербурге, имела парадоксальный смысл: «“вымарайся” в мутной тинистой воде речки Мьи». И современные частушки особенного разнообразия в смысл привычного названия также не вносят:

Как-то раз мальчишка бойкий

Искупался прямо в Мойке.

Мойка моет хорошо:

Весь загар с него сошел.

Надо сказать, легенды о том, что на берегах Мойки в раннем Петербурге строились общественные бани и потому, дескать, речка эта называется Мойкой, живут до сих пор. Впрочем, известно, что легенды на пустом месте не рождаются. Издревле бани на Руси считались одним из обязательных элементов быта. Бани устраивались практически при каждом доме, будь то в большом городе или убогой деревеньке. Иностранные путешественники единогласно отмечали необыкновенную страсть русских к бане, в которой мылись не менее одного-двух раз в неделю, что было совершенно необычно для тогдашней Европы. Иностранцев привлекала в русской бане не только экзотика, связанная с совместным мытьем мужчин и женщин или купанием в ледяной воде после парилки. Они давно подметили, какое значение придают русские люди лечению многих болезней с помощью бани. Датский посланник в Петербурге вице-адмирал Юст Юль писал: «У русских во всей их стране всего три доктора, лечат они от всех болезней и прибегают к ним все, как больные, так и здоровые». Далее Юст Юль перечисляет этих «докторов»: баня, водка и чеснок, но при этом особо подчеркивает, что «первый доктор – это баня».

Естественно, что и в Петербурге строительству бань придавалось большое значение, не говоря уже о том, что Петр I извлекал из этого определенный доход для государственной казны, так как бани облагались значительным налогом. Только из официальных источников известно, что уже в 1707 году были бани на Адмиралтейском дворе и вблизи Гавани, причем как солдатские, так и торговые, то есть общие. В первой четверти XIX века в Петербурге насчитывалось около 50 торговых бань, в то время как количество домашних уверенно приближалось к полутысяче.

К XX веку строительство бань приобрело новое качество. К их проектированию привлекались видные архитекторы, а внешнему облику придавалось преувеличенное значение. Они в полном смысле слова становились общественными сооружениями общегородского значения. Неслучайно городской фольклор так точно сформулировал отношение петербуржцев к этому своеобразному общественному социальному институту: «Без Петербурга да без бани нам, как телу без души» и «Когда б не питерские бани, мы б все давно уже пропали». Между прочим, доказательством того, что Лжедмитрий не был русским, фольклор считает тот факт, что он не только отказывался осенять себя крестным знамением, но не спал после обеда и не ходил в баню.

Красная нить «банной» темы легко прослеживается и в современном фольклоре. Известная дворовая дразнилка питерской детворы «Улица Мойка, дом помойка, третий бачок слева» напичкана буквально теми же аналогиями и ассоциациями. Долгое время за Мойкой вообще было закреплено прозвище: «Мойка-помойка».

В свое время Мойка, наряду с Невой и Фонтанкой, была важной транспортной магистралью города. Постепенно эта ее хозяйственная и коммуникативная функции ослабевают. В наше время они исчезли вовсе. Последними признаками активной жизни петербургских рек и каналов были баржи, доставлявшие жителям огромного города дрова. Следы этих обязанностей можно легко обнаружить в городском фольклоре. Разгрузка барж могла принести «охочим» дополнительный приработок. В 1920-х годах в Петрограде распевали частушку:

На барочку-дровяночку

На Мойку, на Неву

Работать под тальяночку

Охочего зову.

Стоимость участков земли вдоль Мойки была столь высокой, что богатые застройщики, сами того не подозревая, попадали в городской фольклор. Один из таких участков был приобретен одним из богатейших домовладельцев – Григорием Ивановичем Руадзе. Известна легенда о доме, построенном на этом участке.

Вид на Исаакиевский собор со стороны реки Мойки

Этот огромный доходный дом имеет одновременно три в равной степени официальных адреса: набережная реки Мойки, 61, Большая Морская улица, 16, и Кирпичный переулок, 8. На все эти городские магистрали выходят его фасады. Дом строился в 1851–1857 годах по проекту архитектора Р.А. Желязевича при участии Н.П. Гребенки и А. Робена. Согласно легенде, Николай I, проезжая однажды мимо строящегося здания, заинтересовался, «какой богач строит такую махину?» Ему ответили, что строит, мол, бывший погонщик слонов, а ныне – кассир императорских театров. Император удивился и потребовал его к себе. Руадзе не на шутку испугался и категорически отказался идти к императору. Его выручила супруга, известная в Петербурге красавица Мария Федоровна. Она явилась к государю и с завидным достоинством заявила: «Дом строю на свои средства». Говорят, эту двусмысленную фразу из уст в уста передавали в Петербурге. Так ли это было на самом деле, сказать трудно, но кассира оставили в покое.

В наше время дом Руадзе занимает основанный в 1930 году Государственный университет телекоммуникаций имени М.А. Бонч-Бруевича, в просторечии – «Бонч».

В середине XVIII века через реки Петербурга было перекинуто несколько однотипных деревянных мостов. Из-за того, что мосты находились близко друг к другу и внешне были очень похожи, жители города их часто путали. Если верить легендам, по этой причине перила и нижняя, водная часть мостов были покрашены в разные цвета и были названы соответственно Зеленым, Красным, Синим и Желтым. В народе их называли «Цветными мостами». Два из них – Красный и Синий – с тех пор не меняли своих названий. Желтый мост свое первоначальное имя потерял и теперь называется Певческим. А Зеленый мост, перекинутый через Мойку в створе Невского проспекта, дважды изменял своему родовому имени. Первый раз, в 1768 году, мост был назван Полицейским из-за находившегося рядом Управления городской полиции. А в октябре 1918 года Полицейский мост переименовали в Народный, и только в январе 1998 года ему вернули историческое имя: он вновь стал Зеленым.

Болезнь подросткового роста,

И вера слепая в мечту —

Свиданья у Синего моста,

Прощанья на Красном мосту.

Прогулки у Книжного дома

В январскую снежную стынь,

Где каждая встречная дама —

Из блоковских героинь.

Все глубже уносится память,

Пьянит, как хмельное вино.

И хочется падать и падать.

Но вот уже видится дно.

О, Господи! Что это с нами?

Ни женщин, ни встреч, ни страстей.

Лишь ангелы машут крылами,

И нету других новостей.

И в этой немыслимой бездне,

Опережая мечту,

Спасенье от всяких болезней

Ждет на Зеленом мосту. ***

С Зеленым мостом связана одна из ранних петербургских легенд. При Петре I, а затем при Елизавете Петровне обер-полицмейстером Петербурга был Антон Девьер, которого, если верить фольклору, подарил Петру I во время его путешествия по Европе британский адмирал Микель Адриансон де Рюйтер «как хорошего каютного служителя». По легендам, в юности Антон Девьер был пиратом.

Если верить фольклору, то почтительный страх перед любым полицейским чином и трепетное уважение вообще к полиции, которые долгое время культивировались в дореволюционной России, велись от строгого, добросовестного и справедливого Антона Мануйловича Девьера, первого обер-полицмейстера Санкт-Петербурга, при одном имени которого будто бы «дрожали обыватели». Эта должность была введена в Петербурге специальным царским указом. По легенде, Петр придумал ее специально для своего любимца Девьера, чтобы оградить его от преследований Меншикова. Как известно, тот приказал своим слугам избить Девьера, когда тот «посмел» посвататься к его сестре Анне Даниловне. Напомним, что круг обязанностей обер-полицмейстера, определенный лично Петром I, уже тогда мало чем отличался от обязанностей сегодняшних градоначальников. Но в первой четверти XVIII века они многократно усложнялись еще и тем, что вводились в городе впервые, а за их соблюдением наблюдал лично государь.

Заслуги Девьера в их определении велики. Он впервые «устроил пожарную команду», следил за освещением улиц и каменным мощением дорог, организовал систематический вывоз нечистот, учредил надзор за продажей доброкачественных съестных припасов, установил регистрацию населения и строго спрашивал за «принятие на работу беспаспортных». Он лично каждый день объезжал город. И нес личную ответственность за все, что в нем происходило. Широко известен исторический анекдот о том, как Девьер однажды на себе испытал тяжесть царской дубинки только за то, что всего лишь одна доска была выломана из дощатого настила моста через Мойку, по которому Петр изволил проехать в сопровождении любимого обер-полицмейстера.

Об этом легендарном случае петербуржцы вспомнили в сентябре 1859 года, когда в Петербург прибыла невеста будущего императора Александра III, датская принцесса Мария Дагмара. Для встречи принцессы на Полицейском мосту собралась большая толпа народа. Перила моста не выдержали, и масса людей упала в Мойку. Если верить официальным сообщениям, обошлось без жертв.

Мойка – это один из самых известных в Петербурге топонимов. Название этой петербургской реки входит в повседневный обиход петербуржца вместе с детскими играми. Одна из таких игр предлагает закончить начатое предыдущим игроком слово, состоящие из двух слогов: «Мой-ка», «Не-ва» и т. д. Таким образом дети учатся читать. А потом они гуляют вместе со своими родителями по городу и где-нибудь в Купчине или Ульянке, к сожалению, видят огромные рекламные щиты с надписями и указательными стрелками: «Мойка», и даже не подозревают, что нет здесь поблизости никакой реки Мойки, а речь на фанерных щитах идет о мойке автомашин. Такой вот современный городской фольклор с привкусом провинциальной мистики, когда выражение «встретимся на Мойке» перестало означать встречу на берегу реки.

2

Самый известный дом на левой стороне набережной Мойки – это дом № 12, в котором находилась последняя квартира Александра Сергеевича Пушкина. Дом овеян старинными легендами. В первой половине XVIII века он принадлежал кабинет-секретарю Петра I И.А. Черкасову, который выстроил во дворе служебный корпус с открытыми двухъярусными аркадами. По преданию, впоследствии здесь располагались конюшни пресловутого герцога Бирона, слывшего большим знатоком и любителем лошадей. За их бегом он любил наблюдать с верхних галерей аркады. Это обстоятельство неплохо соотносится с характеристикой Бирона, оставленной современниками. Например, венский министр при петербургском дворе граф Остейн будто бы однажды сказал о Бироне: «Он о лошадях говорит, как человек, а о людях, как лошадь». Известно, что, под стать Бирону, любовью к лошадям отличалась и императрица Анна Иоанновна. Она часто приходила в конюшни своего фаворита полюбоваться на его четвероногих красавцев.

В конце XVIII века дом принадлежал купцу А.П. Жадимеровскому, затем перешел в собственность княгини А.Н. Волконской. После смерти мужа Волконская переехала в Зимний дворец, оставив свой дом детям. Пушкин поселился здесь осенью 1836 года, а в следующем году отправился отсюда в свою последнюю поездку, откуда вернулся смертельно раненым. 29 января по старому стилю, в 2 часа 45 минут, здесь он скончался.

