Легенды и мифы Невского проспекта — Наум Синдаловский

1

В непосредственной близости к восточному крылу Казанского собора Невский проспект пересекается с каналом Грибоедова. Руслом канала, проложенного в XVIII веке в центре Петербурга, стал проток, известный на старинных картах как Глухая, или Черная, речка. Она была такой извилистой и эфемерной, то исчезая в болоте, то вновь появляясь на поверхности, что в Петербурге середины XVIII века ее название чаще всего произносилось во множественном числе – Кривуши. Вскоре болото, из которого она вытекала, осушили, а саму Глухую речку соединили с Мойкой и на участке от Конюшенной площади до Невского проспекта, насколько это было возможно, выпрямили. С 1767 года река стала называться каналом, которому дали официальное имя – Екатерининский. Впрочем, в народе вот уже более двухсот лет его называют «Канавой», «Екатерининской канавой» или «Катькиной канавой». К этим микротопонимам добавилось современное жаргонное название «Климат». Так на молодежном сленге называют набережную у станции метро «Канал Грибоедова».

В 1923 году каналу присвоили имя писателя Грибоедова. Именно так. Вероятно, для большей убедительности. В то время поговаривали о некоем революционере Грибоедове, павшем в боях за светлое будущее всего человечества, за что якобы и обессмертили его имя в городской топонимике. Бытует в Петербурге еще одна легенда. Будто канал назван в честь однофамильца писателя Александра Сергеевича Грибоедова – Константина Грибоедова, много сделавшего не только для благоустройства Екатерининского канала, но и для реконструкции инженерных сооружений всего города. Надо сказать, эта легенда родилась не без серьезных оснований. В начале XX века Константин Дмитриевич Грибоедов был хорошо известным, авторитетным специалистом в сфере канализации, «активным борцом за чистоту и здоровье города». Он служил главным инженером управления Императорского кабинета, был автором проектов очистных сооружений в Петербурге, Царском Селе и во многих других городах России. В научных кругах известны его работы о канализации. Так что уточнение профессиональной принадлежности автора «Горя от ума» рядом с топонимом «Канал Грибоедова» в то время могло оказаться вовсе не лишним. К имени военного инженера Константина Дмитриевича Грибоедова мы еще вернемся в третьей части этой книги.

Кроме так называемого «трехколенного» Театрального моста, который в равной степени принадлежит как Екатерининскому каналу, так и реке Мойке, через Екатерининский канал переброшено еще 20 мостов. Среди них особой известностью пользуются два однотипных пешеходных, так называемых подвесных мостика, известных в народе как «Мосты на ниточках». Один из них – Львиный, – украшен скульптурами четырех попарно сидящих на береговых устоях моста львов. Другой мост – Банковский, или «Мост с грифонами». Он ведет к воротам Университета экономики и финансов, в прошлом Ассигнационного банка. До революции в подвалах Ассигнационного банка хранились запасы драгоценного металла. В греческой мифологии эти чудовищные птицы, или «собаки Зевса», как их иногда называют, являются хранителями золота в стране гипербореев, то есть на Крайнем Севере, «за Бореем». Может быть, поэтому изображениями грифонов решили украсить невскую набережную перед Академией художеств в Северной столице и Банковский мост через Екатерининский канал. После революции грифоны со спуска у Академии художеств бесследно исчезли. По времени это странным образом совпало с исчезновением в Сибири золотого запаса России, хранившегося в подвалах Ассигнационного банка и вывезенного Колчаком. Только в 1959 году грифоны Академии художеств были вновь отлиты и установлены на своем историческом месте.

Банковский мост

Золото в подвалах бывшего Ассигнационного банка уже давно не хранится, но легенда о «хранителях золота» до сих пор бытует среди обывателей. Согласно ей, у грифонов Банковского моста надо просто попросить удачи в бизнесе. А если встать посередине моста между двумя стражами кладов, раскинуть руки и одновременно прикоснуться к обоим, то можно и обогатиться. Есть своя легенда и у Львиного моста. Во времена, когда об ультразвуковой диагностике беременности даже слыхом не слыхивали, Львиный мост пользовался особой популярностью у будущих мам. Они утверждали, что, находясь на мосту, можно узнать пол ожидаемого ребенка. Надо только набраться терпения и подождать, пока на мосту не появится человек. Если первым на мост зайдет мужчина, родится мальчик, если женщина, то на свет обязательно появится девочка.

Оба моста построены в 1825–1826 годах по проекту архитекторов Треттера и Христиановича. И львы, и грифоны, исполненные по моделям скульптора П.П. Соколова, выполняют чисто декоративную функцию. Они как бы удерживают в своих пастях тросы, на которых держится мостовой настил.

В 1716 году в створе только что проложенного Невского проспекта был перекинут деревянный мостик через проток, ставший впоследствии Екатерининским каналом. В 1765–1766 годах под руководством военных инженеров В.И. Назимова и отца полководца М.И. Кутузова инженера И.М. Голенищева-Кутузова на его месте был построен однопролетный арочный каменный мост. Мост назвали Рождественским по церкви Рождества Богородицы, что стояла на месте ныне существующего Казанского собора.

В 1805–1806 годах, при строительстве Казанского собора, мост был перестроен по проекту архитектора Луиджи Руски. Он был расширен до современных размеров, уменьшена крутизна моста, перила заменены гранитными парапетами, убраны лестничные спуски к воде. По Казанскому собору мост назвали Казанским.

Мост образует единое целое с Казанской площадью перед одноименным собором. С 1923 по 1944 год и площадь, и мост носили имя теоретика и пропагандиста марксизма, видного деятеля российского и международного социалистического движения, одного из основателей РСДРП Георгия Валентиновича Плеханова.

Казанский мост является третьим по ширине в Санкт-Петербурге, после Синего моста через Мойку и Аптекарского через Карповку. Ширина моста составляет 53 метра. Кроме того, он самый низкий в Санкт-Петербурге, под ним запрещен проход судов.

На правом берегу канала Грибоедова находится хорошо известный в литературных и читательских кругах Петербурга дом № 9, расположенный на углу канала и короткого Чебоксарского переулка. В свое время этот дом относился к комплексу зданий Придворного конюшенного ведомства, возведенного в 1838–1851 годах по проекту архитектора Конюшенного ведомства А.И. Буржуа. С конца XIX века и вплоть до революции в доме жили музыканты Певческой капеллы, а после 1917 года он был передан ленинградским писателям. В 1934 году писательский кооператив надстраивает над этим домом два дополнительных этажа по проекту инженера-строителя Б.С. Черняка. В дом вселяются многие известные ленинградские писатели: Ольга Форш, Михаил Зощенко, Эммануил Казакевич, Вениамин Каверин, Евгений Шварц, Леонид Борисов, Вячеслав Шишков, Михаил Казаков, Вера Кетлинская, Николай Заболоцкий, Всеволод Рождественский и другие деятели советской литературы. В Ленинграде этот писательский дом был широко известен как «Писательская надстройка», «Надстройка горя от ума» или «Недоскреб». Первоначально высота дома предполагалась большей, чем удалось реализовать, не хватило финансовых возможностей.

В настоящее время дом № 9 петербургским писателям уже не принадлежит. В нем располагаются городские учреждения культуры и образования. Однако память о тех временах сохраняется благодаря открытому в одном из флигелей, где жил Михаил Михайлович Зощенко, мемориальному Музею-квартире писателя.

Михаил Михайлович Зощенко был наиболее яркой личностью, оставившей свой след в стенах Писательского дома на канале Грибоедова. Зощенко родился в Петербурге, в семье художника-мозаичиста. Его отец – автор двух картин из жизни А.В. Суворова, выполненных из кусочков смальты на стенах центрального фасада музея полководца. В городе существует легенда, будто бы две елочки, торчащие из снега в нижнем левом углу правой картины, выложены девятилетним сыном художника Мишей Зощенко. Мастерская отца находилась на Васильевском острове. Там же расположены первые петербургские адреса будущего писателя. Его детство прошло в домах на 16-й линии, 39, и Малом проспекте, 37. Здесь же будущий писатель окончил 8-ю гимназию, которая размещалась в доме № 8 по 9-й линии. По окончании гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета, тут же, на Васильевском острове.

В дальнейшую судьбу писателя вмешались бурные события Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций, Гражданской войны. В 1915 году, по окончании ускоренных курсов петербургского Павловского военного училища, Зощенко отправляется на фронт, после февраля 1917 года назначается комендантом Главного почтамта и телеграфа в Петрограде, а с началом Гражданской войны служит добровольцем в Красной армии. Его послужной список, или «таблица событий», составленная им самим, впечатляет. Зощенко награждается четырьмя боевыми орденами, его 6 раз арестовывают, один раз приговаривают к смерти, три раза ранят, два раза он пытается покончить с собой.

В Петроград Зощенко возвращается только в 1919 году, в полной уверенности в своем писательском будущем. Он посещает литературные курсы и вступает в литературную группу «Серапионовы братья» при издательстве «Всемирная литература», которым руководит Горький. Это в значительной степени определило литературный круг, в котором вращался молодой Зощенко. В группу входили такие крупные в будущем писатели, как Всеволод Иванов, Константин Федин, Елизавета Полонская, Николай Тихонов, Вениамин Каверин.

Первая книга рассказов Зощенко была опубликована в 1922 году. Зощенко сразу же приобрел популярность, которая с годами увеличивалась, пока не достигла огромных размеров. Современники рассказывали, что «стоило в вагоне или на рынке услышать чей-нибудь случайный разговор», как все, как один, начинали восклицать: «Совсем как у Зощенко!» Фразы из его рассказов передавались из уст в уста и мгновенно расходились по всей стране. Их запоминали, пересказывали друзьям и соседям, сослуживцам и случайным знакомым: «Раздаются крики, возгласы и девичьи слезы»; «Что ты нарушаешь беспорядок?»; «Отвечай как на анкету»; «Собачка системы пудель»; «Родился ребенок как таковой». Однажды Назым Хикмет, шутя, поинтересовался у каких-то колхозников, знают ли они, кто в Советском Союзе сочиняет политические анекдоты, и услышал вполне серьезный ответ: «Конечно. Политические – Илья Эренбург, а все остальные – Зощенко». Десятки авантюристов выдавали себя за Зощенко, одно имя которого вызывало трепетное уважение и блеск в глазах администраторов гостиниц, ресторанов и провинциальных клубов. Говорят, однажды Зощенко получил повестку в суд. Женщина, которую он в глаза не видел, из города, где он никогда не бывал, требовала от него алиментов на прижитого от какого-то проходимца ребенка.

Между тем Зощенко слыл исключительно деликатным, серьезным человеком с сосредоточенным лицом и печальными, задумчивыми глазами. Среди друзей его называли «Человек, который не смеется». Сохранился анекдот о том, как к врачу пришел человек. «Замучила ипохондрия, доктор, ничего не помогает». – «А вы попробуйте каждый день читать по одному рассказу Зощенко». – «Боюсь, что не поможет, доктор». – «Отчего же?» – «А я и есть Зощенко». Может быть, таким грустным он был потому, что ему хорошо запомнилось давнее предсказание некоего «гипнотизера и предсказателя будущего», с которым он случайно встретился в ранней военной молодости. «Вы, молодой человек, – сказал тот, выбрав из целой толпы одного его, юного офицера, только что окончившего краткий курс военного училища, – имеете недюжинные способности в области искусства. Не отрекайтесь от них. В скором времени вы станете знаменитым на всю Россию». Помолчал. А потом с тихой грустью в голосе добавил: «Но кончите, впрочем, плохо. Прощайте».

Но ни творческие успехи, ни всенародная популярность писателя оказались не только не нужны советской власти, но и мешали ей. Партия считала, что он очерняет социалистическую действительность и хулит советский народ. Зощенко, как и Ахматова, стал жертвой знаменитых погромных постановлений ЦК ВКП(б) 1946 и 1948 годов. В постановлениях и в последовавших затем выступлениях главного партийного идеолога А.А. Жданова Зощенко был назван «пошляком», «пасквилянтом», «литературным хулиганом» и «подонком», изображавшим советских людей моральными уродами и бездельниками. В докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград», прочитанных Ждановым, о повести Зощенко «Перед восходом солнца» сказано, что в ней «Зощенко выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием, с желанием показать всем: смотрите, вот какой я хулиган». Эти уничижительные прозвища особенно взволновали Зощенко. «Я русский дворянин и офицер, как я могу согласиться с тем, что я подонок?» – будто бы говорил Зощенко.

В народе постановления получили своеобразный отклик. Писателей жалели. Обыкновенные советские обыватели никак не могли понять, «за что же их, бедных (Зощенко и Ахматову. – Н. С.), так ругают». Сходились на том, что «Зощенко подлец и мерзавец», а жена его Ахматова, как обычно, «за мужа в ответе».

Однако в фольклоре существовала и другая версия о причинах опалы всеми любимого ленинградского писателя-сатирика. Будто бы, кроме принципиальных идеологических расхождений по вопросам социалистического реализма в литературе, у Сталина были якобы личные счеты с писателем. В одном из рассказов о Ленине, которые Зощенко, как утверждают, писал исключительно ради заработка, он, чтобы подчеркнуть мягкость и доброту вождя революции, изобразил в том же рассказе грубого партийного кремлевского чиновника. Чиновник носил усы и бородку. Бдительный цензор заметил писателю, что бородку следовало бы убрать, так как читатели могут принять грубого человека за «нашего президента Калинина». Зощенко согласился, убрал бороду, но при этом совершенно забыл про усы. А цензор на это не обратил внимания. Грубый чиновник из Кремля в рассказе остался с усами. Сталин будто бы прочитал рассказ, все хорошо понял и затаил обиду. Кавказская месть не заставила себя ждать.

После этого появилось немало и других литературных легенд об отношении Зощенко к Сталину. Так, по Москве ходили слухи о том, что в другом рассказе под названием «Обезьяна» Зощенко о самой обезьяне написал: «Вот она сидит, маленькая, коричневая, похожая на чистильщика сапог». На самом деле в рассказе таких слов нет, но мы же знаем, что народ в сочинителе политических анекдотов хотел видеть Зощенко, и поэтому нет ничего удивительного в том, именно ему приписали авторство широко известного прозвища Сталина: «Чистильщик сапог».

Зощенко ждал ареста. По воспоминаниям Д.С. Лихачева, «он собрал портфель с нужнейшими вещами и выходил к большим воротам своего дома после 12 часов ночи, чтобы быть арестованным не при жене». Зощенко исключили из Союза писателей. Книжные издательства и редакции газет и журналов закрыли перед ним двери. Многие друзья отвернулись. Замолчал телефон. Сергей Довлатов записывает почти анекдотический случай, который якобы произошел с его теткой. Как-то она встретила Зощенко на улице. Тот, не говоря ни слова и отвернувшись, прошел мимо. Она его догнала: «Отчего вы со мной не поздоровались?» Зощенко ответил: «Извините. Я помогаю друзьям не здороваться со мной».

В этом смысле судьба Зощенко очень похожа на судьбу Пушкина. Вспомним, как самые близкие друзья поэта в первые часы после дуэли начали наперебой искать оправдание Дантесу и винить Пушкина за его якобы необузданный характер, который будто бы и стал причиной рокового поединка. Зощенко столкнулся с тем же. Когда его клеймили за повесть «Перед восходом солнца», то едва ли не больше всех ругал писателя его лучший друг В.Б. Шкловский. А когда Зощенко сказал: «Витя, что с тобой? Ведь ты совсем недавно говорил мне другое», Шкловский ответил: «Я не попугай, чтобы повторять одно и то же». Предал его и другой друг – Валентин Катаев. Правда, потом каялся, приезжал в Ленинград, протягивал руку: «Миша, друг, не думай, я не боюсь. Ты меня не компрометируешь», на что Зощенко ответил: «Дурак, это ты меня компрометируешь».

Существует легенда, что Зощенко, не выдержав травли, сам «себя уморил голодом». Этот сюжет неожиданно нашел подтверждение в другой, совсем уж невероятной легенде, которая утверждает, будто после выхода в свет пресловутого постановления Зощенко получил по почте «от разных неизвестных сорок хлебных карточек». Говорят, что незадолго до смерти Михаил Михайлович сказал, что умирать ему совсем не страшно, тем более что «делает он это вторично».

Между тем ленинградские писатели, еще совсем недавно единогласно проголосовавшие за исключение Зощенко из писательского союза и немало поспособствовавшие тем самым первой, «творческой смерти» Зощенко, спохватились и решили своеобразным образом повиниться перед коллегой, устроив ему почетные посмертные проводы в Доме писателей на улице Войнова, как тогда называлась Шпалерная улица. Это вызвало невиданный переполох в «Большом доме». Как отнестись к всенародным проводам опального писателя, они не знали. На всякий случай к Дому писателей стянули сотни сотрудников в парадной милицейской форме. Оскорбленный таким поведением работников КГБ, директор Дома писателей будто бы позвонил в отделение милиции: «В чем дело, товарищ начальник? Мы не привыкли хоронить писателей с милиционерами в форме». И услышал в ответ: «Так-так. Не привыкли в форме? Ну, в таком случае мы их переоденем в штатское». И переодели. Так, в сопровождении сотрудников в штатском, тело писателя было доставлено в Сестрорецк, где он последнее время жил и работал. Прах Зощенко был предан земле на местном кладбище. Несмотря на настоятельные просьбы родственников и многочисленные ходатайства писательской организации, в Ленинграде хоронить Зощенко было запрещено.

Зощенко был своеобразным, если не сказать уникальным, художником, вроде бы не оставившим после себя никакой художественной школы. Но вот Валентин Катаев в «Алмазном венце» приводит две рифмованные строчки, из уст в уста ходившие в ленинградской писательской среде и занявшие достойное место в литературной мифологии Петербурга:

Под пушек гром, под звоны сабель

От Зощенко родился Бабель.

Соседом Михаила Зощенко по писательскому дому был еще один персонаж городского фольклора – известный в свое время ленинградский поэт Виссарион Михайлович Саянов. Родился Саянов в Киренском уезде Иркутской губернии, в семье ссыльного. В Петрограде впервые появился в 1917 году. И здесь же в 1924 году выступил с первыми стихами. Советские энциклопедии характеризовали его стихами и поэмами, одни названия которых говорили о многом: «Страна родная», «Смольный в начале 1918 года», «Комната Ленина в Смольном», «Праздник» и тому подобными. Трудно сказать, был ли он вполне искренен в своем творчестве, но то, что Саянов был постоянно пьян, знал весь послевоенный Ленинград. Вполне возможно, что это помогало ему скрывать свое истинное внутреннее состояние, и, кто знает, не было ли это пьянство широко распространенной в то время формой протеста против окружающей действительности и одним из способов ухода в так называемую внутреннюю эмиграцию. Фольклору это не известно. Зато сохранилась широко известная в Ленинграде эпиграмма на Саянова:

– Встретил я Саянова.

– Саянова не пьяного?

– Саянова не пьяного.

– Значит, не Саянова.

Соответствующими были и ресторанные анекдоты о Саянове, в избытке ходившие по Ленинграду. Сидит Саянов в ресторане Дома писателей, пьет рюмку за рюмкой и не закусывает. Официантка не выдерживает и приносит ему корочку хлеба. Через несколько минут видит, что он уже лежит под столом. Она подходит сочувственно к нему, наклоняется и вдруг слышит из-под стола голос: «Вот видишь, сволочь, что твоя корочка наделала?»

С 1930 по 1938 год в писательском доме на канале Грибоедова жил известный советский поэт Николай Заболоцкий. Заболоцкий родился под Казанью, затем некоторое время жил в Москве, но в 1920 году переехал в Петроград. В 1925 году закончил обучение на отделении языка и литературы Педагогического института имени Герцена. В институте слыл человеком степенным, чинным и важным, «белобрысым и похожим на немца». Там же получил первое прозвище: «Карлуша Миллер».

Стихи начал писать рано. В 1929 году в Ленинграде вышла его первая книга «Столбцы», которую тут же обвинили в «юродствовании над коллективизацией» и «враждебной вылазке». Над стихами издевались, называя их «Заболоцким болотом». Над поэтом сгущались тучи. Николай Олейников предупреждал своего друга:

Бойся, Заболоцкий,

Шума и похвал.

Уж на что был Троцкий,

А и тот пропал.

