— Вот она! — первым закричал Гнатка, тыча пальцем в стену сарая.
Не откладывая в долгий ящик, он тут же достал из кармана старый перочинный ножик, которым всегда хвастался, и принялся ковырять вокруг свинцовой отметины. Штукатурка крошилась, но пуля сидела глубоко. Пришлось потрудиться, расширяя отверстие. Наконец, расплющенный кусочек свинца упал Гнатке на ладонь. Он был тяжелым, неправильной формы.
Вскоре и мы с Костиком нашли свои трофеи. Работа была нелегкой — пули глубоко вошли в стены, деформировались от удара. Но азарт поиска и предвкушение обладания грозным оружием подстегивали нас. К тому времени, как сумерки окончательно сгустились над Каменским, у нас набралась целая горсть свинцовых осколков и расплющенных пуль.
Мы вернулись на берег Днепра. Река потемнела, лишь на середине дрожала серебристая дорожка от взошедшей луны. Стало прохладнее, запахло сыростью и ночной свежестью. Гнатка быстро развел небольшой костерок из сухих веток, что валялись на песке. Огонь весело затрещал, выбрасывая искры в темноту.
— Консервную банку бы, — сказал я. — Или хоть жестянку какую.
Костик сбегал к ближайшим зарослям, где часто сваливали мусор, и вскоре вернулся с мятой, ржавой консервной банкой — после интервентов таких осталось немало.
Мы сложили наши свинцовые находки в банку и поставили ее на угли. Пришлось подождать. Сначала свинец не поддавался, только темнел и дымил слегка. Но потом, когда костер разгорелся жарче, металл в банке начал плавиться, превращаясь в блестящую, подвижную, похожую на ртуть лужицу.
— Готово! — прошептал Гнатка, когда весь свинец расплавился.
Теперь предстояло самое ответственное. Мы заранее приготовили формочки — просто вырыли в плотном влажном песке небольшие продолговатые ямки, по размеру кулака. Игнат, обмотав руку старой тряпицей, осторожно снял раскаленную банку с углей. Я придерживал ее палкой.
— Лей! — скомандовал я.
Тонкая серебристая струйка расплавленного свинца полилась в первую ямку. Металл зашипел, соприкасаясь с влажным песком, пошел парок. Мы затаили дыхание. Потом наполнили вторую ямку, третью. На все три свинчатки нашего запаса хватило впритык.
Мы сидели у догорающего костра, глядя, как остывает в песчаных формах наш грозный секрет. Луна поднялась выше, освещая реку и пустынный берег. Где-то далеко на станции простучал колесами запоздалый эшелон. Пахло дымом, рекой и еще чем-то неуловимым — может быть, остывающим свинцом, а может, просто тревогой и неопределенностью нашего времени.
— Тяжелые будут, — удовлетворенно сказал Гнатка, осторожно потрогав палочкой поверхность застывающего металла в одной из ямок.
— То, что надо, — кивнул я.
Впереди была ночь, а за ней — новый день, в котором эти неказистые куски свинца могли стать последним доводом в споре, где слова уже не имели силы. И глядя на мерцающие угли костра, я думал о том, как быстро жестокая реальность Гражданской войны заставляет даже мальчишек браться за оружие, пусть и такое, самодельное. От той, другой жизни, где были секции самбо и правила честного боя, меня отделяла чудовищная пропасть времени, и не менее ужасающая необходимость выживать здесь и сейчас.
Наплевав на все правила.
На следующий день после уроков, мы с Гнаткой и Костиком сидели на старых шпалах возле депо, обсуждая наши вчерашние свинцовые трофеи, которые теперь, завернутые в тряпицы, оттягивали карманы.
— Главное, чтоб не заметил никто, — шептал Костик, опасливо косясь по сторонам. — Мать увидит — убьет.
— А ты не показывай, — буркнул Гнатка, деловито похлопывая себя по карману штанов. — Это наш секрет. Против разных там Козликов!
Не успел он договорить, как из-за угла сарая вывернулась новая фигура. Парень был года на два старше меня, может, пятнадцати лет, высокий, светловолосый, с нагловатым, чуть скуластым лицом. Одет он был почище нашего — в гимнастерку без погон, но добротную, и штаны, заправленные в видавшие виды, но крепкие сапоги. С ним шли еще пара человек. Подросток остановился перед нами, заложив руки за спину, и оглядел нас сверху вниз с ленивым презрением.
— А это что за собрание? Большевики местные? — Голос у него был с заметным украинским говорком, певучим, но неприятным.
Мы молчали. Я сразу понял — этот не из наших, не из заводских. Слишком уверенный, слишком чужой.
— А вы кто такие будете? — спросил Гнатик, и я понял, что ребята эти не местные.
— Господари Украини и этого миста! — буркнул из-за плеча высокого парня другой, тощий тип в вышиванке и папахе со шлыком.
— Я — сын сотника пана Петлюры. Слыхали про таких? — процедил долговязый тип. — Мы скоро тут порядок наведем. А вы чьи будете? Краснопузые, чи шо?
И ткнул пальцем в меня.
— Ты, чернявый. Чего молчишь, жидёнок?
Вот тут меня просто проняло. Похоже, эта мразь никогда не меняется, просто раньше им нравилось гнобить евреев, а в мое время они перешли на русских. Наслушался я про таких во время командировок на фронт! Конечно, я видел, что парень этот гораздо крепче меня и явно не собирается отступать. Но холодная ярость требовала выхода… Хоть какого-нибудь выхода.