В дальнейшем в квартире поэта жили графиня М.Э. Клейнмихель, обер-гофмейстерина княгиня Е.П. Кочубей. Затем здесь по иронии судьбы располагалось пресловутое Третье отделение, созданное Николаем I после известных событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Напомним, что Третье отделение доставило немало хлопот Пушкину. По инициативе этого надзорного органа он был отправлен в свою первую ссылку, и при полном сознательном отсутствии какой-либо инициативы со стороны Третьего отделения не была предотвращена последняя роковая дуэль поэта, приведшая к его гибели.

В 1910 году в доме на Мойке, 12, был открыт первый в России Музей изобретений и усовершенствований. Наконец, в 1925 году, по инициативе общества «Старый Петербург – Новый Ленинград», квартира Пушкина была передана Пушкинскому Дому при Академии наук. Тогда же здесь была организована выставка, посвященная творчеству поэта, и только в 1937 году, к столетней годовщине со дня его гибели, в последней квартире поэта открыли Мемориальный музей А.С. Пушкина.

На Мойке Двенадцать, над домом,

                                      где Пушкин

Издал свой последний прижизненный

                                                стон,

Вещать продолжает все та же

                                          кукушка,

Тасуя, как карты, колоды имен.

Кому предназначены вещие меры?

Какое чело заклеймит этот штамп?

Коснется ли он номеров «Англетера»,

Или услышит ее Мандельштам?

И вырваться трудно из этого круга,

Не выйти из этой кукушьей игры.

И Лермонтов гибнет

                            от выстрела друга

На склоне далекой кавказской горы.

Кому еще вечность она накукует.

Кому оборвет неожиданно нить.

Да, Пушкин был первым.

Но гибель такую

У Господа надо еще заслужить.

Над Пушкинским Домом

                      на Мойке, двенадцать,

Время уносит людей и предметы.

И лишь поцелованным Богом поэтам

Достанется право уйти,

                            чтоб остаться. ***

С Зеленого моста открывается вид на комплекс зданий Педагогического университета имени А.И. Герцена, раскинувшийся на левом берегу Мойки вплоть до Гороховой улицы. Это одно из старейших учебных заведений Петербурга ведет свою историю от Воспитательного дома, основанного по инициативе крупного общественного деятеля екатерининской эпохи И.И. Бецкого.

Иван Иванович Бецкой, или Бецкий, как его иногда величали, был внебрачным сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого, чью урезанную фамилию, как это было в то время принято для детей, рожденных вне брака, он и получил. Родился Бецкой в Стокгольме, где князь Трубецкой находился тогда в качестве военнопленного. Бецкой получил прекрасное образование, много путешествовал по Европе. В Париже был представлен принцессе Иоганне-Елизавете Гольштейн-Готторпской, будущей матери Екатерины II. Это обстоятельство впоследствии породило легенду о том, что Бецкой был ее любовником, а по некоторым вариантам той же легенды, и отцом ее ребенка – Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской, будущей русской императрицы Екатерины II. В подтверждение этой легенды сохранилось любопытное предание, согласно которому императрица, входя в комнату Бецкого, целовала у него протянутую к ней руку.

В 1762 году Бецкой был востребован исторической родиной своего отца и вызван в Петербург. Здесь он был приближен Екатериной II. В 1763 году Бецкой предложил грандиозный проект реорганизации всей системы российского народного образования и воспитания. В рамках этого проекта были основаны Воспитательный дом, Смольный институт, училище при Академии художеств и другие учебные заведения.

Смольный институт среди них стал самым знаменитым. В Петербурге его основателя прозвали «Бецкой – воспитатель детской». В моде была веселая песенка:

Иван Иванович Бецкой,

Человек немецкой,

Воспитатель детской

Через двенадцать лет

Выпустил в свет

Шестьдесят кур

Набитых дур.

В другом варианте той же самой песенки «набитые дуры» еще и «монастырские куры», что более соответствовало истине. Во-первых, выпускницы Смольного института для благородных девиц были не такими уж дурами, а во-вторых, сам институт первоначально, пока для него не было построено специальное здание, располагался в монастырских кельях Смольного собора. Да и роль самого Бецкого как воспитателя, «наседки» при «монастырских курах» в этом варианте выглядит более яркой.

В Петербурге память о Бецком сохраняется не только в фольклоре. В Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры у его могилы находится пристенный памятник. Бронзовая скульптура Бецкого включена и в композицию памятника Екатерине II в сквере перед Александринским театром. А в 1868 году в саду бывшего Воспитательного дома, ныне находящегося на территории Педагогического университета, был установлен бюст Бецкого – увеличенная копия, исполненная скульптором А.П. Лаврецким с оригинала работы Я.И. Земельгака 1803 года. Сквер перед одним из корпусов бывшего Воспитательного дома, куда тогдашние мамы подбрасывали своих нежелательных детей, в фольклоре называется «Мамкин сад».

В советское время Педагогическому институту было присвоено имя известного писателя и философа XIX века А.И. Герцена. В начале 1990-х годов, при переименовании института в университет, имя «небесного покровителя» сохранилось, хотя первоначально название «Государственный педагогический университет» (ГПУ) и перекликалось с печально известным Главным политическим управлением. К чести студенческого фольклора, он с достоинством сумел выйти из этого положения, превратив все название в замысловатую грамматическую конструкцию, состоящую из аббревиатур собственно ПЕДагогического Университета и Государственной Автоинспекции: «ПЕДУН имени ГАИ», которая расшифровывалась как «ПЕДагогический Университет имени Герцена Александра Ивановича». Широко пользовались и более упрощенным прозвищем: «Герцовник». В социалистическом Ленинграде полное название этого учебного заведения – Ленинградский государственный педагогический институт – укладывалось в привычную аббревиатуру ЛГПИ, что в переводе со студенческого означало: «Ленинградский государственный педерастический институт» или «Ленинградский государственный приют идиотов». А после переименования Большой Морской улицы в улицу Герцена Педагогический институт стали называть: «Институт имени Большого Морского».

В копилку петербургского городского фольклора герценовцы внесли немалый вклад. В основном весь их фольклор ироничен и составлен по принципу доказательства от противного – этакий всеобщий универсальный способ самоутверждения: «Ума нет – иди в Пед», «Пользы ни хрена от института Герцена» или «Пользы – хер цена от института Герцена». В институте учились в основном девушки, благодаря чему его стали называть сложной и труднопроизносимой аббревиатурой, с некоторым едва уловимым намеком на первую древнейшую профессию: ИНБЛДЕВ, то есть «Институт Благородных ДЕВиц».

Главное здание Педагогического университета располагается в бывшем дворце президента Петербургской Академии наук Кирилла Григорьевича Разумовского. Дворец построен в 1762–1766 годах архитекторами А.Ф. Кокориновым и Ж.-Б. Валлен-Деламотом на месте деревянного дворца фаворита Екатерины I графа Рейнгольда Густава Левенвольде. Несмотря на то что архитектурный стиль дворца несет на себе явные следы переходного периода от барокко к классицизму, тем не менее, если верить легендам, авторство дворца принадлежит архитектору Б.Ф. Растрелли. Может быть, на возникновение легенды повлияла память о предыдущем дворце графа Левенвольде, который действительно возводил этот великий представитель русского барокко.

3

В 1752–1754 году на углу Невского проспекта и набережной реки Мойки по проекту архитектора Б.Ф. Растрелли был возведен дворец для графа С.Г. Строганова. Выполненный в стиле зрелого барокко, Строгановский дворец занимает одно из ведущих мест в панораме центральной части Невского проспекта. В XIX веке в Петербурге его называли «Малым Зимним дворцом». Фасад дворца на уровне второго и третьего этажей украшен спаренными колоннами, а простенки между ними – медальонами с мужским профилем. В Петербурге бытует легенда, что на медальонах изображен профильный портрет владельца роскошного особняка, графа Строганова. Однако есть и другая легенда, получившая распространение в современном Петербурге. Она утверждает, что в медальонах помещен портрет самого Растрелли. Если это так, то великий зодчий положил начало петербургской традиции включать в архитектурное убранство здания своеобразный автограф архитектора. Впрочем, в XVIII и XIX веках напоминание об авторе проекта можно было встретить и во внутренних помещениях дворца Строганова. В одном из залов висел портрет Растрелли, исполненный итальянским художником П. Ротари. В настоящее время портрет находится в Государственном Русском музее.

По легендам, Строгановы ведут свой род от одного из родственников ордынского хана, принявшего христианство и согласившегося служить московскому князю Дмитрию Донскому. Судьба первого Строганова оказалась ужасной. Он был захвачен татарами и за нежелание вернуться в ислам подвергнут жестоким пыткам. Хан приказал «исстрогать на нем тело, а затем всего на части изрубя, разбросать». Так, если верить фольклору, произошла фамилия Строгановых. Правда, существует и другая легенда, согласно которой Строгановы вышли из новгородских помещиков.

Строгановы были сказочно богаты. Им принадлежали почти все солеварни и горные разработки России. Согласно преданиям, еще в XV веке Строгановы выкупили из татарского плена московского князя Василия II Темного, а в XVI веке на свои деньги снарядили дружину Ермака для покорения Сибири. Петру I Строгановы ссужали деньги для успешного ведения Северной войны. Причем, если верить фольклору, делали это весьма экстравагантно. Рассказывали, что Григорий Дмитриевич Строганов, «угощая царя обедом, преподнес ему на десерт бочонок с золотом».

На ежедневных обедах его потомка, Александра Сергеевича Строганова, устраиваемых во внутреннем дворике дворца на Невском проспекте, могли одновременно присутствовать до сотни-другой человек. Всякий прилично одетый прохожий мог зайти и отобедать у графа. Рассказывают, что «некто обедал таким образом более двадцати лет и, когда однажды не пришел (по-видимому, умер), никто не мог назвать его имени». Говорят, однажды Екатерина II представила графа Александра Сергеевича Строганова австрийскому императору словами: «Вот вельможа, который хочет разориться и никак не может». В Петербурге о нем говорили: «Богаче Строганова не бывает».

В 1917 году Строгановский дворец был национализирован. В его залах открылся музей быта. Затем он принадлежал различным организациям. В настоящее время передан Русскому музею.

Рядом со Строгановским дворцом находится дом № 19. Этот мало чем примечательный дом в середине XIX века также принадлежал Строгановым. На протяжении двух столетий он неоднократно перестраивался. Нынешний облик пробрел только в 1940-х годах, после реконструкции. Для истории петербургского городского фольклора он представляет известный интерес. Это, пожалуй, единственный дом на Невском проспекте, адрес которого включен в текст незамысловатой блатной песни о неудачнике-барабанщике, не сумевшем стать первой скрипкой ни в оркестре, где он работал, ни в собственной семье:

Живу на Невском, девятнадцать,

Я жизнь печальную влачу:

В оркестре я болван болваном —

Я палками по шкуре колочу.

Один мелодии выводит,

Другой – на аккомпанемент.

А мой поэтому, выходит,

Пустой, совсем

                   ненужный инструмент.

Моя жена весьма пристойна,

И в ней души не чаю я.

Ну что ж, само собой понятно:

Товарищи приходят и друзья.

Один – по воскресеньям ходит,

Другой – всегдашний наш клиент.