В марте 1938 года Заболоцкого арестовали, обвинили в антисоветской пропаганде, в злопыхательстве, клевете на советскую власть и создании контрреволюционной организации. Чудом избежал смертной казни. Сохранилась легенда, как начальник тюремной охраны, где отбывал срок Заболоцкий, спросил у конвоира: «Ну как там у вас Заболоцкий? Стихи пишет?» – «Какое там! – ответил конвоир. – Он теперь ничего писать не будет». – «Ну то-то же», – обрадовался начальник тюрьмы,

Реабилитировали Заболоцкого только через десять лет после смерти Сталина, в 1963 году.

2

В перспективе верхней части левого берега канала Грибоедова высятся хорошо видные с Казанского моста мозаичные купола собора Воскресения Христова, возведенного в 1883–1907 годах на месте злодейского убийства народовольцами императора Александра II.

Александр II вступил на престол в феврале 1855 года в возрасте 37 лет. Все эти годы он прожил под мучительным знаком таинственного предсказания, данного будто бы юродивым Федором еще при его рождении: новорожденный «будет могуч, славен и силен, но умрет в красных сапогах». Предсказание сбудется. Александр II прославится отменой крепостного права и умрет через несколько часов после того, как взрывом бомбы ему оторвет обе ноги. Так в пророчестве блаженного Федора были зашифрованы «красные сапоги». Были и другие «недобрые предзнаменования». Так, в Москве во время коронования Александра II на колокольне Ивана Великого упал колокол «Реут» весом в две тысячи пудов. Тогда же из рук Александра выпала держава, а с головы его супруги упала корона.

Начало звериной охоты на императора положил 26-летний террорист Дмитрий Каракозов, чуть ли не в упор выстреливший в Александра II во время его прогулки в Летнем саду. Это произошло 4 апреля 1866 года. Согласно общепринятой версии спасения императора, крестьянин Костромской губернии Осип Комиссаров, случайно оказавшийся рядом, отвел руку убийцы. Однако уже современники оспаривали эту легенду. На самом деле, как утверждали очевидцы, террористу Каракозову в момент выстрела никто не мешал. Он просто промахнулся. А на «спасителя» ткнул пальцем прибывший на место преступления городовой, когда ему стали досаждать вопросами. Таким образом, спасителем императора Комиссаров стал совершенно случайно. Тем не менее его осыпали милостями, в его честь устраивались званые обеды и театральные спектакли, его награждали орденами и поместьями.

В июне 1867 года Александр II по приглашению Наполеона III находился в Париже. 6 июня, когда он в одной карете с французским императором ехал через Булонский лес, поляк А. Березовский выстрелил в Александра II из пистолета. Но промахнулся.

Не на шутку перепуганный, Александр II обратился к знаменитой парижской прорицательнице. Ничего утешительного он не услышал. На него будет совершено восемь покушений, и восьмое будет роковым. Отчасти это совпадало с предсказанием известной так называемой «Белой дамы Аничкова дворца», которая будто бы предрекла Александру II, что первые три покушения он «благополучно переживет». Правда, она не сказала, от какого по счету покушения ему суждено погибнуть. После покушений Каракозова и Березовского было еще четыре попытки убить Александра II: взрыв императорского поезда в 1879 году, выстрел какого-то «неизвестного турка» во время Русско-турецкой войны, попытка покушения на царя террориста-народника Льва Гартмана и взрыв бомбы в Зимнем дворце в 1880-м. И если считать бомбы, брошенные одна за другой народовольцами Николаем Рысаковым и Игнатием Гриневицким 1 марта 1881 года за два покушения, то парижской ведунье удалось-таки предсказать порядковый номер последнего, восьмого, закончившегося мученической смертью царя-освободителя.

Каждое новое покушение ожидали с постоянным и неослабевающим страхом. Столичные мистификаторы манипулировали именами пяти царских детей: Николая, Александра, Владимира, Алексея и Сергея Александровичей. Если их написать столбиком и прочитать акростихом, то при чтении сверху вниз получалось «на вас», а снизу вверх – «саван».

Николай

Александр

Владимир

Алексей

Сергей

Этот зловещий фольклор не сходил с уст петербуржцев вплоть до 1 марта. Никто не мог предположить, что целое государство с его мощным и достаточно хорошо организованным аппаратом не сможет уберечь одного человека. После убийства Александра II художник Константин Маковский нарисовал портрет: царь и рядом с ним кудлатый пес. Говорят, что другой художник, Василий Верещагин, увидев портрет, предложил назвать его: «Пес, который не уберег царя». Существует предположение, что в этот несчастный для России день император по возвращении из Михайловского манежа собирался подписать так называемую конституцию Лорис-Меликова – первую конституцию за всю тысячелетнюю историю России.

В Петербурге заговорили о зловещем, как теперь оказалось, случае, который произошел недели за две до убийства. Александр II стал замечать, что под окнами Зимнего дворца каждое утро появляются мертвые голуби. Как выяснилось, на крыше дворца поселилась огромная хищная птица, которая и охотилась за голубями. Птицу поймали. Это был небывалых размеров коршун. Как говорили дворцовые люди, Александр II заметно «встревожился и предположил, что это дурное предзнаменование».

Недостатка в подобных предзнаменованиях не было. Вспомнили даже нетленного Нострадамуса, который в 56-м катрене своих предсказаний говорил нечто загадочное о «кровавой краске», окрасившей «берег реки», и о «безвременной гибели» кого-то, «рожденного совершенным». Оставалось, правда, в стихах Нострадамуса кое-что непонятным. Скажем, что такое: «Еще до свары пал великий, казни предан»? То, что Александр II был великим императором, никто не сомневался, но о какой «сваре» говорится в предсказании? Кто знал в то время, что так Нострадамус мог называть революцию, которая произойдет в ближайшие десятилетия в России. И в народе заговорили о том, что Александра II убили помещики и дворяне в месть за освобождение крестьян.

Впрочем, все хорошо знали и о сложных отношениях в царской семье. Официальная любовница императора Екатерина Михайловна Долгорукая еще при жизни императрицы Марии Александровны родила ему трех детей – сына и двух дочерей. А когда в 1880 году Мария Александровна скончалась, то в том же году состоялся обряд венчания Александра II и княгини Екатерины. Назревал династический скандал. Злые языки уверяли, что очень скоро состоится ее коронация. Будто бы был заказан и вензель для новой императрицы – «E III» (Екатерина III). Всему этому помешала трагическая гибель императора. Злые языки тут же связали это событие с Екатериной Михайловной. По Петербургу молниеносно распространилась крылатая фраза: «Александр II влюбился в Екатерину Долгорукую и погиб на Екатерининском канале». Напомним, что существует легенда о давней родовой вражде между домами Романовых и Долгоруких. Будто бы еще в XVII веке некий монах предсказывал гибель всех Романовых, которые решатся связать свою судьбу с Долгорукими. Известна история неожиданной болезни и смерти Петра III накануне его свадьбы с Екатериной Долгорукой. И вот теперь еще одна трагедия. Родилась легенда о династическом заговоре, который должен был помешать овдовевшему Александру «сочетаться законным браком с его пассией Екатериной Долгорукой». И заговор будто бы завершился успешным покушением. Оживились и петербургские мистики, заговорившие о неизбежном роковом наборе цифр – единицы и восьмерки – в датах рождения и смерти Александра II. Он родился в 1818 году и погиб в 1881-м.

Уже на следующий день, 2 марта, на чрезвычайном заседании Городской думы было принято постановление с просьбой к новому императору Александру III «разрешить городскому общественному управлению возвести часовню или памятник» на месте гибели Александра II. На это император ответил: «Желательно бы иметь церковь, а не часовню». Но первоначально все-таки установили часовню, в которой ежедневно служили панихиду по убиенному императору. Часовня была возведена по проекту архитектора Н.Л. Бенуа.

Одновременно был объявлен конкурс на создание храма-памятника. В конкурсе участвовали крупнейшие архитекторы того времени. Победителем оказался Альфред Парланд. Дальнейшую работу он вел совместно с другим архитектором – архимандритом Троице-Сергиевой пустыни Игнатием, в миру И.В. Малышевым. Идея создания храма-памятника царю-освободителю и мученику стала заветной мечтой отца Игнатия сразу же после трагического покушения. Уже 25 марта он сделал наброски плана фасада, а затем, по преданию, с помощью набожной княгини Александры Иосифовны, довел до сведения царя, что ему во сне будто бы явилась Богоматерь и показала «главные основы храма».

Закладка храма состоялась 6 октября 1883 года, освящен же он был почти четверть века спустя – в 1907 году. Строительством храма руководил сын убиенного царя великий князь Владимир Александрович. Длительное строительство вызывало самые невероятные толки, вплоть до обвинений в растрате средств, воровстве и прочих преступлениях. По Петербургу ходили язвительные стихи:

И строит, и строит все Влади-эмир,

И долгой постройке дивится весь мир.

Собор, созданный «в русском стиле», украшен мозаичными панно, выполненными по рисункам В.М. Васнецова, М.В. Нестерова и других известных художников. Внутри храма соорудили специальную сень, под которой находится сохраненный в неприкосновенности фрагмент набережной Екатерининского канала: часть решетки, плиты тротуара, булыжники мостовой, на которые упал, истекая кровью, царь-освободитель. Народная молва утверждает, что до сих пор, если подойти к этому мемориальному месту, можно услышать стоны невинно убиенного государя. В начале XX века в Петербурге сложилась необычная традиция. Посетители бросали на фрагменты мостовой монетки. Мемориальный характер собора подчеркнут и другим любопытным обстоятельством. Высота храма от его пола до верхней точки креста над куполом составляет ровно 81 метр – число, входящее в дату 1881 – год гибели царя, освободившего народ от крепостного права. И еще одна немаловажная деталь. До революции в соборе не совершались никакие ритуальные службы. Здесь не крестили младенцев, не отпевали умерших и не венчали молодоженов. Здесь совершались только ежедневные поминальные службы и произносились проповеди. Ритуальные службы начались только после 1923 года, когда собор на короткое время получил статус кафедрального.

За время советской власти мемориальный собор успел побывать и свалкой мусора, и складом театральных декораций, и даже моргом. Во время блокады в помещение собора свозили трупы с городских улиц. В 1920–1930-х годах в храме было устроено овощехранилище. Ленинградцы вспоминают, что в то время собор называли: «Спас-на-картошке».

С собором Воскресения Христова на Крови или Спасом на Крови, как называют этот храм-памятник в народе, связана удивительная легенда, тема которой – долговечность и устойчивость власти – стала в Петербурге традиционной. Впервые она обозначилась в городском фольклоре во второй половине XIX века в связи с постоянными ремонтами и подновлениями Исаакиевского собора. Известно, что по окончании его строительства строительные леса снимать не собирались. Выстроенный, как тогда говорили, недобросовестно, собор требовал постоянного ремонта и подновления. «Сорок лет строили, а потом сорок лет ремонтировали», – говорили в народе о соборе. Причем работы производились не за счет средств причта, но на деньги, специально отпускаемые из казны. Денег, похоже, не жалели. По этому поводу в городе родилась легенда, что дом Романовых падет, как только закончится окончательный ремонт и с собора снимут строительные леса. И действительно, леса с Исаакиевского собора впервые сняли только в 1916 году, чуть ли не накануне отречения Николая II от престола и падения самодержавия в России.

Потолок храма Воскресения Христова на крови

Со временем эта тема выпала из поля зрения фольклора. Но вот в 1970-х годах, после полувека поистине варварского глумления над мемориальным храмом, вокруг Спаса на Крови появились строительные леса. Началась реставрация храма. В нем предполагалось открыть музей керамики. Но, как обычно это бывает, работы затянулись. Сначала на пять лет. Потом – на десять. На пятнадцать. К строительным лесам привыкли. Они стали достопримечательностью Ленинграда. Их непременно показывали туристам. Они попали в стихи и песни. Появились весьма осторожные в ту пору предсказания. Мол, стоять советской власти до тех пор, пока стоят леса вокруг Спаса на Крови.

Леса разобрали только в 1991 году, почти перед самыми августовскими событиями в Москве, когда советская власть наконец пала.

А еще верующие люди утверждают, что среди икон Спаса на Крови есть одна, на которой будто бы можно разглядеть все роковые даты российской истории – 1917… 1941… 1953… «И еще какая-то дата, – загадочно добавляют они, да вот непонятно какая».

И как гвардейские кирасы

Темны без отблеска зари, —

На мозаичных главах Спаса

Приметы Спаса на Крови.

Мозаик огненные капли

Стучат набатом вечевым,

И окровавленные камни

Преподают урок живым.

И звуки волн в Канале тонут,

Не нарушая тишины,

Как императорские стоны,

Что до сих пор еще слышны.

И, отливая блеском смальты,

В тревожном ожиданье стуж

На купола глядят асфальты

Глазами непросохших луж. ***

3

Участок нечетной стороны Невского проспекта от канала Грибоедова до современного Гостиного двора издавна принадлежал придворному истопнику Алексею Ивановичу Милютину. Еще при Петре I Милютин основал здесь фабрику шелковых лент, позументов и парчи с золотыми узорами. Насколько нам известно, это было первое и единственное производственное предприятие на Невском проспекте за всю его историю. Фабрика была настолько популярна в Петербурге, что попала в городскую народную песню:

Как во городе, во Санктпитере,

На проезжей славной улице,

Напротиву двора Гостиного,

У Милютина на фабрике,

Среди двора да широкого,

Как стояла да светла светлица

Со оконенкой со стекольчатой.

Как во той ли да светлой светлице,

Как сидела тут красна девица,

Душа Аннушка полотно ткала… и т. д.

За особые заслуги перед Отечеством Анна Иоанновна возвела Милютина и всех его потомков в дворянство. А Милютин продолжал поражать петербуржцев. В 1741 году вдоль Невского проспекта перед светлицами позументной фабрики он строит первые в Петербурге фруктовые лавки, оставшиеся в истории под названием «Милютинские ряды». Говорят, поводом для заведения лавок послужило то, что в Петербурге находились иностранные посольства и богатые иноземные купцы, у которых своих огородов не было, но которым круглый год необходимы были различные лакомства, приправы и свежие фрукты. На этом промысле Милютин, как утверждают, несказанно разбогател. Впрочем, рассказывают, что первым покупателем экзотических товаров был вовсе не иностранец, а фаворит императрицы Екатерины II Григорий Потемкин, известный тем, что мог среди зимы потребовать вишен, малины или винограда.

Рядом с фруктовыми лавками Милютина в середине XVIII века стояли деревянные, как их называли, или «Серебряные» ряды по торговле серебряными изделиями и драгоценными камнями, сгоревшие в пожаре 1783 года. На их месте в 1784–1787 годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги было возведено каменное здание классической архитектуры, сохранившееся до сих пор. В разное время в нем располагались различные магазины – изопродукции, спортивных товаров «Динамо», электронных бытовых приборов, ювелирных изделий. В бытовой лексике этот дом известен под именем «Динамо».

Непосредственно к «Серебряным рядам» примыкает здание бывшей Городской думы, акцентированное характерной для подобных европейских учреждений башней. В городском фольклоре это сооружение известно под названием «Невская башня». В 1785 году указом Екатерины II в Петербурге было введено городское самоуправление. Для заседания Городской думы в 1799–1804 годах было перестроено здание так называемого Гильдейского дома, в котором до создания Думы проходили собрания «городовых старост». Тогда же по образу и подобию европейских ратуш архитектор Д. Феррари возвел угловую четырехъярусную часовую башню, которую использовали для оптического телеграфа между императорской резиденцией в Царском Селе и Зимним дворцом в Петербурге. К верхней открытой площадке башни, на которой в свое время были установлены оптические зеркала, ведет внутренняя винтовая лестница. Ныне ее используют часовые мастера, наблюдающие за точным ходом старинных башенных часов. Время от времени, как утверждает легенда, когда смотрители возвращаются назад, на верхних ступенях лестницы можно различить фигуру самого архитектора Феррари, каждый раз провожающего их вниз.

Обширный участок на противоположной стороне Невского проспекта с конца 1730-х годов был отведен для строительства католической церкви Святой Екатерины. Необходимость в строительстве в Петербурге католического собора возникла в 1720 году, когда Россия впервые установила дипломатические отношения с Варшавой, и в город прибыло польское королевское посольство. Церковь была необходима для духовного обслуживания верующих по римско-католическому обряду. При Екатерине II этот указ о строительстве костела был подтвержден специальным дипломом, в котором говорилось, что прихожане костела получают вечное право на свободное совершение богослужений.

Полное официальное название католического храма на Невском проспекте – собор Святой Екатерины Александрийской, Девы и Мученицы. В фольклоре он известен как «Невский костел». Территория вокруг костела в Петербурге имеет свое фольклорное название «Католический», или «Польский квартал». В XIX веке здесь находилось большинство католических учреждений столицы и две гимназии – мужская и женская. Площадь перед храмом, где всегда много народа, среди петербуржцев известна как «Паперть».

Проект собора в 1783 году выполнил архитектор Жан-Батист Мишель Валлен-Деламот. Католический костел широко известен двумя захоронениями, находящимися в нем. Здесь покоится прах фаворита Екатерины II, польского короля и почетного гостя императора Павла I Станислава Понятовского, скончавшегося в Петербурге, и генерала Французской республики Жана Виктора Моро.

Судьба захоронения Понятовского окутана таинственной мистикой. Как оказалось впоследствии, прах польского изгнанника так и не нашел покоя в крипте Екатерининского собора. Первое мистическое происшествие, надолго предопределившее дальнейшую судьбу королевских останков, произошло в 1858 году. Тогда к праху Понятовского решено было подхоронить гробик с прахом другого польского короля – Станислава Лещинского. Его прах стал трофеем русских войск после подавления польского восстания. Но когда вскрыли склеп и «для удовлетворения любопытства присутствующих» приподняли крышку гроба Понятовского, то, как описывают свидетели, «голова короля в позолоченной короне выпала из истлевшего гроба и в тишине с грохотом покатилась по полу». Ужас происшедшего отразился в глазах и возгласах всех присутствовавших.

Прах последнего короля Польши пролежал в крипте собора до 1938 года, когда Сталин будто бы удовлетворил просьбу польского правительства и останки короля были вывезены в Польшу, где хранились в костеле вблизи родового поместья Понятовских недалеко от Бреста. По другой сохранившейся легенде, когда советские власти решили снести костел на Невском проспекте, то предложили Польше «забрать своего короля».

По иронии судьбы, после так называемого «четвертого раздела Польши» между Германией и Советским Союзом и присоединением в 1939 году восточных территорий Польши, костел под Брестом вновь оказался на территории Советского Союза, но теперь уже в Белоруссии.

Долгое время петербургский костел, по сложившейся советской традиции, использовался как склад, а захоронение Станислава Понятовского было вскрыто и разграблено. Исчезли позолоченная корона, гербы. Сохранившиеся к тому времени кости были разбросаны и затем окончательно пропали. В 1988 году обнаружившиеся в результате археологической экспедиции фрагменты одежды и обуви Россия передала Польше. В настоящее время они находятся в храме Святого Иоанна в Варшаве.

В крипте собора с 1813 года покоится прах одного из талантливейших генералов Французской республики Жана Виктора Моро. Непримиримый враг Наполеона, он после прихода последнего к власти был вынужден эмигрировать. В 1813 году, после смерти М.И. Кутузова, Моро возглавил все силы антинаполеоновской коалиции, но в битве под Дрезденом был смертельно ранен и через две недели скончался. Тело фельдмаршала перевезли в Петербург, где ему оказали последние высокие почести.

Прихожанином католического костела был знаменитый французский архитектор, автор и строитель Исаакиевского собора Огюст Монферран. Здесь он венчался и крестил сына. В завещании Монферран просил похоронить себя под сводами своего главного детища – Исаакиевского собора. Если верить фольклору, ему, католику по вероисповеданию, было отказано в погребении в православном храме. Отпевали Монферрана в католическом соборе на Невском. Затем тело архитектора было перевезено на его родину, во Францию, где и было предано земле.

В 1938 году костел Святой Екатерины на Невском проспекте, который в то время предполагалось превратить в концертный зал, был закрыт для верующих и долгое время использовался как склад. В середине 1980-х годов, на волне приватизации собственности, в чиновничьих кабинетах Ленгорисполкома была определена сметная стоимость и католического костела. Она составила ничтожную сумму в триста тысяч рублей, которую мог легко выложить за здание в самом центре Невского проспекта любой так называемый новый русский. Но случилось несчастье – в соборе вспыхнул пожар. По этому поводу по городу разошлись грустные стихи:

Триста тысяч и не выше.

Он морально устарел.

О себе такое слыша,

От стыда костел сгорел.

В настоящее время костел передан верующим. На площади перед храмом постоянно тусуются уличные художники, бродячие музыканты, продавцы собственных книг и просто самая разнообразная публика.

4

В первой четверти XIX века от Невского проспекта к строившемуся в то время Михайловскому дворцу, ныне Русскому музею, был проложен короткий проезд. В 1844 году проезду присвоили статус улицы, которую, не мудрствуя лукаво, назвали Михайловской. В 1918 году она была переименована в улицу Лассаля, а в 1940-м ей присвоили имя известного советского художника Исаака Бродского, который жил, работал и в 1939 году умер вблизи этой улицы, в доме на площади Искусств.

Исаак Израилевич Бродский считается крупнейшим представителем так называемого соцреализма в живописи. Он родился в селе Софиевка вблизи города Бердянска 25 декабря 1883 года. В связи с тем, что в 1918 году в Советской России был введен григорианский календарь, днем рождения художника стало 6 января следующего, 1884 года. Бродский окончил Одесское художественное училище и Петербургскую Академию художеств. Творческую деятельность начал в 1905 году, опубликовав в столичных сатирических журналах ряд острых карикатур, направленных против самодержавия. Затем обратился сначала к портретной, а затем и к жанровой живописи. После революции стал одним из виднейших советских художников. С 1934 года и вплоть до своей кончины Бродский возглавлял Всероссийскую академию художеств.

Официальная оценка творчества Бродского в Советском Союзе была однозначно восторженной. Как писали буквально все справочники и энциклопедии, «он был активным поборником идейного реалистического искусства». Один список названий его художественных произведений убедительно говорит в пользу этого утверждения: «В.И. Ленин в Смольном», «Торжественное открытие II конгресса Коминтерна», «Выступление В.И. Ленина на митинге рабочих Путиловского завода», «Ударник Днепростроя», «Демонстрация», «Выступление В.И. Ленина перед частями Красной армии, отправляющимися на польский фронт» и т. д. и т. п. Причем для создания этих шедевров соцреализма были достаточны обыкновенные фотографии. Так, «на основании фотодокументов», как об этом сообщали средства массовой информации, Бродский выполнил ряд портретов Ленина. Неслучайно такой метод художественного творчества стали называть «фотореализмом». Среди ленинградских художников появился и другой довольно выразительный термин. Отдавая дань усилиям, которые прикладывал Бродский, пропагандируя и внедряя в советское искусство этот порочный метод, его стали называть «бродскизмом».

Между тем, как утверждают современники художника, в начале творческого пути Бродского его живопись обладала весьма привлекательными достоинствами, а сам он не был лишен известного художественного вкуса. Подтверждением тому служит великолепная коллекция произведений искусства, собранная им в квартире в доме на площади Искусств, где в последние годы проживал Бродский, а после его кончины был открыт музей.

Мифотворчество улицы Бродского началось в октябре 1991 года, когда улице вернули ее историческое название и она вновь стала Михайловской. Заговорили почитатели уже другого Бродского – известного ленинградского поэта, лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского. А что, если когда-нибудь петербуржцы вспомнят, что Иосиф Бродский в «бурной молодости своей» отдал дань ресторанам «Крыша» и «Восточный» в гостинице «Европейская»? и заговорят о том, что вот, мол, оказывается, почему улица в свое время называлась улицей Бродского, и что было бы совсем неплохо вернуть ей это замечательное имя. Понятно, что все расчеты должны строиться на предположении, что к тому времени имя художника Бродского, писавшего почти исключительно на революционные и советские темы, будет окончательно вычеркнуто из памяти петербуржцев.

На углу Невского проспекта и Михайловской улицы расположено здание гостиницы «Европейская», построенное в 1873–1875 годах по проекту архитектора Л.Ф. Фонтаны. Это одна из самых фешенебельных гостиниц Петербурга. В 1908–1910-х годах гостиница подверглась перестройке по проекту архитектора Ф.И. Лидваля. Кроме всего прочего, она была надстроена пятым этажом, где через два года открылся знаменитый ресторан «Крыша», хорошо известный в фольклоре как «Средний зал Филармонии». По вечерам после спектаклей здесь любили проводить время актеры петербургских театров. Чаще всего ресторан посещали музыканты находящихся поблизости Большого и Малого залов Филармонии. Как сама гостиница, так и рестораны при ней по справедливости пользуются заслуженной славой заведений европейского уровня. Еще в советские времена и гостиницу, и ресторан, и бар, и даже кафе при ней в народе называли «Европа». Даже служебный вход в ресторан со стороны площади Искусств был известен в фольклоре как «Свободная Европа». Обыкновенный человек, даже находясь возле гостиницы, чувствовал себя чужим. О том, чтобы войти внутрь, и речи быть не могло. Сохранился характерный анекдот того времени. У входа в бар гостиницы «Европейская» стоят двое мужиков и рассуждают: «Гм, “бар”. А если прочесть наоборот, получается “раб”. Что же мы с тобой – рабы? Уж лучше бы “кабак” написали, с обеих сторон одинаково получается».

Как известно, излюбленным сюжетом городского фольклора во все времена была тема золотых кладов, оставленных будто бы теми, кто покинул Россию после революции. Мы уже знаем о кладе, якобы замурованном в стенах старинного елисеевского дома на Мойке. В соответствующем месте расскажем о легендарной люстре Елисеевского магазина. Еще одним героем петербургского фольклора стал безымянный наследник умершего в эмиграции некоего петербургского креза, сумевшего будто бы перед бегством из Петербурга спрятать золото под полом одного из номеров гостиницы «Европейская». Его наследнику удалось после войны ненадолго в составе какой-то делегации приехать в Ленинград и поселиться в том же номере «Европейской». Едва дождавшись ночи, он лихорадочно вскрыл паркет и обнаружил-таки металлическую коробку, укрепленную мощным болтом на межэтажном перекрытии. Полночи ушло на преодоление сопротивления металла. Наконец последняя перемычка была перепилена. Через мгновение гробовую тишину ленинградской ночи взорвал страшный грохот… рухнувшей в ресторанном зале хрустальной люстры. Интурист в ужасе отшатнулся от образовавшегося в полу пролома и, уж никто не знает как, постарался навсегда покинуть и гостиницу, и Ленинград, и Россию.

На противоположной стороне Михайловской улицы находится Санкт-Петербургская филармония имени Д.Д. Шостаковича. Филармония занимает великолепное здание бывшего Дворянского собрания, построенное в 1834–1839 годах архитектором П. Жако по проекту К.И. Росси. К архитектурным достоинствам здания относят высокие акустические свойства его белоколонного зала.

Несмотря на все политические и социальные потрясения, обрушившиеся на Россию в XX веке, включая революции, войны, ленинградскую блокаду и смены общественных формаций, Филармония никогда не утрачивала свои традиционные, подчеркнуто элитные свойства. Сюда, на симфонические концерты, с завидным постоянством приходят так называемые филармонические старушки – интеллигентные хранители высоких аристократических традиций старого Петербурга.

В историю художественной культуры Ленинграда навсегда вошел день 9 августа 1942 года, когда в Большом зале Филармонии оркестр под управлением К.И. Элиасберга исполнил знаменитую Седьмую (Ленинградскую) симфонию Дмитрия Шостаковича.

Имя выдающегося композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича было присвоено Филармонии в 1975 году, сразу после его смерти.

Шостакович родился в 1906 году. Его прадед по отцовской линии, ветеринарный врач Петр Михайлович Шостакович, в 1830–1831 годах участвовал в польском восстании и после его подавления вместе с женой, Марией-Юзефой Ясинской, был выслан на Урал, в Пермскую губернию. Был осужден на ссылку в Сибирь и дед композитора, Болеслав Петрович Шостакович. Он содействовал побегу из московской пересыльной тюрьмы одного из вождей польского восстания 1863 года Ярослава Домбровского. В ссылке он женился на сибирячке, в результате чего родился отец будущего композитора Дмитрий Болеславич.

В 1923 году Дмитрий Шостакович окончил Петербургскую консерваторию. Из раннего фольклора о нем известна легенда, как по окончании представления пьесы Владимира Маяковского «Клоп» на сцену одновременно вышли маленький, щуплый, никому не известный автор музыки Шостакович и могучий, огромного роста, знаменитый поэт. Раскланявшись с публикой, Маяковский великодушно протянул Шостаковичу два пальца. И в ответ на глазах изумленной публики композитор, похоже, сам не понимая, что делает, подал поэту свой едва заметный мизинец. Говорят, после этого Шостакович чуть ли не две недели пролежал в нервной горячке.

Похоже, что серьезных сомнений в его гениальности не было ни у кого. И не только у преподавателей и друзей молодого композитора, но и у него самого. Не зря его называли «Современным Бетховеном». В 1924 году, сразу после переименования Петрограда в Ленинград, если верить фольклору, Шостакович воскликнул: «Значит, когда я умру, город могут назвать Шостаковичградом?» Понятно, что это выглядело не более чем юношеской эмоциональной реакцией на очередную потерю Санкт-Петербургом своего исторического имени, но все-таки… Шостакович не мог не догадываться о своей будущей роли в музыкальной культуре страны. В городской мифологии сохранился характерный анекдот. Шостакович стоит в очереди в гастрономе «Елисеев». К нему подходит алкоголик и спрашивает: «Третьим будешь?» Композитор отвечает: «Только первым». – «Тоже неплохо», – в тон ему говорит алкоголик.

Между тем легко увидеть довольно сдержанное, если не сказать ироническое отношение молодого Шостаковича не только к вождю мирового пролетариата, но и к советской власти как таковой. Известно, что дирижер Евгений Мравинский и композитор Дмитрий Шостакович называли друг друга «братьями по дням», намекая на название запрещенной в Советском Союзе книги И.А. Бунина «Окаянные дни», в которой писатель воспринимал революцию как национальную катастрофу.

По свидетельству очевидцев, Шостакович любил подшучивать над культом Ленина, царившим в большевистской России. Известно, что Владимира Ильича Ленина в Советском Союзе называли по отчеству. Отчеству придавали сакральное значение наравне с именем. В Ленинграде был Дом культуры имени Ильича и даже переулок Ильича. У Шостаковича это, видимо, вызывало раздражение. «Люблю музыку Ильича, – иногда восклицал он и, выдержав паузу, добавлял: – Петра Ильича Чайковского, разумеется».

Об отношении Шостаковича к властям предержащим можно судить по маленькой хитрости, которую позволял себе композитор. Известно, что он был одним из тех, кто практически всегда подписывал коллективные письма против своих собратьев по искусству. Но, как утверждает фольк-лор, делал это весьма своеобразно. Брал лист с текстом, переворачивал его вверх ногами и только тогда ставил подпись. После знаменитых постановлений ЦК по вопросам культуры Шостакович долго не мог прийти в себя. «Я ему завидую», – говорил он о погибшем Соломоне Михоэлсе. Михоэлс входил в круг друзей композитора.

О принципиальности Шостаковича по городу ходили легенды. В 1962 году композитор работал над симфонией № 13 на стихи Евгения Евтушенко, в том числе знаменитое стихотворение «Бабий Яр», которое было положено в основу первой части произведения. Это вызвало замешательство в кремлевских кабинетах. Шостаковича обвинили в том, что он намеренно выставляет напоказ тему Холокоста и сознательно умалчивает о гибели людей других национальностей. Композитору даже предлагали отказаться от исполнения первой части симфонии. Не без давления со стороны партийных идеологов от участия в первом исполнении отказывались многие исполнители и даже дирижеры. Так, сославшись на занятость, отказался дирижировать оркестром давний друг Шостаковича Евгений Мравинский, и Шостакович решительно разорвал с ним дружбу, длившуюся годами.

Писатель Даниил Гранин рассказывает историю, случившуюся с военным дирижером и композитором, по совместительству служившим в ЦК партии музыковедом, Павлом Ивановичем Апостоловым. Апостолов люто ненавидел Шостаковича. Он был автором всех разгромных статей о его музыке в партийной печати и посвященных музыке разделах в постановлениях по вопросам культуры и искусства, выходивших от имени ЦК партии. Без яростной злобы в адрес Шостаковича в них не обходилось. Об этом все знали и старались внимательно следить за их случайными пересечениями на музыкальных спектаклях и концертах. Однажды в Москве во время исполнения симфонии Шостаковича вдруг из первых рядов поднялся человек и направился к выходу из зала. Увлеченная музыкой публика не придала этому значения, мало ли кто и по какой причине покидает зал. Но когда симфония окончилась и двери распахнулись, все увидели на полу мертвое тело Апостолова. В толпе пронесся мистический шепот: «Возмездие, вот оно, возмездие».

Травля Шостаковича была повсеместной и изощренной. В январе 1936 года в газете «Правда» появилась редакционная статья об опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» под названием «Сумбур вместо музыки». Поток грязи, вылитый на композитора, приобрел космические размеры. Дошло до того, что на арене цирка известный клоун Михаил Румянцев, выступавший под псевдонимом Карандаш, посадил за рояль свою собаку Кляксу. Клякса начинает бегать по клавиатуре. Выходит напарник клоуна: «Карандаш, что это вы делаете?» – «Ах, не обращайте внимания, это она играет новую симфонию Шостаковича». Много позже название погромной статьи «Сумбур вместо музыки» в народе было переосмыслено в пользу композитора: «Шостакович вместо сумбура». К сожалению, это произошло уже после смерти композитора.

Трагедии Ленинграда в годы Великой Отечественной войны Шостакович посвятил одно из лучших своих произведений – Седьмую (Ленинградскую) симфонию. Он начал писать ее, находясь в осажденном городе, вместе с ленинградцами мужественно перенося все ужасы первых месяцев блокады: голодал, мерз, стоял в очередях, отоваривая карточки, дежурил на крыше дома во время налетов фашистской авиации. 9 августа 1942 года симфония была впервые исполнена в Большом зале Ленинградской филармонии оркестром под управлением К.И. Элиасберга. Ленинградцы по достоинству оценили талант композитора. День исполнения симфонии они назвали «Днем Победы среди войны», а само исполнение – «Залпом по Рейхстагу».

Дмитрий Шостакович умер в Москве 9 августа 1975 года и похоронен на Новодевичьем кладбище. В 2009 году в Петербурге на пересечении улицы Шостаковича и проспекта Энгельса был установлен памятник композитору по проекту петербургского художника Константина Гарапача – сидящий на скамье композитор в окружении нотных листов во время написания Седьмой (Ленинградской) симфонии.

На улице Марата, 9, в бывшем доме князя В.П. Мещерского, расположен музей-квартира Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Дом построен в 1870 году по проекту архитектора Е.П. Варгина, надстроен в 1878 году по проекту архитектора В.И. Славянского. До нашего времени дошел после очередной перестройки в 1902 году, предпринятой архитектором В.Ф. Розинским. Дмитрий Дмитриевич Шостакович прожил в этом доме около 20 лет, с 1914 по 1933 год.

Фигура льва у входа в Михайловский дворец

Михайловская улица открывает перспективу площади Искусств с памятником Александру Сергеевичу Пушкину в центре и фасадом Михайловского дворца, ныне Русского музея. Широкие гранитные ступени дворца украшены скульптурами бронзовых львов «с подъятой лапой», удерживающей шар. Это копии античных статуй, найденных в XVI веке при раскопках в Риме. Они отлиты в 1824 году специально для Михайловского дворца.

Изображение льва в архитектурном убранстве городов известно на Руси давно. Достаточно вспомнить каменные узоры владимирско-суздальских храмов. В середине XVIII века изображение львов включается в декоративный орнамент пышных фасадов барочных дворцов великосветской знати. Львиные маски становятся символами богатства и роскоши. Но только в архитектуре классицизма львы перестают выполнять подчиненную, декоративную функцию и становятся самодостаточными. Львы сходят с фасадов и занимают места перед зданиями, подчеркивая тот или иной характер самого сооружения и в зависимости от этого то ли гостеприимно приглашают войти внутрь, то ли, наоборот, надежно охраняют входы от нежелательных посещений.

Стоит зверь, охраняет дверь.

Если заснет, шар ускользнет.

Особенно много львов появилось в Петербурге благодаря творчеству архитектора К.И. Росси и его последователей.

Сторожевые функции львов старательно подчеркиваются одним из важнейших композиционных принципов классицистической традиции – симметрией. Сторожевые львы обязаны смотреть друг на друга, как бы замыкая взглядами охраняемое пространство.

Петербургские львы занимают достойное место в городском фольклоре. Так, многие из них, особенно те, что с каменными шарами, считаются памятниками знаменитому вратарю сборной Советского Союза по футболу Льву Яшину. Во всем мире его любовно называли «Черным пауком», или «Черной пантерой» и не только за безупречное артистическое владение мячом, но и за черный цвет его формы: черные бутсы, черные гетры, черные трусы, черную футболку, черные перчатки.

Русский музей в здании Михайловского дворца был учрежден в 1895 году как Музей русского искусства Александра III. В его основу было положено 400 картин, переданных из Эрмитажа, Академии художеств, Зимнего, Гатчинского и Александровского дворцов. Первоначально коллекции Музея были размещены в здании Михайловского дворца. По мере разрастания его коллекций появилась необходимость в новых помещениях. В 1914–1917 годах по проекту архитектора Л.Н. Бенуа к Музею был пристроен западный корпус, выходящий на Екатерининский канал, который уже тогда современники называли «Дворцом искусств».

После 1917 года Музей Александра III стал называться Русским. Его коллекции значительно пополнились за счет конфискованных, или, как тогда говорили, национализированных, художественных ценностей из частных домов и дворцов Петербурга. В настоящее время Русский музей является одним из крупнейших собраний русского искусства.

В 1932 году в Русском музее открылся отдел советского искусства. Однако его судьба сложилась непросто. Постоянная борьба большевиков за идеологическую чистоту искусства неизбежно приводила к отрицанию всякого авангарда в живописи. Из экспозиций исчезли такие имена, как Малевич, Шагал, Петров-Водкин и многие, многие другие. Только благодаря самоотверженному поведению сотрудников музея работы этих художников удалось сохранить в фондах. Многие из них были просто спрятаны в запасниках. Некоторые время от времени, в зависимости от обстановки, кочевали из музейных залов в дворцовые подвалы и обратно. Так, если верить легендам, перед приездом в Ленинград большого любителя русского традиционного искусства секретаря ЦК КПСС А.П. Кириленко, который каждый раз посещал Русский музей, картины мастеров послереволюционного периода снимали со стен экспозиционных залов и временно отправляли в ссылку. Затем вновь возвращали на место.

Михайловский дворец строился по проекту архитектора К.И. Росси. Он же задал общий план площади перед дворцом. В центре был разбит сквер, а по периметру были выстроены здания, классические фасады которых определили характер всей площади. В 1834 году площадь была названа Михайловской, по одноименному дворцу.

В 1918 году, в соответствии с ленинским планом революционной пропаганды, Михайловская площадь была переименована в площадь Лассаля, в честь немецкого социалиста, руководителя Всеобщего германского рабочего союза Фердинанда Лассаля. Тогда же на Невском проспекте, у здания Городской думы, Лассалю был установлен памятник работы скульптора В.А. Синайского.

Первыми отозвались на это переименование кондукторы ленинградских трамваев. В большинстве своем люди малограмотные, они, не мудрствуя лукаво, переставили ударение с предпоследнего слога непонятной иноземной фамилии на более удобный последний, и, по воспоминаниям современников, с удовольствием выкрикивали название новой остановки: «Площадь ЛасалЯ».

В декабре 1940 года площадь была переименована в площадь Искусств. Это был, пожалуй, один из самых удачных актов топонимической комиссии Ленинграда, не вызвавший отрицательной реакции общественности. Площадь полностью соответствовала ее новому имени. Здесь с Русским музеем соседствовали Малый оперный театр, Музей этнографии, Большой зал Филармонии, Театр музыкальной комедии, Драматический театр имени В.Ф. Комиссаржевской, Музей-квартира Бродского.

Площадь стала любимым местом встреч, свиданий, отдыха и прогулок ленинградцев. Появилось даже фольклорное обозначение нехитрой траектории этих прогулок – «Орбита». Если в маршрут включалась еще и соседняя улица Бродского, то эта траектория превращалась в «Большую орбиту».

