— Я в том не виноват, — ответил Алексей, — запоздал в своем деле Василий. Он не дал в свое время капели, а без капели потоку не сделать.
Василий тоже не признал себя виновным.
— Капель от тепла, а где было его взять, если Авдотья не плющила. Виновата Авдотья.
Нашли Авдотью; привлекли ее к ответу по иску мужиков. А та отвечала:
— У меня не одно дело, что только плющить. На моих руках кросна и тканьё. Если бы было на руках одно дело, я не запоздала бы и плющать в свое время. А тут как раз пришлось ставить кросна в Пудоже.
Виновных, таким образом, не находилось, и было на суде у бога постановлено: оставить прошение без последствий.
Да тут отец спал с сыном. Да утром-то выстал да и скаже: «Этот пасик у меня, — говорит, — вси бока намял ночесь. Леший бы, — сказывает, — взял, все бока намял мальчик». Сели чай пить. А мать-то и скаже: «Господи, сохрани да помилуй». Ну вот.
Ну, значит, и надо было парню в лес ехать, а парню было годов четырнадцать, такой. И этот парень поехал в лес, приехал за дровами, дров воз наклал (я уж не знаю, правда ль, не правда ль)…
Парня нету-нету-нету. Уж время одиннадцать часов вечера — парня все нету. Пришел к парню цыган такой большой, с трубкой, значит, леший-то будто. И коня у ступа взял да так и замотал у паха коня-то, примотал — и коню-то ни с места. А парень стоит вот так: живой не во день. Дрожит. А он говорит:
— Не дрожи, скоро за тобой придет, — говорит, — целая группа.
А парень боится.
А с другой стороны идет маленький такой мужичок, такая борода, и говорит этому лешему-то:
— Ты изыди прочь, отсюда уходи, чтоб тебя не было!
Как поломился, скаже, ну, рассказывал мой папа, поломил-поломил-поломил, лес-то так, скаже, и трещит.
Да! Потом, значит, этот мужичок взял его, — ну, сказали, что это был Николай-чудотворец… Вот, с белой бородкой. И высек у него то выпряжье, его на воз посадил.
А этот паренек-то и скаже:
— Дедушко, проводи меня, я боюсь.
— Нет, не бойся: тебя никто топерь не тронет. Тебя встретят свои родители.
Он только на росстань ту выехал, с зимника-то, — и отец да мати встречают:
— Да пошто ты долго? Да чего ты долго?
А он говорит:
— Приеду домой — все расскажу.
Вот так. Ну вот, отец ведь уж да мать дак взяли домой да скорей обогрели: он весь замерз. Дома рассказал — да и онемел и говорить больше не стал.
Вот так. Это мне рассказывал свой отец.
Раз в осеннюю пору увязил мужик воз на дороге. Знамо, какие у нас дороги, а тут еще случилось осенью — так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить:
— Помоги, родимой, воз вытащить!
— Поди ты! — сказал ему Касьян-угодник. — Есть мне когда с вами валяндаться! — Да и пошел своею дорогою.
Немного спустя идет тут же Никола-угодник.
— Батюшка, — завопил опять мужик, — батюшка! Помоги мне воз вытащить. — Никола-угодник и помог ему.
Вот пришли Касьян-угодник и Никола-угодник к богу в рай.
— Где ты был, Касьян-угодник? — спросил бог.
— Я был на земле, — отвечал тот, — прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз завяз. Он просил меня: помоги, говорит, воз вытащить. Да я не стал марать райского платья.
— Ну, а ты где так выпачкался? — спросил бог у Николы-угодника.
— Я был на земле, шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз, — отвечал Никола-угодник.
— Слушай, Касьян! — сказал тогда бог. — Не помог ты мужику — за то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Никола-угодник, за то, что помог мужику воз вытащить, — будут служить молебны два раза в год.
С тех пор так и сделалось: Касьяну в високосный только год служат молебны, а Николе два раза в год.
Ехал раз мужик лесом. Дело днем было, летом. Только вдруг видит: на овцу волк кинулся. Овца испугалась, кинулась под телегу. Волк испугался, убежал.
Мужик взял овцу и повез с собой, проехал сажен пять от того места, стало ни зги не видно — темная ночь. Он диву дался. Ехал, ехал и сам не знает куда.
Вдруг видит огонек.
— А, — думает, — это, видно, гуртовщики. Хоть у них спрошу, куда ехать.
Подъезжает и видит — костер разложен, а кругом волки сидят и с ними сам Егорий Храбрый. А один волк сидит в сторонке да зубами щелкает.
Говорит мужик, что, мол, так и так, заплутался, не знаю, где дорогу найти. Егорий ему и говорит:
— Зачем, — говорит, — у волка овцу отнял?
— Да она, — говорит мужик, — ко мне бросилась. Мне ее жаль стало.
— А чем же волки-то кормиться будут? Вот эти, видишь, сытые лежат, а этот голодный, зубами щелкает. Я их кормлю; все довольны, только один жалуется. Брось ему овцу, тогда укажу дорогу. Ведь эта овца была волку обречена, так чего ты ее отнял?
Мужик взял и бросил волкам овцу. Как только бросил, стал опять ясный день, и дорогу домой нашел.