А мой поэтому, выходит,

Пустой, совсем

                   ненужный инструмент.

Остается гадать, реальный герой у этой замечательной песни или он вымышлен, а номер дома потребовался безвестному автору исключительно для сохранения песенного ритма.

Весь квартал четной стороны Невского проспекта от набережной реки Мойки до Большой Конюшенной улицы занимает дом № 20, построенный в 1830–1833 годах архитектором П. Жако для Голландской церкви. Первая Голландская церковь с домом для пастора появилась на этом месте еще в 1732 году. Это неудивительно. После финнов, которые здесь жили задолго до возникновения Петербурга и считались аборигенами Приневского края, первыми иностранцами, появившимися в новой столице, следует считать голландцев. Herr aus Holland, что буквально значит «человек из Голландии», появился в Петербурге едва ли не в первые недели существования города. Сохранилась легенда, как Петр в качестве кормчего сам привел первое торговое голландское судно с товарами и угостил обедом шкипера, который никак не мог себе представить, что он находится в жилище царя, и обходился с Петром как с равным. Пыляев рассказывает широко распространенную легенду о том, как Петр, заметив, что шкипер не понимает, где находится, представил ему свою жену. Голландец подарил ей сыр, заметив при этом, что ей никогда не приходилось есть такого сыра. Затем он подарил ей кусок полотна на рубашки. При этом Петр воскликнул: «Ну, Катя, ты теперь будешь нарядна, как императрица! Тебе бы век не видать таких рубашек!» Шкипер просил поцеловать его за подарок. «В эту минуту, – рассказывает легенда, – вошел к царю Меншиков в орденах и, не зная ничего, стал докладывать почтительно о делах. Шкипер смутился. Но царь приказал Меншикову выйти и убедил голландца, что в Петербурге господа со звездами и лентами нередко являются с любезностями ко всякому, кто имеет деньги, чтобы занять у него, и советовал беречься их. Голландский купец поверил царю и стал продавать ему свои товары, и только под конец, когда к царю явился капитан с рапортом о смене, купец понял шутку царя, упал к его ногам и просил извинения. Петр милостиво поднял его, купил все его товары и вдобавок пожаловал ему многие привилегии на будущее время».

По другой версии того же предания, Петр в одежде простого лоцмана вышел на шлюпке навстречу голландскому кораблю, который с трудом пробирался среди мелей залива, и на хорошем голландском языке сказал, что прибыл по поручению губернатора Петербурга и предложил безопасно провести корабль в порт. На берегу их встречал Александр Данилович Меншиков, который пригласил заморских моряков к обеденному столу. Только там, «к своему величайшему изумлению, голландцы узнали, что искусный лоцман – это сам царь». В той же легенде рассказывается о том, как Петр одаривал первых иностранных купцов, прокладывавших морские пути в новую столицу России. Особенно он благоволил к голландцам. В этой связи любопытна легенда о корабле с золотом, которое Петр дал дружественной стране в виде займа. Корабль будто бы затонул, застигнутый бурей где-то недалеко от Кронштадта. До сих пор этот эпизод из жизни раннего Петербурга будоражит умы кладоискателей всего мира. Согласно другой легенде, однажды Петр спросил голландского шкипера, где ему кажется лучше: в Архангельске или в Петербурге. «Все бы хорошо здесь, – ответил тот, – да нет оладьев». И государь в тот же день угостил его у себя оладьями и велел всегда готовить их для голландских шкиперов. Известно, что давней и страстной мечтой Петра I было перенести основной объем внешнеторговых морских перевозок из Архангельска в Петербург.

Кроме следов голландского присутствия, сохранившихся в современном Петербурге в виде топонимов «Голландский дом», как называют дом Голландской церкви на Невском проспекте, 20, и «Голландский квартал» – квартала вокруг него, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: Herr aus Holland (напомним еще раз, что это всего лишь «человек из Голландии»), попав в русский язык, прижился, но расцвел уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная с названием двадцать третьей буквы славянской кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского произношения и стала произноситься по-русски твердо: «хер», а вся лексема в русской транскрипции превратилась в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.

В 1830-х годах в доме Голландской церкви жил голландский посланник, печально известный барон Геккерн. Его полное имя – Якоб Теодор Борхардт Анна ван Геккерн да Беверваард. В 1826 году он был назначен голландским посланником при императорском дворе в Петербурге. Войдя сразу в высший петербургский свет, Геккерн стал скандально известен своими давними беспорядочными гомосексуальными привязанностями, наклонность к которым он приобрел еще в юности, когда служил юнгой на кораблях дальнего плавания. Похоже, порочной страсти к особям своего пола он и не думал скрывать, а «коллекционирование» мальчиков едва ли не открыто продолжал и в Петербурге. Товарищ Дантеса по службе в Кавалергардском полку А.В. Трубецкой впоследствии рассказывал, что «Геккерн был педераст, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество». Затем Трубецкой переходит к воспоминаниям о Дантесе: «Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним. В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль».

В 1833 году, находясь проездом в Германии, на каком-то постоялом дворе Геккерн случайно познакомился с «мечущимся в горячке от простуды» Дантесом. Юноша был вдвое младше барона. Геккерн буквально вылечил его, днем и ночью ухаживая за несчастным больным, а затем привез в Петербург и усыновил. Их интимная близость была известна всему Петербургу.

В истории с роковой дуэлью Пушкина и Дантеса Геккерн сыграл самую отвратительную роль. Судя по всему, он был инициатором и главным исполнителем интриги, приведшей к гибели поэта. Это подтверждается и вердиктом военного суда, где разбиралось дело о дуэли между Пушкиным и Дантесом. Там сказано, что «министр барон Геккерн, будучи вхож в дом Пушкина, старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном» и «поселял в публике дурное о Пушкине и его жене мнение насчет их поведения». Если верить петербургскому городскому фольклору тех преддуэльных дней, таким образом старый Геккерн решил отомстить Пушкину за то, что тот якобы самым решительным образом отклонил оскорбительные домогания Геккерна и отказался стать его любовником.

В 1837 году Геккерн был вынужден уехать из России.

4

За Домом Голландской церкви от Невского проспекта отходит Большая Конюшенная улица, возникшая в 1730-х годах как проезд с Невского проспекта к придворным конюшням. Строились здесь в основном зажиточные и очень богатые домовладельцы. Сказывалась близость к центральной улице города. Одним из таких застройщиков оказался булочный мастер, швейцарский подданный Ф.К. Вебер. Большой четырехэтажный, с магазином на первом этаже доходный дом № 13, известный в Петербурге как «Дом Вебера», построен для него в 1852–1853 годах по проекту академика архитектуры Карла-Густава Альштрема. В арсенале городского фольклора сохранился анекдот. Император Александр II, проезжая однажды по Большой Конюшенной, обратил внимание на новый дом и спросил: «Чей это дом?» Ему ответили: «Булочника Вебера». «Видно, у него хорошие дрожжи», – отметил государь.

В 1909 году на Большой Конюшенной улице, 21–23, по проекту архитектора Э.Ф. Вирриха было построено здание для магазина Гвардейского экономического общества. В дореволюционном Петербурге его хорошо знали по обиходным названиям «Гвардейка», или «Гвардейская экономка». Выпускники военных училищ и офицеры гвардейских полков пользовались здесь некоторыми преимуществами.

В 1927 году в этом здании открывается универмаг ДЛК, или Дом ленинградской кооперации. Затем преобразуется в торговую фирму «Дом ленинградской торговли». С тех пор аббревиатура ДЛТ стала завоевывать заслуженную славу среди ленинградцев и многочисленных гостей города.

Между тем интригующая аббревиатура, почти совпадающая с инициалами известного политического революционного деятеля Льва Давидовича Троцкого, породила множество ассоциаций. Появилась легенда о том, что в середине 1920-х годов строгие ревнители русского языка вряд ли могли допустить такую лингвистическую небрежность. Если и называть таким образом торговое заведение, то уж никак не Дом ленинградской торговли (ДЛТ), а Ленинградский дом торговли (ЛДТ). Но, как назло, в это время Лев Давидович Троцкий объявляется врагом народа и изгоняется из священных рядов большевистской партии. И если оставить безупречно правильную аббревиатуру ЛДТ, то не станет ли это невольным памятником опальному члену ЦК ВКП(б), да еще в недавнем прошлом председателю Петросовета? за это можно и поплатиться. И тогда в тех непростых условиях идеологической борьбы якобы и пошли на дешевый трюк, поступившись общепринятой логикой и обыкновенными правилами письма.

Большая Конюшенная улица

На противоположной стороне Конюшенной улицы в 1733 году именным указом императрицы Анны Иоанновны был выделен участок № 8 для финско-шведского церковного прихода. Уже через год здесь была построена деревянная церковь Святой Анны, которая первоначально предназначалась для обслуживания обитателей «Финских шхер». К концу века деревянная церковь пришла в ветхость, и в 1803–1805 годах вместо нее возвели каменную по проекту архитектора Х.Г. Паульсена. Храм освятили в честь святой Марии, небесной покровительницы матери императора Александра I, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Финны называли церковь по-своему: Мариенкиркко.

«Финскими шхерами» в начале XVIII века называли район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади. Финны старательно подчеркивали свою самостоятельность и автономность и даже Петербург называли по-своему – «Финополис», или «Пиетари», а район Большой Конюшенной улицы вокруг Финской церкви в самом центре Петербурга – «Финским уголком», или «Маленькой Финляндией».

Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был высоким. Среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить «молоко», «масло», «сливки» с акцентом, на финский манер. Так демонстрировалось высокое качество товара. Местные финны утверждают, что пословица «Почем фунт лиха?» этимологически восходит к финскому слову liha, что означает обыкновенное «мясо», которое окрестные финны из так называемого Финского пояса Петербурга в избытке завозили на питерские рынки и фунтами продавали горожанам. Видимо, фунт мяса стоил не так дешево, если в фольклоре liho могло трансформироваться в «беду» или «несчастье».

Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, петербургских народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «вейками» – от финского слова veikko, что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на Масленице, как тогда говорили, «на чухне», все равно что и самой Масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное – дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, коверкая язык, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная – все равно рицать копеек». В доказательство сравнительной доступности финских извозчиков приводился анекдот о своих, доморощенных «ваньках»: нанимает одна дамочка извозчика, чтобы доехать от Николаевского вокзала до Николаевского моста. «Ванька» за такой пробег требует полтинник. «Помилуй, Господь с тобой! – восклицает барыня. – Полтинник? Двугривенный! Тут два шага». А «ванька» ей в ответ: «Широко шагаешь, барыня, штаны порвешь». А тут тридцать копеек. И в любой конец города.

«Вейки» в Петербурге были любимыми персонажами городского фольклора. До сих пор от старых людей можно услышать: «Расфуфырился, как вейка», «Вырядился, как вейка». Их называли «желтоглазыми», или «желтоглазыми гужеедами», чаще всего, не понимая этого насмешливого, а порой и бранного прозвища. На самом деле оно появилось еще в первой половине XVIII века. В 1735 году был издан указ, обязывающий всех петербургских извозчиков красить свои экипажи в желтый цвет.