В 1833 году представлением балета «Амур в деревне» и водевиля «Знакомые незнакомцы» в Петербурге открылся Михайловский театр. Театр работал в здании, специально построенном для него архитектором А.П. Брюлловым в 1831–1833 годах. Первоначально театр был предназначен для гастрольных выступлений отечественных и зарубежных трупп и использовался как концертный зал. Здесь выступали немецкие, итальянские и французские театральные коллективы. С конца 1870 и вплоть до февраля 1917 года Михайловский театр принадлежал французской труппе. С 1918 года театр стал филиалом Мариинского театра. Только в 1926 году он приобрел самостоятельное значение в качестве Государственного академического Малого оперного театра. В ленинградском городском фольклоре был хорошо известен как «Театр малой оперы на площади Искусств», или «Малегот», то есть МАлый ЛЕнинградский Государственный Театр. В 1990 году театру присвоено имя Мусоргского.

Заметное место в истории петербургской культуры занимает дом № 4 на площади Искусств. Дом принадлежал друзьям Пушкина, графам братьям Михаилу и Матвею Виельгорским. Они были сыновьями польского посланника при екатерининском дворе в Петербурге. При Павле I Михаил Виельгорский, «гениальнейший дилетант», как характеризовали его практически все современники, слыл одним из самых заметных представителей пушкинского Петербурга. Он был отмечен знаком высшего расположения императора. Вместе со своим братом он был пожалован в кавалеры Мальтийского ордена. Виельгорский был широко известным в масонских кругах Петербурга «Рыцарем Белого Лебедя» и состоял «Великим Суб-Префектом, Командором, а в отсутствие Великого Префекта, правящим капитулом Феникса». В доме Виельгорских на Михайловской площади, 4, проходили встречи братьев-масонов ордена.

Кроме масонских собраний, Виельгорские устраивали регулярные музыкальные и литературные вечера. В их салоне бывали Николай Гоголь, Василий Жуковский, Петр Вяземский, Александр Пушкин, Михаил Глинка, Карл Брюллов и многие другие представители русской культуры того времени. Их дом на углу Михайловской площади и Итальянской улицы в Петербурге называли «Ноев ковчег». Многие произведения литературы, если верить преданиям, увидели свет исключительно благодаря уму, интуиции и интеллекту Михаила Юрьевича. Рассказывают, что однажды он обнаружил на фортепьяно в своем доме оставленную случайно Грибоедовым рукопись «Горя от ума». Автор комедии к тому времени еще будто бы не решился предать ее гласности, тем более отдать в печать. И только благодаря Виельгорскому, который «распространил молву о знаменитой комедии» по Петербургу, Грибоедов решился ее опубликовать.

Известно также предание о том, что склонный к мистике старый масон Михаил Виельгорский поведал Пушкину историю об ожившей статуе Петра, которая так поразила поэта, что не давала ему покоя вплоть до известной осени 1833 года, когда в болдинском уединении была наконец создана поэма «Медный всадник».

В новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января 1912 года в Петербурге, в подвальном этаже дома на Михайловской площади, 5, открылось литературно-артистическое кабаре «Бродячая собака». У его истоков стояли антрепренер Б.К. Пронин, которого с тех пор стали называть «Собачьим директором», режиссер Вс. Э. Мейерхольд и художники Н.Н. Сапунов и С.Ю. Судейкин. Прототипом петербургского кабаре стало известное к тому времени парижское артистическое полубогемное кафе на Монмарте «Черный кот» (Le Chat Noir). Видимо, и название «Бродячей собаки» навеяно ассоциациями с «Черным котом». Говорят, авторство названия петербургской «Собаки» приписывали себе все, от самого Пронина до Евреинова и Алексея Толстого.

Как и кафе в Париже, кабаре в Петербурге стало символом авангардной культуры. И тут и там среди посетителей кафе были наиболее яркие представители искусства обеих столиц. В Париже – Альфонс Доде, Поль Верлен, Клод Дебюсси, в Петербурге так называемые собачьи заседания регулярно посещали Анна Ахматова, Константин Бальмонт, Николай Гумилев и многие другие. Постоянным посетителям присваивалось почетное звание «Друг Бродячей собаки».

Понятно, что богемные сходки не обходились без скандалов. Один из них связывают с посещением «Бродячей собаки» Владимиром Маяковским, который бросил в лицо присутствовавшим свое знаменитое: «Вам, проживающим за оргией оргию…» В прессе поднялся невероятный шум. В другой раз «Собаку» обвиняли в «разгуле безнравственности». Наконец, в марте 1915 года «Бродячую собаку» закрыли. Якобы в связи с «сухим законом», за продажу спиртного в военное время.

Окончательное формирование площади Искусств завершилось в 1957 году, когда в центре площади был установлен памятник А.С. Пушкину, который до сих пор считается одним из лучших образцов советской монументальной скульптуры в Ленинграде. Памятник исполнен по модели скульптора М.К. Аникушина.

Мифология памятника началась уже при его установке. Рассказывают, что именно тогда якобы произошла та полуанекдотическая история, которую любил при всяком удобном случае повторять сам автор памятника Аникушин. Будто бы монтажники несколько раз пытались опустить пьедестал на подготовленный фундамент, а его все заваливало на одну сторону. В конце концов усомнились в точности расчетов. Пригласили Михаила Константиновича Аникушина, но и под его руководством пьедестал не желал принимать вертикальное положение. Еще раз проверили расчеты, замерили высоты фундамента – ничего не получалось. В отчаянии скульптор заглянул в узкий просвет между фундаментом и плоскостью нависшего над ним, удерживаемого мощными стальными тросами пьедестала. И замер от радостного изумления. Почти у самого края основания постамента он заметил невесть как прилипшую к камню двухкопеечную монетку. Аникушин облегченно вздохнул, отколупнул монетку, выпрямился и скомандовал: «Майна!» Пьедестал, ничуть не накренившись, занял свое расчетное положение. Как и положено. И никакого конфликта. Словно в детском мультфильме.

Памятник Пушкину стал несомненной творческой удачей скульптора. Он так естественно вошел в архитектурную среду площади Искусств, что кажется, будто стоит на этом месте еще с первой четверти XIX века, с тех самых пор, как архитектор Карл Росси закончил строительство Михайловского дворца и распланировал площадь перед ним. Даже придирчивый фольклор практически не смог найти ни одного изъяна в фигуре Пушкина. Разве что непропорционально длинная, вытянутая вперед рука поэта позволила заговорить в одном случае о «Пушкине с протянутой рукой», в другом – о некоем метеорологе, который вышел на улицу, чтобы проверить, не идет ли дождь. Как утверждает Лев Гумилев, Анна Андреевна Ахматова воскликнула, впервые увидев памятник: «Фи! Как же он может так размахивать руками? Ведь он же дворянин». В остальном, судя по городскому фольклору, «памятник Пушкину во дворе Русского музея», как иногда говорят туристы, безупречен.

Между тем есть легенда о том, как исключительно благодаря вытянутой руке Пушкина был спасен Аникушин от неминуемой смерти. По легенде, при установке памятника Аникушин решил лично отполировать голову поэта. Он забрался на памятник, но не удержался, полетел вниз и не погиб только потому, что зацепился за вытянутую руку Пушкина.

Сквер вокруг памятника Пушкину стал любимым местом отдыха не только туристов, но и жителей окрестных кварталов. Здесь всегда многолюдно. Как утверждает школьный фольклор, «у памятника Пушкину всегда много людей и писателей». Вот два пионера из нашего советского прошлого отдают честь Пушкину. К ним подходит мальчик: «Это кому вы честь отдаете?» – «Пушкину». – «Это который “Муму” написал?» – «Ты что?! “Муму” Тургенев написал». – Мальчик отошел. Через минуту подошел снова: «Не пойму я вас, ребята, “Муму” Тургенев написал, а вы честь Пушкину отдаете».

А вот два туриста из Франции. «Не пойму, – говорит один другому, – попал Дантес, а памятник Пушкину».

А вот мужик из местных, сидит в сквере у памятника. Вдруг слышит голос сверху: «Послушай, друг. Постой за меня часок. Дело срочное». Мужик согласился и залез на пьедестал, а Пушкин с него сошел. Прошел час, другой. Нет Пушкина. Надоело мужику на пьедестале стоять, и пошел он искать Пушкина. По Михайловской. На Невский. По галерее Гостиного двора. В бывший Толмазов переулок. В 27-е отделение милиции. «Вам тут Пушкин не попадался?» – «А у нас тут все Пушкины. Вот медвежатник. Вот форточник. Вот бомж». – «А в уголке?» – «Да тоже Пушкин. Рецидивист». – «А он что?» – «Да чуть ли не каждый вечер ловит голубей и гадит им на головы. Говорит в отместку».

В городском фольклоре памятник Пушкину называют удобной в произношении аббревиатурой «Пампушкин» и беззлобным каламбуром: «Памятник Пушкину скульптора Аникушкина».

Возвращаясь на четную сторону Невского проспекта, надо напомнить читателям, что в 1772 году по личной просьбе ювелира Императорского двора Ивана Лазарева Екатерина II разрешила на месте собственных конюшен Елизаветы Петровны возвести Армянскую церковь во имя Святой великомученицы Екатерины с двумя домами при ней.

В истории Петербурга армяне впервые упоминаются в указе от 1711 года, который предписывал как чиновникам, так и обыкновенным обывателям «армян как возможно приласкать и облегчить, в чем пристойно, дабы тем подать охоту для большего их приезда». Понятно, что часть армянских купцов по завершении дел в Петербурге возвращалась на родину. Но некоторые приживались в сыром петербургском климате и оставались, как тогда выражались, «на вечное житье». Через десять лет после упомянутого указа армянская община в Петербурге насчитывала около тридцати дворов, а на Васильевском острове, в районе 3-й линии, уже существовала Армянская улица. В 1740 году общине было разрешено построить свою церковь там же, на 3-й линии Васильевского острова, на дворе армянина Луки Ширванова.

В XIX веке во главе петербургской армянской колонии стал коллежский советник Иван Лазаревич Лазарев (Ованес Лазарян), чьи предки еще в середине XVIII века перебрались из иранского города Новая Джульфа в Россию. По инициативе Лазарева в Петербурге на Невском проспекте была выстроена Армянская церковь и основано Армянское кладбище на набережной реки Смоленки. Точных сведений о численности армян в Петербурге XIX века нет. Однако в какой-то мере о ней можно судить по количеству захоронений на кладбище. К концу века их насчитывалось четыреста десять.

Армяне, проживавшие в Петербурге, были купцами и профессиональными военными, врачами и педагогами, чиновниками и торговцами. В собрании петербургского городского фольклора есть два анекдота, героями которых стали армяне. Интерактивное радио. Звонок в студию: «Здравствуйте». – «Здравствуйте. Говорите. Мы вас слушаем». – «Меня зовут Лена. Вчера на Кузнечном рынке я нашла кошелек. В нем три тысячи долларов, две тысячи дойчмарок и документы на имя Гарика Акопяна. Исполните, пожалуйста, для него хорошую песню. Спасибо». И второй анекдот. Вокруг Медного всадника бегает, восторженно причмокивая и размахивая руками, армянин. «Вах, какой армян! Какой армян! Вах! Вах!» – «Какой же это армянин? – спрашивает его прохожий. – Это русский царь Петр Первый». – «Какой царь?! Какой царь?! Ты что, не видишь – написано: Газон ЗасеЯн?»

Армянской церкви принадлежат два дома, за № 42 и 44. Дом № 42 дошел до нас после реконструкции, предпринятой известным петербургским архитектором А.И. Мельниковым в 1835–1837 годах. С 1842 по 1873 год в нем жил поэт Федор Иванович Тютчев.

Тонкая лирика стихов Федора Тютчева с глубоким философским подтекстом, заложенным буквально в каждой строчке, долгое время считалась уделом избранных эстетов. Поэтом «для всех» он стал не вдруг, должно было пройти время. Даже Тургенев не сразу признал его стихи, но именно ему принадлежат слова о Тютчеве: «Кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Еще более решителен в оценке творчества Тютчева был Лев Толстой: «Без Тютчева жить нельзя».

Между тем в петербургском обществе Тютчева более знали как опытного дипломата, долгое время проработавшего за границей, эстета и салонного острослова. Многие оброненные им реплики сразу становились достоянием фольклора и до сих пор считаются жемчужинами петербургской мифологии. Так, однажды Тютчев узнал, что некто собирается жениться на даме легкого поведения. «Это похоже на то, – иронически проронил он, – как если бы кто-нибудь пожелал купить Летний сад… для того, чтобы в нем прогуливаться». Его острый язык не щадил ни мужчин, ни женщин. Так, некую госпожу охарактеризовал так: «Неутомимая, но очень утомительная». А описывая семейное счастье одного из своих родственников, заметил: «Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из нее выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду».

Так же беспощаден был Тютчев к сильным мира сего. «Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно сплошное уголовное дело», – говорил он. И про Николая I: «По внешности он великий человек». По другой версии, тютчевская фраза выглядела несколько иначе: «У Николая фасад великого человека». Это, кстати, совпадало с мнением об императоре, высказанном однажды Пушкиным: «В нем много от прапорщика и мало от Петра Великого».

Попасть на язык Тютчеву означало то же самое, что быть осмеянным во время дворцового приема. Клеймо, поставленное Тютчевым, оказывалось несмываемым. Про канцлера Горчакова Тютчев говорил: «Он заурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности». Когда канцлер Горчаков сделал камер-юнкером некоего Акинфьева, в жену которого был влюблен, Тютчев проронил: «Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв». А по поводу сановников, близких к императору Николаю I и оставшихся у власти при Александре II, сказал однажды, что они напоминают ему «волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле».

В столицу после работы за границей Тютчев вернулся в 1844 году. «Я без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, – по привычке шутил он в письме к жене, – чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины».

Последние годы жизни Тютчева были омрачены тяжелой болезнью мочевого пузыря. Ему часто выпускали мочу посредством зонда. Однажды после такой тяжелой процедуры его спросили, как он себя чувствует. И смертельно больной Тютчев не смог себе изменить. Слабым голосом он продолжал шутить: «Видите ли, – едва слышно проговорил он, – это подобно клевете, после которой всегда что-нибудь да остается».

Последние два месяца своей жизни Тютчев провел в Царском Селе. С постели уже не вставал. Накануне смерти его посетил император Александр II. До этого царь никогда у Тютчевых не был. Все понимали, что посещение было вызвано желанием проститься с поэтом. Понимал это и сам Тютчев. Едва Александр покинул квартиру, как он попробовал в последний раз пошутить: «Было бы крайне неделикатно, если я не умру на другой же день после царского посещения».

В 1846–1848 годах на участке Невского проспекта вблизи Садовой улицы граф Яков Иванович Эссен-Стенбок-Фермор по проекту архитектора Р.А. Желязевича строит Пассаж – совершенно новое для Петербурга того времени торгово-зрелищное заведение. Трехэтажное здание Пассажа представляло собой крытую галерею с расположенными в ней 64 торговыми помещениями, кофейнями, ресторанами, кондитерскими. Отдельный вход со стороны Итальянской улицы вел в театральный зал. В Европе такой тип торгово-зрелищных пассажей давно уже был в моде. Непривычные к подобным удобствам петербуржцы прозвали Пассаж «Туннелем».

Существует легенда, что место для его строительства выбрано неслучайно. Якобы граф Яков Иванович, будучи страстным поклонником примадонны Александринского театра Варвары Николаевны Асенковой, умершей за несколько лет до того, задумал возвести Пассаж в память о ней. Будто бы на этом самом месте он видел ее в последний раз.

Гигантский квартал нечетной стороны Невского проспекта от здания Городской думы до Садовой улицы и в глубину до Чернышева переулка еще в 1740-х годах был занят деревянными торговыми лавками, которые «пожарного страха ради» было решено перестроить в каменные. Проект нового Гостиного двора исполнил блестящий архитектор зрелого барокко Б.Ф. Растрелли. Но проект торговых лавок, по пышности мало чем отличавшийся от его же дворцовых построек, не устроил прижимистых купцов, на деньги которых он должен был реализовываться. Они добились отмены проекта и тут же заказали новый архитектору Ж.-Б. Валлен-Деламоту. Строительство затянулось, и новый Гостиный двор – прекрасный образец архитектуры раннего классицизма – был открыт только в 1785 году.

Благодаря Гостиному двору, петербургская фразеология обогатилась такой идиомой, как «гостинодворская галантерейность» – елейная, подобострастная, навязчивая обходительность «гостинодворских сидельцев», как в старину называли продавцов. При этом вовсе не исключалось и самое обыкновенное хамство. А.Ф. Кони вспоминает анекдот о продавцах ситников и калачей в галереях Гостиного двора. На укоризненное недовольство по поводу найденной в начинке тряпки торговцы качали головами: «А тебе за три копейки с бархатом, что ли?»

С Гостиным двором связан ряд петербургских легенд и анекдотов. Одна из историй рассказывает о великом князе Николае Николаевиче, который был страстно влюблен в дочь купца, содержавшего лавку в Гостином дворе. По обычаям того времени, он пошел просить разрешение на брак у императора. Александром III был дан следующий ответ: «Я состою в родственных связях со многими дворами Европы, но с Гостиным не состоял и не буду».

Гостиный двор, или «Гостинка», как его называли в народе, с давних пор является постоянным объектом городского фольклора. «Голубой зал», или «Брестская крепость», – знаменитый секретный отдел, где в советские времена одевалась местная партийная власть и советская номенклатура. «Галера» – галерея первого этажа Ломоносовской и второго этажа Садовой линий – место сбора ленинградских фарцовщиков, спекулянтов и перекупщиков. «Восьмая колонна» – галерея первого этажа со стороны Думы. «Гости города», или «гостинодворцы», – успешно промышлявшие на «Галере», или «Галерке», приезжие из южных республик. «Очередники» – спекулянты, преимущественно пожилого возраста, обладатели самых разных удостоверений, которые давали право на внеочередные покупки. «Очередники» устраивали круговые очереди из своих людей и скупали для перепродажи все, что только было возможно. «Гостиный вор» – перифраз известного городского топонима, характеризовавший взаимоотношения продавцов и покупателей советского периода.

И как в античную прохладу

Амфитеатровых камней,

Вхожу под невские аркады

Гостинодворских галерей.

Здесь нет еще величья Рима,

Не тот масштаб, не тот размах.

Еще империя не зрима

В архитектурных чертежах.

Но есть намеки между строк

И обещание полета.

Входная Арка Деламота

Уже отсчитывает срок.

И перебрасывает мостик

В державоцарственный ампир.

И появленье Карла Росси

Уже не удивляет мир. ***

5

Наряду с Невским проспектом, Садовая улица является старейшей магистралью Петербурга, хотя сам топоним появился не сразу. Только в 1739 году участок дороги от Невского до Вознесенского проспекта был назван Большой Садовой улицей. По ту и другую сторону улицы в то время тянулись усадебные сады богатых владельцев. Затем к этому участку со временем присоединялись другие части будущей улицы. Постепенно улица удлинялась, вытягиваясь параллельно Фонтанке к ее устью и повторяя все ее изгибы и повороты. В 1837 году ее переименовали в Садовую улицу.

В начале XIX века, после того как Воронцовский дворец был отдан в распоряжение Пажеского корпуса, Садовая улица в народе приобрела название «Пажеской».

Воронцовский дворец был построен в 1749–1757 годах архитектором Б.Ф. Растрелли для канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. В то время петербуржцы так его и называли: «Канцлеровский дом». Это была богатейшая городская усадьба, интерьеры которой поражали воображение современников. Достаточно сказать, что, судя по сохранившейся легенде, мебель для дворца Михаилу Илларионовичу и его жене Анне Карловне Скавронской подарил сам Людовик XVI. Говорят, в прошлом эта мебель принадлежала небезызвестной мадам Помпадур.

Однако еще при жизни Воронцова дворец был взят в казну, а в царствование императора Павла I высочайше пожалован Мальтийскому ордену, великим магистром которого был император. В 1810 году дворец был передан для размещения в нем Пажеского корпуса – привилегированного учебного заведения, которое находилось здесь вплоть до Октябрьского переворота 1917 года.

Пажеский корпус был основан в Петербурге в 1759 году как училище для воспитания пажей и камер-пажей. В 1802 году оно реорганизуется по типу кадетских корпусов и получает название Пажеский корпус. Это было весьма привилегированное учебное заведение, прием в которое контролировали едва ли не сами императорские особы. Среди легенд и анекдотов об императоре Николае I сохранился рассказ о резолюции, якобы поставленной им на прошении некоего отставного генерал-майора о принятии его сына в Пажеский корпус. Дело происходило в сентябре, и прошение начиналось с обращения: «Сентябрейший государь…» Император начертал: «Принять, дабы не вырос таким же дураком, как отец».

