— Огонь… Первое! — наводчик дергал за шнур — грохотал выстрел. Черная пасть орудия злобно и страшно кашляла; люди спешили накормить его новой порцией пороха и стали. Бомбардир дергал за шнур, вздрагивала земля. За ним — второй, третий, четвертый… Наблюдая за всем этим, я удивился, куда смотрит и что видит наводчик. Ведь со всех сторон нас окружали высокие заводские цеха!
— Скажите, пожалуйста, — улучив момент, обратился я к одному из военных, усталому высокому артиллеристу в кожаной тужурке и фуражке с обмятыми полями — как может бомбардир-наводчик стрелять, если перед ним эти строения, что все закрывают, мешают видеть цель?
Тот лишь коротко усмехнулся.
— Цели он не видит. Ему сейчас и не нужно ее видеть!
— А как же тогда он наводит орудие?
— Очень просто. Вон, хлопчик, видишь ту трубу? — указал он рукой на давно не использовавшуюся кирпичную трубу цеха. — Там у нас сидит товарищ Замостин, командир батареи, и оттуда прекрасно видит цель. Рядом с командиром батареи — телефонист. У командира, находящегося возле пушек, — военный указал рукой, — тоже есть телефонист. Все команды командира батареи передаются сюда. Орудийная прислуга приводит их в исполнение. Наводчик с помощь панорамы, прицела и механизмов наведения наводит орудие, примеряясь по ориентиру, — военный указал на высоченную трубу спереди батареи. — Только после этого орудие пошлет снаряд туда, куда направляет его командир батареи.
Тут мне стало стыдно. Четыре раза бывал на фронте, многажды слышал про стрельбу с закрытых позиций, и вот, увидев ее, не понял что это такое!
— Понятно, а отчего красноармейцы во время выстрела продолжали сидеть на сиденьях, закрепленных на пушке?
— Экий ты дотошный! — крякнул командир. — Да с тобой надобно разговаривать, накушавшись сперва пшеничной каши! Ну слушай, никакого секрета тут нет: наводчик и замковый трехдюймовки должны при выстреле непременно находиться на сиденьях, оттого что это способствует более точному ведению огня! А ты бы, хлопчик, шел бы куда отсюда — видишь, по нам в ответ палят? Скоро, чую, пристреляются и начнут накрывать!
Действительно, ответные выстрелы белых становились все настойчивее и чаще. Воздух беспокойно вздрагивал от орудийной пальбы, взмывали вверх столбы пыли и дыма, а при попадании по путям — щепки и целые железнодорожные сваи.
Вдруг страшный, протяжный вой пронёсся над нами, и совсем рядом, шагах в десяти от меня, с отвратительным чавканьем воткнулся в землю снаряд. Я инстинктивно упал, закрыв голову руками, ожидая взрыва. Но его не последовало. Земля дрогнула от удара, но не более. Неразорвавшийся! «Повезло», — мелькнула мысль, пока я поднимался на дрожащих ногах, отряхивая пыль. Нужно было убираться с открытого места.
Я нырнул в ближайшие ворота огромного механосборочного цеха. Внутри стоял гул, пахло раскаленным металлом и паровозным дымом. Рабочие, среди которых я сразу увидел своего отца, спешно заканчивали последние приготовления у двух массивных, закованных в броню платформ. Их цепляли к уже стоявшему под парами маневровому паровозу серии «Щ» — «щуке», как их звали железнодорожники. Паровоз нетерпеливо пыхтел, выпуская клубы белого пара. Похоже, эвакуация шла полным ходом.
Тут отец заметил меня, и лицо его исказилось от гнева и страха.
— Ты⁈ Ты что здесь делаешь⁈ Кто разрешил⁈ А ну марш домой! В погреб! Немедленно! Чтобы духу твоего здесь не было!
Он был прав. Что я мог тут сделать? Только мешаться под ногами и заставлять его нервничать еще больше.
— Хорошо, бать, иду! Иду! — крикнул я, перекрывая шум, и повернулся, чтобы бежать обратно.
Я выскочил из цеха и сделал всего несколько шагов по направлению к выходу с заводской территории, как вдруг снова — оглушительный грохот совсем рядом! На этот раз снаряд взорвался. Меня швырнуло на землю взрывной волной, засыпало землей и мелкими осколками. В ушах звенело так, что я ничего не слышал.
Кое-как я поднялся, отплевываясь от грязи. Голова кружилась. Я посмотрел в ту сторону, откуда только что выбежал, к маневровым путям, по которым должны были вывезти бронеплатформы. И обомлел. Прямо перед воротами цеха, там, где я только что пробегал, зияла свежая воронка. А рельс… один рельс на заводской маневровой ветке был перебит. Искореженный кусок металла торчал вверх, чудовищным штопором загибаясь к небесам.
Паровоз не пройдет! Платформы застряли в цехе. А в спешке, в дыму и грохоте, машинист этого мог и не заметить. Попытаются вывести состав — и он сойдет с рельсов прямо здесь, под обстрелом. Нужно было срочно предупредить отца и остальных! Нужно было что-то делать с этим проклятым рельсом…
Глава 15
Обернувшись в сторону вагоноремонтного цеха, я увидел, что из открытых ворот уже выкатывается окутанный паром паровоз, причём одну из бронеплатформ он толкал перед собой. Вот же дерьмо! Из паровоза и так очень плохо видно путь: много раз я видел, как машинисту приходится высовываться из бокового оконца, чтобы разглядеть хоть что-то впереди в клубах пара и пыли. Теперь же угловатая бронеплатформа совершенно закрывала ему обзор: несомненно, он и не заметит, что путь перед ним перебит! Сейчас паровоз накатит платформу на поврежденные рельсы, и она свалится в кювет. А достать ее в ходе боя, вернее всего, уже не получится…
— Рельс! Рельс перебило! — заорал я что было мочи, махая руками. — Стойте! Путь разбит!