О финнах ходили добродушные анекдоты. Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. «Ну как, – спросили его приятели, когда тот вернулся, – понравилось?» – «Понравилось-то понравилось, только вот ничего не понял». – «?!» – «Выходит поп и, обращаясь к толпе, кричит: “Крестовский остров”, а толпа ему хором отвечает: “Васильевский остров”». Русские хохочут над простодушным финном, которому в обыкновенном «Христос воскрес – воистину воскрес» слышатся названия островов. Финн не понимает, но тоже смеется.

До сих пор в Петербурге бытует ругательство «чухна парголовская». Впрочем, скорее всего, оно имеет не национальный, а территориальный характер, по типу «шпана литовская». Хотя не исключено, что этимология ругательства иная. В арсенале городского фольклора имеются самые неожиданные варианты ругани: от пренебрежительного «чухна» и раздражительного «сатана-пергана» до оскорбительного «вейки – от х… шейки».

В советское время Финская церковь была закрыта. С 1940 года она использовалась как общежитие, а с 1970 года в здании Финской церкви располагался «Дом природы». Только в 1990 году церковь была возвращена верующим прихожанам.

В 1776 году параллельно Большой Конюшенной улице была проложена еще одна дорога, названная Малой Конюшенной улицей. Если не считать боковых Шведского и Чебоксарского переулков, пешеходная Малая Конюшенная улица, как известно, никуда не ведет. Она тупиковая.

Известна она и тем, что здесь особенно остро чувствуется шведское присутствие. На участке дома № 1 располагается Шведская церковь святой Екатерины. Первый храм шведской кирхи был заложен по проекту Ю.М. Фельтена в 1767 году. Строительство длилось около двух лет, и 29 мая 1769 года церковь была освящена во имя святой Екатерины, покровительницы Екатерины II, пожертвовавшей на строительство крупную сумму. Храм вмещал около 300 человек. Но к середине XIX века приходу стало тесно в старом храме, и на его месте появился новый, рассчитанный уже на 1200 человек. Автором проекта был академик К.К. Андерсон. Строительство началось 28 июля 1863 года, а освящение храма состоялось 28 ноября 1865 года. По некоторым данным, в 1905 году архитектор Ф.И. Лидваль несколько перестроил фасад и создал Екатерининский зал. 27 мая 2006 года во дворе дома 1/3 по Малой Конюшенной улице была открыта памятная доска, посвященная Ф.И. Лидвалю и К.К. Андерсону. В 1904–1905 годах на участке дома № 3 появился возведенный по проекту Ф.И. Лидваля доходный дом при церкви.

Все это вместе взятое дало основание петербургскому городскому фольклору назвать последний участок Малой Конюшенной улицы целым каскадом микротопонимов: «Шведский тупик», «Шведское место», «Шведский уголок», «Скандинавский закуток».

В октябре 1918 года обе улицы были переименованы. Большая Конюшенная стала называться улицей Желябова, а Малая – улицей Софьи Перовской.

В истории революционного движения России и Софья Перовская, и Андрей Желябов широко известны. Оба они были активными деятелями подпольной политической организации «Народная воля». И тот и другая неоднократно участвовали в подготовке и реализации террористических актов, оба были повешены 3 апреля 1881 года за подготовку убийства императора Александра II. Бренные тела их давно уже истлели, но с тенью Софьи Перовской, как утверждает фольклор, до сих пор можно столкнуться на улице, некогда носившей ее имя. Может быть, это плата за то, что долгие 70 лет советской власти образы этих террористов по воле партии большевиков ставились в пример для подражания юным поколениям.

Софья Перовская была правнучкой графа К.Г. Разумовского. Она родилась в семье петербургского гражданского губернатора Льва Николаевича Перовского. По легендам, которые любили распространять большевики, характер Льва Николаевича был тяжелым. Он «издевался над женой, заставлял сына Василия бить свою мать и не любил дочь». Будто бы это и толкнуло Софью на путь террора. Ее несколько раз арестовывали, заключали в тюрьму, отправляли в ссылку. После последнего побега из ссылки она перешла на нелегальное положение. Участвовала в подготовке нескольких покушений на Александра II, руководила последним, совершенным 1 марта 1881 года. 10 марта того же года была приговорена к смертной казни и через несколько дней повешена на плацу Семеновского полка вместе с другими участниками убийства императора. Однако в народе долгое время жила легенда, что вовсе не повешена Софья Перовская на Семеновском плацу, что «жива она не жива, но только призрак ее появляется» в Петербурге.

И действительно, если верить городскому фольклору, каждый год в марте, когда Петербург темен, а на улицах пусто, и ветер и мокрый снег глаза слепит, на крутом мостике Екатерининского канала появляется Софья Перовская. Как тогда, 1 марта, когда она, взмахнув белым платком, «сигнал подала, чтобы бомбу бросали под черные сани императора». А еще в Петербурге живет мрачное поверье: «Если кто увидит призрак повешенной Софьи Перовской, которая все машет и машет своим платком, непременно грозит большая беда».

Осторожно, как по бровке,

Вдоль по невской мостовой

Тень повешенной Перовской

Снова следует за мной.

Губернаторская дочка,

Превозмочь пытаясь страх,

С обусловленным платочком

И с отчаяньем в глазах.

Не хватает только взмаха,

Чтоб платок сигналом стал

И чтоб жертвенная плаха

Превратилась в пьедестал.

Тень то влево, то направо,

Словно маятник судьбы.

То в лучах посмертной славы,

То в объятьях нелюбви.

В честь ее слагали строфы

Все, кому слагать не лень.

Нет на свете бедной Софьи.

От нее осталась тень.

В прошлом ужас, мрак и темень.

Настоящее во лжи.

Да и будущее время

Обещает миражи.

Неужели мы так низко

Пали в дьявольскую сеть,

Если бабы – террористки,

Если: женщины и смерть.

Может, нам уже не близок

Мир, живущий на износ.

Потому и бродит призрак,

Целясь в каждого из нас. ***

Между тем, несмотря на свое «почетное имя», улица жила обычной жизнью пролетарского города. Пожилые петербуржцы должны помнить, что в 1960-е годы на улице Софьи Перовской, вблизи Невского проспекта, стояли пивные ларьки, вокруг которых громоздились столы на высоких металлических ножках, покрытые мраморными столешницами. Здесь в любое время года и в любую погоду стояли, облокотившись на холодный мрамор, любители янтарного пенного напитка с характерными гранеными полулитровыми кружками в руках. Ни моросящий ленинградский дождь, ни пронизывающий ледяной ветер не могли нарушить складывавшуюся годами традицию: выпить после трудового дня кружку прозрачного пива. Улицу Софьи Перовской в те времена прозвали «Сквозняк». Постоять полчаса «На сквозняке» в виду Невского проспекта и в окружении себе подобных считалось ни с чем не сравнимым удовольствием.

Это дивное диво

Пережило века.

Кружка пенного пива

У пивного ларька.

Как морозом по коже

На крутом вираже,

На виду у прохожих

Тот подарок душе.

И чтоб этот подарок

Не разъела тоска,

Стукнем дном о прилавок

В завершенье глотка.

Ни любовь, ни измена,

Ни признания страх,

Лишь кипящая пена

На соленых губах.

И себе не в убыток,

И доход для страны

Благородный напиток

Цвета старой сосны.

Пусть потерпит подружка.

Хорошо нам вдвоем.

Я и полная кружка

С разливным янтарем. ***

В 1991 году улице Софьи Перовской возвращено ее историческое название – Малая Конюшенная. Одновременно старое название вернулось и к улице Желябова. Она вновь стала Большой Конюшенной. А еще через несколько лет, в самом конце XX века, на Малой Конюшенной улице установили два монумента. Один из них – памятник Гоголю – воздвигнут в 1997 году.

В Петербурге насчитывается восемь прижизненных адресов, по которым в разное время жил Николай Васильевич Гоголь, и два посмертных памятника писателю. Один из них (бюст) находится в Александровском саду, и другой – на Малой Конюшенной улице.

Идея установки в нашем городе полноценного памятника Гоголю появилась давно. Здесь, в Петербурге, вырос и расцвел талант писателя, здесь были написаны его лучшие произведения. Однако если не считать маловыразительного и почти незаметного бюста в Александровском саду, в Петербурге не было ни одного памятника писателю. Впервые о нем заговорили в канун 150-летия со дня рождения Гоголя, выбрали даже место на Манежной площади. Тогда же установили закладной камень будущего монумента. По мнению ленинградцев, место было более или менее удачным. Площадь возникла в начале XIX века по окончании строительства Михайловского манежа. В 1870-х годах в центре площади был разбит сквер, который постоянно привлекал внимание градостроителей. Профессиональным чутьем они понимали, что в нем недоставало какого-то скульптурного акцента. Однако и от этого места отказались, предпочтя Малую Конюшенную улицу, откуда бронзовому Гоголю будет виден Невский проспект, прославленный писателем в одноименной повести: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы! я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам еще больше приятен Невский проспект. Да и кому же он не приятен?»… И так далее.

Памятник Гоголю на Малой Конюшенной улице, выполненный по проекту скульптора М.В. Белова и архитектора В.С. Васильковского, представляет собой чуть согбенную, грустную фигуру писателя, заключенного в тесную клетку ограды среди фонарей и деревьев, сквозь которые он исподлобья наблюдает за суетой на Невском проспекте. Невольно вспоминается, что еще в детстве Гоголя прозвали «Таинственным Карлом», вероятно, в равной степени благодаря и карликовому росту, и невероятно длинному носу. Напомним, что «Карлик Нос» – одна из самых известных сказок немецкого писателя Вильгельма Гауфа о мальчике, превращенном злой колдуньей в безобразного длинноносого карлика. И действительно, в Петербурге многие запомнили Гоголя как маленького, сутуловатого «забавного худого человека с лицом, подергивающимся нервной судорогой».

Едва ли не сразу после открытия памятника в Петербурге родилась легенда, будто бы это законспирированный памятник известному в свое время питерскому авторитету Владимиру Кумарину, «ночному губернатору Петербурга», как его называли в городе. И он смотрит в сторону Казанского собора с намеком на то, что он, криминальный авторитет и лидер так называемой Тамбовской организованной преступной группировки в Петербурге, бросил вызов другой группировке, известной как Казанская. И одной руки у Гоголя не видно, а Кумарин и в самом деле во время одной из бандитских разборок потерял руку.

На этом не заканчивается мифология монумента. Памятник Гоголю установлен напротив одного из главных христианских храмов Петербурга – Казанского собора, и деятели Русской православной церкви считают этот факт глубоко символичным. Таким образом, утверждают они, Гоголь всем своим видом, смиренной позой и покаянно опущенной головой пытается искупить вину за то, что своими произведениями, особенно языческим «Вием» и вызывающим отвращение вопиющей безнравственностью «Носом», «герой» которого, бесстыдно разгуливая по городу, посмел войти в православный Казанский собор, развратил не одно поколение читающей молодежи. Кстати, лингвисты вот уже многие десятилетия бьются над смыслом, вложенным Гоголем в имя восточнославянского мифологического повелителя ада Вия. С одной стороны, его этимология восходит к общеславянским понятиям «веки», «ресницы», под которыми скрывается смертоносный взгляд этого чудища. Но с другой – некоторые из ученых всерьез полагают, что писатель, воспользовавшись этой загадочной лексической конструкцией из трех литер, еще раз, как и в случае с носом майора Ковалева, зашифровал в нем известное русское трехбуквенное матерное слово с тем же окончанием.