Был мужик, Нестером звали. У Нестера было ребят шестеро. Жили бедно. Что делать?
— Пойду я о большую дорогу с каким-нибудь прохожим. Не могу один напросить на детей.
Сидит о дороге. Видит, едет молодой человек на коне. Конь белый, на голове волосы черные и кудревастые, стремена золотые. Он еде да парит.
— Здравствуй, раб божий.
— Здравствуй, молодой человек. А как тебя зовут?
— Великомученик Егорий.
— Скажи, как мне с дитями проживать? Спроси у господа бога.
— Спрошу, спрошу.
— Омманешь. Оставь мне что-нибудь.
— А у меня только стремена.
Вот и оставил стремяно золотое. Тот потом пришел о дорогу, сел и сидит опять. Егорий-то приехал.
— Что, Егорий-великомученик, господь велел?
— А велел, что взаймы возьмешь — не отдавай. Говори, что и не брал никогда. А где можешь — укради.
А потом и спрашивает:
— А где мои стремена?
— Что ты, молодой человек, Егорий-великомученик, я их и не видал…
(Так он и на иконы с одной стременой.)
А он так и стал жить. Стремено покажет. Оно красивое. Говорят:
— Сделай нам таки.
— Ой, — говорит, — денег много надо.
Дадут деньги, а он потом:
— Я и не видал.
Разжился.
Когда-то одна баба не почла матушку Пятницу и начала прядиво мыкать да вертеть. Пропряла она до обеда, и вдруг сон на нее нашел — такой могучий сон! Уснула она, вдруг отворилась дверь, и входит, вишь, матушка Пятница воочью всем, в белом шушуне, да сердитая такая! И шмыг прямо к бабе, что пряла-то. Набрала в горсть кастрики с пола, какая отлетала-то от мочек, и ну посыпать ей глаза, и ну посыпать! Посыпала да и была такова: поминай как звали! Ничего и не молвила, сердешная. Та баба как проснулась, так и взвыла благим матом от глаз, и не ведая, от чего они заболели. Другие бабы сидят в ужасьи и учали вопить:
— Ух ты окаянная! Заслужила казнь лютую от матушки Пятницы!
И сказали ей все, что было.
Та баба слушала-слушала и ну просить:
— Матушка Пятница! Взмилуйся мне, помилуй меня, грешную. Поставлю тебе свечку и другу-недругу закажу обижать тебя, матушка!
И что ж ты думаешь? Ночью, вишь, опять приходила она и выбила из глаз у той бабы костру-то, и она опять встала.
Грех великий обижать матушку Пятницу — прядиво мыкать да прясть!
Преподобный Ошевенский отец Александр многомилосьливый опоселился в Ошевенском. Года не знаю, не могу сказать, в каком году. Шел он здесь престарелым, старцем был таким темным. Старцем глубокой-преглубокой старости он шел. Понравилось ему эта Ошевенская тайга, лес непроходимый, болота, реки, озера.
Оприселился в первой деревне Халуй (теперь эти Халуи называются Черемушки). Так его не возлюбили, как он такой рипсозатой, грязной, ходит скимник какой-то, не понравился он деревенским:
— Уходи от нас, не занимай место этто. Не ставь монастыря никакого, не разводи ничего! Уходи, нам такого не надо.
— Ну, ладно. Могу уйти от вас: я человек не греховодный, — вот взял им и говорит. — Ну, ладно. Когда вы мне не уважили, и я вам не буду уважать. Возьму вот батожком тыкну — и река та уйдет под землю вашу, и будете жить без реки.
— Ну и как, тебе такого дела не сделать!
— Нет, — говорит, — сделаю.
Вот он взял батожком своим, подсохом тыкнул в землю — и пошла река под землю. Мимо деревни и под землю пошла.
Если когда водопольё большое, то река у их шумит. Каменье все оголилося, все каменье, все оголилося. Ну, вот он и пошел, ушел от них. А река миновала деревню и опять из-под горы вышла, и своей дорогой идет опять река.
Он пришел в Низ: деревня Низ — Михеево. Его не пустили опять.
— Ну, ладно, живите ни серо ни бело.
Ну, так они и живут, только на одних убытках кое на каких. Опять от них он ушел.
Оприселился он: была тайга, о реку мост. Место такое возлюбовал веселое. Ну, ему и разрешили поставить монастырь в этой тайге. Ну, он это строил монастырь, построил. Оприселился, стал молиться. Возверовали там темные люди, не так были грамотные, только любили одного бога, и все.
Было очень много змей, гадов. На пастбище жгали. Повалятся скотина отдыхать — они в этот момент их жгут. Один старичок пришел и говорит:
— Вот, — говорит, — преподобный Ошевенский, отец Александр! Такое горе случилося: змей корову жгнул. Еще была одно только богатство — корова, и то змей жгнул.
— Ну, тогда уж я еще такие чудеса могу вам сотворить.
— Ну, преподобный, если можешь, так пожалуйста.
— А будь он проклят до тех мест, покуда мой звон слышно! — говорит.
И больше в этом месте Ошевенском, в окружность километров десять, змеей нет. А подальше валом змеей там.
Один он такой, как странник, был-шел. Думали, он такой старичок какой-то. Вот он сел туда — они испугались: что он будет делать? А он говорит: