Ввел его гипнотизер в транс и привиделось водовозу, будто не на заплеванной клубной сцене он стоит, а Наполеоном командует Аустерлицким сражением.
...Но бой отгремел свое: вывели Грибоедова из транса, да, видать, не до конца:
.. Он домой воротился под вечер И глушил самогон до утра:
Всюду чудился запах картечи И повсюду кричали «ура»...
...Спохватились его только в среду,
Дверь сломали и в хату вошли,
А на них водовоз Грибоедов,
Улыбаясь глядел из петли.
Он смотрел голубыми глазами,
Треуголка упала из рук И на нем был залитый слезами Императорский серый сюртук.
Сергей Трофимов тоже любит рок и вальс. Но он говорит, что не слышал этой песни Башлачева. Его не рассчитавший похмельную дозу кочегар Василий Панкратов из песни «Василий» не переведывался с магией. Однако: время — начало прошлого века:
...И вдруг он уже на балу в Мариинском,
И шпоры звенят вальсу венскому в такт,
И дочь губернатора рядом — так близко,
Что легкий румянец горит на гцеках.
Василий икал и ворочался сладко И звуки старинного вальса неслись,
И чьи-то слова прошептали украдкой:
«Лети, милый Вася! Тебя заждались».
Наутро напарник нашел его тело
Висящим в исподнем над кучей угля И с шеи Василия снял неумело Сверкающий крест за 4 рубля.
Пусть где у Башлачева фантастика, мистика, там у Трофима — реальней не бывает. Но: один вальс, одна болезнь — «белая горячка», да бедола-га-Россия. Один финал.
«Русский шансон», русский рок — не все ли едино?
...Я не скажу, что от Москвы совсем отбился.
Мне этот город ближе, чем любой другой,
Но я в Нью-Йорк по - сумасшедшему влюбился,
Как только первый раз ступил сюда ногой.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, Америка,
Россия далеко.
От берега до берега Добраться нелегко,
Боже мой! Сколько уже лет прошло? Двадцать, кажется. Вилли Токарев... Многие из вас (и здесь автор присоединится) подумают с грустной теплотой: ба! да это же толика кайфа нашей юности! С ним мы устраивали шумные застолья, когда печень была еще здоровой; с ним и 302-й «Электроникой» или «Карпатами» бродили веселой компанией по темным парковым дорожкам. Современник «Жемчужных» и Розенбаума, Гулько и Шуфу-тинского, он уже в 80-х стоял на одной полке с ними и — с Галичем, Высоцким, Северным. Словно улетая с ним на берега Гудзона, мы от души угорали оттуда над нашим брежневско-черненковским маразмом, пока дядюшка Андропов не подзавин-тил гайки. Запрещенные записи, которые слушала вся страна — это тоже Вилли Токарев.
Фарца, шмотки, чейнч, японский двухкассетник, видак, глянцевые заграничные журналы, «вражьи голоса», «Сева-Сева Новгородцев...». И Токарев для нас был оттуда же — из той жизни, в СССР огражденной заборами посольств и дипкор-пусов. В которых, правда, были лазейки, ведшие... на помойки. ...И менялись латинского шрифта газеты и журналы с фотографиями последних моделей «БМВ» и самолетов «Локхид» на халявные, с выставки в Сокольниках, значки и проспекты тракторной фирмы «Катерпиллер».
Стоит признать: мы, советские дети, тогда безумно любили Штаты. Любили и долюбились до того, что имеем. Когда нам было лет по 13, мы с приятелем регулярно совершали троллейбусные экскурсии на тогдашнюю улицу Чайковского, к посольству США — поглазеть на морских пехотинцев, как иные ездили на Красную площадь смотреть смену караула. А потом, отвздыхав с добрый час в аппаратурной комиссионке неподалеку от посольства, мы жевали в ближайшей шашлычной куски жилистого мяса, политые кислой жидкостью красного цвета.
###
Когда в начале 80-х Вилли Токарев внезапно сорвался, примчался с того берега зажигательными песнями, никто не называл это дело «русским шансоном». Даже не «Блатняк» — «Эмигранты» — вот что было накарябано на бумажных частях кассет. И Галич, и Димитриевич, и Шуфутинский, и Новиков — позднее — все скопом народной молвой отправлялись туда — «за бугор». У нас таких песен быть не могло.
Чем замечателен, если не велик, Вилли Токарев? Тем, что яркостью своего «американского вторжения» стал живым классиком жанра? Это и*
место общее. А вот — особенное и, на мой взгляд, главное. В своей второй любимой стране, в приютившем его государстве, в «свободном мире» он не сделался дежурным радиоголосистым панегиристом и критиком. Как первым запел, так и продолжает петь об Америке с теплой, но иронией. И вновь хочется, в который уж раз заслышав про вэлфэр, Брайтон-бич и «третью волну», раскрыть Эдичку Лимонова:
«Я получаю Вэлфэр. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни х,я не делаю, хожу два раза в месяц в просторный и чистый оффис на Бродвее 1515 и получаю свои чеки. Я считаю, что я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит, и работу я искать не собираюсь, я хочу получать ваши деньги до конца дней своих. И зовут меня Эдичка...