Но голос мой потонул в адском грохоте канонады, в шипении пара «щуки», и металлическом лязге железнодорожных буферов. Никто меня не слышал, никто не видел.
Тогда я, не помня себя, снова рванулся обратно в цех. Горячий, маслянистый воздух ударил в лицо. Отец как раз что-то кричал машинисту, показывая на сцепку.
— Эй! Эй! Батя, стой! — закричал я, подбегая и дергая его за рукав промасленной спецовки. — Рельс! Снаряд рельс перебил! Прямо у ворот! Нельзя ехать!
Он резко обернулся, лицо его было перекошено от ярости.
— Ты опять здесь⁈ Я тебе что сказал⁈ Вон!!!
Он замахнулся, чтобы оттолкнуть меня, но я увернулся и заорал ему прямо в ухо, перекрывая шум:
— Не проедет! Сойдет с рельсов! Воронка! Смотри сам!
Илья Яковлевич недоверчиво посмотрел на меня, потом бросил взгляд на открытые ворота, туда, где только что грохнул очередной взрыв. Конечно, он не мог видеть разрыва пути, но понял, догадался, о чём я кричал ему. Лицо его мгновенно изменилось — злость сменилась тревогой и решимостью.
— Стой! — рявкнул он уже не мне, а машинисту и еще какому-то человеку в красноармейской фуражке, начальнику этого импровизированного состава, товарищу Бойко. — Стой, говорю! Путь разбит! Лёнька говорит, снаряд угодил!
Бойко и еще несколько рабочих выскочили из цеха наружу. Через полминуты они вернулись, ругаясь на чём свет стоит.
— Ломы! Кувалды! Запасной рельс тащи сюда! Живо!
Началась лихорадочная работа. Несколько человек с ломами и кувалдами кинулись к искореженному пути, другие побежали куда-то вглубь территории за запасным рельсом. К счастью, рельсов на заводе было — завались, ведь он и производил их. Красные многое вывезли за последние дни, но далеко не все они успели эвакуировать.
Отец снова повернулся ко мне. В глазах его уже не было гнева, только усталость и страх за меня.
— Ленька, беги домой! Слышишь? Немедленно! Здесь тебе не место! Беги в погреб! Слышишь, как кроют?
Действительно, артиллерия белых не унималась, снаряды продолжали ложиться где-то рядом, земля вздрагивала, осколки со свистом проносились над головой. Выглянув из ворот, я понял, что бежать сейчас — чистое самоубийство. Белые подошли совсем близко, их снаряды плотно ложились по заводской территории. Всё чаще в небе расцветали грязно-серые кляксы — то ли шрапнель, то ли выстрелы «на рикошете». Нет, чесать сейчас домой— это верная смерть от шального осколка. Если поезд не уйдет, если эти бронеплатформы, последняя надежда красных здесь, не вступят в бой, то и добежать до дома я могу не успеть. Белые ворвутся на завод раньше.
И я остался. Решил, что безопаснее будет здесь, под прикрытием цеха, помогая, чем могу. Я подбежал к рабочим, которые уже выламывали разбитый рельс. Рядом зияла воронка.
— Чем помочь? — крикнул я одному из них, коренастому мужику с чумазым лицом.
— Землю таскай! Вон оттуда! — махнул он рукой на кучу песка и земли неподалеку. — Яму засыпать надо под шпалы!
И я принялся таскать. Руками, понятное дело, много земли не натаскаешь, поэтому я старался приволочь предметы покрупнее — обрезки труб, стальные болванки, обломки кирпича. Руки дрожали, ноги подкашивались от страха и усталости, пот заливал глаза, но я таскал и таскал. Рядом кряхтели мужики, выворачивая ломами искореженный металл. Потом притащили новый рельс — тяжелый, неподъемный на вид. Кое-как, общими усилиями, под крики и ругань, его уложили на место, стали подбивать шпалы, крепить костылями. И все это — под непрекращающийся свист и грохот.
Наконец, начальник состава махнул рукой машинисту.
— Готово! Помалу давай! Потихоньку!
«Щука» натужно пыхнула, дернула, состав издал характерный железнодорожный грохот соударяемых буферов. Платформы медленно, со скрежетом, наползли на свежий, только что уложенный кусок пути. Прошли опасное место… Пошли!
— Прыгай сюда, малец! — крикнул мне товарищ Бойко, протягивая руку с платформы. — В броневагоне выедешь отсюда!
Я не заставил себя уговаривать. Бойко, вцепившись в мою ладонь своей железной лапищей, втащил меня на ступеньки состава.
Внутри броневагона было темно, пахло машинным маслом и махорочным дымом. Среди каких-то запасных частей тут и там вспыхивали от затяжек и гасли огоньки самокруток, сидели красноармейцы и заводские рабочие, также как я покидавшие обстреливаемую зону. В широкие борта то и дело гулко ударяли осколки и выброшенные взрывами камни.
— Не бойся, пацан, — заметив меня, произнёс один из работяг. — Батька твой добре бронирование сробыл, снаряд не пробьёт!
Дома все были на пределе. Мать с белым лицом металась от окна к люку подпола. Вера тихо плакала в углу, Яшка притих и только шмыгал носом. Бой еще шел где-то вдалеке, но уже не так яростно. Чем все кончится — было совершенно неясно.