Между тем то самое холодное покалывание в висках усиливалось. Доктор списывает все на совпадения, как истинный позитивист, он гонит черта мистицизма в окно и дверь и не преминет запустить в него едкой чернильницей своего остроумия, но Вера твердо знала – покалывания эти – никакие не телесные галлюцинации, а верный предвестник того, что в скором времени рядом произойдет смерть. И смерть насильственная.
Вера шла упругим быстрым шагом, высокие ботинки со шнуровкой легко несли ее. Она обогнула здание вокзала, и вокзальная площадь города Северска, согретая апрельским солнцем, распахнулась перед глазами.
Площадь была полна торопливого народу. По левому краю площади стояли коляски, брички, дрожки и прочие экипажи, и извозчики, сойдя с козел, толковали меж собой. Под ногами у них, и меж лошадиных копыт, и прячась за колесами, вертелись воробьи, выискивая упавшие зерна или копаясь в лошадиных лепешках.
Недавно прошел дождь, и пролетки, блистая спицами, разбрызгивали воду. Дребезжа всеми суставами, пересекала площадь конка – предмет насмешек горожан и гордость градоначальника. Внутри, как горох, тряслись пассажиры, но из-за отдаления восторженного выражения их лиц было не разобрать. По правую сторону площади тянулись разнообразные пирожковые, где торговали собратьями того подлого горохового пирожка, так коварно обошедшегося с Авдеевым. Люди пересекали площадь в самых разнообразных направлениях, а солнце, чуть задернутое кисеей жемчужных облаков, вставало над проспектом и обрисовывало все мягким размытым светом, какой бывает только в дни скоротечной южной весны.
На краткий миг Вере представилась совсем другая картина, совсем другой рассвет – теплое солнце расстилает огненный ковер по упругому речному шелку, и ладони гигантских кувшинок стоят, обжигаемые этим огнем, а в розовом тумане, встающем над великой рекой и великим лесом, несутся вдаль сотни ярко-зеленых попугаев.
Потом в виски ударило остро, сильно, очень сильно. Вера поняла – не здесь, позади, она прошла мимо. Торопливо помчалась обратно, выбежала на перрон, в ближний поезд – на Новочеркасск – грузился пехотный полк, и не протолкнуться было среди солдат, потом ударило совсем сильно – так, что в глазах потемнело. Вера замерла, оперлась на колонну, переводя дух, и услышала выстрел.
Впереди заволновались, закричали, толпа зашевелилась как единое живое существо, движимое смутным страхом опасности, в ней образовались людские водовороты – кто-то хотел притиснуться ближе, кто-то, наоборот, стремился уйти прочь. Притиснутый к вагону толпой, стоял какой-то низенький мужчина с лицом помятого поручика Лермонтова и с интересом наблюдал за происходящим.
Наконец Вера протолкалась и встала в передних рядах. Двое мужчин удерживали офицера в пехотном мундире, тот стоял не сопротивляясь. Третий выкручивал револьвер из его руки, а офицер будто и не замечал этого. Лицо его, плоское и рябое, с нелепыми черными усиками, было бледным, как папиросная бумага. Шагах в трех от него лежала девушка.
Очень красивая, черноволосая, в гимназическом сатиновом платье, голубом с белыми лентами, она лежала на спине, раскинув руки, и белая кашемировая шаль расплескалась как крылья. Кровавое пятно расплывалось на груди.
«Убил, убил, офицер убил, прямо в упор», – кружил вокруг многоголосый шепот и становился шумом прибоя. Веру знобило. Убитая лежала, повернув голову набок, черная прядь выбилась из прически и упала на мраморный лоб. Вера Федоровна проследила взгляд ее мертвых глаз. Быстро присела, подняла маленькую книжечку в зеленом сафьяновом переплете. И быстро пошла прочь.
Глава вторая
Доктор задремал, прикрыв лицо «Северским вестником». Бедняга, совсем измучил его этот пирожок, всю ночь на ногах провел. Ни шум, ни вокзальная суета его не беспокоят – спит сном человека с чистой совестью.
Ангелы таких на кончиках крыл носят, как в народе говорят.
Вера покосилась на краешек бумажника, который выглядывал из внутреннего кармана докторского дорожного пиджака, но не стала так зло над ним шутить. Он и так с ней измучился.
Села рядом и углубилась в чтение найденной книжечки, охраняя его сон.
Когда ударил паровозный гудок на соседнем пути – густой, протяжный, будто вырвавшийся из глотки доисторического зверя, – доктор пробудился. Всхрапнул, втянул газету, сорвал с лица, огляделся сонно. Светлая куцая бородка, которую он пытался отрастить для солидности, мелко задрожала.
– Что ж у нас, время? – он покосился на Веру. – Пора бежать. А что это, почему здесь, это что…
Он посмотрел на свой модный полосатый чемодан, купленный в Париже, и Верин чудовищных размеров черный чемоданище – Левиафан среди дорожных аксессуаров, прародитель, Чемодан Чемоданович, чья шкура была в трещинах и царапинах, о чью кожу тупились воровские ножи и заточки от Бомбея до Нью-Йорка.
Все эти вещи должны были располагаться в багажном отделении поезда, и, да, им пора бы уж в поезд, а не на скамейке прохлаждаться.