До 1802 года Пажеский корпус размещался в так называемом лейб-компанском доме на Миллионной улице, 33. Затем на набережной Фонтанки, 6, и только с 1810 года – в Воронцовском дворце на Садовой улице. С тех пор в петербургском свете кадеты и выпускники Пажеского корпуса имели почетное прозвище «Мальтийские рыцари», по «Мальтийской капелле», как называли Мальтийскую церковь Святого Иоанна Иерусалимского, построенную по проекту архитектора Джакомо Кваренги на территории воронцовской усадьбы в 1800 году. Будущие пажи имели и другие прозвища. Младших воспитанников называли «Черненькими», а старших – «Беленькими». При этом самоощущение кадетов Пажеского корпуса было довольно высоким. Они ценили не только свое образование, но и положение в обществе, которое им было обещано в будущем. Они знали, что им уготована судьба дипломатов или государственных служащих достаточно высокого ранга. В воспоминаниях современников можно встретить анекдот о том, как однажды кто-то попытался урезонить одного расшалившегося кадета: «Какой вы сын Отечества!» – «Я не Сын Отечества, я Вестник Европы», – услышал в ответ офицер. В то время в Петербурге издавались, в частности, журналы «Сын Отечества» и «Вестник Европы».

Между тем в гвардейской среде их не очень жаловали. Близость к царскому двору вызывала определенное чувство ревности и некоторой зависти: «Пред начальством, как ужи, извиваются пажи», а яркая, расшитая золотом форма пажей – снисходительное пренебрежение: «Попугаем разодет – это пажеский кадет».

Воронцовский дворец

В 1918 году училище было закрыто. Дворец долгое время переходил из рук в руки. Здесь находились курсы комсостава Красной армии, Ленинградское пехотное училище. В 1955 году в стенах Пажеского корпуса разместилось вновь созданное Суворовское училище. Если его воспитанники и считают свое училище правопреемником Пажеского корпуса, то до уровня самосознания бывших кадетов, видимо, еще не близко. На вопрос «Почему училище называется Суворовским?» они могут еще ответить: «Потому что здесь учился Суворов».

В народе Садовую улицу чаще всего называли «Улицей рынков». И действительно, кроме Гостиного двора, на ней находились Апраксин, Щукин, Никольский, Мучной, Щепяной, Сенной, Александровский, Покровский, Лоцманский и другие рынки.

В октябре 1923 года Садовую улицу переименовали в улицу Третьего Июля, в память о демонстрации, устроенной в этот день 1917 года большевиками против Временного правительства. Демонстрация закончилась трагически. На углу Садовой улицы и Невского проспекта она была разогнана верными правительству войсками. По демонстрантам был открыт ружейный и пулеметный огонь. Было много убитых и раненых. Ленин был объявлен в розыск, чтобы быть арестованным и преданным суду, и вынужден был уйти в подполье.

Среди ленинградцев, переживших блокаду, живы воспоминания о трагическом дне 3 августа 1943 года, когда прямым попаданием фашистского артиллерийского снаряда на трамвайной остановке на углу Невского проспекта и Садовой улицы было одновременно убито 43 человека. С тех пор этот перекресток в народе известен как «Кровавый». Не исключено, что на возникновение такого скорбного топонима повлияли давние воспоминания о 3 июля 1917 года.

В городском фольклоре о топонимических курьезах, связанных с переименованием Садовой улицы, известно по многочисленным анекдотам. В них, как в зеркале, отразилось искреннее удивление и откровенное непонимание этого факта. Один из них был опубликован в безобидном сатирическом журнале «Бегемот» в 1926 году: «Где поморозился-то?» – «И не говорите. На улице Третьего Июля, и в самой горячей сутолоке – на углу Сенной». Другой анекдот, о старушке, спросившей у милиционера, как пройти в «Пассаж», мы уже знаем.

Накануне полного освобождения Ленинграда от блокады, в январе 1944 года, в ряду других двадцати объектов городской топонимики старинной улице было возвращено ее историческое название – Садовая.

Среди перечисленных нами рынков на Садовой улице особую известность и популярность, как у петербуржцев, так и у гостей города, приобрел Апраксин двор, по своему географическому расположению, да и по сути своей являющийся продолжением Гостиного двора на противоположной стороне Садовой улицы.

Апраксин двор представляет собой комплекс торговых зданий в квартале, ограниченном Садовой улицей, набережной реки Фонтанки, улицей Ломоносова и Апраксиным переулком. Вся эта территория в 1739 году была пожалована графу Федору Апраксину и едва ли не сразу начала застраиваться деревянными лавками. Апраксин двор соседствовал со Щукиным рынком, который располагался вдоль Чернышева переулка. После того, как владельцы Щукина рынка разорились, оба торговых предприятия объединились. Вскоре здесь появились и каменные складские и торговые корпуса. Их количество к началу XIX века вместе с деревянными составило уже более полутысячи. В 1860-х годах вдоль Апраксина переулка и Садовой улицы по проектам архитекторов И.Д. Корсини и А.И. Кракау были построены новые торговые корпуса.

Апраксин двор пользовался в Петербурге огромной популярностью, хотя, в отличие от Гостиного двора, был менее респектабельным. В городском фольклоре долгое время считались нарицательными приказчичья «апраксинская ловкость» и жуликоватые «щукинские нравы». Знамениты были дешевые народные лотереи, которые устраивались в галереях Апраксина двора:

А еще, господа, киса старого брадобрея

В Апраксиной рынке в галерее.

А еще, господа, подсвечник аплике,

И тот заложен в Полторацком кабаке.

А ты, рыжий, свечку погаси,

А подсвечник в Апраксин продать снеси.

Полторацкий кабак, о котором упоминается в рифмованной рекламе лотереи, находился в Вяземской лавре, вблизи Сенного рынка. К Апраксину двору отношения не имел. Традиционное сопоставление двух рынков – Сенного и Апраксина – всегда присутствовало в городском фольклоре. Вот и современная частушка о знаменитой «Толкучке» – толкучем рынке, который успешно функционирует на территории «Апрашки», как теперь называют в обиходной повседневной речи Апраксин двор, – говорит все о том же сопоставлении двух известнейших торговых точек Санкт-Петербурга, которые мало в чем уступают друг другу:

Не ходи в Апраксин двор,

Там вокруг на воре вор.

Отправляйся на Сенную,

Там обвесят и надуют.

В 1862 году случился один из крупнейших в истории Петербурга пожаров. Горел Апраксин двор. Это событие оставило глубокий след не только в официальной истории Петербурга, но и в городском фольклоре. Во время народных гуляний на Марсовом поле или на Адмиралтейском лугу раешники долго показывали раскрашенную картинку «Пожар Апраксина двора», сопровождая показ рифмованной прибауткой:

А вот пожар Апраксина двора!

Пожарные скачут,

В бочки полуштофы прячут —

Воды не хватает,

Так они водкой заливают,

Чтобы поярче горело.

Очень скоро Апраксин двор, как птица Феникс, вновь возродился из пепла. Однако, отстроенный заново внешне, он не стал другим по своему внутреннему содержанию. Все так же, как продавцами, так и покупателями, оставались на нем не самые богатые слои населения:

Задача незадачная —

Ни палки на бугре.

Продал штаны удачно я

В Апраксином дворе.

«Бермудской барахолкой» называют петербуржцы толкучий рынок на территории Апраксина двора. До сих пор он остается рассадником мелких воришек. До сих пор здесь могут срезать сумку и очистить карманы доверчивых покупателей. Здесь все пропадает, как в знаменитом Бермудском треугольнике.

6

Участок домов № 52 и 54 по Невскому проспекту при императрице Елизавете Петровне принадлежал ее фавориту, видному общественному деятелю, президенту Академии художеств графу Ивану Ивановичу Шувалову. Затем оба дома вошли в состав обширного Шуваловского дворца, центральный корпус которого до сих пор сохранился на Итальянской улице. Дворец возводился по проекту архитектора С.И. Чевакинского. В настоящее время во дворце находится Дом санитарного просвещения, или «Сандом», как именует его городской фольклор. В далеком дореволюционном прошлом в одном из флигелей Шуваловского дворца располагалась недоброй памяти Тайная экспедиция во главе с генерал-прокурором небезызвестным Степаном Ивановичем Шешковским. С тех пор за бывшим дворцом Шувалова сохранилось прозвище «Генерал-прокурорский дом».

Генерал-адъютант Иван Иванович Шувалов был одним из образованнейших людей своего времени. Не говоря о том, что введением французских нарядов, как утверждает М.И. Пыляев, Россия была обязана именно Шувалову, благодаря ему в Москве в 1755 году был открыт первый Российский университет. Шувалов был назначен первым куратором. Если верить легенде, Елизавета Петровна подписала именной указ об основании Университета 12 января 1755 года, желая угодить своему молодому фавориту. Это был день Татьяны Крещенской, в который мать Ивана Шувалова, Татьяна Родионовна, справляла свои именины. От этой даты и ведется на Руси знаменитый праздник студентов – Татьянин день. Этому веселому студенческому празднику городской фольклор обязан соответствующим народным творчеством, в том числе лозунгами: «Татьяну праздновали спьяну!» и «Кричат студенты спьяну: да здравствует Татьяна!» А сами студенты Московского университета называют себя «детьми Шувалова».

Через два года, в 1757 году, по проекту И.И. Шувалова в Петербурге была основана Академия художеств, и он сам стал ее первым президентом. Первоначально, до окончания строительства специального здания, Академия располагалась во дворе Шувалова на Итальянской улице.

Происхождение Шувалова окутано тайной. По одной из легенд, он был сыном императрицы Анны Иоанновны от ее знаменитого фаворита герцога Бирона. Шувалов будто бы родился еще в митавский период их жизни в Курляндии. Затем внебрачный ребенок был отдан в «приличную бездетную семью» одного из Шуваловых, занимавшего при дворе видное положение.

В конце 1990-х годов недалеко от Шуваловского дворца, на фасаде Елисеевского магазина, что выходит на Малую Садовую улицу, была установлена бронзовая фигура сидящего черного кота. Неожиданно в памяти петербуржцев всплыла старинная легенда о чертике с рожками, подаренном будто бы графу Шувалову во время его пребывания в Швейцарии. Очень скоро чертик превратился в «докучливого жильца», который постоянно «корчил графу изрядно потешные мины». Все попытки избавиться от чертика ни к чему не приводили. Граф был в отчаянии. Он даже отправился к монахам Троице-Сергиевой пустыни с мольбой избавить его от черта. Те спасли-таки графа, посоветовав «обзавестись черным котом, – мол, два нечистых не уживутся под одним кровом». И русский кот, утверждает фольклор, одолел-таки иноземную нечисть. Не тот ли это кот Елисей, которому на фасаде Елисеевского магазина на углу Невского и Малой Садовой поставлен миниатюрный памятник? Правда, современная легенда утверждает, что фигура кота – это памятник подлинному коту Елисею, которого увековечили в благодарность за его успешную работу по ловле мышей в магазине. Неслучайно на противоположном фасаде поместили фигуру его подруги Василисы.

Иван Иванович Шувалов был похоронен в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры. Его могила отмечена пристенным памятником с барельефом.

В 1930 году на базе двух кукольных театров – Петроградского театра марионеток и театра кукол-петрушек при ТЮЗе – был создан Кукольный театр, руководителем которого был назначен актер и режиссер Е.С. Деммени. В разные годы в театре работали такие художники как Т.Г. Бруни, Е.И. Кругликова, Н.А. Янсон-Манизер. Пьесы для театра писали С.Я. Маршак, Е.Л. Шварц. «Театр Деммени», как его называли ленинградцы, предназначался для самых маленьких зрителей. Он расположился в самом центре города, на Невском проспекте, 52, недалеко от знаменитого кафе «Доминик», посетителей которого в Петербурге называли «доминиканцами», о чем подробнее мы будем говорить во второй части нашей книги. Вероятно, по ассоциации с ними в ленинградской театральной среде и актеров Театра Деммени прозвали «демминиканцами».

Соседний дом № 54 образовался в результате перестройки одного из флигелей Шуваловского дворца, выходившего на Невский проспект. Проект перестройки осуществил в 1882 году архитектор П.Ю. Сюзор. В советское время здесь функционировало уродливое изобретение большевиков – управление общественного питания. На лагерно-блатном жаргоне его называли «Опивалы-обжиралы». На том же жаргоне, наиболее откровенно выражавшем сокровенные мысли обыкновенных людей, управление здравоохранения, находившееся поблизости, называлось «Могильщики пролетариата».

За домом № 54 в 1781 году вдоль южной границы шуваловского дворцового комплекса, параллельно Садовой улице, от Невского проспекта к Итальянской улице была проложена дорога, которая в том же году была названа Шуваловым переулком. В 1784 году переулок был назван Новым. Топоним Малая Садовая улица впервые на картах города появляется в 1836 году. Улица действительно была малой, по сравнению с проходящей рядом Большой Садовой.

На рубеже XIX и XX веков в доме № 8 по Малой Садовой улице находился знаменитый ресторан купца 2-й гильдии Василия Максимовича Федорова. В 1875 году его отец открыл свой первый трактир в доме, где проживал, в Кузнечном переулке, 12. После его смерти семейное дело продолжил его сын – Василий Максимович. При нем трактиры появились на Невском проспекте, 1, в Лештуковом переулке, 1, и во многих других районах города. Среди них были широко известные в столице буфеты в торговых залах Елисеевского магазина на Невском проспекте и при магазине фруктов и вина на Малой Садовой улице, 8.

В воспоминаниях современников буфет на Малой Садовой почти всегда называется рестораном. Это легендарное питейное заведение славилось на весь Петербург «стойкой», где за десять копеек можно было получить рюмку водки и бутерброд с бужениной. Причем посетители, расплачиваясь, сами называли количество съеденных бутербродов. Один буфетчик не мог уследить за всеми и получал столько, сколько называл сам посетитель. Сохранилась легенда о том, что кое-кто из недоплативших за бутерброды по стесненным обстоятельствам, когда выходил из кризисного положения, посылал на имя Федорова деньги с благодарственным письмом.

В 1912–1914 годах на углу Малой Садовой и Итальянской улиц по проекту архитекторов братьев В.А., Вл. А. и Г.А. Косяковых возводится здание Благородного собрания. Введенное в эксплуатацию непосредственно перед самым началом Первой мировой войны, здание сразу же было приспособлено под военный госпиталь. С 1914 по 1916 год в нем на двести человек работали японские врачи и медицинские сестры, которые его организовали. После их отъезда на родину, вплоть до 1918 года, госпиталь продолжал работать с русским персоналом.

После революции Благородное собрание было распущено, а в его помещениях открылся Дворец пролетарской культуры – широко известный Пролеткульт.

Первые регулярные щередачи ленинградского радио начались в 1926 году из студии на Песочной улице, 5 (ныне – улица Профессора Попова). Тогда же радио окрестили «Песочницей», а в городе распевали задорные частушки об этом невиданном достижении человеческого гения:

Я в Москве, он в Ленинграде

В разных комнатах сидим.

Далеко, а будто рядом

Разговариваем с ним.

Славный ящик смастерили

Комсомольцы наши:

В Ленинграде заиграют,

А в деревне пляшут.

С 1936 года Ленинградский радиокомитет начал работать в доме на Итальянской, а сам дом стали называть Домом радио.

Но память о японцах, занимавших дом на Итальянской улице, сохранилась надолго. Известно, что во время Великой Отечественной войны здание не пострадало ни от бомбежек, ни от разрывов снарядов. Среди ленинградцев это породило легенду о том, что первоначально оно будто бы предназначалось для японского посольства и потому строилось по японской передовой технологии на каких-то плавающих фундаментах.

Дом радио действительно считался одним из самых надежных убежищ в блокадном Ленинграде. Студии размещались тогда на седьмом этаже, и среди работников радио была известна поговорка: «Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж».

В то страшное время голос Ленинградского радио ни на один день не прервало своей работы. Этот живой неумирающий голос доносили до блокадников их любимые дикторы и артисты. Их любовно называли «Ленинградскими соловушками». В их фольклорные имена ленинградцы навсегда вписали слово «блокадный»: «блокадный соловей» – артистка Галина Владимировна Скопа-Родионова, «блокадная артистка» – Мария Григорьевна Петрова. А диктор Михаил Наумович Меламед был «ленинградским Левитаном». Особой любовью и популярностью ленинградцев была окружена ставшая в блокаду диктором Ольга Федоровна Берггольц. Подробнее о ней мы расскажем, когда дойдем в нашем путешествии по Невскому проспекту до улицы Рубинштейна.

После войны, в период наивысшего расцвета культа личности Сталина, Дом радио переживал трудные времена. Творческая активность его работников сдерживалась грубым вмешательством партийной цензуры. О прямом эфире и непосредственном общении со слушателями не приходилось даже мечтать. Благодаря городскому фольклору, Ленинградский радиокомитет окрестили «Домом попугаев» и «Балаболками». В интонациях современного фольклора сегодняшних радиожурналистов можно легко расслышать отголоски тех лет. Знаменитое на весь мир идеологическое изобретение 1950-х годов «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство» сегодня в стенах Дома радио звучит по-другому: «Спасибо Попову профессору за наше счастливое действо».

Малая Садовая улица

В 2002 году на пешеходной Малой Садовой улице была установлена бронзовая скульптура Фотографа с зонтом в руках и собакой у ног. Несмотря на утверждение создателей этой скульптурной композиции о том, что бронзовый Фотограф не имеет ничего общего ни с какими конкретными именами, в сознании петербуржцев ассоциируется с известным петербургским мастером художественной фотографии Карлом Освальдом Карловичем Буллой, который жил на Невском проспекте, 54. Здесь же в 1875 году Булла открыл частную фотостудию, которая в начале XX века стала крупнейшим фотографическим заведением того времени.

Карл Освальд Карлович Булла, имевший официальный статус фотографа Министерства Императорского двора и Публичной библиотеки, происходил из прибалтийских немцев. Если верить фольклору, появление Буллы в Петербурге относится ко второй половине 1860-х годов. Согласно семейным легендам потомков знаменитого мастера, именно тогда не то 10, не то 12-летний Карл сбежал из Восточной Пруссии от своих зажиточных родителей, добрался до Петербурга и нашел работу рассыльного в некой фотомастерской. К 1906 году бывший «мальчик на побегушках» уже обладал статусом купца 2-й гильдии и званием потомственного почетного гражданина Санкт-Петербурга. В петербургских газетах того времени можно было прочитать пространное рекламное объявление: «Старейший фотограф-иллюстратор К.К. Булла, С.-Петербург, Невский, 54. Занимается фотографированием для иллюстрированных журналов на злобу дня. Снимает все, в чем только встретится потребность, везде и всюду, не стесняясь ни местностью, ни помещением, – как днем, так и в вечернее время, при своем искусственном свете».

Профессиональную работу Карла Буллы прервал Октябрьский переворот 1917 года. Потребность в высокохудожественной фотографии исчезла. В 1919 году Булла покинул Петербург и уехал в Эстонию. Там на 75-м году жизни он и скончался.

Долгие годы имя Карла Буллы, в свое время широко известное среди горожан, было незаслуженно забыто. И только накануне празднования 300-летия Петербурга, в связи с появлением на углу Невского проспекта и Малой Садовой бронзовой скульптуры Фотографа с котелком на голове и со старинным фотоаппаратом на громоздком штативе в руках, имя Карла Буллы вновь появилось на устах петербуржцев. Родилась даже легенда, что скульптура на Малой Садовой вовсе не собирательный образ безымянного уличного питерского фотографа, как об этом заявляют ее авторы, а памятник самому знаменитому из них – Карлу Булле.

Памятник Фотографу, установленный по проекту Л.В. Домрачева и Б.А. Петрова, стал одним из мест постоянных встреч петербургской молодежи, местом паломничества всех питерских влюбленных. Здесь делаются тайные признания и даются клятвенные обещания. Сюда приносят записки с просьбами о встрече и незамысловатыми желаниями выйти замуж. Ближайший почтовый ящик, говорят, всегда переполнен. Собака, которую уже прозвали «Доброй», породила новую питерскую традицию. Если погладить ее бронзовый бок, то все твои желания обязательно сбудутся. Любители фотографироваться берут Фотографа под правую руку или держатся за его бронзовый мизинец, для финансового благополучия.

