Помощник присяжного поверенного Ульянов шел к цели жизни иным путем. Под именем Николая Петровича появлялся в разных концах Петербурга в квартирах, где его поджидали несколько рабочих — слушателей кружков. И часами вел пропаганду марксизма.
«Революция, — говорил лектор одному из единомышленников, вернувшись из-за границы, — предполагает участие масс. Но ее делает меньшинство». Его назовут «профессиональным революционером», чье занятие — исключительно дела партийные, конспиративные. Такую жизнь Николай Петрович вел до первого ареста. «Революция — не игра в бирюльки», — говорил он студенту Михаилу Сильвину, слушателю кружка, а другому — рабочему, слушателю кружка Владимиру Князеву посоветовал не увлекаться развлечениями: «Я слышал, что вы любите ходить на танцы, но это бросьте — надо работать вовсю».
Что касается собственных заработков, то признавался другому слушателю кружка, что работы, в сущности, никакой нет, за год, если не считать обязательных выступлений в суде, не заработал даже столько, сколько стоит помощнику присяжного поверенного выборка документов.
На какие деньги при таком отношении к службе жил помощник присяжного поверенного Ульянов, мы знаем. Но где брались средства на печать монографии на гектографах, бумагу, где нашлись деньги на листовки, издание газеты, которую было подготовили в Петербурге молодые марксисты?
— Надо обязать членов партии вносить членские взносы, устраивать лотереи и пользоваться всеми возможными источниками для добывания денежных средств, — поучал Николай Петрович портового рабочего Владимира Князева, которому помогал как адвокат отсудить наследство покойной бабушки.
Известно, что во время забастовки на фабрике Торнтона в Питере Ленин вместе с товарищем посетил рабочего Меркулова и вручил ему 40 рублей для передачи семьям арестованных. Откуда они появились у питерских марксистов, ведь не из гонораров за непроизносимые адвокатские речи, не из переводов матери Марии Александровны? Очевидно, кто-то из состоятельных студентов — слушателей кружков дал из своих личных средств.
Тогда, в 1895-м, до «всех возможных источников добывания денежных средств» дело не дошло. В тот момент, когда питерские марксисты, объединившись в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», вот-вот собирались выпустить первый номер газеты под названием «Рабочее дело», столичная полиция решает: пора эту «песню прекратить». И производит аресты. В ночь с 8 на 9 декабря Владимир Ульянов вместе с товарищами по «Союзу борьбы» взят под стражу и стал жильцом камеры № 193 дома предварительного заключения.
Тюремную камеру заключенный превращает в кабинет, пишет «Проект программы социал-демократической партии», заказывает книги в тюремной библиотеке. С их помощью, отмечая буквы точками и штрихами, устанавливает связь с соседями. Занимается гимнастикой, пишет письма. Наконец приступает к большой работе — «Развитие капитализма в России». Поэтому просит родных прислать ему нужные книги. Просит купить чемодан, похожий на тот, привезенный из-за границы, но без двойного дна, опасаясь, что полиция вернется к давнему эпизоду задним числом и улучит его в транспортировке нелегальной литературы.
Родные бросаются на помощь. В Питер приезжают мать, сестры Анна Ильинична, Мария Ильинична. «Мать приготовляла и приносила ему три раза в неделю передачи, — пишет Анна Ильинична, — руководствуясь предписанной специалистом диеты, кроме того, он имел платный обед и молоко». Молоком исписывал страницы тюремных книг, затем текст прочитывался, перепечатывался на воле. Чтобы писать молоком, Владимир Ильич делал чернильницы из хлеба. Когда надзиратель усиливал наблюдение — он их съедал, отправляя в рот за день несколько таких чернильниц, о чем со смехом рассказывал родным на свиданиях.
Книги, свежие журналы находились под рукой, в камере. Передачи, свидания разрешались все время, еда приносилась домашняя. «Свою минеральную воду я получаю и здесь, мне приносят ее из аптеки в тот же день», — писал заключенный вскоре после ареста. Когда спустя год неторопливое казенное следствие по делу «Союза борьбы» закончилось, то безо всякого суда (вот он, произвол царизма!) было объявлено решение о высылке Владимира Ульянова на три года в Восточную Сибирь. Владимир Ильич не без сожаления воскликнул, обращаясь к Анне Ильиничне:
— Рано, я не успел еще материалы собрать.
Другая сестра, Мария Ильинична, свидетельствует:
«И как это ни странно может показаться, хорошо в смысле его желудочной болезни повлияло на него и заключение в доме предварительного заключения, где он пробыл более года. Правильный образ жизни и сравнительно удовлетворительное питание (за все время своего сидения он все время получал передачи из дома) оказали и здесь хорошее влияние на его здоровье. Конечно, недостаток воздуха и прогулок сказался на нем — он сильно побледнел и пожелтел, но желудочная болезнь давала меньше себя знать, чем на воле».
