– Вам интересно? – Вера наклонилась. Глаза ее заблестели. – Рассказать?
– Сделайте милость, – обреченно сказал Авдеев. Он уже прикидывал, какие лекарства завтра надо будет купить в аптеке – приметил он на углу одну, что уж делать – профессиональное, – а какие выписать. Определенно, потребуются пустырник, валериана, раствор кокаина, возможно и опий. В Москву они вернутся точно не скоро: если уж Вера нашла себе дело, то, пока его не размотает, как котенок клубок пряжи, не отвяжется. А уж что с ней случится во время этого расследования – это знает только Господь Бог и немного доктор Авдеев. Поэтому он и слушал ее рассеянно, составляя в уме список успокоительных и снотворных средств.
– Ужасная история, – сказала Вера. – Любовь, растление, роковые страсти юной девушки. Насильственная смерть.
– Ну разумеется, как же иначе, – доктор налил еще кипятку из сверкающего медалями самовара, на боку которого значилось: «Товарищество В. О. Пелевин и сыновья».
– Зря смеетесь, история и правда грустная. – Вера перелистнула страницу. – Началась она примерно год назад. Жила-была девушка Оля, дочка главы местного отделения Южнорусского промышленного банка. А потом ее растлил приятель отца, их семейный доктор, который с детства ее наблюдал. Оле, кстати, не было и шестнадцати. Ох уж эти семейные доктора.
– Довольно грязная история, – сказал Авдеев, цепляя щипчиками синеватый осколок сахара. – И поэтому она умерла?
– Нет, ее убили вчера на вокзале, убил офицер. Конечно, его тут же арестовали… Я пока не дочитала, что там у них было. Но уверена, что все связано. В мире все вообще связано, Вениамин Петрович.
– Вера, вот скажите, зачем вам это?! – с неожиданной страстью воскликнул Авдеев. – Все эти смерти, убийства? Что вам в этой девочке? Пусть полиция разбирается, тем более что преступник пойман. Поедем в Москву, Вера Федоровна?!
Вера посмотрела на него своими неуловимыми глазами цвета чаячьего крыла и закрыла книжечку.
– Спокойной ночи, Веня.
Глава третья
«Дорогой Веня!
Не корите себя, вы не виноваты. Пирожок тоже. Такова моя природа. Если хотите, чтобы мы побыстрее покинули Северск, сделайте одолжение – посетите Коннозаводческое собрание, там гуляет весь городской бомонд.
Вам нужен доктор Малютин, он человек в городе известный, с большой практикой. Думаю, вам будет просто свести знакомство с ним, вас ведь профессор Бутаков на кафедру нервных болезней звал. А он как раз большой их знаток, уверена, вам будет что обсудить.
Вера в вас верит!»
Когда Вениамин Петрович встретился со своим завтраком континенталь в ресторане на первом этаже, Веры, разумеется, уже не было в отеле. Куда ее унесли индейские боги, Авдеев понятия не имел, потому свирепо начал читать записку, которую она оставила.
– Малютин, Малютин, – пробормотал он. Поймал за рукав официанта, бесшумно уносившего пустую чашку. – Любезный, вы знаете доктора Малютина?
– Алексея Ивановича? – с готовностью откликнулся официант. – Кто же его не знает! Светило! В Киевском медицинском преподавал! Кафедру нервных болезней! Лучший доктор в Северске!
– А клуб «Гамлет» у вас где? – обреченно спросил доктор.
Официант немедля сообщил, что в «Гамлет» его любой ванька свезет, потому что место известное, рядом с городским садом и там самая респектабельная публика обретается.
Вениамин Петрович вздохнул и отправился распаковывать свои рубашки.
Тем временем Вера Федоровна гуляла по солнечным улицам города Северска. Краткий визит генерал-губернатора много способствовал его благоустройству. Пахло свежей краской. Заборы и фасады домов на первой линии были выкрашены в предписанный желтый и зеленый цвета попеременно, отчего улица напоминала характерную коробку киевского монпансье «бонжурка». Два татарина тащили вдаль тележку со старьем, оглашая окрестности призывным кличем «старье берем». Ветерок трепал голые веточки лип, высаженных вдоль Преображенской улицы в два радующих глаз ряда.
Жизнь кипела в городе Северске утром в субботу. Вот прошел благообразный мужчина средних лет в английском котелке, помахивая тростью, проехали две-три рессорных коляски и следом ломовой извозчик, перевозя двустворчатый шкаф чудовищных размеров. Тот каким-то чудом, божьей помощью и хитрой системой ремней торжествовал над земным притяжением и не падал на мостовую. Приказчик у лавки, лузгая семечки, проводил его взглядом, но тут же переключился на двух гимназисток в светло-синих сатиновых платьицах. Те заметили, заторопились, хихикая. Вера притормозила, глядя на их гимназические платья, и вот уже мальчишка-газетчик бежит навстречу, размахивает «Северским вестником» и выкрикивает, разумеется, о страшном убийстве на вокзале.
Его Вера придержала, сунула пять копеек и пробежала глазами статью на первой полосе. Интересовало ее только одно – кому же поручено дело несчастного офицера-убийцы Семенова.