В 1813 году в Петербург прибыл основатель знаменитой петербургской династии торговцев и финансистов Петр Елисеевич Елисеев. Елисеев был выходцем из крестьян деревни Новоселки села Яковцево Ярославского уезда Ярославской губернии. Согласно семейным преданиям, он был крепостным графа Шереметева. Как-то зимой, будучи «умелым садовником», он угостил графских гостей свежей земляникой. Граф был в восторге и тут же будто бы подписал ему вольную.

Согласно легенде, он устроился в торговый порт грузчиком. Вскоре предприимчивый и смекалистый ярославский мужик пришел к выводу, что таскать мешки коллективно гораздо сподручнее, чем в одиночку. Он сколотил артель, которая очень скоро начала приносить доход. По другой легенде, Петр Елисеев не только получил вольную от своего барина, но и, если верить фольклору, сто рублей от его возлюбленной княгини Долгорукой. На эти деньги он купил мешок апельсинов, поехал в Петербург, вышел на заснеженный Невский проспект и стал их продавать. Это будто бы и были первые заработанные им деньги, ставшие основой его будущих несметных богатств. Эта легенда породила в Петербурге слухи про «фармазонский рубль», якобы выигранный Петром Елисеевым еще в имении Шереметева. Есть, впрочем, еще одна легенда, согласно которой Петр Елисеев разбогател после того, как нашел в лесу клад, зарытый отступавшими под натиском Наполеона москвичами.

Так это или нет, но через несколько лет Елисееву удалось открыть гастрономическую лавку на Невском проспекте, а затем и снять помещение для оптовой торговли в здании Петербургской биржи. В 1824 году он уже праздновал открытие первого собственного магазина колониальных товаров на Биржевой линии Васильевского острова.

В 1825 году Петр Елисеев умер. Но дело его, подхваченное сначала вдовой, а затем сыновьями, развивалось с такой скоростью, что очень быстро торговое предприятие «Елисеев и К°» стало одним из ведущих в торговом мире Санкт-Петербурга. Все его процветание и успехи были связаны с легендарным именем основателем фирмы Петра Елисеева. Это имя стало нарицательным. И сегодня петербуржцы, бывая в различных городах страны, могут легко увидеть, что один из самых лучших и благоустроенных магазинов в любом провинциальном городе в народе называют «Елисеевским».

В 1903–1907 годах по проекту одного из крупнейших архитекторов и общественных деятелей конца XIX – нача-ла XX веков Г.В. Барановского в Петербурге, на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы, Елисеевым был построен магазин колониальных товаров. Барановский построил для Елисеева не только здание магазина, но еще и особняк и два доходных дома. Родилась даже легенда, будто архитектор был зятем Елисеева. Однако это не так. Он не мог им быть по определению. Дочь Елисеева родилась, когда Барановскому было 43 года, а умер архитектор, когда девочке не исполнилось 17 лет. На самом деле он был всего лишь семейным архитектором Елисеевых.

Елисеевский магазин представлял собой яркое, чуть ли не вызывающее сооружение в стиле модерн, которое не сразу было принято петербуржцами. Оно и в самом деле выпадало из привычного архитектурного ряда Невского проспекта. Неслучайно в народе его долго называли «Кондитерским пирогом». Коммерческое назначение этого необычного здания подчеркивали огромные витринные окна и мощные аллегорические скульптуры Промышленности, Торговли, Искусства и Науки на фасадах.

Кроме магазина «Колониальные товары» на первом этаже, здание включало театральный зал на втором и ресторан – на третьем. Особым богатством и разнообразием отличался интерьер торгового зала, экзотически убранные витрины которого ярко освещались причудливыми настенными светильниками.

В советское время Елисеевский магазин превратился в ленинградский Гастроном № 1 с обязательным специальным отделом по обслуживанию партийной и советской номенклатуры – «Спецхавальником», как его окрестили в народе. При этом прилавки магазинов были удручающе однообразны. На них ничего, кроме скромного дежурного ассортимента товаров, не было. По анекдоту: возвращается купец Елисеев из мира иного в наши дни и, конечно, прямехонько – в свой магазин, на Невский. Смотрит – интерьеры вроде в порядке, иллюминация – тоже. «Все будто по-прежнему, – замечает Елисеев, – магазин мой торгует, и Романов у власти… Только вот у входа стояло у меня по бочке икры – красной и черной, кому они мешали?» И еще один вариант того же анекдота. У побывавшего в советское время в Ленинграде Елисеева спросили: «Ну как, нашли разницу до революции и после?» – «Ходят в них, как и прежде, и знать, и челядь. Только раньше с парадного хода входила знать, а с черного – челядь, а теперь наоборот».

Между тем в ленинградском фольклоре Елисеевский магазин всегда оставался неким символом старого Петербурга и вызывал в советском человеке чувство гордости за свой город и замешенные на дрожжах исторической памяти осторожные надежды на изменение общественного строя. Эта странная ностальгическая смесь, в которой неизвестно чего было больше – печали по прошлому или тоски по будущему, породила уникальные образцы фольклора. Вот телефонный разговор между Нью-Йорком и Петербургом. «А в сквере, где стоял памятник Екатерине, что сейчас?» – «Памятник Екатерине». – «А напротив, где был Елисеевский магазин?» – «Елисеевский магазин». – «А там, где был Зимний?» – «Зимний». – «А кто правит?» – «Романов». – «Господи, тогда я срочно возвращаюсь». Тогда же родился один из многочисленных вариантов расхожей поговорки: «Елисеев торгует, Мариинка танцует, Романов правит». Напомним, что в то время случайный однофамилец царской династии Г.В. Романов был первым секретарем Ленинградского обкома КПСС.

В начале 1990-х годов, когда все стало постепенно возвращаться на «круги своя», одним из первых был переименован Гастроном № 1. Он вновь стал Елисеевским.

На тротуаре у Елисеевского магазина всегда люди. Это одно из мест встреч и свиданий петербуржцев и гостей города. У него даже есть свой фольклорный адрес. Вспомните о металлических трубчатых перилах, ограждающих наружные витрины универмага. Так вот, в народе это – «Жердочка», прислонившись к которой, можно скоротать несколько минут ожидания.

В здании Торгового дома Елисеевых расположен Театр комедии. В отличие от всех остальных театров, которые, как известно, начинаются с вешалки, по утверждению ленинградского фольклора 1950–1970 годов, «Театр комедии начинается с Елисеевского магазина». В свое время это действительно было так, как в переносном, так и в буквальном смысле слова. Комедия пустых продовольственных прилавков, которая всю жизнь сопровождала советского человека, особенно остро ощущалась в Елисеевском магазине. Некогда славившийся богатством ассортимента товаров со всего мира, магазин, мимо стеклянных дверей которого пролегала дорога в театр, поражал бедностью скучных и однообразных витрин. Говорят, в 1979 году, когда театр отмечал свое 50-летие, перед его входом был вывешен огромный плакат с двусмысленным текстом: «Пятьдесят лет советской комедии».

Витрина Елисеевского магазина

«Театр в гастрономе», или «Третий зал гастронома», как с грустной иронией называли его ленинградцы, от двух торговых залов собственно магазина отделяют несколько широких ступеней, которые ведут в кассовый зал театра. В театральной среде этот стеклянный вестибюль называют «Стойлом», «Аквариумом», «Эстакадой». Помните строчки Иосифа Бродского:

И я, боже мой, получу деньги.

И все тогда пойдет по-другому.

И бороду сбрив, я войду по ступеням

В театр… в третий зал гастронома.

В 1935 году художественным руководителем Театра комедии стал Николай Павлович Акимов. В 1949 году он был снят с этой должности. Если верить городскому фольклору, это произошло во время гастролей театра в Москве. Тогда в столице одновременно гастролировали два театральных коллектива – Ленинградский театр комедии и Белорусский театр драмы.

Однажды Сталину будто бы захотелось посмотреть «что-нибудь революционное», и он выбрал спектакль белорусского театра. Но из-за ошибки аппарата Сталин случайно попал на спектакль по пьесе итальянского драматурга Луиджи Пиранделло, сыгранный ленинградской труппой. Взбешенный вождь, согласно преданию, покинул театр со словами: «Это про революцию?!» Наутро постановщика спектакля главного режиссера Театра комедии Николая Павловича Акимова сняли с должности, которую он вновь занял только через два года после смерти Сталина.

18 октября 1942 года в помещении современного Театра комедии был создан драматический театр, который в народе сразу же стали называть «Блокадным». Его труппа состояла из актеров ленинградских театров, не успевших или не захотевших эвакуироваться на Большую землю. Первым спектаклем, сыгранным на сцене нового театра в том же году, была пьеса Константина Симонова «Русские люди». Затем были поставлены и сыграны еще несколько спектаклей. В помещении Театра комедии «Блокадный театр», так и не получивший своего официального названия, проработал до 1944 года. Затем был переведен в помещение Театра имени В.Ф. Комиссаржевской на улицу Ракова (ныне – Итальянская), 19.

Через дом от Елисеевского магазина, в доме № 60, в 1844–1845 годах снимал квартиру поэт и литературный критик князь Петр Андреевич Вяземский. В 1780-х годах на этом участке стоял двухэтажный каменный дом купца И.Ю. Денисова. Затем владельцем дома стал сын полководца екатерининских времен П.А. Румянцева-Задунайского – граф С.П. Румянцев-Задунайский. В конце 1830-х годов дом перешел в собственность княгини В.С. Голицыной, а от нее – к графине А.А. Толстой. Серьезной перестройке дом подвергся в 1858 году, когда его хозяином стал почетный гражданин Петербурга купец И.И. Глазунов. Здание было надстроено, его фасады получили новое оформление. Наконец в 1923–1924 годах дом приобретает современный вид. В 1913 году во дворе этого дома по проекту архитектора В.В. Шауба было построено здание кинематографа «Пикадилли», переименованного в советское время в «Аврору».

Петр Андреевич Вяземский происходил из старинного рода удельных князей Рюриковичей. Его отец, князь Андрей Иванович, верой и правдой служил Екатерине II. При Павле I он был назначен сенатором и получил чин тайного советника. Матерью Петра Андреевича была ирландка Дженни О’Рейли, похищенная у законного мужа князем Андреем Ивановичем во время путешествия по Европе в 1782–1786 годах и привезенная в Россию.

В молодости политические убеждения Вяземского были вполне радикальными. И хотя он не был декабристом, но по убеждениям был близок к ним и не зря заслужил у современников прозвище «декабриста без декабря». Это мнение разделяли не только друзья Вяземского. Например, Николай I говорил о Вяземском, что «отсутствие имени его в этом деле, указывает, что он умнее и осторожнее других». Сохранилась легенда о том, что вечером 14 декабря 1825 года, после разгрома восстания на Сенатской площади, Вяземский тайно встречался с Иваном Ивановичем Пущиным и взял от него «на сохранение портфель с политически опасными бумагами».

Вяземский знал Пушкина еще мальчиком, в Москве. Он был знаком с его родителями и дядей Василием Львовичем Пушкиным. Следил за творческими успехами юного поэта, в то время еще лицеиста, а затем стал его старшим другом.

Вяземский оставил множество записных книжек, переполненных бесценными свидетельствами городского фольклора – слухами, анекдотами, легендами. Тем не менее, по утверждению современников, сам Вяземский слыл человеком весьма трезвым и прагматичным, начисто лишенным каких-либо суеверных предрассудков. Тем не менее рассказывают, что, когда знаменитая «Княгиня ночи» Авдотья Голицына, всерьез увлеченная философией и математическими науками, начинала при нем рассуждать о дугах, касательных и прочих специальных терминах, он незаметно отворачивался и «тихонько крестился».

Каково же было его удивление, когда он, как об этом увлеченно пересказывали в аристократических и литературных салонах, неожиданно пережил собственный «мистический опыт». Однажды, вернувшись домой и войдя в собственный кабинет, он увидел «самого себя, сидящего за столом и что-то пишущего». Вяземский осторожно заглянул двойнику через плечо. То, что он увидел, никто никогда не узнал. Он об этом не рассказывал до конца своей жизни. Но, как утверждали со знанием дела в Петербурге, с тех пор «стал верующим христианином».

В остальном же Вяземский ничем не отличался от круга своих сверстников. Он оставался обыкновенным сыном своего времени. Фрондерствовал, играл в карты, в молодости чуть не разорился, волочился за женщинами. Но умел при этом оставаться верным и преданным другом. В подмосковном имении Вяземского Остафьеве хранился загадочный черный ящик, который Петр Андреевич всю свою жизнь оберегал от посторонних. Ящик был запечатан его личной печатью и «снабжен ярлыком, на котором рукою его самого было написано: “Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года”». Из письма Вяземского жене выясняется, что в ящике находились пять щепочек от деревянного эшафота, которые будто бы друзья подобрали во время прогулки «по крепостным валам и головам сидящих внизу в казематах». Согласно легенде, эти пять щепочек хранились им в память о пяти повешенных декабристах.

Петр Андреевич Вяземский был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Ныне это территория Некрополя мастеров искусств.

На месте многоэтажного дома № 64 по Невскому проспекту в 1780-х годах стоял дом, построенный в формах раннего классицизма для купца А.И. Жадимировского. Современный вид дом приобрел в 1882 году после перестройки по проекту архитектора В.А. Прусакова. В пушкинское время дом принадлежал дворянину А.А. Меншикову. Здесь с 1822 по 1828 год снимал квартиру Василий Андреевич Жуковский.

Блестящий поэт и превосходный переводчик, один из основоположников романтического направления в русской литературе, Василий Андреевич Жуковский родился при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых романтических легенд старого Петербурга. Крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белевского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на Русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» – «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то, видишь, жена моя совсем состарилась», – пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин шутить не собирался, и когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении 16-летней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», – сказал он, легко толкнув девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.

По одному из вариантов этого семейного предания, Сальха была взята в плен не крепостным барина, а известным в свое время генерал-майором русской армии немецкого происхождения Карлом Ивановичем Муфелем, участником Русско-турецкой войны, который отдал плененную девушку «на воспитание» Афанасию Бунину.

По обычаю тех времен, малолетняя наложница считалась «воспитанницей» барина. При крещении получила имя Елизавета Дементьевна и соответствующую происхождению фамилию – Турчанинова. Сначала служила нянькой при младших детях Бунина, затем стала экономкой, то есть домоправительницей.

В 1783 году Сальха родила барину мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. В то время незаконнорожденный ребенок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец допустить не мог. И Бунин нашел выход. В его доме жил небогатый киевский купец Андрей Григорьевич Жуковский. Его и уговорил Бунин усыновить своего тайного сына от Сальхи. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия – Жуковский. А заодно и отчество – Андреевич, которое охотно подарил ему киевский купец.

Бунин долго скрывал от законной жены свою неверность, но перед смертью во всем признался и попросил позаботиться о сыне. Супруга оказалась женщиной благородной и согласилась исполнить последнее желание умирающего. После смерти мужа она забрала его сына от усыновившего его Жуковского, а затем отдала мальчика в Благородный пансион при Московском университете, директором которого был в то время старый знакомый покойного Бунина.

В Петербург Василий Андреевич Жуковский впервые попал в 1796 году. Однако окончательно переселился в Северную столицу из патриархальной Москвы только в 1815-м. После появления в 1812 году патриотического стихотворения «Певец во стане русских воинов» его имя стало известно царской семье. Его стали усиленно приглашать в Петербург. В конце концов он оказался при дворе, в должности чтеца при императрице. Потом служил на самых разных должностях – чтеца, учителя и, наконец, воспитателя наследников престола.

Жуковский был искренним и преданным другом Пушкина. Он исключительно много сделал для поэта, особенно в последние дни его жизни и после его кончины.

Похоронен Василий Андреевич в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Над его могилой установлен памятник в виде саркофага, исполненный скульптором П.К. Клодтом. На памятнике обстоятельная надпись: «В память вечную знаменитого певца в стане Русских воинов Василия Андреевича Жуковского, родившегося в Белеве 29 генваря 1783, скончавшегося в Бадене 12 апреля 1852 года. Воздвигнут стараниями и приношениями почитателей бессмертных трудов его и дарований». И, как оказалось впоследствии, эта надпись стала причиной еще одной легенды, которая настигла Жуковского в его посмертной жизни. Как мы уже знаем, поэт родился не в городе Белеве, а в селе Мишенском.

В первой половине XVIII века от Летнего дворца Елизаветы Петровны, который находился на месте Михайловского замка, к Невскому проспекту, мимо частных садов и огородов, шла безымянная дорога, которую в народе нарекли «Садовой». По другой версии, так ее стали называть после того, как в 1745 году было издано специальное распоряжение о пересадке берез с Адмиралтейского луга на эту дорогу. Березы высадили по обе стороны улицы, после чего будто бы и появился сначала микротопоним «Садовый переулок», а затем и «Малая Садовая улица». В то время современная Малая Садовая улица называлась Шуваловым переулком, по дворцу И.И. Шувалова, к которому она вела.

В 1777 году «Садовую» улицу официально назвали Каравайной. Иногда ее называли Коровайной. Оба эти названия связаны с неправильным произношением персидского названия слонового двора. Слоны были подарены России персидским шахом. Они прибыли в Петербург с собственными погонщиками, которым определили место для жилья на «Садовой дороге» вблизи Невского проспекта. Свои жилища персы называли «караван-сараями». Слоновый двор находился на месте современного дома № 12. Затем его перевели на Знаменскую площадь, а название улицы с 1788 года приобрело современную редакцию: Караванная улица.

В 1919 году в бою с войсками генерала Юденича под Лугой, не желая попасть в плен к врагам революции, застрелился 24-летний комиссар Красной армии Николай Гурьевич Толмачев. В том же году в память о нем Караванную улицу переименовали в улицу Толмачева. В доме № 1 по этой улице находились так называемые Курсы по подготовке военных агитаторов, организатором которых был Толмачев.

В 1991 году улице Толмачева вернули ее историческое название. Она вновь стала Караванной.

Участок дома № 66 по Невскому проспекту в конце XVIII века принадлежал поэту Г.Р. Державину, который продал его под застройку купцу П. Шарову. В 1877 году трехэтажный особняк Шарова был перестроен по проекту архитектора В.И. Иванова. Ленинградцам этот дом известен знаменитой аптекой, которую в народе называли «Аничковой», по находящемуся рядом Аничкову мосту. С 1934 года в первом этаже этого дама расположен один из старейших и известнейших в городе книжных магазинов – Книжная лавка писателей. Книжная лавка внесена в «Красную книгу Петербурга» как «объект, не подлежащий переименованию и перепрофилированию».

Что дороже и полезнее,

Чем знакомства краткий миг.

В Петербурге – День поэзии,

Праздник авторов и книг.

Лавка питерских писателей,

Что на Невском у Коней.

Вся читательская братия

Знает путь-дорогу к ней.

Здесь поэзия и проза

Не враждуют меж собой.

Здесь, давно почивший в бозе,

Как живой вступает в бой.

В Лавку, сбросив бронзы груз,

Ходят с пламенными душами

Пушкин с площади Искусств,

Гоголь с улицы Конюшенной.

Во спасение души,

Не для славы и парада,

Здесь боятся пуще лжи

Полулжи и полуправды.

Здесь сбывается мечта

Беллетристов и читателей.

У Аничкова моста

В Лавке питерских писателей. ***

В квартале от дома с «Аничковой аптекой» по набережной Фонтанки находится дом № 25. В Петербурге начала XIX века он был хорошо известен как дом Муравьевой. В 1814 году это здание было приобретено у купца Андрея Кружевникова Екатериной Андреевной Муравьевой сразу после ее переезда из Москвы в Петербург. Вместе с матерью здесь жили ее сыновья, будущие декабристы Никита и Александр. Сюда, в их исключительно гостеприимный и хлебосольный дом, приходили многочисленные родственники и друзья Муравьевых. Здесь «у беспокойного Никиты» проходили собрания Тайного общества.

В декабре 1825 года большую и дружную семью Муравьевых поразил страшный удар. Никита был приговорен к смертной казни, замененной двадцатилетней каторгой, Александр – к двенадцати годам каторжных работ. Среди ближайших родственников под следствием оказались Сергей, Матвей и Ипполит Муравьевы-Апостолы, Артамон Муравьев, еще один Александр Муравьев. Это только из ближайшего круга. Сергей был повешен на кронверке Петропавловской крепости, Ипполит застрелился, остальные сосланы в Сибирь.

Дом Муравьевой превратился в «Святыню несчастий», как окрестили его петербуржцы. Екатерина Андреевна едва не сошла с ума от горя и почти ослепла от слез. По свидетельству современников, она «больше всех других матерей и жен декабристов не давала Николаю I возможности забыть его “друзей 14 декабря”».

