Тогда вот:
И все, что мчится по безднам эфира,
И всякий луч, плотской и бесплотный,
Твой только отблеск, о, солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
Есть некоторый третий экстаз. Экстаз умный. Экстаз Сатаны, познавшего спасение. Пример опять из 1-ой Симфонии Белого. Чародей, свершая пляски чародейные, взвевая пламенем шелковым над пламенем огненным, костром колдовским Ивановой ночи, воспевает гимн заре: Ты смеешься, вся беспечность, вся, как Вечность, золотая, над старинным этим миром. Не смущайся нашим пиром запоздалым. Разгорайся над лесочком огонечком ярко-алым!
Вот экстаз Сатаны познавшего. Ну-с, мой дорогой, я в достаточной мере ушел от вопроса, мной поднятого. Но не так уж далеко. Все примеры эти и отклонения утверждают только, что мое мировосприятие как символическое, схематическое, упрощенное, воспринимающее только сущности — проще Вашего. И укоры в намеренном усложнении жизни должны быть мною отклонены. Я не могу сказать, чтобы упрощенное трагическое миросозерцание было легко. Но этого я и не хочу. Я хочу только последовательности в себе. Я хочу полного упрощения, полного освобождения от элементов случайного, элементов Вашего мира.
И в творчестве, и в своих критических суждениях о литературе Муни следовал принципам, сформулированным для себя в записной книжке. Он искал в произведениях отражения единого целого, сущностей, а не реалистической картины жизни, и высшим достижением считал не органическую жизнь, а «слаженность по разумному плану созданного творения», как написал о книге Ходасевича «Счастливый домик». Он очень высоко оценил книгу друга.
В множестве меблированных комнат, в маленьких московских гостиницах: «Дон», «Гранада», «Париж» — минуты тишины подстерегают юноши, такие же, как Муни, — студенты, зарабатывающие переводами и репетиторством, мучимые неуверенностью, сомнениями, одиночеством. По вечерам они сбиваются в компании, дружественные кружки и читают друг другу написанное. В эти годы и Муни живет компанией, табунком. В семье сохранилась его поговорка: «Саша Брюсов, Саша Койранский и Саша — я». (Не отсюда ли и псевдоним — Александр Беклемишев, и имя героя рассказа «Летом 190* года» — Александр Большаков).
Они и квартиры старались снимать на двоих: Александр Брюсов и Александр Койранский жили на Колымажной площади в доме Петрово-Солово, и туда, как вспоминал Александр Койранский, приходил к ним Ходасевич, портрет которого Койранский писал. Был он немного художник, немного поэт, театральный критик и признанный острослов, «Саша — радость наша». Муни нежно любил своего рыжебородого, легкого, подвижного приятеля и, конечно, тоже прибегал в дом Петрово-Солово. Здесь они могли встречаться и, скорей всего, встречались с Ходасевичем. Так же как и на Арбате, в квартире, которую делили Борис Зайцев и Виктор Стражев, и где по вечерам молодые поэты и писатели собирались читать свои произведения. Совместное житье — не только возможность сэкономить, но выжить, держась друг за друга, ища поддержки и одобрения — отклика.
Первые творческие, даже издательские замыслы Муни относятся к ранним студенческим годам. В ту пору он мечтал о юмористическом журнале. 1905–1906 годы дали пышный мгновенный расцвет юмористических журналов. Газета «Студенческие известия» (номер первый и последний), издававшаяся при участии А. Койранского, Б. Койранского, С. Киссина (Муни), Н. Пояркова и других, пестрит объявлениями о подписке на сатирические журналы-газеты — «Вихрь», «Красный факел». Но о чем бы ни писали молодые авторы, — даже помещая обзоры журналов и книг, они не могли сдержать грубоватого, молодого смеха. В рецензии, подписанной «А. Аглев» сообщалось, что напечатанные в альманахе «Хризопрас» «произведения Садовского-нетопыря, Сидорова-варвара и многих других блещут искрами такой же талантливости, как и Нилендера[193]». (Ничего загадочного в этом пассаже искать не следует: рецензент по-школьному обыграл названия и строки стихов: «Новые варвары» называлось стихотворение Юрия Сидорова, а «нетопырь» выхвачен из стихотворения Бориса Садовского «На бульваре»: «Я здесь, как мрачный нетопырь…» Все они в 1907 году были студентами университета).
Можно с уверенностью сказать, что «А. Аглев» не был псевдонимом А. Койранского. Александр Койранский умел играть словами легко и весело, как фокусник. На предложение Муни вместе издавать юмористический журнал, он ответил:
Из письма твоего узнал, что ты не только других воспитываешь в духе должного преклонения перед ИМЕНЕМ МОИМ, но и сам поддался гипнозу собственной мюнгазениады настолько, что предполагаешь, будто я когда-нибудь буду в состоянии располагать 50-ю рублями, которые вместе с твоими 50-ю составили бы 100, требуемые для участия в издании юмористического журнала. Я говорю 100, а не 200, относя 50 % в счет творческого полета твоей окрыленной фантазии. Вот уж поистине мысли, «как мухи»…
«Есть и на полтинник молебен…» Можно издавать журнал и на 200 руб. Если, конечно, Динесман отпустит в кредит бумагу. А литературный и художественный отдел будет состряпан под разными псевдонимами мной и тобой… Но в общем сие мне кажется более эфемеридой. <…>
О журналах и людях, тобой поименованных, ничего не знаю. Зато сделал 4 виньетки для «Золотого …на», из коих великодушно для напечатания была принята одна. Итак, «Золотое г…» не стало для меня «золотым дном», и я никак не эксплуатировал «Золотого Овна» (NB Овен-баран). Ergo, сижу без гроша. Никаких занятий (ни от от слова «занять», ни от иных слов) не предвидится. Грустно.