Бронзовую фигуру печального писателя в городе прозвали «Тугодумом», а место встречи на Малой Конюшенной улице у памятника – соответственно, «у Тугодума».

На следующий год на противоположном конце Малой Конюшенной улицы, на ее пересечении со Шведским переулком, был поставлен памятник Городовому. Как утверждали средства массовой информации, это произошло по личной инициативе начальника Петербургского управления МВД генерала А.В. Пониделко. Почему необходимо было поставить памятник именно ему и, главное, в самом центре Петербурга, остается загадкой. Говорят, даже губернатор В.А. Яковлев был смущен видом бронзового красавца в натуральную величину с «выпирающими из лосин лядвами, вызывающими прямой интерес у парочек, припозднившихся после встреч в Екатерининском садике». – «Поставь его себе на свой… садовый участок», – будто бы в сердцах прошептал Яковлев в лицо генералу. Тайной для обывателей остается и натурщик, который позировал скульптору А.С. Чаркину при работе над памятником. Городской фольклор выдвинул версию, что им мог быть только Никита Михалков, столь очевидно сходство скульптуры со знакомым образом известного кинорежиссера. В народе бронзового блюстителя порядка так и называют: «Памятник Никите Михалкову».

Земля на участке Невского проспекта, № 22–24, на которой сегодня находится лютеранская церковь Святого Петра, принадлежала лютеранской евангелической общине Петербурга с начала 1730-х годов. Тогда же здесь была выстроена первоначальная церковь Святого Петра, или, как ее называли, «кирха на перспективе». Через сто лет, в 1832 году, был объявлен конкурс на строительство новой церкви. Конкурс выиграл архитектор А.П. Брюллов, брат знаменитого живописца Карла Брюллова. Тогда же начали возведение храма. Он строился в глубине участка, со значительным отступлением от Невского проспекта. Перед входом в церковь были установлены скульптуры апостолов Петра и Павла, отчего церковь в народе одновременно с немецким «Петеркирхен» стали называть по-русски: «Петропавловская».

В 1937 году церковь закрыли, превратив ее в концертный зал Госэстрады, а через 20 лет переоборудовали в плавательный бассейн. Этот издевательский шаг напомнил знатокам истории факт, имевший место еще в 1730 году. В то время участок Невского проспекта, на котором возводилась немецкая кирха, представлял собой в полном смысле слова безжизненную пустыню. Первый пастор лютеранской общины Крейц в связи с этим в письме к императрице Анне Иоанновне выражал серьезные опасения в «недостатке воды». Императрица пыталась его успокоить. Подлинный смысл этого диалога стал понятен только через 230 лет, в 1960-х годах, когда воды оказалось слишком много. Так много, что при возвращении церкви верующим в 1992 году справедливость восторжествовала далеко не сразу. Богослужения и тренировки пловцов в первое время проходили поочередно, и в Петербурге поговаривали, что водные дорожки поделили между верующими и атеистами.

Вход в Лютеранскую церковь фланкируют два дома за номерами 22 и 24, принадлежавшие церкви.

Дом № 22 известен тем, что в его первом и втором этажах находилась знаменитая книжная лавка издателя и книгопродавца Александра Филипповича Смирдина. Это единственный книжный магазин в Петербурге, который удостоился мемориальной доски, укрепленной на фасаде дома.

Книготорговую карьеру Смирдин начал с более чем скромной должности «мальчика» в книжной лавке сначала в Москве у П.А. Ильина, затем у А.С. Ширяева и, наконец, после переезда в Петербург стал приказчиком у известного в Северной столице типографа, издателя и книгопродавца Василия Александровича Плавильщикова. После смерти последнего в 1823 году Смирдин, по завещанию покойного, стал владельцем его библиотеки, типографии и книжного магазина. В 1832 году Смирдин перевел теперь уже бывший книжный магазин Плавильщикова из дома Гавриловой на Мойке, 70, что у Синего моста, в центр города, на Невский, 22.

По случаю переезда Смирдин устроил торжественный обед, на который пригласил всех наиболее известных петербургских писателей. На обеде присутствовали: И.А. Крылов, А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский и многие другие литераторы, в том числе и представители реакционного крыла русской культуры: Булгарин, Греч, Сенковский. С ними у Смирдина к тому времени сложились деловые отношения. Надо признать, что коммерческий успех книжной торговли Смирдина во многом зависел от творчества и этих писателей. Их книги пользовались неизменным спросом у невзыскательной части петербургских читателей.

Кроме того, Смирдин старался со всеми ладить и всех примирить, не считаясь с убеждениями, литературными и политическими взглядами и предпочтениями тех или иных писателей. Это обстоятельство вызывало раздражение многих либеральных авторов. Известна убийственная эпиграмма на Булгарина, которая, походя, задевала и хозяина магазина. Считается, что эпиграмма принадлежит Пушкину. Ее со смаком повторял весь читающий Петербург:

К Смирдину как ни зайдешь,

Ничего не купишь:

Иль Сенковского найдешь,

Иль в Булгарина наступишь.

Владимир Соллогуб в своих воспоминаниях рассказывает, как появился этот блестящий шедевр. Однажды они вместе с Пушкиным зашли в лавку Смирдина. Соллогуб стоял у дверей и импровизировал:

Коль ты к Смирдину войдешь,

Ничего там не найдешь,

Ничего ты там не купишь.

Лишь Сенковского найдешь.

Эти четыре строчки он прочитал выходящему Александру Сергеевичу, который с необыкновенной живостью закончил стихотворение, добавив пятую строку:

Иль в Булгарина наступишь.

Особая заслуга Смирдина перед русской литературой состоит в том, что он был первым в России книгоиздателем, который ввел в практику взаимоотношений с писателями твердые авторские гонорары. По тому времени гонорары были немалые. Так, например, Пушкину он платил по десять рублей за стихотворную строку. Благодаря Смирдину, труд писателей стал профессиональным. Кроме того, Смирдин положил начало изданию в России так называемых толстых журналов.

«Смирдин основал новый книжный магазин, какого еще не было в России», – писала «Северная пчела» по случаю его открытия. И это действительно так. Оказавшись наследником Плавильщикова, Смирдин стал еще и владельцем его богатой библиотеки, которая к 1820 году насчитывала более семи тысяч томов. К 1832 году Смирдин увеличил ее до двенадцати тысяч. Библиотека разместилась в большом светлом зале второго этажа книжной лавки. Она была доступна не только для писателей, но и для всех желающих. Таким образом, магазин книг был превращен Смирдиным в своеобразный литературный клуб, располагавший к работе и общению. Завсегдатаем библиотеки был Пушкин. В его личной библиотеке на Мойке, 12, сохранилось семь книг с экслибрисами Смирдина, которые он не успел вернуть в его библиотеку.

На углу дома № 24 находился кондитерский магазин «Золотой улей», известный в городском фольклоре как «Пчелка».

Дом № 26 на противоположном углу Малой Конюшенной улицы свой современный вид приобрел в 1874 году после серьезной перестройки, предпринятой архитектором В.А. Кенелем. В первом этаже этого дома с давних пор существует нотный магазин «Композитор». В советское время индивидуального названия он не имел, и в городском фольклоре, по аналогии с «Пчелкой», получил прозвище «Птичка».

В 1919 году в Петрограде было открыто петроградское отделение Госиздата, которому было отдано здание на Невском проспекте, 28, построенное в 1902–1904 годах по проекту архитектора П.Ю. Сюзора для американской Мануфактурной компании «Зингер», специализировавшейся на продаже в России швейных машин. С 1948 года – это универсальный книжный магазин «Дом книги», или «Книжкин дом», как его иногда называют в городе. «Дом книги» занимается не только продажей литературы, но и ее пропагандой. На седьмом этаже, или, как выражаются питерские книжники, на «Седьмом небе», регулярно собираются на свои заседания истые знатоки и любители печатного слова. Поговорка питерских книжников «Кто в Доме книги не бывает, тот не живет, а прозябает» вполне соответствует подлинному статусу одного из важнейших в городе центров культуры.

Кроме современного фольклора, над «Домом книги» постоянно ощущается дыхание старых легенд и преданий. Компания «Зингер» внесла значительный вклад в пропаганду новых методов торговли. Так, она одна из первых ввела продажу швейных машин в кредит. Благодаря этому нововведению в Петербурге сложилась оригинальная фразеологическая конструкция: «От Зингера бегать», что означало приобрести товар в рассрочку и затем скрываться от платежей. Этой же компании, если верить фольклору, принадлежит идея первой так называемой парадоксальной рекламы. Угол дома над крышей последнего седьмого этажа со стороны канала Грибоедова акцентирован огромным стеклянным глобусом. Так вот, говорят, вдоль экваториальной линии этого глобуса в начале XX века крупными буквами было выведено: «Не покупайте изделий фирмы…» и далее следовало: «…не узнав заранее, что они лучшие в мире». В сочетании с экзотическим светящимся глобусом эта реклама, легко читаемая с тротуара Невского проспекта, производила необыкновенное впечатление. Сам глобус символизировал размах деятельности фирмы и ее всемирное значение.

Между тем глобус над угловой башней дома компании «Зингер» в августе 1914 года сыграл недобрую шутку. Дело в том, что название американской фирмы в сознании обывателей ассоциировалось с Германией. Чтобы подчеркнуть свое американское происхождение, первый этаж здания был отдан для размещения американского консульства, а над входом появилось скульптурное изображение символа Американских штатов – белоголовый орлан с распростертыми крыльями, изображенный на государственном гербе страны.

Ничего не помогало. Даже тот факт, что форму для русской армии шила компания «Зингер». По Петрограду поползли слухи, что внутри глобуса спрятаны передатчики, которые передают секретные сведения сначала в Германское посольство, расположенное на Исаакиевской площади, а уж оттуда в Германию. Известно, что начавшаяся Первая мировая война погрузила Петроград в кошмар шовинистического угара. Всюду мерещились шпионы. Шпионами слыли владельцы гостиницы «Астория», по национальности немцы. Шпионами считались все сотрудники немецкого посольства, здание которого находилось напротив «Астории». Утверждали, что между посольством и гостиницей, под Исаакиевской площадью, прорыт подземный ход. Разъяренные лавочники начали крушить все немецкое, что попадалось под руку. Били стекла витрин немецких магазинов. Громили немецкие булочные. В очередях и на остановках общественного транспорта вылавливали тех, кто говорит не по-русски. Руки возбужденной черни дошли до германского посольства. Посольство разместилось в монументальном здании, построенном в 1911–1912 годах по проекту немецкого архитектора П. Беренса на углу Исаакиевской площади и Большой Морской улицы. Здание со внушительным, на высоту всех трех этажей, колонным ризалитом украшали огромные скульптуры двух мощных коней с могучими обнаженными юношами на аттике. На ненавистных коней накинули аркан. Сотни ура-патриотических рук ухватились за веревку, и кони рухнули на землю. Чрево одного из них, как утверждают легенды, разверзлось, и изумленная толпа замерла, не увидев там никаких радиопередатчиков.

