— Ленька! Сюда… Не бойся!
Шепот повторился: настойчиво, но все так же приглушенно, словно говоривший боялся быть услышанным кем-то еще. Нет, не показалось! Кто-то сидел там, в плавнях, и звал меня по имени. И кто там? Первая мысль — Козлик! Решил отомстить, устроил засаду с кодлой своих дружков? Но зачем тогда шептаться — будь это они, давно бы уже выскочили на дорогу…
Сжав в кармане свинчатку, я шагнул ближе к камышам, напряженно вглядываясь в темные заросли.
— Кто здесь? — спросил как можно тверже, хотя голос немного дрогнул. — Выходи!
Камыши раздвинулись, и я увидел… Костенко, бывшего красного коменданта. Только сейчас он был совсем не похож на того уверенного человека в кожанке. Теперь он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу ракиты, осунувшийся и бледный. Одежда на нем была изорвана, один сапог снят, штанина галифе покрыта темным, казавшимся почти черным в сумерках пятном.
Я остолбенел от удивления. Костенко! Здесь? Но ведь красные ушли! Он должен был уйти с ними!
Я быстро огляделся по сторонам — не следит ли кто? Не ловушка ли это? Но берег был по-прежнему пуст, солнце почти скрылось, сгущались сумерки. Нет, мы явно были одни.
— Вы⁈ Товарищ Костенко? Что вы здесь делаете? Вас же… вы же должны были уйти? — все еще не веря своим глазам, неловко пробормотал я.
Костенко попытался приподняться, но тут же скривился от боли и снова опустился на землю, придерживая раненую ногу.
— Не сумел, — прохрипел он, голос его был слаб и то и дело прерывался от боли. — Тут, вишь, брат, как оно вышло… Мы до последнего держались, там, у завода…
— Зачем? Наши же отступали!
— Надо было… отвлечь их… белых… — Костенко поморщился, видимо, каждое слово давалось ему с трудом. — Они по заводу били… артиллерией… где платформы ваши стояли… Мы им во фланг зашли с комендантским отрядом… как бы маневр обходной… Вроде удалось — пушки мы их, конечно, не взяли, но хоть оттянули огонь на себя… Платформы-то… ушли? Отец твой успел?
— Всё хорошо, — кивнул я, вспоминая грохот того боя. — Успели!
— Хорошо! Значит… не зря…
Костенко закрыл глаза на мгновение, на лице его отразилось облегчение.
— А потом… потом они на нас навалились… всеми силами… Почти все полегли… Ребята… прикрывали меня… до последнего… А я, вишь, плавнями пошел… думал, может лодку яку найду… переправиться…
Он снова поморщился, коснулся раненой ноги.
— Вот тут… у самого берега… и зацепило… пулей… Добрался сюда… в плавни… сил хватило только забиться… схорониться… Дальше… не могу…
Он посмотрел на меня умоляющим, лихорадочно блестящим в сумерках взглядом.
— Помоги, Ленька… Один я тут… пропаду… Рана эта… — он кивнул на ногу. — Далеко не уйду. Кровоточит, зараза. Да и сил нет совсем — голод! Двое суток не ел, крошки во рту не было. А сил бежать у меня уже и нет! Боюсь, нога воспалиться может, тогда всё, карачун. Пропаду.
Он снова посмотрел на меня, и по взгляду его я понял — мужику реально очень плохо. Костенко вновь заговорил, и в голосе его послышалась отчаянная надежда:
— Помоги, парень… Ты же наш парубок, из рабочих, из пролетариев!
Я стоял над ним, и вихрь мыслей метался в моей голове. Помочь Костенко — это был огромный риск. Ведь только-только благодаря с таким трудом добытой охранной грамоте меня оставили в покое, и вот, на тебе! Ведь если какой-нибудь Козлик или кто-то еще из его шатии-братии сможет пронюхать, что я укрывал красного коменданта — всё, пощады не будет ни мне, ни моей семье. Реально шлепнут безо всяких разговоров. Но и бросить его здесь, раненого, обреченного на верную смерть — это тоже прям не по-людски. Я вспомнил, как он по-отечески похлопал меня по плечу тогда, у ревкома, когда выписал тот злополучный отрез. Нет, я не мог его бросить. Нужно было что-то делать. Но что?
— Хорошо, — сказал я наконец, и голос мой прозвучал тверже, чем я ожидал. — Я помогу. Но уйти прямо сейчас с раненой ногой не выйдет. И лодку сейчас, в темноте, пока найти не выйдет. У нас тут недалече шалаш есть, мы с ребятами там Полевого прятали. Там сухо, и кто не знает — ни в жисть не найдёт! А я еду принесу. И перевязку надо срочно сделать. Конечно, пройти придется, но там безопаснее. Подняться сможете, дяденька Костенко?
— Попробую!
Раненый снова попытался подняться, опираясь на здоровую ногу и цепляясь руками за ствол ракиты. Даже в сумерках я заметил, как лицо его стало серым от боли.
— Опирайтесь на меня!
Шагнув ближе, я подставил плечо. Он тяжело навалился на меня, обдав запахом пороха и крови. И мы потихоньку двинулись вглубь плавней, то и дело оборачиваясь по сторонам.
— Нет… ничего…
Костенко бессильно покачал головой.
— Я принесу. Дома поищу тряпья чистого. Йод, кажется, был… Вы дойти сможете?
Идти было сущим адом. Костенко стонал сквозь зубы при каждом шаге, но упрямо шел вперед. Мои ноги по щиколотку вязли в холодном, чавкающем иле, цепкие ветки ивняка хлестали по лицу. Сумерки стремительно сгущались, превращая плавни в темный, враждебный лабиринт.