7

Огромная территория по нечетной стороне Невского проспекта от Садовой улицы до Фонтанки в середине XVIII века была занята усадьбой Аничкова дворца. От Невского проспекта усадьбу отделяла протяженная низкая каменная стенка со въездными, наподобие триумфальной арки, барочными воротами посередине и невысокими декоративными павильонами по краям. В 1796–1801 годах на западном участке усадьбы Аничкова дворца по проекту архитектора Е.Т. Соколова было возведено специальное здание первой в России Публичной библиотеки. В основу библиотечного собрания легла общедоступная варшавская «Библиотека Речи Посполитой имени Залуских», содержавшая более 400 тысяч томов. В свое время она была создана братьями Залускими и считалась одной из лучших в Европе. После подавления польского восстания и взятия Варшавы русскими войсками под командованием А.В. Суворова Национальная польская библиотека была объявлена собственностью Русского правительства и в качестве трофея перевезена в Петербург. Справедливости ради надо сказать, что после революции значительная часть библиотеки Залуских, по распоряжению Ленина, была возвращена Польше.

Торжественное открытие петербургской Публичной библиотеки состоялось в январе 1814 года. Ее первым директором был назначен известный общественный деятель, президент Академии художеств, историк, археолог и художник Алексей Николаевич Оленин.

Род Олениных по мужской линии известен из «Дворянской родословной книги», составленной еще при царе Алексее Михайловиче. Первым из известных Олениных был некий Невзор, живший в первой половине XVI века.

Однако есть и иная версия происхождения рода Олениных. Герб Олениных представляет собой щит, на золотом поле которого изображен черный медведь с сидящей на его спине девушкой в красной одежде и с царской короной на голове. В верхней части щита находятся рыцарский шлем и дворянская корона, которые венчают два оленьих рога. В сложную гербовую композицию включены и другие медведи: один стоит на задних лапах и нюхает розу, два других поддерживают щит по обе его стороны. Многосложный рисунок герба является иллюстрацией к древней ирландской легенде о короле из рода О’Лейнов. Согласно легенде, умирая, король поделил все свое имущество между сыном и дочерью. Но брат, помня о старинном предсказании, что ирландский престол займет женщина, после смерти отца схватил сестру и бросил в клетку с медведями. Однако девушка не погибла. Она протянула медведям благоухающую розу и пленила их сердца. Тогда брат, смягчившись, выпустил сестру, но вскоре сам погиб. Сестра стала королевой Ирландии, но продолжала жить среди медведей. У О’Лейнов были враги, которые претендовали на трон, и поэтому они начали преследовать девушку. Тогда, чтобы спасти ее, медведица посадила ее на спину и переправилась с ней через пролив во Францию. А уж потом потомки королевы перебрались в Польшу и затем, при царе Алексее Михайловиче, – в Россию, где стали Олениными.

Алексей Николаевич Оленин родился в Москве и впервые в Петербурге появился в 1774 году, когда был определен для учебы в Пажеский корпус. За три года до выпуска, по повелению Екатерины II, Оленин отправился за границу «для совершенствования знаний в воинских и словесных науках». Там он учился сначала в артиллерийском училище, а затем в Дрезденском университете. Параллельно небезуспешно занимался изучением иностранных языков, рисованием, гравировальным искусством и литературой. В 1786 году за составленный им в Германии «Словарь старинных военных речений» Российская академия избрала его своим членом. Только этот, далеко не полный список достоинств Оленина оказался вполне достаточным, чтобы в 1811 году он был назначен директором петербургской Публичной библиотеки.

Между тем об Алексее Николаевиче Оленине в Петербурге ходили самые невероятные легенды. Будто бы этот «друг наук и искусств» до 18 лет был величайшим невеждой. Якобы именно с него Фонвизин написал образ знаменитого Митрофанушки, а с его матери Анны Семеновны Волконской – образ Простаковой. И будто бы только дядя Оленина сумел заметить у мальчика незаурядные способности. Он забрал его у матери и дал блестящее образование. Правда, по другой легенде, все происходило в обратной последовательности. На Оленина будто бы произвела сильное впечатление увиденная им в юности комедия «Недоросль». Именно она заставила его «бросить голубятничество и страсть к бездельничанью» и приняться за учение.

Оленин жил в собственном доме на Фонтанке, 101. Салон Оленина считался одним из самых модных в Петербурге. В художественных и литературных кругах его называли «Ноевым ковчегом», столь разнообразны и многочисленны были его участники. Постоянными посетителями салона были Пушкин, Крылов, Гнедич, Кипренский, Грибоедов, братья Карл и Александр Брюлловы, К.Н. Батюшков, В.П. Стасов, И.П. Мартос, Федор Толстой и многие другие. Они же были желанными гостями на даче Оленина под Петербургом с говорящим названием Приютино.

Значение Оленинского кружка переросло в бытовой обычай дружеских собраний с непременным обеденным столом, карточными играми после чая и вечерними танцами с легким флиртом. Здесь рождались идеи, возникали проекты, создавалось общественное мнение. Это был один из тех культурных центров, где исподволь формировался наступивший XIX век, названный впоследствии золотым веком русской литературы, веком Пушкина и декабристов, «Могучей кучки» и передвижных выставок, веком Достоевского и Льва Толстого.

Дома Полторацких на набережной реки Фонтанки

О том, каким значительным явлением в культурной жизни столицы стало открытие библиотеки, можно судить по крылатому выражению, сохранившемуся в арсенале городского фольклора с тех пор. Теперь деловитые мужья, торопливо уходя из дома, могли успокоить своих недоверчивых жен тем, что бегут «пропустить стопку-другую книг». Между прочим, в XIX веке среди разночинной интеллигенции появилось новое необычное словосочетание: «Стеклянная библиотека». Так на языке любителей пропустить стаканчик назывались питерские погребки.

В 1840-х годах Публичная библиотека едва не сгорела. Спас ее, если верить преданиям, работавший в то время в библиотеке архитектор В.А. Собольщиков. Кстати сказать, по его проекту в 1859–1862 годах был сооружен новый читальный зал, ныне хорошо известный как Ленинский. Так вот, Собольщикову как-то привиделся вещий сон: он увидел, что в одной из комнат библиотеки начинается пожар. Проснувшись и торопливо одевшись, Собольщиков побежал на службу и в первую очередь бросился в ту, виденную во сне, комнату. Никакого пожара не было. Однако опытным глазом архитектор обнаружил дефект, который «неминуемо привел бы к пожару, если его не исправить».

Долгое время директором Публичной библиотеки был Дмитрий Фомич Кобеко, оставивший свой след в городском фольклоре. Однажды он заказал собственный портрет, который велел повесить над входом в читальный зал отдела рукописей. В петербургских салонах появилась новая острота, которой щеголяли неисправимые зубоскалы: «Вы слышали? в Публичной библиотеке Кобеко повесился!»

В 1932 году Публичной библиотеке, или «Публичке», как ее называли поголовно все питерцы, было присвоено имя М.Е. Салтыкова-Щедрина. О том, как это произошло, рассказывается в анекдоте. Однажды на приеме у Сталина находилась делегация ленинградских деятелей культуры и искусства. «Было бы неплохо назвать вашу библиотеку именем какого-нибудь известного писателя», – с лукавой восточной улыбкой проговорил вождь. «Какого же, Иосиф Виссарионович?» – с готовностью обратились в слух ленинградские товарищи. Сталин неторопливо раскурил трубку и, не дождавшись никаких предложений, хитро проговорил: «Салтыков-Щедрин тоже хороший писатель».

У этого анекдота есть еще один весьма характерный вариант, который, как нам кажется, должен быть приведен. Когда Иосиф Виссарионович узнал, что Публичная библиотека «безымянная», он выразил недоумение. Кто-то из подхалимов предложил назвать ее именем «нашего дорогого товарища Сталина». Великий вождь пыхнул трубкой, расправил брови и возразил: «Пачиму Сталин? Есть и другие харошии писатели. Например, Салтыков-Щедрин».

Бытует легенда, как в 1960-х годах к одному из партийных хозяев Ленинграда пришла делегация работников библиотеки: «Фонды увеличиваются, и скоро их негде будет хранить. Не говоря уж о нехватке мест для занятий. Без помощи обкома партии нам не обойтись». Секретарь обкома строго посмотрел на библиотекарей и наставительно произнес: «У советских людей появляются отдельные квартиры. Они создают личные библиотеки, и надобность в Публичной скоро вообще отпадет».

В 1990-х годах Публичная библиотека сменила вывеску. Она стала называться «Российской национальной». В связи с новым статусом изменилось и ироничное самоназвание многочисленных милых и симпатичных работниц книжных залов. Еще недавние «Публичные девушки» теперь стали «Национальными».

В 1828–1832 годах в глубине Невского проспекта архитектор К.И. Росси возвел величественное здание драматического театра. Театр был назван Александринским в честь жены императора Николая I Александры Федоровны.

Крупнейший представитель петербургского классицизма в его наивысшей стадии – ампире, Карл Иванович Росси был сыном итальянской балерины. По слухам, отцом ребенка был русский аристократ или чуть ли не сам император Павел I. Известно, что с раннего детства Росси учился и воспитывался у архитектора Винченцо Бренны. Затем уехал продолжать образование во Флоренцию, а по возвращении в 1806 году в Петербург получил звание архитектора. Первой крупной работой Росси в Петербурге стало строительство комплекса Елагина дворца для вдовствующей императрицы Марии Федоровны. В это же время он принимает активное участие в работе Комитета для строений и гидравлических работ, одной из задач которого стало «придание регулярному Петербургу еще более единообразного и вместе с тем строгого вида».

Карл Росси был первым архитектором, который строил не отдельные дома, дворцы или усадьбы, а целый город, улицы и площади которого должны были составить единый ансамбль. О нем так и говорили в Петербурге: «Росси не строит домов – он создает ансамбли». За свою долгую творческую жизнь он спроектировал 12 площадей и 13 улиц Петербурга. Одна из них, проложенная от заднего фасада Александринского театра до современной площади Ломоносова и представляющая с театральным зданием единый архитектурный ансамбль, заслуженно носит его имя, объединенное с его профессией, – улица Зодчего Росси.

Росси был новатором в применении новейших строительных материалов. Так, при строительстве Александринского театра он впервые использовал чугунные перекрытия. Рассказывают, что, узнав о новшестве, осторожный Николай I решил приостановить работы. Тогда возмущенный вмешательством царя Росси, ручаясь за прочность чугунных конструкций, якобы попросил императора повесить его на стропилах, если рассчитанный им свод обрушится. Николай уступил. По другой легенде, Росси завещал, если в течение двух веков какая-либо конструкция Александринского театра рухнет, вскрыть его могилу и повесить останки на колосниках.

Но даже Росси, произведения которого в глазах современников олицетворяли царственное богатство и житейское благополучие, не избежал нужды. По окончании строительства Александринского театра зодчему была безвозмездно и в вечное пользование предоставлена театральная ложа. Однако, испытывая постоянные денежные затруднения, он эту ложу продавал. Правда, по другой легенде, эту ложу у него отобрали. Случилось, что однажды, как повествует легенда, во время спектакля в ложе сошлись потомственный дворянин и простой купец. Что-то они не поделили. Произошла ссора, переросшая в громкий скандал, едва не сорвавший спектакль. В результате ложа у Росси была отобрана.

На уровне второго и третьего этажей главный фасад театра украшает глубокая лоджия с коринфской колоннадой. Над нею парит квадрига, управляемая древним богом искусств красавцем Аполлоном работы скульптора Пименова. В артистической среде известно обиходное прозвище Аполлона: «Кучер с Александринки». С ним связана одна любопытная театральная примета, имеющая хождение среди «избранной», привилегированной публики Александринки. Если во время антракта тебе доверят ключи от застекленных дверей театрального фойе на балкон, ты можешь загадать свое самое сокровенное желание, и оно непременно исполнится, если ты выпьешь бокал шампанского, поддерживая при этом ладонью гениталии одного из коней квадриги Аполлона.

Над скверами и над рынками,

Над сполохами огней

Кучер с Александринки

Гонит своих коней.

Стремительные, как грозы,

Рвутся из-за кулис.

Бледнеют метаморфозы,

Исполненные на бис.

Квадрига по небу мчится,

Распугивая воронье,

Над медной императрицей,

Сподвижниками ее,

Над куполами храмов,

Назначенными на слом,

Над большевистским хламом

И над имперским злом, —

И над толпой стоустой

Гарантией вечных уз

Языческий бог искусства

И предводитель муз. ***

Как правило, в старом Петербурге в дни театральных премьер и бенефисов к подъезду Александринки выстраивалась длинная очередь карет и экипажей. Среди «золотой молодежи» того времени существовало убеждение, что ходить пешком в Александринский театр неприлично. Говорят, предприимчивые питерские извозчики специально ставили кареты вблизи театра, буквально в нескольких шагах от него. Здесь они нанимались столичными щеголями и лихо подкатывали к парадному входу в театр. Спектакли Александринки высоко ценились в обеих столицах, хотя профессиональная ревность, существующая до сих пор, не исчезала никогда. Одно театральное предание рассказывает, что, когда в Александринском театре готовились к предстоящим гастролям знаменитого московского актера М.С. Щепкина, петербургский актер Боченков, игравший те же роли, что и Щепкин, и очень боявшийся соперничества, мрачно шутил: «В Москве дров наломали, а к нам щепки летят».

Многие театральные имена, связанные с Александринкой, стали составной частью городской мифологии.

Драматическим актером и любимцем петербургской публики был потомственный артист, ведущий трагик Александринского театра с момента его открытия Василий Андреевич Каратыгин. Вместе с ним на сцене Александринского театра выступали его мать и отец. В городском фольклоре Каратыгин остался благодаря многочисленным театральным анекдотам и байкам, главным героем которых выступал этот острый на язык и талантливый трагик. Вот только некоторые.

Однажды летом в Петергофе был выездной спектакль Александринского театра. За неимением других мест, актеров временно разместили в помещении, где обычно стирали белье. Побывавший на спектакле Николай I поинтересовался у артистов, всем ли они довольны. Первым отозвался находчивый Каратыгин, легко каламбуря и смешивая понятие ласки, как проявления теплых чувств, с полосканием белья: «Всем, Ваше Величество, всем. Нас хотели полОскать и поместили в прачечной».

В другой раз, придя во время антракта на сцену Александринского театра, император обратился к артисту: «Вот ты, Каратыгин, очень ловко можешь превратиться в кого угодно. Это мне нравится». Каратыгин, поблагодарив государя за комплимент, согласился с ним и сказал: «Да, Ваше Величество, могу действительно играть и нищих, и царей». – «А вот меня, ты, пожалуй, и не сыграл бы», – шутливо заметил Николай. «А позвольте, Ваше Величество, даже сию минуту перед вами я изображу вас». Добродушно настроенный царь заинтересовался: как это так? Пристально посмотрел на Каратыгина и сказал уже более серьезно: «Ну, попробуй». Каратыгин немедленно встал в позу, наиболее характерную для Николая I, и, обратившись к тут же находившемуся директору Императорских театров Степану Александровичу Гидеонову голосом, похожим на голос императора, произнес: «Послушай, Гидеонов, распорядись завтра в 12 часов выдать Каратыгину двойной оклад жалованья за этот месяц». Государь рассмеялся: «Гм… Гм… Недурно играешь». Распрощался и ушел. На другой день в 12 часов Каратыгин получил, конечно, двойной оклад. По другому анекдоту, на ту же тему, Каратыгин, исполняя просьбу Николая I изобразить его, голосом монарха обратился к стоящему рядом с императором адъютанту: «Слушай, голубчик, распорядись послать этому актеришке Каратыгину ящик шампанского». Николай расхохотался, и наутро шампанское было доставлено к дому актера.

Однажды во время похорон писателя Полевого Каратыгин каламбуром остановил Фаддея Булгарина, который хотел ухватиться за ручку гроба: «Уж ты довольно поносил его при жизни».

В другой раз Каратыгин присутствовал на похоронах одного известного картежника, казацкого офицера. На следующий день его спросили: «Ну, как вам похороны?» – «Великолепно! Сначала ехали казаки с пиками, потом музыканты с бубнами, затем духовенство с крестами, потом покойник с червями, а за ними шли дамы, тузы, валеты, и в конце двойки, тройки, четверки», – играя картежной терминологией и каламбуря, ответил Каратыгин.

Каратыгину приписывают и другие каламбуры, адресованные плодовитым, но бездарным авторам театральных водевилей. Об одном из них он сказал: «Лучше бы он писал год и написал что-нибудь годное, чем писал неделю и написал НЕДЕЛЬНОЕ». А актеру, обратившемуся к нему с вопросом: «А помнишь ли ты мою пьесу?», он ответил: «Еще бы! Я ведь злопамятный».

В другой раз, по поводу драмы «В стороне от большого света», Каратыгин будто бы сказал: «Первое действие драмы происходит в селе, второе – в городе, все же остальное написано ни к селу, ни к городу».

Каратыгина похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Согласно одной из легенд, он был положен в гроб живым и перед смертью будто бы даже приподнялся. Как утверждают жизнерадостные театралы, это была его последняя искрометная шутка.

В 1835 году на сцене Александринского театра дебютировала Варвара Николаевна Асенкова. Она родилась в театральной семье. Ее мать была воспитанницей Театрального училища и долгое время выступала на петербургской сцене. Современники утверждают, что Варвара Асенкова была «грациозная, миловидная, с лукавой улыбкой на устах» артистка, которая особенно хорошо выглядела в водевилях, где исполняла так называемые роли с переодеванием: юных маркизов, юнкеров, малолетних королей. В то же время она была первой исполнительницей таких значительных драматических ролей, как Софья в комедии Грибоедова «Горе от ума» и Марья Антоновна в гоголевском «Ревизоре».

Как и положено, Асенковой увлекались, ее любили, из-за нее случались скандалы. Согласно литературному анекдоту, дошедшему до нашего времени, героем одного такого скандала стал Пушкин. Вот текст этого анекдота. В санкт-петербургском театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: «Мальчишка, дурак!» Пушкин отвечал: «Ошибка, старик! Что я не мальчишка – доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я – Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую».

Надо сказать, что этот старинный анекдот сохранил для потомков одну исключительно любопытную и немаловажную деталь. Первоначально Асенкова и в самом деле не вызывала восторга избалованного петербургского зрителя. Ее подлинный талант проявился гораздо позже. И Пушкин, который впервые увидел ее на сцене всего лишь за полтора-два года до своей гибели, когда Асенкова впервые только появилась на александринской сцене, имел все основания быть недовольным ее игрой.

Согласно легендам, у Асенковой был сын, отцом которого петербургская молва считала императора Николая I. Впрочем, император был далеко не единственным поклонником знаменитой актрисы. В нее был влюблен граф Яков Иванович Эссен-Стенбок-Фермор. Если доверять фольклору, то именно благодаря этому обстоятельству Невский проспект обогатился таким заметным сооружением, как Пассаж. Будто бы граф построил его в честь актрисы и на том месте, где он в последний раз ее видел, о чем мы уже говорили.

Умерла Асенкова рано, в возрасте двадцати четырех лет, от чахотки. Ее смерть вызвала в Петербурге целую бурю толков и пересудов. Говорили, что она приняла яд, не выдержав травли завистников, среди которых главной была Надежда Самойлова. Так это или нет, судить не нам, но после смерти Асенковой все ее роли перешли к сопернице.

«Царицей Александринки» называли в Петербурге великую актрису Марию Григорьевну Савину.

Савина считалась одной из лучших исполнительниц ролей в пьесах русского классического репертуара, а кроме того, занималась широкой общественной деятельностью. Она основала так называемое Убежище для престарелых актеров на Петровском острове. Ныне – это Дом ветеранов сцены, который до сих пор в народе зовут «Убежищем для актеров». При всем при этом Савина обладала совершенно несносным характером. В театре, признавая ее безусловный талант, за глаза окрестили «Генеральша» и «Серая кардинальша». И именовали не по фамилии, а по имени-отчеству: Мария Гавриловна, как это принято для императриц. Директор Императорских театров В.А. Теляковский не однажды признавался, что в Александринке «два директора – один он, тайный советник, а другой Савина, явный советник, первый говорит то, что заблагорассудится, а второй делает то, что хочет». В то же время об уважении, которым пользовалась Савина среди театралов, говорит поговорка, рожденная в ее время: «Фраки в Петербурге шьют три раза в год: на Рождество, на Пасху и на бенефис Савиной».