Глобус над Домом компании «Зингер» уцелел, его не постигла судьба монументов германского посольства, хотя скульптура орлана все-таки исчезла, правда, говорят, не в 1914 году, а позже, уже в 1920-е годы. В наше время ее воссоздали по сохранившимся чертежам и фотографиям при реставрационных работах.

Напротив «Дома книги» находится знаменитый Казанский собор – блестящий памятник архитектуры начала XIX века. С запада территория собора ограничена Казанской, в прошлом – Большой Мещанской, улицей.

Первыми строителями новой столицы были так называемые переведенцы, то есть люди, принудительно переведенные в Петербург из внутренних российских губерний. Селили их, как правило, вблизи места строительства слободами по губернскому или национальному принципу. Одна такая слобода появилась вблизи строящейся Рождественской церкви, стоявшей здесь до строительства Казанского собора, примерно на том месте, где ныне находится собор. Улица этой слободы так и называлась: Рождественская, или 1-я линия Переведенской слободы.

Во второй половине XVIII века улицу переименовали в Большую Мещанскую, или «Мещанку», как называли ее в Петербурге. Мещанами, в отличие от купцов, в старой России называли представителей сословия ремесленников, мелких торговцев, низших служащих, домовладельцев.

Только в 1873 году улица стала называться Казанской, от Казанского собора, рядом с которым проходила.

К этому времени среди петербургских обывателей улица снискала своеобразную известность. В первых этажах большинства ее домов сдавались меблированные комнаты, над подъездами которых вывешивались специфические красные фонари, а входные двери стерегли ярко раскрашенные дамы с откровенно призывными взглядами. Здесь селились так называемые непотребные женщины. Помните, у Гоголя о Мещанской улице: «…улица табачных лавок, немцев ремесленников и чухонских нимф». «Чухонская нимфа» – это изящный эвфемизм, которым пользовались петербуржцы для обозначения уличных девок. В середине XIX века поэт М.Н. Логинов написал известную в определенных кругах поэму «Бордельный мальчик», в которой не обошлось без упоминания Мещанской улицы. Вот начало этой фривольной поэмы:

Уж ночь над шумною столицей

Простерла мрачный свой покров.

Во всей Мещанской вереницей

Огни сияют бардаков.

Известен анекдот о министре финансов в правительстве Николая I Федоре Павловиче Вронченко, большом волоките и любимце петербургских «камелий». По случаю его высокого назначения на пост министра все окна в нижних этажах Мещанской были ярко иллюминированы, а у ворот стояли празднично разодетые красотки. «Мы радуемся повышению Федора Павловича», – охотно сообщали они прохожим.

Она была модисткой

И вышивала гладью.

Потом пошла на Невский

И стала б…

О том же самом и в современном фольклоре, только другими словами:

В Петербурге, ты поверь,

Ходят девки на панель.

Дело их артельное —

Строительство панельное.

Напомним, что угол Невского проспекта и Казанской улицы до сих пор называют «Минетным». Но и противоположный конец Казанской улицы овеян легендами и преданиями на ту же пикантную тему. Казанская улица, как известно, упирается в Фонарный переулок, сомнительная слава которого в фольклоре ничуть не уступает скандальной популярности Казанской улицы.

Первое упоминание о Фонарном переулке, который протянулся от набережной реки Мойки к набережной канала Грибоедова, относится к концу 1730-х годов. Тогда он назывался Голицыным переулком, по фамилии владельца одного из участков.

В 1769 году статус переулка повысился. Переулок стал называться Материальной улицей. Здесь, на Мойке, разгружались строительные материалы, поступавшие в город водным путем. Одновременно с 1775 года улицу называли Фонарной, то ли из-за Фонарного питейного дома, то ли из-за фонарных мастерских, находившихся поблизости.

В 1872 году Фонарная улица была вновь понижена в ранге и опять стала Фонарным переулком.

До конца XIX века это, ставшее уже привычным, название не вызывало никаких ассоциаций, пока вдруг, по необъяснимой иронии судьбы, в этом незаметном переулке не начали появляться один за другим публичные дома с «соответствующими им эмблемами в виде красных фонарей». Обеспокоенные домовладельцы обратились в Городскую думу с просьбой о переименовании переулка. Дело будто бы дошло до императора. В резолюции Николая II, если верить легенде, было сказано, что «ежели господа домовладельцы шокированы красными фонарями на принадлежащих им домах, то пусть не сдают свои домовладения под непотребные заведения». Таким образом, переулок сохранил свое историческое название. Впрочем, в народе переулок называли «Фонари».

Репутация переулка продолжала быть негативной.

В 1870–1871 годах в Фонарном переулке по проекту архитектора П.Ю. Сюзора были построены так называемые общедоступные народные бани, принадлежавшие М.С. Воронину. В свое время Воронинские бани были знамениты своим великолепным убранством – мраморными ваннами, зеркалами, пальмами. В городском фольклоре они известны как «Фонарные бани», «Бани на Фонарях» или просто «Фонари». Бани пользовались популярностью. Однако слава о них ходила не самая лестная. Поговаривали о свальном грехе, о массовых оргиях и прочих шокирующих деталях запретного быта. Появилась даже дразнилка: «Дурочка с Фонарного переулочка».

Все это вместе взятое создавало особую атмосферу, которой побаивались добропорядочные обыватели. Фонарного переулка сторонились. Он и в самом деле становился очагом уголовщины Центрального района:

В Фонарном переулке труп убитого

                                             нашли.

Он был в кожаной тужурке с большой

                                 раной на груди.

Он лежит и не дышит на холодной

                                             земле.

Двадцать ран имеет

                           на усталой голове.

В 1923 году Казанская улица была переименована в улицу Плеханова, в память о видном деятеле русского и международного рабочего движения и первом пропагандисте марксизма в России. В декабре 1876 года Плеханов выступил с революционной речью на одной из демонстраций у Казанского собора, за что был арестован полицией и отчислен из Горного института.

Только в 1998 году улице возвращено одно из ее исторических названий. Она вновь стала Казанской.

5

История застройки участка Невского проспекта, на котором находится Казанский собор, восходит к 1710 году, когда Петр I, «следуя обычаю православных царей», повелевает перенести икону Казанской Божией Матери из Москвы в Петербург, «в благословение новому городу».

Икона имеет давнюю историю. Согласно одному из старинных преданий, впервые она явилась русским воинам при взятии Казани в 1552 году. По другому преданию – в 1579 году. Будто бы десятилетняя казанская девочка Матрена увидела во сне Богородицу, которая показала ей место, где под золой сгоревшего дома спрятан образ, написанный на кипарисовой доске. Икону она и в самом деле обнаружила, а когда выросла, основала на этом месте Казанский Богородицкий монастырь и стала его первой настоятельницей. Первое время икона хранилась в монастыре, затем ее перевезли в Москву. С нею народное ополчение под предводительством князя Дмитрия Пожарского в 1612 году шло освобождать Москву от поляков. По преданию, она трижды являлась во сне Кузьме Минину перед походом на Москву. С тех пор ее объявили чудотворной. В России она почиталась особо. С 1613 года, после избрания на русский престол первого царя из рода Романовых, Михаила Федоровича, икона Казанской Богоматери стала семейной реликвией царского дома. Известно пророчество святителя Митрофана Воронежского, который сказал Петру I, что, «пока Казанская икона в городе апостола Петра, враг не сможет войти в него». Во время Отечественной войны 1812 года казанская святыня дошла с русскими войсками до Парижа.

Дальнейшая судьба иконы, если верить фольклору, приобретает драматические тона. По одной легенде, она была похищена в 1904 году и то ли изрублена топором, то ли хранилась в каких-то тайниках в Ярославле. Согласно другой легенде, после революции она была обменена большевиками на продовольствие. Как говорит третья, в 1917 году ее все-таки спасли и вывезли из России. Долгое время она хранилась в Ватикане и только в 2004 году папой римским Иоанном Павлом II была возвращена Русской Православной церкви.

В свое время с иконы Казанской Божией Матери были сделаны списки, которые Русская церковь так же признает чудотворными. В фольклоре сохранились свидетельства многочисленных чудес, творимых иконой. Так, в 1942 году будто бы по «негласному поручению Сталина» ее в обстановке полной секретности привезли в Сталинград, погрузили на самолет, который накануне наступления облетел позиции советских войск. Солдаты будто бы видели над Волгой некое знамение, после чего ударили жестокие морозы, коренным образом изменившие ситуацию под Сталинградом в пользу советских войск. В 1945 году икону Казанской Богоматери будто бы привезли в Кенигсберг. Немецкие солдаты рассказывали, что перед самым началом штурма города русскими войсками «в небе появилась Мадонна». После этого у них отказало оружие, и они «падали на колени, поняв, кто помогает русским».

В самые тяжкие дни войны митрополит Гор Ливанских Илия Салиб, избранный «Промыслом Божиим для изъявления воли Господней и определения судьбы русского народа», уединился в подземелье и, постясь, молился о спасении России. Через трое суток ему будто бы было видение. Перед ним стояла Богоматерь, которая трижды повторила: «Успеха в войне не будет, доколь не отворятся все храмы, монастыри и не выпустят из тюрем всех священнослужителей для богослужений. Пусть вынесут икону Казанскую в Ленинграде и обнесут вокруг города». Бытует легенда о том, что в январские дни 1944 года икону вынесли из храма, вывезли на фронт и пронесли по всем воинским частям, готовившимся к историческому прорыву блокады. Верующие убеждены, что без этого он не совершился бы.

В Петербурге икона первоначально хранилась в церкви Рождества Богородицы на Посадской улице Петербургской стороны, затем – в Троицком соборе. В 1737 году, при императрице Анне Иоанновне, специально для чудотворной иконы возвели церковь Рождества Богородицы на Невской перспективе.

Казанский собор начали строить в 1801 году по проекту замечательного русского архитектора Андрея Никифоровича Воронихина.

Согласно метрическим книгам села Новое Усолье Пермской губернии, Воронихин родился 17 октября 1759 года, в семье крепостного графа А.С. Строганова – Никифора Степановича Воронихина. Эти сведения впервые были опубликованы внучатым племянником архитектора в конце XIX века. Между тем петербургская молва еще в начале того же XIX века упорно считала архитектора внебрачным сыном самого графа. Поводом для таких слухов служили многие широко известные тогда факты из жизни Воронихина, свидетелем которых был, что называется, весь Петербург. Воронихин воспитывался в доме Строганова. Строганов покровительствовал ему в получении важнейших правительственных заказов. Участию графа в судьбе Воронихина приписывали успешное его продвижение по службе в Академии художеств. Никому не известный среди профессиональных архитекторов Воронихин, не без участия графа, как считали в Петербурге, неожиданно для всех выиграл конкурс на строительство Казанского собора, в то время как в нем участвовали такие известные зодчие, как Камерон, Тома де Томон и Кваренги.

