— Фролов, она сама себя уничтожила. Сама. Подменила анализы, чуть не угробила пациента, солгала заведующему. Я просто не дал ей утащить на тот свет еще и Шевченко. Вот и вся моя роль.
Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашел слов. Только сжал кулаки и снова отвернулся.
— Мы… мы не думали, что она на такое способна, — нарушил тишину Величко. — Она всегда была такой… правильной.
И в этом была вся суть. Милая, умная, амбициозная Алиночка. Никто не думал.
— Да все вы, двуногие, способны на любую гадость! — презрительно фыркнул Фырк, который с интересом наблюдал за нашей сценой. — Просто не у всех хватает смелости или глупости, чтобы решиться!
Он был прав. К сожалению.
Я поднялся со стула, решительно встряхнув головой. Хватит рефлексировать. Пора возвращаться к реальности, в которой пациенты все так же ждут помощи, а болезни не берут выходной.
— Хватит ныть, — мой голос прозвучал неожиданно жестко, разрезав вязкую тишину. — У нас под завязку забито отделение, работы — выше крыши. А вы тут сопли на кулак наматываете из-за чужой глупости.
Я подошел к шкафу, вытащил первую попавшуюся стопку историй болезни и демонстративно положил на свой стол. Рутина — порой лучшее лекарство от тяжелых мыслей. Она не требует эмоций, только концентрации.
Фролов и Величко вздрогнули от моего тона, посмотрели на меня, потом друг на друга. Поколебавшись пару секунд, они нехотя последовали моему примеру, тоже взявшись за дела. Жизнь в отделении продолжалась, и ей было совершенно наплевать, с Борисовой она будет или без.
Я открыл первую карту, погружаясь в сухой, безэмоциональный мир цифр и фактов. Анализы, назначения, динамика, план лечения… Только эта работа имела сейчас хоть какой-то реальный, неоспоримый смысл.
До конца моего странного, похожего на марафон, рабочего дня оставалось еще несколько часов, и я полностью ушел в работу, стараясь не думать ни о кадровых перестановках, ни о будущем Алины Борисовой.
К обеду я чувствовал себя выжатым, но удовлетворенным. Я просмотрел всех пациентов, оставленных мне «на хозяйство», скорректировал назначения и подготовил отчеты для утренней пятиминутки.
Я шел по больничному коридору, направляясь в неврологию. В руках у меня была папка с результатами анализов и скорректированным планом лечения пациентки Антоновой. Рутина, необходимая бумажная работа, которая следовала за любой, даже самой громкой победой.
На душе было на удивление спокойно. Я сделал то, что должен был, а остальное — уже просто формальности.
Когда я сворачивал в боковой коридор, из-за угла, словно тень, шагнула знакомая фигура. Корнелий Фомич Мышкин. Судя по тому, как он появился, он не просто проходил мимо. Он меня ждал.
— Илья. Минутку вашего времени.
Его голос, как всегда, был ровным и лишенным эмоций, но то, что он назвал меня по имени, а не фамилии, было своего рода знаком.
Я остановился. Чего ему еще от меня надо? Казалось бы, дело Борисовой — его прямая обязанность, ко мне тут вопросов быть не должно.
Мышкин огляделся по пустынному коридору и едва заметно кивнул на дверь ближайшего кабинета для осмотров. Мол, не здесь.
Мы зашли внутрь. Он плотно прикрыл за собой дверь, отрезая нас от остального мира. Воздух в маленьком помещении сразу стал тяжелым и густым.
— Красиво ты эту девчонку, Борисову, — он не стал ходить вокруг да около, сразу переходя на «ты». — Чисто. Без лишнего шума.
Я пожал плечами. Звучало так, будто я спланировал какую-то изощренную интригу.
— У меня не было цели ее топить. Просто спасал пациента.
Мышкин изучающе посмотрел на меня, его глаза-буравчики, казалось, пытались заглянуть мне прямо в душу.
— Не любишь пафосных речей? Правильно. Лишние слова только мешают.
Он неторопливым, отточенным движением достал из внутреннего кармана пиджака плоский серебряный портсигар. Открыл его с глухим, дорогим щелчком. Внутри ровными рядами лежали тонкие, аккуратные сигареты.
Мышкин кончиками пальцев извлек одну, но закуривать не стал. Просто вертел ее между пальцев, и серебряная инкрустация на крышке портсигара на мгновение поймала тусклый свет лампы.
Я ждал. Знал, что это была лишь прелюдия.
— Ты тратишь больше времени, чем мы договаривались, Илья, — его голос был по-прежнему ровным, но в нем прорезались нотки металла. — Я ждал от тебя вестей по делу Волкова и Сычева. А вместо этого — тишина.
Я напрягся. Он пришел не из-за Борисовой. Точнее, не только из-за нее.
— Я помню о нашем уговоре, — ответил я.
— Помнишь? — он скептически хмыкнул. — Этого мало. Я слышал, ты тут всех на уши поставил. Пациента Шевченко с того света вытащил, подлог раскрыл… Времени, я так понимаю, у тебя не было?
Его тон был обманчиво-мягким, но это был вызов. Он проверял, не решил ли я соскочить с крючка после своих недавних побед.
— У меня действительно был сложный пациент, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Решение его проблемы было в приоритете.
Мышкин усмехнулся одними уголками губ.
— И Борисова со своими фокусами. Понимаю. Сначала — неотложные дела. Но Шевченко спасен. Борисова обезврежена. Она, кстати, уже дает показания. Очень интересные. И пытается выторговать себе сделку, свалив все на старших товарищей. Но сейчас не об этом.
Он убрал так и не прикуренную сигарету обратно в портсигар. Его тон снова стал жестким, пропала даже тень этой издевательской вежливости.
— Что дальше, Илья? Времени у нас больше нет…
— А он чертовски прав, двуногий, — прошептал у меня в голове Фырк. — Крысы очень хорошо чуют, когда корабль, на котором они столько времени жрали припасы, начинает тонуть. Один неверный шаг, и они либо сбегут, либо попытаются сожрать тебя самого.
Мышкин подошел к двери и, уже взявшись за ручку, остановился.
— Я жду движений, Илья, — бросил он через плечо. — Информация. Она мне нужна.
Он вышел, оставив меня одного в тишине.
Я несколько секунд стоял, переваривая услышанное. Долг платежом красен. Кристина помогла мне, рискуя всем. Теперь моя очередь делать ход. И, судя по всему, Мышкин не даст мне просто так соскочить с этого крючка. Придется действовать.
Времени на раскачку больше не оставалось.
Кристину я нашел там, где и ожидал — на сестринском посту хирургического отделения. Она сидела за столом и сосредоточенно заполняла какие-то журналы, высунув от усердия кончик языка. Она была так поглощена работой, что даже не заметила, как я подошел.
— Кристина.
Она вздрогнула и подняла глаза. Увидев меня, она тут же расплылась в своей фирменной, немного кокетливой улыбке.
— О, Илья! Герой дня! Я уж думала, ты пошел отдыхать и праздновать победу.
Но улыбка ее тут же медленно угасла, когда она увидела выражение моего лица.
— Что… что-то случилось?
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я ровным, лишенным эмоций голосом. — После твоей смены. Очень серьезно.
В ее глазах тут же мелькнула тревога.
— Что… что-то серьезное? Я что-то сделала не так?
— В кафе напротив. Через дорогу. Не опаздывай, это важно.
Я развернулся и ушел, не дожидаясь ответа. Я знал, что она придет. Любопытство и тревога всегда сильнее страха.
Вечером в маленьком, полупустом кафе пахло горьким кофе и сладкой корицей. Я выбрал самый дальний столик в углу, погруженный в полумрак, откуда было хорошо видно весь зал, но сам я оставался неприметной тенью. Идеальное место для разговора не для чужих ушей.
Кристина вошла через десять минут после назначенного времени. Она успела переодеться. Мешковатый медицинский халат сменила яркая шелковая блузка с таким глубоким вырезом, что он был на грани приличия. На лице — аккуратный вечерний макияж, распущенные волосы мягко обрамляли плечи. Приготовилась. Значит, все-таки до последнего надеялась, что это свидание. Мне стало ее почти жаль. Этот вечер определенно разрушит ее ожидания.
Она подошла, села напротив, и я тут же почувствовал волну ее духов — сладких и немного дурманящих. Мы заказали кофе. Молчание, повисшее между нами, было вязким и тяжелым. Она теребила край салфетки, я — просто смотрел на нее, давая ей возможность занервничать еще сильнее.
Я незаметно активировал свой «Сонар». Ее пульс был учащенным, где-то в районе девяноста ударов в минуту. Она ждала. Волновалась.
— Я знаю про схему твоего дяди, Кристина. Про ворованные лекарства.
Я сказал это тихо, без нажима, просто констатируя факт. Но эффект был как от взорвавшейся бомбы.
Ее рука, державшая изящную кофейную чашку, дрогнула. Пульс на моем внутреннем мониторе тут же скакнул до ста двадцати ударов. Она замерла, как пойманная на горячем кошка. Затем попыталась выдавить из себя улыбку, но получилось жалко и неубедительно.
— Какую… какую схему, Илья? Я, право, не понимаю, о чем ты говоришь. Наверное, это какое-то недоразумение.
— Врет! — тут же прокомментировал Фырк у меня в голове. — Еще как врет! Аж сердце из груди выпрыгивает! На воре и шапка горит! Дави ее, двуногий, дави!
Я наклонился к ней через стол, понижая голос.
— Кристина, не нужно этого спектакля. Не трать ни мое, ни свое время. Твой дядя, Федор Максимович Волков, вместе с Григорием Сычевым организовали канал по сбыту списанных и просроченных лекарств. Я прав?
Она сдулась. Буквально за несколько секунд из уверенной в себе красавицы превратилась в нашкодившего ребенка. Плечи опустились, надменность исчезла. Она смотрела в свою чашку, будто там было написано ее будущее.
— Откуда… — прошептала она, не поднимая головы. — Откуда ты мог узнать?
— Скажем так, у меня есть… информатор. Но это сейчас не имеет значения. Важно другое. Ты в курсе их дел? Ты им помогаешь?
Долгая, мучительная пауза.
— Да, — наконец выдохнула она, не поднимая головы. А затем, уже громче, с нотками отчаяния и вызова: — Но разве ты не понимаешь? Они же людям помогают! Ты вообще знаешь, сколько стоят нормальные лекарства⁈ Мои родственники с Урала, тетя Галя, у которой сердце больное после инсульта, дядя Саша с его диабетом… кто бы им помог, если бы не дядя Федя⁈ Он эти лекарства не ворует, он покупает их за копейки там, где их просто списывают или выкидывают! А потом передает тем, кто без них просто умрет!