Пока мы так ковыляли к шалашу, поминутно озираясь по сторонам, я вновь и вновь раздумывал и взвешивал, правильно ли поступаю. Риск? Огромный. Но и ставка высока. Ведь красные обязательно вернутся. Деникин обречен, как и всё белое движение. А спасти коменданта, это же не просто доброе дело. Это, если посмотреть на дело под правильным углом — первая ступенька моей будущей карьеры! Удачно подвернувшаяся возможность, можно сказать — вложение в будущее. Да жалко же его! Нормальный мужик, а его ведь, если найдут, расстреляют на месте!
Наконец, мы выбрались на небольшую сухую полянку, скрытую густыми зарослями лозы. Здесь, под старой ивой, и прятался наш шалаш — неказистое сооружение из веток лозы и пучков камыша, завешенное спереди куском старого брезента.
— Ну вот! Не дворец, конечно, но внутри сухо и совершенно незаметно со стороны берега. Если только с реки кто-то спалит: Полевой нас так и нашел.
Я помог Костенко забраться внутрь и устроиться на подстилке из прошлогодней сухой травы. Он тут же обессилено откинулся назад, закрыв глаза.
— Спасибо, Ленька… — прошептал он, не открывая глаз. Голос его был совсем слабым. — Век… не забуду… Слушай, ты знаешь, где живёт Свиридов Иван Евграфович — рабочий с вашего завода, инструментальщик.
Мне оставалось лишь пожать плечами. Возможно, настоящий Лёнька Брежнев и знал этого Свиридова. Но я — нет.
— Ладно, слушай. Он живет у станции, переулок, кажется… Канатный, что ли. В общем, его улица выходит аккурат к стрелке; там еще штабель старых шпал лежит. Его дом второй от железки. Скажешь ему, что, мол, от Климент Егорыча. Это я. И пароль — «Нева». Он поймет. Надежный товарищ. Расскажешь ему, где я. Только смотри, о нём — никому! Опасно… и для него, и для тебя… Понял?
Я снова кивнул. Теперь у меня был запасной план, контакт на случай непредвиденных обстоятельств.
— Понял, чего тут не понять. Лежите, товарищ Костенко, отдыхайте. Я быстро обернусь и назад. Буду подходить, крякну уткой. Не подстрелите ненароком!
Выбравшись из плавней на опустевший берег, я со всех ног помчался разыскивать этого Свиридова. Улицы были темны и безлюдны, лишь в редких окнах тускло мерцали огни. Комендантский час уже начался. Нужно было спешить и быть предельно осторожным. Мысль о том, чтобы рассказать все Костику или Гнатке, даже не возникла. Костик, хоть и друг, но язык у него без костей, мог сболтнуть лишнее. А Гнатка… после ранения отца его отношение к красным оставалось под вопросом. Нет уж, пусть это останется моею тайной.
Адрес Костенко дал точный, так что искомый дом я обнаружил достаточно быстро — небольшой, но крепкий, ладно сложенный, с аккуратным заборчиком и маленьким палисадником под окнами. Я постучал в раму окна условным стуком — сначала три быстрых удара, затем после перерыва — еще два. Через полминуты створка окна осторожно приоткрылась, и в темноте мелькнуло лицо седовласого пожилого рабочего с густыми пушистыми усами и настороженными глазами. Впрочем, увидев мальца, он несколько оттаял.
— Ты чего, хлопчек? Что надо в такой час? — голос был хриплый, но твердый.
— От Климент Егорыча, — тихо произнес я. — Нева!
Рабочий вздрогнул, лицо его изменилось. Чиркнула спичка, и в ее колеблющемся свете он внимательно вгляделся в меня.
— Ленька? Илюхи Брежнева сын? Заходи скорее, чего на улице стоять!
Он быстро отпер низкую дверь и впустил меня в дом. Внутри было просто, но чисто прибрано. Пахло свежеструганным деревом и махоркой. Свиридов сразу понял, о ком речь.
— Клим? Товарищ Костенко? Здесь, в городе? Что с ним? Живой⁈ — в его голосе послышалась неподдельная тревога.
Я быстро, шепотом, рассказал о встрече в плавнях. Свиридов слушал молча, сосредоточенно кивая. Взгляд мой невольно отметил аккуратно сложенную стопку каких-то бумаг на столе и странный ящичек в углу. Похоже, Свиридов был не просто «надежным товарищем», а кем-то большим — возможно, подпольщиком, оставленным здесь для связи. А может быть, и для диверсий?
Догадка эта, молнией блеснувшая в мозгу, заставила меня быть еще осторожнее.
— Так, хлопец. Сейчас я оденусь, и веди меня к Климу Егоровичу. Ему небось перевязку надобно сделать!
— Нет, Иван Евграфович! — остановил его я. — Вдвоём идти опасно будет. Патрули по улицам ходят. Если меня поймают — я пацан, с меня какой спрос. А если нас двоих увидят ночью, да еще с узелком, боюсь, не отбрехаемся. Завтра утром, как только рассветет, комендантский час кончится, я приду за вами и провожу к нему. Так будет надежнее для всех. А сейчас уж я один сгоняю. У вас есть хлеб или еще чего? И бинтов каких-нибудь надо!
Свиридов внимательно посмотрел на меня, потом медленно кивнул.
— Верно говоришь, парень. Ты молоток, голова светлая, варит как надо. Время опасное, осторожность нужна во всём! Иди тогда один. Осторожнее там, в плавнях. А утром жду. Как только можно будет — сразу приходи!
Потом быстро прошел в соседнюю комнату и вернулся с чистыми холщовыми тряпками, большим куском хлеба и селёдкой.