Деньги, откуда было раздобыть деньги нищим третьекурсникам! Даже если б Леонтий Динесман, сокурсник Койранского и Муни, уговорил отца, владельца писчебумажного магазина в Москве, отпустить в кредит бумагу. Юмористический журнал так и не вышел, думаю, разделив судьбу упомянутых в «Студенческой газете» «Вихря» и «Красного факела».
Отметим гражданский пафос, отразившийся в названиях журналов: и это отголосок, эхо 1905 года. В ранних стихах Муни прозвучали и революционные песни о ненавистном царском чертоге, и рыдающе-скорбные интонации Некрасова, быстро, впрочем, смолкшие. По рассказам Л. С. Киссиной, хранительнице семейных преданий, Муни принимал участие в уличных событиях осенью 1905 года, и на лбу у него остался шрам — след от удара казацкой шашкой.
Но мечта о собственном юмористическом журнале — не только отклик на требования времени. Муни обладал очень своеобразным чувством юмора, раскрывшемся в его гротесках-притчах, пьесах-трагифарсах.
Узнаваемо точны, остры его стихотворные портреты-шаржи на Ахрамовича или Юргиса Балтрушайтиса. Александр Брюсов вспомнил несколько строк из пародии на известное стихотворение Валерия Брюсова «Ассаргадон»:
Когда б литературный трон
Мне благосклонно боги дали,
Когда б «Весы» и <Скорпион»
В моих глазах свой рок читали,
В высоком Востряковском зале, *
Своим величьем упоен
И счастлив был бы я едва ли.
Должно быть, я — Ассаргадон[194].
[*В доме Вострякова на Большой Дмитровке помещался Литературно-художественный кружок. (Примеч. А. Брюсова)]
В стихах Муни юмор и лиризм, трагизм чудесным образом отделены, не смешиваются. Слить их воедино ему удалось в пьесах, построенных на абсурде, черном юморе. Причем и подражательные слабые стихи, и пьеса «Месть негра» писались в одно время.
Вместе — Муни среди других поэтов и писателей — ходят они по редакциям газет и журналов, где привечают молодых: весело и быстро располагаются на страницах, и так же разом, все вместе подымаются и несутся дальше. В 1906–1907 годах они оккупировали тощенький литературно-художественный журнальчик «Зори», где мы видим почти всех спутников Муни студенческих лет: Б. Зайцева и В. Стражева, Андрея Белого, Ал. Диесперова, Н. Пояркова и др. Здесь были опубликованы первое стихотворение Муни «Монахиня» и «Осенняя мелодия» А. Брюсова (подпись: Александр Б.).
На короткое время (январь-апрель 1907 г.) молодых поэтов приютила газета «Новь». На ее страницах напечатаны стихи Сергея Кречетова и В. Ходасевича, Ал. Койранского, Е. Янтарева, Н. Пояркова, Муни, В. Ахрамовича — по два стихотворения каждого. Одно из своих «И в голубой тоске озерной…» Муни посвятил Вл. Ходасевичу, для эпиграфа взяв строчку из его стихотворения «Зарница». С первых дней их дружба заявила о себе в творчестве. Впрочем, все они перекликаются, как птицы. Александр Койранский стихотворение «Был светлый день, весенне-голубой…» посвятил Муни; С. Кречетов окликнул Ходасевича со страниц газеты «Час»: стихотворение «Смерть Пьеро» посвящено Ходасевичу, и сюжетом для него послужила история расставания поэта (Пьеро) с женой, разыгранная масками. Намеки, тайные знаки, перемигивания, — приемы символизма смешивались с особенностями, характерными для любого поэтического кружка, молодого — в особенности.
Вскоре они затеяли издание собственного еженедельника «Литературно-художественная неделя». Редактор — В. Стражев, редакция — в его квартире, выходит по понедельникам. Денег хватило на выпуск четырех номеров.
Это время коллективных дружб, коллективных ссор, коллективных писем. А так как всякое возникающее в начале века литературное движение должно было определить себя в соотношении с символизмом, «Литературно-художественная неделя» не стала исключением. Открылась она статьей-манифестом Бориса Грифцова, в которой он писал, что время Брюсова, Бальмонта — «борцов “первого призыва” символизма» — прошло: «“им” на смену пришли уже иные, “вторая волна”». Мимоходом он зацепил Брюсова, который, утратив власть поэтическую, «открывает свою рекламную личину исканий»[195].
Статья ставила Андрея Белого в неловкое положение: он был сотрудником «Весов», соратником Брюсова, и, при большом стечении народа, в коридоре журнала «Перевал» он назвал газету «хулиганской».