Никто не хотел воспринимать Воронихина как самостоятельного художника. И даже его бесспорное участие в переделке интерьеров Строгановского дворца на Мойке и в строительстве загородной дачи графа в Новой Деревне ставилось под сомнение. Время от времени возобновлялись разговоры о том, что авторство этих работ принадлежит другому архитектору – Ф.И. Демерцову.

С начала возведения Казанского собора Воронихин жил вблизи стройки, снимая квартиру в доме на углу Невского проспекта и Екатерининского канала. Собственного дома у него не было. Только через несколько лет ему удалось приобрести участок на Аптекарском острове, вблизи трассы будущего Каменноостровского проспекта. Здесь он начал строительство собственной дачи, и в Петербурге заговорили, что дача возводится из строительных лесов Казанского собора, которые якобы стали «своеобразной премией за великолепное сооружение».

Столь же легендарной, как и рождение архитектора, стала его безвременная кончина. Умер зодчий неожиданно, в возрасте 54 лет, и обстоятельства его смерти до сих пор окутаны тайной. Одни утверждают, что архитектор упал замертво от случившегося апоплексического удара во время работы в павильоне «Мавзолей Павла I» в Павловском парке, другие – что он просто покончил с собой.

Впрочем, легенда о самоубийстве архитектора вызывает серьезные сомнения, тем более что прах его покоится на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Известно, что православная церковь отказывала самоубийцам в официальном ритуале похорон. Над могилой Воронихина, предположительно по проекту В.И. Демут-Малиновского, тогда же, в год смерти зодчего, был установлен памятник – массивная рустованная, увенчанная аллегорической скульптурой колонна, на которой рельефно изображен Казанский собор.

В чем только не обвиняли Воронихина его завистники, соперники и просто недоброжелатели. По одной легенде, в том, что он составил проект Казанского собора по плану, начертанному архитектором Баженовым для парижского Дома инвалидов. По другой – проект собора представлял собой не что иное, как часть неосуществленного проекта одного из крыльев Кремлевского дворца того же Баженова. Еще одна легенда утверждала, что Казанский собор является точной копией собора Святого Петра в Риме.

Действительно, видеть в Казанском соборе копию собора Святого Петра было горячим желанием императора Павла I. Однажды, как пишет сардинский посланник Жозеф де Местр, в Петербурге распространился слух о том, что в беседе с каким-то приближенным Павел I будто бы проговорился, что в будущем Казанском соборе ему хотелось бы видеть «немного от Святого Петра и немного от Санта-Мариа-Маджоре в Риме». Может быть, посланник сардинского короля и прав, но это по многим причинам противоречило архитектурному замыслу Воронихина. И главной из этих причин была невозможность включить такую «копию» в структуру Невского проспекта. В соответствии с жесткими канонами культового строительства алтарная часть собора должна располагаться в его восточной стороне, а вход – в западной. При этом колоннада, задуманная Воронихиным, оказалась бы тогда со стороны Большой Мещанской улицы. Именно поэтому у Воронихина и возникла блестящая мысль: соорудить грандиозную четырехрядную колоннаду со стороны северного фасада собора, выходящего на Невский проспект. Она, с одной стороны, удовлетворит тщеславие Павла, с другой – превратит собор в центр целого архитектурного ансамбля. Между прочим, эта великолепная колоннада дала повод к появлению такого микротопонима, как «Казанский забор».

Казанский собор давно стал одним из самых узнаваемых символов Петербурга. «Я что, Казанский собор, что ли»? – произносят петербуржцы, когда хотят сказать, что неприлично показывать на человека пальцем, как на какую-то достопримечательность. Но, к сожалению, в сознании обывателей собор ассоциируется более с городом Казань, нежели с иконой Казанской Богоматери. Вот анекдот, опубликованный в сатирическом журнале «Пушка» в 1927 году. На автобусной экскурсии по городу. «А это, вот видите, Казанский собор». Экскурсант своей соседке: «Удивительно, как это только такую махину из Казани-то везли?» И современный анекдот. Стоит чукча, упершись в Казанский собор, и толкает его. Собралась толпа. «Что ты делаешь, чукча?» – «Да вот, собор купил, домой толкаю». – «Ну и далеко уже оттолкал?» – «Да вроде бы далеко. Чемоданов уже не видно».

В Казанском соборе хранится образ Ченстоховской Божьей Матери, перед которым всегда любили молиться католики. Под иконой в свое время была помещена надпись, что она пожертвована храму в 1813 году князем Кутузовым. Существует легенда, что это подлинная икона, взятая Кутузовым из католического монастыря в польском городе Ченстохове. Правда это или нет, установить невозможно, потому что, согласно другой легенде, «католические монахи, поставив копию вместо подлинника, нашли невыгодным оглашать факт отсутствия подлинной иконы, а Кутузов сам счел неудобным распространяться о своем, кажется, не вполне деликатном поступке».

Вдохновителем и непосредственным организатором проектирования и строительства Казанского собора был Александр Сергеевич Строганов. В Петербурге утверждали, что именно ему принадлежит мысль построить собор исключительно силами русских мастеров и только из отечественных материалов. Уже известный нам сардинский посланник Жозеф де Местр в одном из своих писем из Петербурга рассказывает о слухах, заполонивших столицу. Говорили, что граф Строганов пригласил на обед императора Павла I и терпеливо убеждал его в том, что «нам не нужны чужеземные таланты, у нас есть все свое». Император будто бы отшутился. «В таком случае налей-ка мне мадеры», – сказал он графу. Но, возможно, именно после этого обеда от проектирования были отстранены такие архитекторы с иностранными фамилиями, как Камерон, Тома де Томон и Кваренги, которые уступили место уроженцу Пермской губернии, бывшему крепостному графа Строганова, никому еще не известному тогда архитектору А.Н. Воронихину.

Александр Сергеевич Строганов скончался в 1811 году, через 12 дней после освящения Казанского собора. Чуть ли не до самой своей смерти он трудился без устали и, несмот-ря на слабое здоровье, взбирался по лесам, осматривая свое детище. Народное поверье гласило, что граф как строитель «немногими днями переживет освящение храма». Граф верил этим предсказаниям. После окончания первой службы в соборе он будто бы подошел к митрополиту со словами: «Ныне отпущаеши раба своего, Владыко, с миром».

Хоронили одного из последних представителей старой екатерининской гвардии с необыкновенным размахом. Графа любили. Он был добрым и щедрым. Невский проспект от Строгановского дворца до Александро-Невской лавры был заполнен простым народом. Говорили, что такого еще не видели. Рассказывали, что, когда выносили тело из Строгановского дворца, откуда ни возьмись, появилась белая курочка, будто бы душа графа. Затем ее видели на кладбище, «где оборотилась она прелестной бабочкой и долго кружила вокруг».

Прах Строганова покоится на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Над его могилой высится гранитный саркофаг с мраморной плитой.

Отечественная война 1812 года изменила судьбу Казанского собора. Построенный первоначально для чудотворной иконы Казанской Божией Матери, он превратился в хранилище священных реликвий победоносной войны. Сюда свозили военные трофеи, в том числе армейские знамена и полковые штандарты наполеоновских войск, ключи от завоеванных городов, маршальские жезлы.

Еще более возросло мемориальное значение Казанского собора в 1813 году, когда было принято решение похоронить национального героя, победителя Наполеона и освободителя России Михаила Илларионовича Кутузова под сводами собора.

Один из величайших русских полководцев, генерал-фельдмаршал светлейший князь Кутузов ведет свою родословную от некоего Гартуша из Пруссии. В 1263 году, после принятия православия, он стал зваться Гавриилом. Иногда его путают со знаменитым дружинником Александра Невского Гаврилой Олексичем, но, как утверждают историки, этого не может быть уже потому, что события, связанные с Невской битвой, происходили еще в 1240 году, задолго до прибытия Гартуша на Русь.

Внутреннее убранство Казанского собора

Военную карьеру Михаил Илларионович начал рано, сразу после окончания Соединенной артиллерийской и инженерной дворянской школы в 1759 году. Служил под началом Суворова и не однажды бывал им отмечен. Известно характерное для Суворова образное высказывание о Кутузове: «Он был у меня на левом фланге, но был моей правой рукой». Его легендарные ранения расценивались современниками как дерзкий вызов, брошенный будущим полководцем судьбе. Два раза вражеская пуля попадала практически в один и тот же висок, лишила его одного глаза и оба раза оставляла его живым.

Внутренний мир Кутузова, под стать его бурной и деятельной жизни, был сложным и противоречивым. Во всяком случае, если верить преданиям, поиски «сил для борьбы со страстями», терзающими будущего полководца, привели его в масонскую ложу. От того времени осталось двусмысленное прозвище будущего полководца. В обществе его называли «Старый сатир», «Северная лиса» и «Старый лис Севера». О нем говорили: «Его и Дерибас не обманет». Осипа Михайловича Дерибаса в русской армии считали самым хитроумным, ловким и изворотливым. Между тем при посвящении в таинства ложи ему вручили девиз: «Победами себя прославит». Это было задолго до нашествия Наполеона на Россию, до Бородина и сокрушительного поражения французов. Поэтому можно сказать, что девиз оказался пророческим. «Пришел Кутузов бить французов», – говорили в Петербурге сразу после назначения его командующим русскими войсками. Позже значение этой поговорки расширилось. Так стали аттестовать вообще всех, на кого возлагали большие надежды и ожидания. В одной старинной солдатской песне, посвященной войне 1812 года, всеобщие надежды на Кутузова приобрели еще и рифмованную форму:

Град Москва в руках французов.

Это, право, не беда:

Наш фельдмаршал князь Кутузов

Отплатить готов всегда.

Впервые Кутузов столкнулся с Наполеоном в качестве командующего русско-австрийскими войсками под Аустерлицем. Вынужденный бездействовать, как сказано в советских энциклопедиях, «по одобренному Александром I неудачному плану австрийского генерала Ф. Вейротена», Кутузов потерпел поражение. В одной из исторических легенд того времени об этом рассказывается так. Когда на поле Аустерлица союзные войска только начали разворачиваться, император Александр I нетерпеливо спросил Кутузова, не пора ли идти вперед. Командующий ответил, что для этого надо дождаться, когда соберутся все войска. «Но вы же не на Царицыном лугу, где не начинают парад, пока не придут все полки», – возразил император. «Поэтому я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу, – парировал Кутузов, – но если вы прикажете…» Александр приказал. И сражение было проиграно.

Прошло восемь лет. За эти годы произошли вторжение Наполеона в Россию, отступление русских войск, Бородинское сражение, пожар Москвы, бегство Наполеона, освобождение Европы. Особенно прославился полководец уникальной тактикой заманивания противника вглубь страны и изматывания его сил, не прибегая к решающему сражению. Эта тактика оказалась безошибочной. Она привела к окончательному поражению, а затем и полному изгнанию Наполеона из пределов России. Петербургская городская мифология зафиксировала это событие в пословице: «Планы наполеоновские, познания кутузовские».