Такая была царская карательная система до первой русской революции, до «Манифеста» о свободах. Ну а какую систему в тюрьмах и следственных изоляторах установила «рабоче-крестьянская власть», когда ее возглавил бывший узник камеры № 193, каждый хорошо знает.
В ссылку Ульянов получил разрешение ехать без конвоя, своим ходом, свободно по железной дороге. По пути из Питера остановился на несколько дней в феврале 1897 года в Москве, где все еще жила семья Ульяновых. На сей раз она квартировала в районе Арбата, на Собачьей площадке, в деревянном старинном особняке. То был пятый из известных краеведов московский адрес Ульяновых за три с половиной года пребывания в городе.
Арбатскую квартиру никто из Ульяновых не описал. По всей вероятности, она была такая, как обычно. С отдельными комнатами для каждого члена семьи, общей столовой, с роялем, следовавший за Марией Александровной повсюду, куда бы она ни переезжала. Со столом, покрытым белоснежной крахмальной скатертью. «Помню простую обстановку квартиры Ульяновых, просторную столовую, где стоял рояль и большой стол, покрытый белой скатертью»… Это описание очевидца относится к квартире в Самаре, но такой интерьер формировался постоянно везде, где селилась большая, дружная семья.
Простота с роялем обеспечивалась стабильно много лет, хотя помощи от старшего сына матери ждать не приходилось. Да никто в ней не нуждался. Наоборот, каждый член семьи Ульяновых стремился оказать всегда помощь дорогому и необыкновенному Владимиру, не считаясь со временем, издержками на покупку дорогих книг, диетической еды, чемодана с двойным дном и тому подобных вещей.
Что касается довольно частых переездов с квартиры на квартиру, то это была в принципе обычная практика московской жизни для многих состоятельных людей, когда они предпочитали арендовать жилье, не покупая собственные дома. Так поступала мать Александра Пушкина, менявшая квартиры по нескольку раз в год. Так делала семья писателя Аксакова, когда возвращалась осенью из собственной усадьбы в Абрамцеве зимовать в Первопрестольную. Так, мы видим, практиковали Ульяновы, выбирая, что удобнее и лучше…
Спустя три года после окончания ссылки, отдохнувший от суеты столичной жизни, надышавшийся свежим воздухом, накатавшийся на коньках и на лыжах, наохотившийся в тайге, наевшийся свежайшего мяса, сибирских пирожков, молодой революционер с женой вернулся из неволи в Москву. С вокзала отправился домой, не на Арбат, Собачью площадку, а в другой район Москвы. О чем речь впереди…
К слову сказать, о существовании телятины как товара я узнал, когда на закате СССР писал книгу, не из опустевших в результате «перестройки» витрин московских магазинов, а из чтения воспоминаний Надежды Константиновны о пребывании в ссылке, в Шушенском. Эти мемуары поразили мое воображение. Надежда Константиновна, когда писала после смерти Ильича мемуары, не предполагала, что вместо обещанного коммунизма настанет время, когда жизнь осужденных в царской ссылке будет казаться пребыванием в санатории за казенный счет.
Процитирую эпизод, где рассказывается, как Владимир Ильич занимался для души адвокатской практикой, не имея на то права как ссыльный, давал юридические советы местным крестьянам и узнавал разные житейские истории, изучая практическим образом экономическую сторону жизни сибирского села.
«Раз бык какого-то богатея забодал корову маломощной бабы (как видите, даже в мельчайшем бытовом эпизоде не покидает мемуаристку, Надежду Константиновну, классовый подход. — Л.К.). Волостной суд приговорил владельца быка заплатить бабе десять рублей. Баба опротестовала решение и потребовала „копию“ с дела.
— Что тебе, копию с белой коровы, что ли? — посмеялся над ней заседатель. Разгневанная баба побежала жаловаться Владимиру Ильичу. Часто достаточно было угрозы обижаемого, что он пожалуется Ульянову, чтобы обидчик уступил».
Теперь, когда мы получили некоторое представление, какую роль играл в жизни ссыльного некий «заседатель», вершивший волостной суд, приведу другой эпизод, где этот же человек выступает не как юридическое лицо, а как эксплуататор по отношению к ссыльному.
Итак, цитирую.
«Заседатель — местный зажиточный крестьянин — больше заботился о том, чтобы сбыть нам телятину, чем о том, чтобы „его“ ссыльные не сбежали. Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Например, Владимир Ильич за свое „жалованье“ — восьмирублевое пособие — имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку — и то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин был простоват — одну неделю для Владимира Ильича забивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест — покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь и для Владимира Ильича, и для его собаки, прекрасного гордона Женьки, которую он выучил и поноску носить, и стойку делать, и всякой другой собачьей науке. Так как у Зыряновых (хозяева избы, в которой жил ссыльный