— Слушай, — он снова надел свои очки. — А давай вместе разберем этот случай, пошагово? У меня в аппарате сохранились все записи анестезиологического пособия. Каждая минута, каждый показатель, каждое введенное лекарство. Может, наложим на это ход операции и что-нибудь увидим? Мне, если честно, просто дико интересно, что это, черт возьми, было.
Я оценивающе посмотрел на него.
Хм. Интересный парень. Не закрылся, не побежал жаловаться Шаповалову, не начал искать виноватых. Вместо этого предлагает вместе докопаться до истины. Очень редкое и ценное качество для лекаря.
— Давай, — просто сказал я.
— Отлично. Только я сначала за кофе сбегаю, — Артем направился к двери. — После такого адреналина нужно срочно взбодриться чем-то горячим и сладким. Тебе захватить?
— Спасибо, но я без кофе, — я покачал головой.
Он удивленно обернулся на пороге.
— Серьезно? После такой операции? Многие бы уже искали что покрепче, чем кофе…
— Именно поэтому, — я усмехнулся. — Кофеин — отличный стимулятор, но он дает лишь временный всплеск, за которым всегда следует спад концентрации. А мне сейчас, наоборот, нужна максимально ясная и спокойная голова на ближайшие несколько часов. Так что обойдусь простой водой.
Артем на мгновение задумался, потом кивнул с новым уважением.
— Логично. Не думал об этом в таком ключе. Ладно, как хочешь. Я мигом.
Он вышел, оставив меня наедине со своими мыслями и Фырком, который тут же решил вставить свои пять копеек.
— Эй, двуногий! — он уселся на раковине из нержавейки и с уважением посмотрел вслед Артему. — А этот очкарик-то не промах! Записи ведет, анализирует, думать хочет! Не то что твои нынешние хомяки, которые только и умеют, что виноватых искать да в обморок падать! С этим, я смотрю, каши сваришь!
— Посмотрим, — мысленно ответил я. — Но ты прав. Думающий анестезиолог — это половина успеха любой операции. По крайней мере, я буду уверен, что мне в спину дышит союзник, а не потенциальная проблема.
Артем вернулся через пару минут с дымящейся чашкой в руках. Его лицо было сосредоточенным, он явно уже прокручивал в голове наш будущий разбор.
— Пойдем в ординаторскую, — предложил он. — Там у меня доступ к общей базе, сможем все данные на большом экране посмотреть.
— Идем.
Когда мы с Артемом, вооруженные чашкой дымящегося кофе (для него) и холодной решимостью (для меня), вошли в ординаторскую хирургии, там царила напряженная, почти неестественная тишина.
Вся оставшаяся троица «хомяков» сидела по своим углам, с невероятным усердием изображая бурную рабочую деятельность. Борисова, отгородившись от мира, склонилась над каким-то толстым медицинским справочником.
Величко что-то сосредоточенно строчил в своем блокноте, а Фролов, казалось, пытался силой мысли прожечь дыру в мониторе своего компьютера. Выключенного!
При нашем появлении все три головы синхронно, как по команде, повернулись в нашу сторону. Я проигнорировал их.
В глазах Величко и Фролова читался немой, испуганный вопрос: «Что случилось? Все плохо?». А вот во взгляде Борисовой на долю секунды мелькнуло злорадное любопытство. Кажется, слухи о нашей неудаче уже успели до нее долететь.
Она приоткрыла рот, явно собираясь отпустить какой-то язвительный комментарий, но я прошел мимо нее, даже не удостоив взглядом. Для меня ее сейчас просто не существовало.
Не было ни времени, ни желания тратить на нее свои ресурсы.
— Артем, выкладывай все, что есть, — я сел за свой компьютер и жестом указал ему на место рядом. — Открываем историю Кулагина. КТ, последние анализы, протокол анестезии — мне нужно видеть все.
Артем, кивнув, достал из своей папки толстую пачку распечаток и аккуратно разложил их веером на столе. Периферийным зрением я заметил, как «хомяки», привлеченные профессиональным любопытством, которое оказалось всех чувств на данный момент, начали медленно, почти незаметно, подтягиваться к нашему столу.
Делали они это как бы невзначай, делая вид, что просто идут за очередной папкой.
— Вот, смотри. Полный мониторинг всех витальных показателей, — Артем указал пальцем на длинный, расчерченный графиками лист. — Синим — давление, красным — пульс, зеленым — сатурация. Все в идеальном порядке, как по учебнику, до восьми часов тридцати двух минут. А потом, — он провел пальцем по листу, где синяя линия резко устремлялась вниз, — вот здесь. Обвал. Резкий, почти отвесный, и, на первый взгляд, совершенно беспричинный.
Я склонился над распечаткой, вглядываясь в цифры.
Артем был прав. Это не было похоже на стандартное осложнение. Давление не просто падало, оно рухнуло за полторы минуты, почти до нуля, и только его экстренные действия смогли вытащить пациента из этого пике.
Пульс, наоборот, взлетел до запредельных значений, пытаясь компенсировать падение.
— Что ты вводил ему непосредственно перед этим? — спросил я.