Я вам не нравлюсь? Вы не хотите платить? Это еще очень мало — 278 долларов в месяц. Не хотите платить. А на х.я вы меня вызвали, выманили сюда из России, вместе с толпой евреев? Предъявляйте претензии к вашей пропаганде, она у вас слишком сильная. Это она, а не я, опустошает ваши карманы».
Америка... Большинство российских граждан ее так никогда не увидит и не поймет. А путешествия нынче дороги. На всех не хватит — наворовать столько. «Там жить надо, чтобы понять Америку»,
— несколько раз по ходу разговора повторит Вилли Токарев. Лимонов и Токарев, Токарев и Лимонов... Чьи ощущения своего некогда донного нахождения в чужом мегаполисе в неравной степени, но пронзительны... Чей злой оптимизм дал нам возможность прочесть и услышать их... Чьи перо и микрофон не пощадили Америку...
Щи «можно и нужно жрать... холодными»(Э. Лимонов. — Р. Н.). В Нью-Йорке пришлому человеку можно и нужно творить, чтобы выжить и творить дальше.
А над Гудзоном тихо тучи проплывают,
В Нью-Йорке вечер наступает, как всегда.
Без денег вечером здесь делать нечего,
Здесь денег стоит даже чистая вода...
...А в темноте Свободу видно даже лучше, Эмпайр-билдинг зажигает огоньки И на Бродвейчике свои еврейчики Избавят быстро вас от скуки и тоски.
А по Бродвею ходят люди-ротозеи,
Они, как правило, при шляпе и в пенсне.
Наклончик в сторону, карманчик вспороный И я в Атлантик-Сити еду с портмоне...
...В Центральном парке, как в садах Семирамиды,
Он просто чудо, невозможно передать,
Но только вечером там делать нечего,
Зайдешь туда — тебе Нью-Йорка не видать.
Здесь летом людям, даже черным, очень жарко И город делает себе большой стриптиз,
А наша Риточка прикрылась ниточкой И всем мужчинам предлагает: «Тэйк ми, плиз!»
А почему Нью-Йорк зимой и летом желтый?
А потому, что очень много в нем такси,
А в них мясистые сидят таксисты,
По-русски ботают, кого ты ни спроси...
...На Брайтон-Бич на всех нежданно налетела Девятым валом наша «третяя волна»:
Открыли лавочки, а в них булавочки —
Булавка всякому прохожему нужна Сижу на вэлфере, как царь на именинах,
Нигде работать не желаю, не хочу Мне жить так нравится, дела поправятся И я в Лас-Вегас на рулетку полечу А над Гудзоном журавли не пролетают,
Зато летят в Нью-Йорк большие корабли Дышать свободою, пить виски с содою Сюда бежит народ со всей большой Земли
Вилли Токарев родился на Кубани в семье с глубокими казачьими корнями. И если при рождении получил он имя не сильно русское, так это еще ничего не значит. Оно у него просто модное, вернее, слыло таковым в социалистическую эпоху, когда родители дали ему жизнь. Назвали его так в честь В И. Ленина — по первым буквам Ф. И. О.
..Многие же полагают, что Вилли Токарев — еврей, уж очень часто гостят в его песнях представители этого народа. И не только гостят, но и живут.
Все проехались по мне — очутился я на дне Со своим большим еврейским носом Все, что стольколет копил, с «пылесосами» пропил,
Все отдал любимым «пылесосам»1Ну как герою песни «SOS» отказать многочисленной родне из бывшего Союза, ставшей с падением «железного занавеса» очень, даже чересчур, близкой?1 Дилемма: пригласишь — обязательно приедут и высосут все до цента; откажешь, не подаришь, что хотят — станут плохо думать: мол, зря в «свободный мир» уезжал, в Союзе бедняком был — остался бедняком и в Штатах.
«Нет, ну, понятно, Токарев — еврей, стопроцентно из Одессы!» — говорят евреи. Ну, как ему быть кем-то еще после песни «Купите орешки»?
И наше еврейское счастье Не можем нигде мы найти Мы все — одержимые страстпмо Быть вечно в дороге, в пути «Евреи — необыкновенный народ, — говорит артист. — Судьбы у всех разные, но в Нью-Йорке их объединяет или беда, в которую они попали, или счастье, которое они обрели — а что это такое, так до конца и не понятно. Евреи-эмигранты никогда не унывают, постоянно подтрунивают над собой — может быть, это оно и есть?
Я прожил в Америке более 20-ти лет. Будучи русским, много вращался в еврейском окружении. И за эти годы ни разу не слышал от евреев ни одного выпада по поводу того, что я не одной с ними национальности. Национальный вопрос там полностью исключен денежным. Деньги в США — это культ. Вопросы на эту тему, в отличие от СССР, не считались и не считаются там бестактными.
Кто-то, едва оказавшись в Штатах, украдет по старой советской привычке — и так же в тюрьму попадет, а у кого-то, наоборот, все в шоколаде. Есть реальный пример: был человек одесским вором, а стал управляющим делами у Форда. Неодинаково люди живут...»