При всей своей внешней озабоченности судьбами товарищей по профессии, она не терпела никакого таланта не то что рядом, а даже вблизи себя. Рассказывают, что однажды на каком-то французском спектакле Савина, глядя на сцену, откровенно говорила: «Хоть бы один такой мужчина, как эти, в Александринке», на что, впрочем, ей тут же отпарировали: «Хоть бы одна такая женщина, как эти, у нас в Александринке». Как на это отреагировала Савина, неизвестно, зато все хорошо знали, что по ее вине из Александринского театра ушли такие бесспорные мастера сцены, как П.А. Стрепетова и В.Ф. Комиссаржевская. А в кулуарах частенько можно было услышать, что «злодейка Савина каждый день на завтрак съедает по молодой актрисе».

Между тем и вне театра Савина оставалась признанным лидером актерского мира. В ее доме на Фонтанке, 38, устраивались званые вечера, где за чаем с постными капустными пирогами, которые неизменно подавала горничная Василиса, читались новые пьесы, высмеивались классики и злословили актеры. На следующий день многие искрометные шутки, рожденные в доме гостеприимной хозяйки, становились достоянием городского фольклора. Между прочим, именно от тех вечеров с капустными пирогами родились знаменитые театральные капустники.

Савина, по ее завещанию, была похоронена рядом с основанным ею Убежищем для престарелых актеров. После революции Дом ветеранов сцены подвергся реконструкции. Тогда же могила Савиной была перенесена на берег Малой Невки.

Одним из театральных авторов, пьесы которого ставились в Александринке, был Август Коцебу. Немецкий драматург и романист долгое время прожил в России. В Петербург Коцебу приехал в 1794 году вместе с так называемым обществом немецких актеров. С 1800 года он стал директором основанного этим обществом Немецкого театра. Очень скоро Коцебу приобрел широкую известность как автор многочисленных пьес, которые заняли не последнее место в репертуаре русских театров. Все его сочинения носили нравоучительный характер и по большей части были пошлыми и слезливыми. Всего Коцебу написал 98 пьес. В театральном Петербурге их издевательски называли «Коцебятиной».

Жизнь Коцебу закончилась драматически. Он считался не то тайным агентом Германии, не то русским провокатором. Так или иначе, в 1819 году его заколол кинжалом студент Карл Занд. Пушкин воспел этот «подвиг» в стихотворении «Кинжал». Пушкин считал Занда третьим после Брута, принявшего участие в убийстве диктатора Цезаря, и Шарлотты Корде, убившей вождя французских якобинцев Марата, «великим защитником свободы». С именем Шарлотты Корде мы еще встретимся на улице Марата. Напомним читателям, что могила Занда стала местом паломничества германской молодежи. Но мы отвлеклись.

Еще одним автором Александринского театра был известный в свое время драматург Виктор Александрович Крылов. В структуре петербургских Императорских театров он занимал не последнюю должность, служил начальником репертуарной части. От его слова зависела судьба многих петербургских драматургов. Писал и сам Крылов. Это был плодовитый автор, написавший десятки пьес. Все они в основном представляли собой либо переводы, либо переделки классических произведений. Если быть точнее, в его творческом наследии более 30 оригинальных пьес и более 70 переделанных немецких, французских и русских драматических произведений.

Однофамилец знаменитого баснописца, совестливый Крылов, писал под скромным и ничего не говорящим псевдонимом Александров. Судя по всему, Крылов был автором способным и далеко не бездарным. Он хорошо знал театр, и после его вмешательства в тексты многие неизвестные ранее или вообще не пользовавшиеся популярностью пьесы приобретали второе дыхание и становились знаменитыми и любимыми избалованными петербургскими зрителями спектаклями.

В театральном фольклоре второй половины XIX века существовала лестная характеристика таких пьес. Она сохранила для потомков подлинную фамилию ныне совершенно забытого драматурга. Пьесы, переделанные Виктором Александровичем Крыловым, назывались «Окрыленными». В конце века его драматургия, видимо, приелась, и в Петербурге пошло гулять выражение «крыловщина». Оно обозначало театральную косность и рутину.

Долгое время в театре работал актер Бруно Артурович Фрейндлих, отец известной петербургской актрисы Алисы Бруновны. С 1975 по 1991 год Ленинградским театром драмы имени Пушкина, как в советское время назывался Александринский театр, руководил народный артист Советского Союза Игорь Олегович Горбачев. Так случилось, что именно при нем прославленный в прошлом театр превратился в один из символов общественного и художественного застоя. На ярком фоне театральной жизни Ленинграда тех лет, представителями которой были коллективы Н.П. Акимова, И.П. Владимирова, Г.А. Товстоногова, театр Горбачева являл собой образец скучного консерватизма и выразительной безликости. В народе его прозвали «Корыто Горбачева». Безжалостный городской фольклор, сравнивая Пушкинский театр тех времен с Публичной библиотекой, был далеко не на стороне театра Горбачева:

Слева лом культуры,

А сзади дом халтуры.

Между тем Горбачев был одним из любимых актеров советских партийных бонз. Награды сыпались на него как золотой дождь. Остроумнейшей Фаине Георгиевне Раневской петербургская молва приписывает слова, оброненные ею по случаю очередного награждения Игоря Олеговича: «За создание в искусстве образа довольного человека».

Последней постановкой Игоря Горбачева в пушкинском театре была пьеса А.Н. Островского «Не все коту масленица». Но и этот грустный факт личной биографии актера петербургский фольклор расценил как шутку, сыгранную с ним безжалостной, но справедливой судьбой. Название спектакля было откровенно двусмысленным.

Случайно или нет, но уход Горбачева из театра совпал с изменением политического строя в России. На дворе был 1991 год.

В околотеатральных кругах время от времени можно услышать притчу о спектаклях по пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума». За всю долгую историю представлений этой комедии, говорят, не было ни единого спектакля, на котором хотя бы один из актеров не запутался в тексте. Вот уж, действительно, горе…

Несмотря на то что в советское время театр носил имя Александра Сергеевича Пушкина, питерцы всегда продолжали называть его «Александринкой». В начале 1990-х годов Александринскому театру официально вернули его историческое название. А сами актеры по недавно сложившейся традиции начало каждого театрального сезона отмечают возложением цветов на надгробие императрицы Александры Федоровны в Петропавловском соборе.

Перед центральным фасадом театра по общему проекту Росси садовый мастер Я. Федоров разбивает сквер. Неофициально сквер петербуржцы называли «Александринским».

В начале 1860-х годов в рамках подготовки к празднованию 100-летия вступления Екатерины II на престол в Петербурге решили установить памятник великой императрице. Решение было реализовано только в 1873 году. Памятник был установлен в сквере перед Александринским театром. С тех пор сквер, так и не получивший официального названия, известен в народе как «Екатерининский», или по-простонародному «Катькин». Одно время в некотором отдалении от Невского проспекта, позади сквера, продавали свои работы питерские художники. Затем им предложили перебраться на другое место. В городском фольклоре от того короткого и яркого времени осталось два микротопонима: «Катькин зад» и «Монмартр».

Памятник императрице Екатерине II исполнен по проекту скульптора М.О. Микешина. Величественный монумент императрицы, установленный на высоком фигурном, круглом в плане пьедестале работы архитектора Д.И. Гримма, давно уже стал одним из любимых объектов городского фольклора. Наименее обидные его прозвища: «Микешинская сонетка», «Печатка» или «Катька», а место встреч и свиданий молодежи в сквере перед Александринским театром называется «у Катьки». Мифология бронзовой императрицы богата и разнообразна. Еще в XIX веке начались разговоры о том, что место для установки памятника выбрано вовсе не случайно. Что так и должна стоять «Коронованная блудница» и лицемерная распутница – спиной к искусству и лицом к публичному дому, который, по одной версии, находился на месте Елисеевского магазина, по другой – где-то на Малой Садовой улице. Записные столичные зубоскалы и остроумцы ни на минуту не оставляли памятник без внимания:

Где стоит такая дама,

Позади которой драма,

Слева – просвещение,

Справа – развлечение,

А спереди не всякому доступно?

Вариантов этой забавной рифмованной загадки было, вероятно, много. Но все они об одном и том же:

Спереди сласти,

Сзади сласти,

Слева – просвещение,

Справа – развлечение.

Этакая пикантная интеллигентская игра, в которой и правила всем хорошо понятны, и ответ заранее известен. Позади памятника – драматический театр, слева – Публичная библиотека, справа – сад Отдыха, а спереди – Елисеевский магазин, цены на товары в котором доступны далеко не всякому.

Смотрите, детки,

Как ели ваши предки.

Невинная литературная забава. Не более того. И все-таки… Рассказывать подобные рискованные байки о любвеобильной императрице давно превратилось в моду. Туристы внимательно разглядывают бронзовые фигуры екатерининских сподвижников на скамье, или «Екатерининской скамейке», как ее называют в народе. Здесь и генералиссимус Александр Суворов, и фельдмаршал Петр Румянцев, и светлейший князь Григорий Потемкин, и граф Алексей Орлов, и княжна Екатерина Дашкова, и Иван Бецкой, и адмирал Василий Чичагов, и канцлер Александр Безбородко, и поэт Гаврила Державин. Все они, за исключением Екатерины Дашковой, что-то живо обсуждают. Как утверждают злоязычные ядовитые остроумцы, мужчины при помощи жестов демонстрируют друг другу размеры своих детородных органов. Все согласно кивают головами, и только «старик Державин» беспомощно разводит руками. А над ними, продолжают неуемные зубоскалы, возвышается великая государыня и великая любовница, с загадочной сладострастной улыбкой на царственных губах и бронзовым скипетром-эталоном в руке.

Иногда, если верить городскому фольклору, в снежном вихре декабрьских вечеров эта живая картина мистическим образом вдруг исчезает. Это подгулявшие и расшалившиеся сподвижники покидают свои места в поисках новых романтических приключений, и Екатерина Великая будто бы сходит с пьедестала, чтобы отыскать своих верных соратников и вернуть их на бронзовую скамейку.

Одна из легенд утверждает, что под памятником зарыты «несметные богатства», которые вот уже полтора столетия будоражат умы городских властей. Будто бы при закладке монумента одна из экзальтированных придворных дам в эмоциональном порыве сорвала с себя перстень и бросила его в котлован для фундамента. Ее примеру якобы последовали многие присутствовавшие дамы высшего света. Не отставали и их спутники. Драгоценности посыпались в таком изобилии, что торжественную церемонию закладки пришлось на некоторое время задержать. Если верить современным городским слухам, то уже в советское время у новых хозяев Смольного не однажды возникала мысль о раскопках в Екатерининском сквере. Однако дело дальше кабинетных разговоров так и не продвинулось. С этими слухами тесно связана легенда о будто бы принятом в 1950-х годах решении перенести памятник Екатерине на другое место. Якобы монумент заслонял вид на Драматический театр имени А.С. Пушкина с Невского проспекта. В этой легенде нет ничего удивительного. В социалистическом Ленинграде подобных примеров, успешно реализованных на практике, было множество. В ходе нашего повествования мы еще расскажем о памятнике императору Александру III на Знаменской площади, снесенном из-за того, что он якобы мешал трамвайному движению.

Надо признаться, что судьба памятника Екатерине II и сегодня волнует петербуржцев. Правда, по-иному. Во времена пресловутого экономического хаоса начала 1990-х годов можно было услышать городскую частушку:

Монумент Екатерине

Охранять бы надо ныне.

Новый русский бы не спер

Монумент к себе во двор.

Надо сказать, эта частушка родилась не на пустом месте. Если верить всезнающему Интернету, «памятник Екатерине – самый несчастный монумент в городе». С него постоянно исчезают скульптурные детали – то бронзовые цепи, то ордена, то шпаги. А однажды десантники нарядили императрицу в тельняшку и вложили в ее руку бутылку.

Между тем репутация «Катькиного сада» оказалась весьма сомнительной. В известных кругах его называют «Катькин ад». По вечерам, еще с дореволюционных времен, здесь собираются питерские геи и лесбиянки: по одну сторону памятника Екатерине – «голубые», по другую – «розовые». Понятно, что геи кучкуются позади памятника, лесбиянки – впереди. «Знатоки» утверждают, что «снять» на ночь мальчика или девочку здесь ничего не стоит. Но нравы «Катькиной тусовки» жестоки и опасны. Говорят, постоянно кто-то бесследно пропадает. Якобы существует даже «какое-то “Голубое кладбище” в Парголове, где тайком хоронят убитых геев и где вершатся прочие темные дела».

Чтобы завершить сюжет о Екатерининском сквере на более позитивной ноте, напомним, что среди петербургских школьников и студентов существует традиция: чтобы получить пятерку на экзамене, надо дотянуться до бронзовой доброй матушки-государыни и коснуться рукой ее пятки.

К 1830-м годам окончательно сформировался единый архитектурный ансамбль площади перед главным фасадом Александринского театра. В рамках этого замысла Росси возвел новый корпус Публичной библиотеки с одной стороны площади, павильоны возле Аничкова дворца – с другой, и здание Александринского театра в центре. В 1832 году площадь была официально названа Александринской.

В 1923 году исполнилось 100 лет со дня рождения одного из крупнейших русских драматургов Александра Николаевича Островского, пьесы которого еще при его жизни с неизменным успехом ставились на сцене Александринского театра. В связи с юбилеем площадь перед театром была переименована в площадь Писателя Островского. В конце 1920-х годов название приобрело современный вид: площадь Островского. Одновременно сквером Островского был назван и бывший Екатерининский сквер. В 1991 году скверу вернули его историческое имя. Он вновь стал Екатерининским.

Памятник Екатерине II Великой

Классический ансамбль площади, задуманный Росси, полностью закончен так и не был. Более того, в конце XIX века он был искажен строительством дома архитектора Н.П. Басина в псевдорусском стиле. В фольклоре его называют «Дом-комод», или «Петушиный дом». Затем на противоположной стороне площади появилось столь же случайное здание Управления Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги, в просторечии «Железка». И наконец, уже в наши дни рядом с ним появился дом современной архитектуры, который в народе прозвали «Стиральной машиной “Индезит”». Он и в самом деле выглядит, как новая стиральная машина, втиснутая в узкое пространство современной кухни.

От Екатерининского сквера вплоть до набережной реки Фонтанки протянулся зеленый массив усадьбы старинного Аничкова дворца. Дворец начат строительством по проекту архитектора М.Г. Земцова в 1741 году. После смерти Земцова возведение дворца продолжил архитектор ЕД. Дмитриев, а окончательно завершил строительство Б.Ф. Растрелли. Если верить одной из легенд, строительство дворца началось по повелению императрицы Елизаветы Петровны в память об историческом событии, которое произошло в ночь на 25 ноября 1741 года. Тогда она с небольшой группой заговорщиков явилась в Преображенский полк, квартировавший вблизи Аничкова моста, заручилась его поддержкой и отсюда «начала свой поход» по Невскому проспекту, возведший ее на «отцовский престол».

Своеобразной особенностью дворца является его, казалось бы, странное положение по отношению к Невскому проспекту. К проспекту дворец обращен ничем не примечательным боковым торцом, что совершенно не соответствует современному статусу главной магистрали города. Однако не надо забывать, что строился дворец в середине XVIII века, когда Невский проспект еще не играл такой исключительной градостроительной роли, в отличие от Невы или Фонтанки, на которые выходили главные фасады всех самых роскошных дворцов и усадеб Петербурга того времени. Характерно, что центральный вход в Аничков дворец был расположен и в самом деле со стороны Фонтанки, откуда был прорыт специальный канал с ковшом, или «гаванцем», для захода и стоянки малых гребных и парусных судов.

Говорят, из Аничкова дворца к Публичной библиотеке вел подземный ход. Другой подземный ход соединял Аничков дворец с дворцом Белосельских-Белозерских. Этот туннель проходил под Фонтанкой и будто бы служил секретным путем, которым пользовались царские особы «для тайных визитов и свиданий». В историю петербургского зодчества дворец, как и соседний с ним одноименный мост через Фонтанку, вошел с названием, образованным по имени командира строительного батальона, квартировавшего в этих местах, Михаила Осиповича Аничкова.

В свое время дворец был куплен в казну и долгое время находился в собственности русских императоров. При Николае I петербуржцы впервые услышали легенду о призраке «Белой дамы Аничкова дворца». Поговаривали, что по дворцу бродит неприкаянная душа некой юной смолянки, которую совратил и бросил не то какой-то император, не то великий князь. Будто бы бедная девушка с горя кинулась в Фонтанку и утонула. Если верить городскому фольклору, с призраком несчастной смолянки так или иначе встречались все русские императоры, хотя, по одной из легенд, она покинула дворец еще в начале XIX столетия. Во время пожара Аничкова дворца в 1812 году обыватели будто бы видели, как «из пламени взметнулась огромная фигура в балахоне и растворилась в дыму». Впрочем, могла и вернуться никем не замеченной.

На этом не заканчивается мистика Аничкова дворца. Пушкин в декабре 1833 года записывает в дневник петербургские слухи о мебели из домов, принадлежащих Конюшенному ведомству. Будто бы «мебели вздумали двигаться». Ради спокойствия чиновников был призван даже поп для прочтения соответствующей молитвы, но и тогда «стулья и столы не хотели стоять смирно». В свете поговаривали, что мебель была изъята из Аничкова дворца, и вот теперь «просится в Аничков».

С именем Аничкова дворца связана идиома, внедрившаяся в петербургскую фразеологию в конце XIX века. После целой серии покушений на Александра II, закончившихся злодейским убийством императора 1 марта 1881 года, царское окружение стало более скрытным и, как утверждают очевидцы, подчеркнуто молчаливым. По воспоминаниям современников, при дворе установилось какое-то «умолчание». При Александре III, который постоянно жил в Аничковом дворце, «ни об одном проекте не говорили, об отъездах узнавали накануне и то как-то вскользь». Среди придворных такое поведение называлось «Аничковским молчанием». Термин прижился, стал популярным. Уже другой император, Николай II, однажды во время игры в лаун-теннис получил телеграмму о сокрушительном поражении русского флота под Цусимой. Не читая, он положил телеграмму в карман и продолжал игру. И это в кругу приближенных так же характеризовалось как Lе silence d’Anitchkoff – «Аничковское молчание».

С 1918 по 1935 год в национализированном Аничковом дворце располагался Музей города. Затем дворец был отдан детям. В нем разместился Ленинградский дворец пионеров, который одни называли «Дворцом маленьких большевиков», другие – «Крысятником».

Как мы уже говорили, на территории, ныне занятой ансамблем Аничкова дворца, в середине 1720-х годов располагался полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка, переведенного в 1723 году в Петербург из Москвы. Затем последовательно эта земля принадлежала первому обер-полицмейстеру Санкт-Петербурга Антуану Девьеру, откупщику Лукьянову и, наконец, дочери Петра I цесаревне Елизавете Петровне. В 1743 году Елизавета «изустно указала» архитектору М.Г. Земцову и садовнику Стрельнинской мызы англичанину Людвигу Киндеру Таперсу прибыть «ко двору ее императорского величества для разведения в новом ее доме, что у Аничкова мосту, сада».

Окончательный облик сад приобрел в 1820 году. Реконструкция осуществлялась по проекту архитектора Карла Росси. В саду были возведены два изящных павильона, украшенные статуями древнерусских витязей по моделям скульптора С.С. Пименова. По периметру сад был обнесен металлической оградой с воротами со стороны Невского проспекта и площади перед Александринским театром. Ограду и пилоны ворот украшают золоченые изображения имперских орлов. После революции орлы были уничтожены, из-за чего в городе родилась легенда о том, что рисунок ограды был выполнен прусским королем Фридрихом Вильгельмом III, побывавшим однажды в Петербурге с дружеским визитом. А может быть, и были сбиты именно потому, что в воюющей в то время с Германией России уже жила легенда о якобы «немецких орлах».

После революции сад при бывшей царской усадьбе был превращен в общегородской сад Отдыха. Как мы уже знаем, в советские времена и старинный Александровский сад был переименован в сад Трудящихся имени Горького и, надо думать, ленинградцам хорошо памятен анекдот той эпохи: «Где работаешь?» – «В саду Отдыха». – «А отдыхаешь?» – «В саду Трудящихся».

От Фонтанки до площади Восстания

Предыдущая Стр. 3 из 20 Следующая

1

2

3

4

5

6

7

От Фонтанки до площади Восстания

Оглавление