— Ничего, — Артем покачал головой и постучал пальцем по другой графе протокола. — Последний препарат был введен за десять минут до кризиса, стандартный миорелаксант. На него не могло быть такой отсроченной реакции. Я первым делом подумал на анафилактическую реакцию, — продолжил он, задумчиво изучая свой же протокол, — но клиника не та. Сыпи на коже не было, бронхоспазм я бы точно услышал. Да и, повторюсь, триггера не было, я ничего нового ему в тот момент не вводил.
— А скрытая аллергия на латекс? — я потер подбородок. — Иногда бывает. Хотя, перчатки самые стандартные, гипоаллергенные. Вряд ли.
— Может, это был острый инфаркт миокарда? — робко, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, подала голос Алина Борисова из-за соседнего стола.
Я, не говоря ни слова, развернул к ней монитор, на котором была открыта запись ЭКГ, снятая уже в реанимации.
— Синусовый ритм, ЧСС сто десять, правильный. Сегмент ST на изолинии, зубец T без малейшей патологии. Нет ни одного, даже самого косвенного признака ишемии. Исключено.
— Тромбоэмболия легочной артерии? — предположил Величко, который тоже подошел к нам и теперь с интересом заглядывал в бумаги.
— Сатурация кислорода не падала до самого конца, — отрезал я. — При массивной ТЭЛА она рухнула бы первой.
— Воздушная эмболия при повреждении крупной вены? — не сдавался он.
— Мы не вскрывали ни одной крупной вены до того, как начался этот кризис, — я методично, шаг за шагом, отсекал все тупиковые версии.
— Может… может, какой-то яд? — Семен явно уже хватался за самые экзотические соломинки. — Помните, был же случай с медсестрой в столице, которая…
— Кулагин поступил из дома, после полной предоперационной подготовки, — я отмел и эту детективную версию. — Все препараты, которые мы использовали, были стандартными, вскрывались при нас. Отравление исключено.
В ординаторской снова повисла тишина. Мы зашли в полный, абсолютный тупик.
— Ох, ну и тупые же вы все, двуногие! — Фырк, который с интересом наблюдал за нашим консилиумом, не выдержал и буквально запрыгнул на монитор. — Яд, аллергия, тромбоэмболия! Перебрали все диагнозы из своего дурацкого справочника! Да они хоть бы просто на цифры посмотрели внимательно, а не строили из себя гениев!
Что-то в словах Фырка щелкнуло у меня в голове.
К черту сложные теории. Иногда ответ лежит в самых простых, базовых данных, на которые в суматохе перестаешь обращать внимание. Я отбросил все гипотезы и снова взял в руки анестезиологический протокол Артема.
— Так, давайте еще раз. С самого начала. Хронологически, — я начал водить пальцем по строчкам, проговаривая все вслух. — Восемь часов ноль-ноль — начало операции, интубация, все стабильно. Восемь пятнадцать — вскрытие брюшной полости. Давление в норме, пульс тоже. Восемь тридцать две — я начинаю выделять язву в области головки поджелудочной железы…
И тут я увидел.
Одна-единственная, почти незаметная строчка, сделанная ассистентом, который автоматически снимал показания с лабораторного экспресс-анализатора.
— Стоп. Артем, глянь сюда. Быстро.
Он наклонился над протоколом, вглядываясь в цифры.
— Что там?
— Восемь тридцать две — я начинаю механический контакт с поджелудочной. А вот тут, — я ткнул пальцем в цифру, — восемь тридцать четыре. Результат планового экспресс-анализа. Уровень глюкозы в крови — одна целая две десятых миллимоля на литр!
Артем побледнел как полотно.
— Черт… Я… я видел эту цифру, — прошептал он. — Но я был уверен, что это глюкометр барахлит или лаборант ошибся! Времени не было перепроверять, у него уже давление летело в пропасть, я сразу рефлекторно влил ему глюкозу и дальше боролся с коллапсом…
— Это не ошибка аппарата, Артем. Это — почти гипогликемическая кома, — я откинулся на спинку стула. В голове, как вспышки, начали выстраиваться недостающие звенья цепочки. — Теперь думайте все. Что может дать такое резкое, почти мгновенное падение сахара в крови именно при физическом воздействии на поджелудочную железу?
Я медленно закрыл глаза. В голове, как вспышки молнии в грозу, начали выстраиваться недостающие звенья какой-то невероятной, безумной цепочки. Я отключился от внешнего мира, полностью погрузившись в анализ.
— Гипогликемия? — удивленно переспросил Артем. — Но откуда⁈ Он же не диабетик, сахара у него всегда были в норме!
— Может… может, это демпинг-синдром после старых операций на желудке⁈ — робко предположил Величко.
— У него не было операций, я историю заглянул! — тут же встрял Фролов. — Может, это… почечная недостаточность? Она тоже может сахар ронять!
— Анализы почек в норме, — отрезал Артем.
Они начали накидывать варианты, один абсурднее другого, но я их почти не слышал. Мой мозг работал на пределе, сопоставляя факты: резкое падение сахара… только при манипуляциях на поджелудочной… никак не связано с лекарствами… что, что, черт возьми, может дать такую реакцию⁈
В ординаторской повисла тишина. Все смотрели на меня, замершего с закрытыми глазами. Я чувствовал их взгляды, но не мог прервать этот лихорадочный мыслительный процесс.