Ближайшего дворника она нашла на углу – здоровый сутулый мужик прислонился к афишной тумбе, оторвал край плаката и завертывал в него табачок. Там значилось: «Только два дня проездом в Северске маг, волшебный и индийский факир Николо Франчелли». Маг и волшебник в черном цилиндре и кровавого цвета бабочке укоризненно смотрел, как дворник толстыми, поросшими черным волосом пальцами проворно сворачивает цигарку. Железные легкие у человека, мог бы хоть газету для этого употребить, а не курить бумагу с краской.
– А что, отец, где у вас в городе сыскная часть? – спросила Вера, поравнявшись с дворником.
– Это какая сыскная? – равнодушно спросил дворник, облизывая афишную бумажку.
– Эта такая, где следователь Ремезов.
– Платон Сергеевич? – дворник чиркнул спичкой, привычно прикрыл огонек ладонью от весеннего ветерка, гуляющего по Преображенской. Окутался густым дымом, что твой дьявол со старинной гравюры. – Дык на Вшивой горке. По Преображенской, стало быть, а потом все правее забирайте, потом по Целебеевской и сверните на Бунинскую. Да только вам туда зачем? Негодное место.
– Нужда есть, значит.
– Ну тогда вы, барыня, возьмите извозчика, что ноги бить. Он вас мигом свезет.
– Ничего, отец, наши ножки с побежкой, а ручки с подхватом, – сказала Вера. – Будь здоров, не кашляй.
Она сунула ему двугривенный – дворник глухо уронил: «Благодарствую».
Вера любила пройтись, потому что она ногами думала. Буквально вышагивала идеи, выбраживала их. Она и цедила поток внешних впечатлений – холодный ветер с реки Шуйцы, щебет воробьев, грохот пролетки по мостовой, ругань мастеровых у подвальчика распивочной, высокое перистое облако, перечеркнувшее сатиновое небо как жемчужное крыло архангела, – все это собиралось в копилку, звенело и звякало и соединялось в узоры, как осколки калейдоскопа.
Нет ничего лучше, чем хорошая прогулка, особенно когда надо уложить в голове разные соображения. Тем более, это было необходимо, когда она делала первый ход, вступала в новое неизведанное пространство: о, Вера хорошо помнила вчерашнее чувство – будто холодные иголки кололи руки, проходили под кожей, они были будто карамельными и таяли, оставляя легкое ощущение сладости. И тления.
Со вчерашнего дня она вступила на поле новой смерти и везде примечала ее знаки – в вывесках, в пляске воробьев в лужах, в солнце, сверкающем на мокрых булыжниках. Милосердная гостья и безжалостный грабитель, она приходит ко всем, а Вера идет по ее следу.
Как ученый и исследователь предсмертных ритуалов она видела много уходов из жизни – мирных и тихих, где родные и близкие провожают человека и тот уходит, легко ступая по воздушным ступеням, как сказал бы поэт Бальмонт, и тяжелых, когда человек цепляется за существование и все его естество вопит, отказываясь принять приход смерти.
В смерти Оли Мещерской не было легкости. Там были отчаяние, обреченность и что-то еще сверх того, дьявольская неуловимая доля. Вот за ней Вера и кралась по следу – в отличных итальянских сапогах, кстати. На заказ сшитых в Милане.
Она отмахала два квартала, потом притомилась, вскочила на подножку конки и поехала, одной ногой болтая в воздухе. Кондуктору, который к ней сунулся с замечанием, Вера бросила в два раза больше за проезд, и тот отвязался. А уж до замечаний публики ей и дела не было – она занята. Она ловила мысли, как парус ловит ветер: взгляд ее блуждал по лицам и домам, пока не налетел на еще одну юницу, которая, развернувшись вполоборота, смотрела на нее во все глаза. На лице ее читался восторг. Опять гимназистка. Ну да, конечно, она же ищет знаки, но не такие же очевидные.
Вера мысленно плюнула и соскочила. Ловко увернулась от пролетевшей коляски, ответно послала по матушке извозчика, который приложил ее крепким словцом, и пошла по тротуару.
Итак, дневник, который она вчера подобрала, принадлежал Оле Мещерской. Как она и сказала Вене вчера – дочке местного банкира, а следовательно, девушке обеспеченной и избалованной, шестнадцати лет, ученице Первой городской гимназии, прозванной Немигайловской по причине того, что лет двадцать назад предыдущий губернатор, генерал-майор от инфантерии Яков Борисович Немигайло, пожертвовал изрядную сумму на ее строительство.
Предвыпускной класс.
Сейчас Оля лежала на съезжей и, вероятно, равнодушный полицейский врач, мучаясь изжогой, рассуждал о бренности человеческой жизни, глядя на ее белое обескровленное лицо.
Убийца ее был пойман с поличным. Он не отпирался и не сопротивлялся.
Из дневника – до крайности откровенного – было очевидно, что Оля вела беспорядочную жизнь и была в отношениях со многими юношами и мужчинами. И несчастный Семенов, которому она заморочила голову, был ее последним кавалером. Но вот отчего она решила дать ему этот дневник? И почему он ее застрелил – взрослый же мужчина, военный, не экзальтированный поэт-символист?
Все было слишком театрально, слишком напоказ.
Вера завернула на Бунинскую и оказалась на Вшивой горке. Сразу стало понятно, отчего это место носило такое название.