16 апреля 1813 года Кутузов неожиданно скончался на одной из военных дорог в Силезии. Тело полководца набальзамировали и перевезли в Петербург, а часть останков, извлеченных при бальзамировании, запаяли в цинковый гробик и захоронили в трех километрах от Бунцлау, на местном кладбище Тиллендорф. Впоследствии на этом месте был установлен памятник. Вероятно, тогда и родилась легенда, которая вот уже около двух столетий поддерживается довольно солидными источниками.

Согласно ей, в Петербурге, в Казанском соборе покоится только тело великого полководца, а сердце, во исполнение последней воли фельдмаршала, осталось с его солдатами и захоронено на кладбище Тиллендорф. «Дабы видели солдаты – сыны Родины, что сердцем он остался с ними», – будто бы сказал, умирая, Кутузов. Легенда со временем приобрела статус исторического факта и даже попала на страницы «Большой советской энциклопедии».

Между тем еще в 1933 году специальная комиссия произвела вскрытие могилы Кутузова в Казанском соборе. Был составлен акт, где сказано, что «вскрыт склеп, в котором захоронен Кутузов… слева в головах обнаружена серебряная банка, в которой находится набальзамированное сердце».

Тогда появилась еще одна легенда. Да, утверждала она, сердце Кутузова действительно было захоронено в Бунцлау, но церковь отказалась хоронить тело без сердца, и, по повелению Александра I, сердце полководца было извлечено из могилы в Силезии и перевезено в Петербург.

Похороны полководца состоялись 13 июня 1813 года. По словам газетных сообщений, в Петербурге «все дороги и улицы усыпаны были зеленью, а по иным местам и цветами». Рассказывали, что при въезде в город, у Нарвской заставы, народ будто бы выпряг лошадей и сам вез траурную колесницу до Казанского собора.

Со временем имя Кутузова стало нарицательным. В «Большом словаре русского жаргона», изданном в 2000 году петербургским издательством «Норинт», зафиксировано исключительно интересное с точки зрения городского фольклора понятие «Кутузов». Согласно словарю, это человек, который всех обхитрил, проделав казавшийся невыгодным маневр.

В 1929 году службы в Казанском соборе прекратились, с 1932 года в нем разместился Музей истории религии и атеизма. В настоящее время Казанский собор передан Русской православной церкви, в нем, как и прежде, регулярно проходят церковные службы.

Когда закроют веки глаза

                               вечерних окон

И стихнет тротуаров

                             многоязыкий гул,

Казанского собора всевидящее око

В тимпане колоннады заступит

                                        в караул.

А к полночи в колоннах, с моноклем

                                   и в крылатке,

Появится без носа несчастный

                                          Ковалев,

И зодчий Воронихин с масонскою

                                          лопаткой

Сверяет точность кладки

                         и правильность углов.

Имперский город ночью

                    торжественный и строгий,

Назначенный судьбою

             для канцелярских нужд.

С поникшей головою проходит

                             скорбный Гоголь —

Печальный сочинитель бессмертных

                                  «Мертвых душ».

В широком боливаре, в руке

                              перчатку скомкав,

Онегин на бульваре свершает ритуал,

И гордою богиней

                           Крамская Незнакомка

В открытом экипаже

                             торопится на бал.

Таинственные тени столичного

                                          фольклора

На время оживают

                              в предутренней тиши.

Недремлющее око Казанского собора

Дарованное Городу, как зеркало души. ***

Площадь перед Казанским собором образовалась после сноса церкви Рождества Богородицы и окончания строительства Казанского собора. В 1829 году она получила официальное название— Казанская. В 1899–1900 годах на площади был разбит сквер по проекту садового мастера Р.Ф. Катцера.

Общественно-политическая судьба Казанской площади неожиданно определилась в 1876 году. Здесь прошла первая в России политическая демонстрация, организованная членами партии «Земля и воля», на которой с речью выступил Г.В. Плеханов. С тех пор, вплоть до 1917 года, Казанская площадь стала традиционным местом политических выступлений. Понятно, что после революции эта традиция была прервана. Однако с началом перестройки в конце 1980-х годов традиция проведения митингов на площади возобновилась. Тогда же к традиционно фольклорным названиям площади «Казань», «Казанский пятачок» и «Казанка» прибавились новые: «Казанская тусовка», «Диссидентская тусовка», «Гайд-парк», «Пятак пустобрехов». Политические мероприятия, проводимые на площади, в городе получили название «Казанских митингов», а о самой площади распевали частушки:

У Казанского собора

Протестантов место сбора.

И страдают, как от боли,

И Кутузов, и де Толли.

Со временем и эти страсти улеглись. Сквер на Казанской площади, украшенный величественной колоннадой собора, струящимися водами фонтана, художественно высаженными кустами и удобными деревянными скамьями – «ленинградскими диванами», сегодня стал одним из самых любимых мест отдыха и встреч горожан и гостей города.

29 декабря 1837 года в ознаменование 25-й годовщины победы России над Наполеоном на Казанской площади были открыты памятники выдающимся полководцам генерал-фельдмаршалам Михаилу Илларионовичу Кутузову и Михаилу Богдановичу Барклаю де Толли. Памятники установлены симметрично, лицом к Невскому проспекту. Бронзовые фигуры отлиты по моделям, исполненным скульптором Б.И. Орловским, и установлены на высокие четырехгранные пьедесталы.

Оба памятника, составившие общую скульптурную композицию, стали героями петербургского фольклора одновременно.

Барклай де Толли и Кутузов

В 12-м году морозили французов.

А ныне благородный росс

Поставил их самих без шапок на мороз.

Почва для возникновения ядовитых стихов и острых анекдотов была благодатная. Для этого годилось все – от отсутствия воинских головных уборов, что было сразу же подмечено в декабрьскую стужу, когда памятники устанавливались, до выразительной жестикуляции обоих полководцев, как бы разговаривающих друг с другом: «Куда и кому указывает рукой Кутузов у Казанского собора?» – «На туалет Барклаю де Толли, который держится рукой за живот». Та же тема дружественной взаимовыручки звучит и в стихах:

Барклай де Толли говорит:

«У меня живот болит».

А Кутузов отвечает:

«Вот аптека. Полегчает».

Понятно, у каждого памятника есть и индивидуальные особенности. Так сложилось, что исторические заслуги Кутузова объективно признавались выше, чем заслуги Барклая. Поэтому на вопрос «Почему Кутузову в Петербурге памятник поставили?» питерские школьники, не задумываясь, отвечают: «Да потому, что он французам Москву сдал». Не повезло Барклаю и с композицией его памятника. Так случилось, что двусмысленное расположение его маршальского жезла по отношению к самой фигуре полководца породило в фольклоре расхожую романтическую легенду о необычной мести, будто бы придуманной скульптором Орловским фельдмаршалу. Согласно этой легенде, Барклай де Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. А месть Орловского состояла в том, что, используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Для этого нужен был конкретный ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести – знать должны были только посвященные. Легендой не принималось в расчет даже то, что Барклай де Толли скончался в 1818 году, а Орловский начал работать над памятником ему только в 1832-м.

Генерал-фельдмаршал князь Михаил Богданович Барклай де Толли происходил из древнего шотландского рода. В XVII веке предки полководца, будучи ревностными сторонниками Стюартов, подвергаются преследованиям на родине и вынуждены эмигрировать в Лифляндию. Известно, что дед Барклая стал бургомистром Риги, а отец начинал воинскую службу поручиком русской армии. Любопытно происхождение русского варианта отчества Михаила Богдановича. Отца будущего полководца звали Вейнгольд Готтард Барклай де Толли. «Готтард» переводится с немецкого как «Богом данный», откуда и произошло отчество Богданович. Самому Барклаю уже в детстве предсказывали славное будущее. Сохранилась легенда о том, как однажды родная тетка трехлетнего Миши прогуливалась с ним по Петербургу в карете. Мальчик прижался к дверце кареты, которая неожиданно распахнулась. Барклай выпал. В это время мимо проезжал граф Потемкин. Он остановился, вышел из экипажа, поднял мальчика и, «найдя его совершенно невредимым», передал испуганной тетке, будто бы сказав при этом: «Этот ребенок будет великим мужем».

В 1810 году Барклай де Толли занял должность военного министра. В июле 1812 года на него возложили обязанности главнокомандующего всеми действующими русскими армиями, противостоящими французскому нашествию. Однако план военных действий, предложенный Барклаем де Толли и состоявший в том, чтобы, «завлекши неприятеля в недра самого Отечества, заставить его ценою крови приобретать каждый шаг… и, истощив силы его с меньшим пролитием своей крови, нанести ему удар решительнейший», не был понят. В Петербурге не уставали говорить о медлительности полководца в военных действиях и о сомнительной, с точки зрения обывателя, «отступательной тактике и завлекательном маневре». Раздавались даже прямые обвинения в измене. Это привело к замене его на должности главнокомандующего М.И. Кутузовым.

В этом и состояла личная драма Барклая де Толли, фамильным девизом которого было: «Верность и терпение». Хранимый судьбой на полях сражений, а известно, что в боях были убиты почти все его адъютанты и пали пять лошадей под ним самим, он не смог уберечься от интриг, которые беспощадно его преследовали. Русское общество, потрясенное вторжением Наполеона в Россию, именно на него взвалило всю ответственность за отступление армии под натиском наполеоновских войск, а благодаря стараниям салонных остроумцев благородная шотландская фамилия Михаила Богдановича, представители которой с XVII века верой и правдой служили России, превратилась в оскорбительное прозвище: «Болтай-да-и-только».

Однако, как мы знаем, история по достоинству оценила личный вклад Барклая де Толли в разгром Наполеона. Неслучайно, посетив однажды мастерскую скульптора Орловского, Пушкин, глядя на почти готовые памятники великим полководцам Отечественной войны, воскликнул: «Се зачинатель Барклай, а се завершитель Кутузов».

С памятниками полководцам связано героическое поверье времен Великой Отечественной войны. Главный архитектор того времени Н.В. Баранов вспоминает, что «среди горожан существовало нечто вроде суеверия. Говорили, что, пока бомба или снаряд не заденет неукрытые памятники русским полководцам Суворову, Кутузову и Барклаю, врагу не бывать в городе». И действительно, памятники полководцам всю блокаду простояли открытыми, и ни один осколок снаряда их не коснулся.

Я иду, сверяя путеводный вектор,

Сквозь мороз и ветер, сквозь туман

                                          и мглу

По гранитным плитам

                        Невского проспекта,

Глядя на Кораблик и его Иглу.

Мне уйти на Невском просто

                от погони,

Вырваться мне просто из оков-тисков.

На мосту дежурят клодтовские кони

В вечном ожиданье редких седоков.

Окна старых зданий прячут

                                 чьи-то жесты.

Гаснут пересуды за моей спиной.

И Екатерина подтверждает жезлом

Точность направленья,

                             выбранного мной.

Исчезают в прошлом горькие детали.

Время заметает пятна и следы.

Михаил Кутузов и Барклай де Толли

Охраняют Невский от какой беды. ***

От канала Грибоедова до Фонтанки