Доктор повернулся всем телом к Вере Федоровне. Практически вопрошая. Та безмятежно читала книжечку в зеленом сафьяновом переплете. Не видел раньше доктор у нее такой книжечки, цветочки, опять же, по краю от руки нарисованы, анютины глазки, – старательно, но не очень умело, а Вера Федоровна рисовала отменно, хотя и довольно сухо – в основном татуировки, языческих божков и профили туземцев. Цветочки средней полосы – это не для нее.
– Что ж это, Вера Федоровна, значит? – спросил он обреченно, хотя сам понимал, что: опять у Остроумовой ветер переменился и новая блажь вступила в свои права.
– Нам надо в Северске пожить. Некоторое время. – Вера захлопнула книжечку. – Вот, кстати, и носильщики.
– Я как ваш врач решительно протестую! – заявил Вениамин.
– Вы же говорили, что мне лучше!
– Разумеется, однако мне было бы намного проще наблюдать вас в домашних условиях.
Вера поднялась.
– Грузи, милый, чемоданы, сажай сверху этого господина, – распорядилась она. – И вези нас к извозчику.
И пошла по перрону к выходу.
Носильщик растерянно посмотрел на Авдеева и невольно потянулся к нему волосатыми ручищами. Был он сутулый, длиннорукий и щурился на один глаз, как алжирский пират из книжки, которую доктор читал своим племянникам.
– Да что ты, черт кривой, руки тянешь, – Авдеев подскочил, отмахиваясь газетой.
– Так ведь барыня сказала…
– Скажет под поезд сигать, ты и сиганешь? – передразнил Авдеев. – Пошутила она. Клади чемоданы и топай за мной.
Он пошел быстрым шагом, нагоняя Веру, а та уже сговаривалась с извозчиком и повелительно махала пухлой рукой в кружевной перчатке.
Вера Федоровна, когда не скакала по джунглям с мачете, любила принарядиться, смешивая в гардеробе вещи функциональные и бессмысленные.
Вениамин Петрович забрался в шаткую коляску, извозчик увязал чемоданы, забрался на козлы и, нежно похлопывая вожжами, покатил по мостовой, отсыпанной песком для смягчения неровностей и тягот пути – городской голова Иван Саввич Дача расстарался к визиту генерал-губернатора, который случился на прошлой неделе, – по каковой причине на Северск пролился неожиданный дождь благоустройства.
Впрочем, Авдеев о местном градоначальнике и думать не думал, а нервно поглядывал по сторонам и раздраженно мял «Северский вестник».
Самые мрачные предчувствия терзали доктора. Последний раз, когда Вера предпринимала подобные эскапады, все закончилось лихой погоней за цыганским фургоном в крымских степях.
Во главе воинской команды мчал доктор на разбитном лихаче Жоре Посторонись – самом дорогом в Одессе. Жора и сам водился с цыганами, лошадей менял, как воротнички, и меньше чем за пять целковых за кнут и не брался.
Тогда вышло все кучеряво, как выражались приставы.
Цыгане в таборе разбегались, как разноцветные мыши, бабы орали, младенцы вопили и ручной медведь, поддавшись общему умонастроению, уселся на землю и принялся выделывать свои штуки – хлопать лапами и показывать японского микадо.
Потом городовые долго катали по ковылям цыгана с опереточными усами в малиновой рубахе – местного барона Василия, а тот заламывал руки, плевался кровью, скалил розовые, как свежая лососина, зубы и причитал «Помилосердствуйте, господа», целуя желтую крымскую землю.
Вера в то время сидела в фургоне и с живым интересом следила за происходящим, но доктор Авдеев был готов поклясться, что ее прозрачные серые глаза в то же самое время видели нечто совсем иное.
Вот и сейчас Вениамин Петрович ожидал самого худшего – хотя чего было ожидать от отеля «Гранд Северск» – самого что ни на есть лучшего, как заверил извозчик, – кроме горячей ванны, водопровода, парового отопления, электрического освещения и хорошего ужина?
Доктор молчал, пока поднимали их чемоданы, пока коридорный рассказывал, как хитро устроены шнурки для связи с обслугой, где включается отопление и какими выключателями и электрическими лампами Эдисона оборудован отель – этим коридорный особенно гордился, но потом, когда они уже расположились в номерах по соседству и пили вечерний чай в ресторане внизу, Авдеев не выдержал:
– И по какой же причине мы здесь задержались?
Вера перелистнула страницу зеленой книжечки, с которой не расставалась весь вечер, что-то оттуда выписывая мелким муравьиным почерком в блокнот. Сделала пометку, подняла серые глаза.
– А я вам не сказала? – удивилась она. – По причине убийства.
Доктор достал ломтик лимона из чайной чашки и нервно прикусил.
– Опять… Вера? – спросил он дрогнувшим голосом. – Все вернулось?
Вера замотала головой и прядь темных волос выбилась из прически.
– Вениамин Петрович, дорогой, просто любопытный случай, ничего страшного. Ну просто убийство. Так сказать, загадка для ума. Обычное дело, на одну трубку, как говорил Шерлок Холмс. Ах да, вы же не читаете такое…
– Ну да, просто убийство, – повторил упавшим голосом Авдеев. – Загадка, какой обычно себя забавляют женщины. И какая же?