— Краснопузые половину ваших уже в расход пустили, а скоро и до тебя с батькою доберутся! — придав голосу максимальную степень презрения, сообщил я, вставая с завалинки.
В тёмных глазах долговязого промелькнуло несказанное удивление.
— Ты шо, сдурев, али жить надоило?
— Мочи его, Степан! — подначил один из его «свиты».
И он ударил — не сильно, скорее толкнул кулаком в грудь, чтобы унизить. Но я был готов. Не став упираться, я сделал именно то, чему учил ребят вчера: поддался толчку, шагнул назад и чуть в сторону, разворачиваясь, и одновременно поймал его вытянутую руку за запястье. Степан, не ожидавший такого, по инерции пролетел мимо, теряя равновесие.
Но мой противник оказался и силен, и ловок. Устояв на ногах, он развернулся, и лицо его исказилось от бешенства.
— Ах ты ж, гнида!
И тут у нас началась настоящая драка. Он был выше, тяжелее, и бил по-настоящему. Пара ударов пришлась мне по плечу и в бок, сбив дыхание. Я отскочил, чувствуя, как гудит голова. Гнатка попытался было сунуться на помощь, но Степан отшвырнул его так, что тот отлетел к стене сарая.
— Не лезь! — рявкнул он. — Один на одину мы!
И он снова кинулся на меня. Я увернулся от одного удара, от другого, пытаясь вспомнить еще что-нибудь из той, прошлой жизни. Противник пер напролом, рассчитывая на силу. Я увидел его ногу, делающую широкий шаг, и инстинктивно подставил свою ступню ему под голень — передняя подсечка!
Получилось коряво, не так, как на тренировке, но петлюровский выкормыш споткнулся. Он не упал, но на мгновение потерял равновесие, и этого мгновения мне хватило. Я рванулся вперед, обхватил его за пояс и, подвернувшись так, как показывал вчера Костику, попытался бросить через бедро.
В чистом виде прием не получился; но сам факт неожиданного броска, когда мой противник ожидал простого, как мычание, обмена ударами, сбил того с толку. Мы оба рухнули на пыльную землю, причём я оказался сверху. Не раздумывая, я навалился на его руку, вывернул в неестественное положение, и надавил на локоть всем своим весом — болевой прием на локтевой сустав!
Степан взвыл от боли и неожиданности. Он задергался, пытаясь освободиться, но я держал крепко, вложив в этот захват всю свою мальчишескую силу и отчаяние.
— Пусти, гад! Сломаешь! — прохрипел он.
Я держал еще секунду, чувствуя, как бешено колотится сердце, а потом разжал руки и отскочил в сторону. Поднялся на ноги, тяжело дыша. Одежда была в пыли, рубаха снова порвана на плече, бок болел от удара.
Петлюровский выкормыш медленно поднялся, держась за локоть. Лицо его было бледным, нагловатая ухмылка исчезла. Он смотрел на меня с непонятной смесью злости и… удивления.
Гнатка и Костик, оправившись от первого шока, подошли и встали рядом со мной. Гнатка сжимал в кулаке свинчатку, Коська выразительно сжал кулак в кармане саржевых штанов.
Степан помолчал, глядя на нас, потом поднялся и сплюнул в пыль.
— Ладно… гимназист. Сегодня твоя взяла. Ходи теперь да оглядывайси.
Он повернулся и, не глядя на друзей и оглядываясь, пошел прочь, на ходу разминая локоть и стараясь сохранять гордую осанку.
Мы проводили его взглядами.
— Ну ты даешь, Ленька! — восхищенно выдохнул Гнатка, бросая камень. — Как ты его! Здоровый, зараза, на голову тебя выше, а ты его на землю кинул!
— Все равно он тебя побил, — заметил практичный Костик, осматривая мою порванную рубаху и ссадину на скуле.
— Побил, — согласился я, ощупывая ноющий бок. Разница в весе и возрасте давала о себе знать. Техника — это хорошо, но и силу никто не отменял. — Но и ему досталось. Испугался он, когда я ему руку заломил.
— Надо было не отпускать! — горячился Гнатка. — Дожать гада!
— Не надо, — покачал я головой. — Небось, теперь не сунутся.
— Слушай, Лёнь, так давай с Козликом разберемся. По-честному: забьем ему стрелку. И вы там один на один…
— Стрелку? — переспросил Костик. — Это как?
— Ну, договориться, чтобы сойтись в условленном месте, — пояснил Гнатка. — Без кодлы своей чтобы он был. И ты один. Чтобы все по-честному. А чтобы никто не соврал потом, свидетеля позвать надо. Нейтрального.
— А кого звать? — спросил я. Идея показалась мне не такой уж плохой. Лучше решить дело раз и навсегда, чем ждать нападения из-за угла.
— А Митьку! — оживился Гнатка. — Митьку Баглая. Знаешь такого?
Я покачал головой.
— Он из «Волчьей пасти», — пояснил Костик. — Его дед, говорят, у самого батьки Махно в отряде сейчас, пулеметчиком на тачанке. Сам Митька парень молчаливый, но крепкий. И ни с кем особо не водится — ни с поляками, ни с кем. Его все побаиваются немного, но уважают. Слово его — закон. Если он скажет, что было по-честному, — значит, так и было.
Потомок махновца в качестве третейского судьи в разборке между сыном рабочего-металлурга и сыном польского мастера… Да уж, Каменское — удивительное место.